Текст книги "Погасить Черное Пламя"

– Что-то я не вижу и капельниц, ни катетеров, – сказал Лайтонд с сомнением. На медицинскоей оборудование тянул разве что облезлый умывальник в углу, куда Дренадан сейчас шумно сплюнул. – Как ты собираешься перелить кровь?

Дренадан обернулся. Главный волхв Ящера ухмылялся во весь рот, и Лайтонд первый раз обратил внимание, какие ровные и крепкие у него зубы.

Особенно клыки.

От изумления эльф не смог даже пошевелиться.

– А вот как, – произнес жрец и наклонился к Лайтонду.

Перед глазами эльфа все поплыло. Что-то холодное и скользкое коснулось его шеи.

… В полумраке над собой Лайтонд видел Рингрина. Алый отблеск от магического шара, висевшего где-то вне поля зрения эльфа, лежал на щеке принца Железного Леса. В первый момент Лайтонд подумал, что это кровь. Лежать было холодно и жестко, но это был уже не топчан – он чувствовал спиной, что рисунок стыков изменился. Тянуло сыростью и могильным, вечным холодом глубокого подземелья.

– Он мертв, ваше высочество, – услышал Лайтонд незнакомый, спокойный голос на мандречи.

Рингрин посмотрел прямо ему в глаза.

– Не может быть, – сказал он с отчаянием. – На теле нет ран, ну разве кроме этой, но не может жизнь покинуть тело сквозь такую крохотную дырочку!

– Иногда волшебники умирают от своей магии, – сказал другой голос, с твердым боремским акцентом. – Если Владислав говорит, что Лайтонд мертв, значит, так оно и есть. Врачи не ошибаются.

– Рингрин, мы не можем помочь ему, – добавил девичий голос на языке темных эльфов. – А отсюда надо убираться. Чем дальше, тем лучше.

…Дренадан впился в шею эльфа – страстно, сильно, больно. Лайтонд слышал, как он урчит и чавкает, но ничего, кроме невыносимого отвращения, не испытывал. Ему хотелось сбросить жреца с себя, но руки его не слушались, тело стало словно тряпочное.

… Рингрин еще раз вгляделся в лицо Лайтонда, а затем провел ладонью по глазам, опуская веки. «Нет!», хотел крикнуть эльф. – «Не надо! Я еще жив!». Но он не смог открыть рта. Рингрин всхлипнул. Маг шестого класса уже не нуждается в зрении для восприятия окружающего мира; а уж что волшебник седьмого класса, которым был Лайтонд – и тем более. Он увидел светящиеся, горячие капли, которые опускались ему на лицо, раньше, чем слезы Рингрина действительно на него упали.

Принц плакал, как мальчишка.

Недвижимый, бездыханный друг лежал перед ним.

Лайтонд дернулся изо всех сил и тут же рухнул обратно на топчан. От слабости гудела голова, перед глазами плавали черные точки. Дренадан сидел на краю койки Эназерела. Обеими руками он держал руку воспитуемого, плотно прижав его запястье к своим губам. Глаза Дренадана были открыты. Заметив, что Лайтонд пришел в себя, жрец подмигнул ему. Эльф обессиленно растянулся на топчане. Дренадан отнял запястье Эназерела ото рта, положил руку воспитуемого на кровать и поднялся. Эназерел, на свое счастье, так и не пришел в себя. Жрец провел по лицу широким рукавом, стирая с него капли крови, облизнулся и поднялся. Подойдя к Лайтонду, он взял его подмышки и ловко поставил на ноги.

– Он теперь поспит, да и тебе это не помешает, – сказал Дренадан и положил руку Лайтонда себе на плечи. Эльф недобро посмотрел на него. Жрец засмеялся и сказал:

– Я помогу тебе добраться до койки. Я поцеловал тебя строго по медицинской необходимости, никакого удовольствия мне это не доставило.

– Мне тоже… Но ты же заразил его, – пробормотал Лайтонд.

С трудом переставляя ноги и опираясь на жреца, он двинулся к выходу из комнаты. Дренадан распахнул дверь, и они уже были в сенях.

– У моей слюны антисептические свойства, – сухо сказал главный волхв. – Полость рта я перед переливанием продезинфицировал. Кстати, о слюне. Помимо прочего, она обладает некоторым магическим действием. Она иногда усиливает провидческие способности, иногда улучшает способности ко втягиванию Чи – но ненадолго. Ты видел что-нибудь?

– Да, – неохотно ответил эльф.

– Я говорил с провицами на эту тему, – сообщил Дренадан. – Одни считают, что полностью ложных видений не бывает. Будущее многовариантно. Другие думают, что все дело в правильном толковании видения. Имей это в виду.

Лайтонд задумчиво кивнул:

– Благодарю тебя.

Эльф толкнул дверь в комнату, где ему предстояло провести ночь, и произнес, с усилием выталкивая слова:

– Эназерел же теперь, когда умрет, станет… превратится…

Непонятно почему, Лайтонд вдруг смутился. Дренадан хмыкнул.

– Я бы на твоем месте не верил так сильно старым сказкам, – сказал жрец. – Для того, чтобы стать ходячей фабрикой по производству крови, одного контакта с… такой же фабрикой недостаточно, поверь мне.

Над притолокой загорелся зеленый огонек.

– О, санки прибыли, – сказал Моркобинин.

Выход стационарного телепорта находился в подвале Дома, глубоко под землей. Каждый раз, когда там что-то появлялось, над всеми внутренними дверями Дома вспыхивала зеленая звездочка.

– Иди, помоги разобрать их, – разрешил Тиндекет.

Маха сказала, чтобы он взял кого-нибудь себе в помощники, так дело пойдет быстрее. Но Тиндекет не любил участия непосвященных в таинстве приготовления борща, и с удовольствием отослал Моркобинина. Тот положил нож рядом с доской, на которой рубил капусту, и вышел из кухни. Тиндекет взялся за нож, чтобы закончить дело, и вздохнул.

– Ну кто так рубит капусту? Так рубят только дрова, – пробурчал он себе под нос.

Умиротворяющее побулькивание борща на плите было ему ответом. Нож дробно застучал по доске. Охота в этот раз оказалась неудачной; звери, напуганные морозом, не показывали носа из своих нор. В качестве заправки для борща предстояло использовать тушенку, которую эльфы взяли в последнем разграбленном обозе. Реммевагара, смеясь, называл круглые банки с нарисованной на них коровой «гуманитарной помощью от Армии Мандры голодающим партизанам». Вся душа Тиндекета восставала против подобного варварства – в борще обязательно должна быть сладкая мозговая косточка, а не приготовленные с помощью темной магии куски мяса неизвестного животного. Но ни костей, ни настоящего мяса партизаны Махи не видели уже недели две.

Тиндекет родился в Келенборносте, и его бабушка была с другого берега Шеноры. Старая поланка приучила всех своих многочисленных детей к наваристому супу из свёклы и капусты, который показался эльфам с севера Железного Леса в диковинку. Впрочем, партизаны быстро привыкли к нему. Все, кроме Хелькара. Он сейчас как раз устроился в углу кухни на мягком пушистом диванчике и бесцельно смотрел в потолок.

Тиндекет высыпал капусту в суп и покосился на товарища. Обычно Хелькар только ел вместе с партизанами, а все остальное время проводил в своей комнате. Чем он там занимается, можно было догадаться по картинам удивительной, но странной красоты, которые Хелькар иногда приносил и вешал в общих помещениях Дома. На стене кухни он разместил изображение черной то ли башни, то горы, над верхушкой которой горел алым огромный глаз.

Хелькар не был ни с кем особенно дружен, кроме Махи и Глиргвай, конечно. Но, если так можно было выразиться, с Тиндекетом он был особенно недружен.

Когда Мандра напала на Железный Лес, Тиндекет долго не знал, что делать. Многие его родственники уехали в Полу – переждать это странное и ужасное время. Он же решил остаться. Наблюдая за ходом войны, эльф понял, что ему нужно. Ему было необходимо самое совершенное, самое лучшее в мире оружие и отряд, к которому можно было бы примкнуть. К кому идти за оружием, Тиндекет знал.

У Мораны он встретился с Махой. Она пришла за тем же.

А потом появился Хелькар.

И пулеметы.

Увидев их, Хелькар засмеялся. Тогда речь доставляла ему чисто физические затруднения – словно он забыл, как произносить слова.

– Да и не пулеметы это вовсе, – неожиданно четко и чисто произнес он. – Я бы назвал это многозарядным дисковым кремневым ружьем… интересно, откуда Морана выкопала эту рухлядь? Неужели существовали и стимпанковские ареалы?

Тиндекет не понял и половины слов, но смысл произнесенного уловил весьма четко. Его никогда не надо было просить дважды, чтобы дать кому-нибудь в глаз. Они сцепились с Хелькаром, и тут оказалось, что руки и ноги слушаются светловолосого эльфа еще хуже, чем язык. Тиндекет навалял ему так, что Хелькар еще долго не мог ходить. Троице пришлось задержаться в таверне Мораны. Отношения, начатые столь своеобразно, не смогли превратиться в дружбу даже тогда, когда Тиндекет увидел лук Хелькара и понял причину его презрения к пулеметам.

Тиндекет принялся открывать тушенку.

– Я помню то время, когда Дом был маленьким грибочком, который сестра Че посадила в этой пещере, – кряхтя, сказал он. – Тогда мы все спали под одним одеялом, на голой земле….

Тиндекет взломал крышку, бросил ее в стоявшее в углу ведро и закончил:

– Но я до сих пор не знаю, ни что такое Дом, ни что такое ты, Хелькар.

– Уймись, ради Мелькора, – вполне дружелюбно отвечал тот. Эльф уже знал, к чему клонит собеседник. – Я не буду есть твой борщ. Трава – не пища для орлов.

– Трава? – вскинулся оскорбленный в лучших чувствах Тиндекет. – Ты называешь это чудо, этот дар богов травой ?

Борщ решил принять участие в дискуссии – возмущенно шипя и пузырясь, он побежал из кастрюли.

– Аааа, козни Илу! – выругался Тиндекет.

С ловкостью фокусника он схватился за торчащий сбоку от плиты рычажок и перевел его в положение «минимум». Эльф мелко накрошил волокна тушенки, поставил рядом с кастрюлей небольшую сковородочку и высыпал тушенку на нее. Жир, растопляясь, зашипел. Тиндекет нагнулся, извлек из ларя пару луковиц, морковку, уселся на табурет рядом с мусорным ведром и принялся чистить лук.

В кухню заглянула Квендихен. В руках у нее была книжка в яркой обложке. «Приключения Анавенды при дворе короля Ирида», прочел Хелькар.

– Ууу, какие запахи! – воскликнула девушка. – Признайся, Тиндекет, ты бог? Бог кулинарии?

– Поверженный, – проворчал эльф. – Мои последователи изменили мне, теперь жрут всякое непотребство вроде картофельного пюре и вареной кукурузы…

Последнее слово Тиндекет выплюнул с нескрываемым отвращением. Квендихен чмокнула его в щечку.

– Мы никогда не изменим тебе, – заверила она эльфа, протягивая ему жестяную коробку с нарисованной на ней трубкой. Этот сорт табака растили только в Железном Лесу, и Тиндекет считал его лучшим. – Вот, я тебе курятину принесла. Мы с Морко разбирали, что там Ремме добыл. А это тебе, – она положила на стол перед Хелькаром краски.

– Спасибо… Скажи, Квенди, а Анавенда – это девушка или мужчина? – спросил Хелькар.

– Я пока сама не знаю! – засмеялась эльфка. – Пойду, помогу Махе накрывать на стол.

– Рано еще, – проворчал Тиндекет, но девушка уже убежала.

Эльф принялся резать лук. Разделив каждую луковицу на четыре части, он положил их в деревянную глубокую миску и стал рубить специальной полукруглой сечкой. Добавив нашинкованный лук в тушенку, Тиндекет взялся за морковку. Хелькар тем временем открыл коробку с красками и внимательно осмотрел их. Затем эльф поправил заколку у себя в волосах и сказал:

– Набить тебе трубку? Закончишь с супом и покуришь.

– Ты сегодня прям сам на себя не похож, – хмыкнул Тиндекет. – Но я буду дураком, если не воспользуюсь этим. Набей, сделай милость.

– Это все северный ветер, – сказал Хелькар и добавил каким-то странным голосом: – Буря идет…

– Буря так буря, пересидим, не впервой, – пожал плечами Тиндекет.

– В этот раз отсидеться не удастся, – сказал Хелькар. – Это будет огненная буря.

– Поговори с Че, – посоветовал Тиндекет. – Она тебя поймет лучше, чем я. Может, подскажет что. Например, сменить сорт табака.

Хелькар промолчал. Он сделал жест рукой, и коробка с табаком подплыла к нему. Второй жест – и трубка Тиндекета, лежавшая на полочке, плавно спланировала на стол перед эльфом. Он открыл коробку, разорвал бумажную пачку и принялся набивать трубку. Тиндекет почистил морковку и стал тереть ее на терке.

– Помнишь, мы говорили о пулеметах… ну, когда только познакомились? – спросил Хелькар.

Эльф кивнул, усмехнулся:

– Хочешь продолжить беседу?

Он отложил терку и деловито подтянул штаны. Хелькар отрицательно покачал головой.

– Ты стал умнее, – одобрительно заметил Тиндекет и снова взялся за морковку.

– Я хочу извиниться за то, что тогда сказал, – произнес Хелькар. – Морана дала вам самое совершенное оружие, какое могла. Существовали и другие механизмы для убийства, но к ним потребовались бы запчасти, которые негде взять.

– Существовали? – переспросил заинтересованный Тиндекет. – Когда? Где?

Над дверью снова зажегся огонек, на этот раз желтый. Голос Дома, лишенный каких бы то ни было интонаций, сообщил:

– Реммевагара вошел.

– Наконец-то, – сказал Хелькар. – Я уже начал за него беспокоиться.

Он встал, положил набитую трубку Тиндекета на стол и вышел из кухни.

– Как раз вовремя, – пробормотал эльф, провожая его взглядом. – Осталось только помидоры порезать, и будем есть.

Он высыпал морковку на сковородку к тушенке и луку.

Реммевагара и Каоледан играли на ковре.

Игрушками для маленького эльфа обычно служили сломанные ложки, пустые жестяные пудреницы Квендихен, куколки из ивовых веток, которые плела сестра Че, и смешные мягкие зверюшки из обрезков меха, которые иногда шила Маха. Счастье мальчика при виде деревянного солдатика в мундире из настоящей кожи, шелковом плаще и железной крохотной алебардой было неописуемым.

После ужина в общем зале собрался весь отряд. Даже Хелькар, которого редко можно было увидеть вместе со всеми, кроме как в бою, сидел в кресле и смотрел на огонь в камине. Точнее, это был не совсем огонь и не совсем кресло, так же как и ковер не был ковром. Насколько уразумел Реммевагара из объяснений сестры Че, все, чего они касались внутри Дома, было видоизменившимся телом гриба, который она посадила здесь двадцать пять лет назад. Гриб вырос, заполнил соседние пещеры, но внутри остался пустым, и в этой полости они и жили. Здесь нельзя было зажигать огонь, так же, как и нельзя было передвинуть мебель – она росла прямо из пола. Обстановку и планировку комнат партизаны придумали сами в тот день, когда гриб был посажен. Камин, находившийся у стены, очень походил на настоящий, так же как и пламя, пылавшее в нем. Иногда дрова в камине даже потрескивали. Нельзя было и забивать гвозди в стены – но из них в нужных местах вырастали крючки. На одном из таких крючков висела лютня Квендихен.

Сама Квендихен сидела на диване и вышивала шарф. В другом конце дивана устроился Тиндекет с Тиурику на руках. Эльф развлекал малыша новой погремушкой. Моркобинин растянулся на полу перед диваном. Можно было подумать, что он спит, но Квендихен время от времени взвизгивала и сердито пинала его в бок – эльф щекотал ее под коленкой. Глиргвай, закинув ноги на подлокотник кресла, читала исторический трактат про Воинов Льда. Сестра Че и Маха сидели на ковре перед камином и что-то обсуждали вполголоса.

Бессчетное число вечеров было проведено отрядом Махи именно так. Ежи редко разговаривали – за столько лет уже обо всем было переговорено. Но Реммевагара знал, что этому вечеру предстоит стать последним в череде, казавшейся бесконечной, и он не смел нарушить очарование и уют, вдруг оказавшийся таким хрупким.

Каоледан уронил саблю из руки солдатика и теперь искал его в толстом ворсе, таком гладком и чистом, словно ковер мыли только вчера. Реммевагара улыбнулся.

– Посмотрим, посмотрим…. А что у нас здесь? – спросил эльф и извлек сабельку из-за уха мальчика.

– Как ты это сделал? Ты же не пользовался Чи! – воскликнул Каоледан. – Я бы почувствовал!

– Магия, Чи, – с чувством невыразимого превосходства сказал Реммевагара. – Ловкость рук и никакого мошенничества!

Он отдал саблю мальчику.

– Кстати, что нового? – спросила Маха, оборачиваясь к нему. – Не слышал на рынке ничего интересного?

Реммевагара вздрогнул. Именно этого вопроса он ждал и боялся.

– Не идут ли мандреченские обозы по Старому Тракту? – добавил Тиндекет и подмигнул Реммевагаре.

Полуэльф чуть улыбнулся. Отличить его от мандречена было практически невозможно. Единственное, что его выдавало, это очень уж невысокий рост, но далеко не все мандречены были такими богатырями, как можно было подумать, наслушавшись их песен. Трюк «раненный солдат, отбившийся от своих» разыгрывался Реммевагарой уже раз двадцать – и с неизменным успехом. Обоз, подобравший страдальца, в пункт назначения не приходил.

– Не собирается ли прибыть на постой в Жемчужную Каплю отряд Серых Колготок? – мечтательно добавил Моркобинин и торопливо добавил, покосившись на подругу: – А то засиделись мы без дела.

– Серые Колготки – это хорошо, – не поднимая глаз от вышивания, сказала Квендихен. – Я в тот раз не сообразила и папаху взять, модные у них папахи, и теплые….

Хелькар смущенно хмыкнул.

Две зимы назад Серые Колготки прибыли в Жемчужную Каплю – собраться с силами перед рейдом в ущелье, из которого собирались выкурить зловредных Ежей. Одна из них познакомилась в местном трактире с высоким светловолосым эльфом. Он тоже оказался из синдарин, и эльфка пригласила его к себе в казарму, под которую отвели дом деревенского старшины.

Утром всех лучниц нашли мертвыми и голыми, в таких позах, что местный художник старательно перерисовал их в тетрадку. Олеографии с тех рисунков, получивших название «Оргия Мертвых Девственниц», до сих пор можно было приобрести на рынке по сходной цене. Хелькар утверждал, что в одном художник соврал. Девственницы там не было ни одной. Квендихен, помогавшая ему на заключительном этапе операции, ничего не могла сказать по этому вопросу.

Отряд Махи был слишком малочисленным, чтобы проводить масштабные акции, но фантазии и дерзости у восьми эльфов хватало на дивизию.

– Так что там? – переспросила Маха.

Она перестала участвовать в вылазках месяца за два до рождения сына, и сейчас Реммевагара видел в ее глазах опасный, голодный блеск человека, надолго оторванного от любимого дела.

– Да, я совсем забыл, – неохотно сказал он и достал из кармана туго набитый кошелек из алого бархата с вышитым золотом вензелем.

– Гм… Это не то… – пробормотал Реммевагара, но кошелек уже перекочевал к Махе.

– Отрубят тебе когда-нибудь руки, – пророчески сказала эльфка, и кошелек исчез в складках ее домашнего платья. – Ну зачем тебе это, Ремме? Разве тебе чего-нибудь не хватает?

– Да как-то… Само собой получилось. Вот оно, – произнес полуэльф и извлек из кармана листовку, напечатанную на грубой серой бумаге.

– Ты же не умеешь читать, – сказал заинтригованный Тиндекет.

– А там еще вслух объявляли, – ответил Реммевагара, поморщился и добавил: – Каждые полчаса глашатай надрывался, я наизусть выучить успел…

Маха взяла из его рук бумажку, скользнула по ней взглядом.

– Ну-ка, давай проверим твою память, – сказала эльфка.

Реммевагара вздохнул и начал.

Кэльминдон так и не выучился читать на авари. Фонетический алфавит оказался слишком сложен для серого эльфа, привыкшего к строгому изяществу рун. Для крепкого хозяина, чей дом – полная чаша, это не было недостатком, так, легкой неприятной мелочью, которая даже не стоит упоминания. Кэльминдон, как жена читает ему листовку, и рассеянно крутил бахрому на скатерти. В красном углу горницы Рутлом устроила святилище Мелькора. Она повесила небольшую изящную кадильницу, которую исправно наполняла маслом, а на полочке поставила терракотовую статуэтку, изображавшую могучего воина с книгой в одной руке и мечом в другой. Кэльминдон был воспитан в других понятиях, но он считал, что религия не может быть предметом ссоры в семье. Да и скатерть жена вышила его любимым растительным мотивом – листьями платана, клена и дуба. Трехпалые, пятипалые и шестипалые листья, соединенные черенками, несли сакральный смысл. Рутлом не спрашивала, какой, а Кэльминдон не мешал ей возносить молитвы Врагу.

– Ну да, так на рынке и кричали, – сказал Кэльминдон, когда жена прочла листовку целиком. – Я хотел увериться, что за тело каждого Ежа заплатят именно пятьдесят далеров.

– Да, именно так. Скупердяи, – буркнула Рутлом. – Все знают, что голова Черной Стрелы в двести пятьдесят далеров оценена.

– Но ты попробуй ее добудь, – трезво сказал муж. – Кошмара и ее отребье не сдадутся, это факт. Они побегут на север, в Мир Минас. Как крысы из горящего дома.

– Так и есть, – сказала Рутлом. – Крысы они, а никакие не Ежи.

– По Старому Тракту они не пойдут – там будет слишком опасно, – задумчиво продолжал Кэльминдон. – Они пойдут через Фаммигвартхен… Где-то через недельку. Как только эти чудные драконы покажутся в небе, как их…

– Гросайдечи, – вставила жена.

– Да, гросидечи. Так и порскнут бандиты прочь из леса, как кузнечики из травы.

Кэльминдон поднялся и надел домашнюю куртку, в которой ходил кормить скотину или достать из подвала банку маринованных груздей. Когда-то бывшая очень модной, теперь темно-коричневая куртка пошла заломами и протерлась на рукавах. Разноцветный бисер, украшавший воротник, местами осыпался. Рутлом поставила на локти заплаты, но ходить в таком виде перед соседями не стоило. Все знали, что в этом году Кэльминдон продал своего льна больше, чем староста их деревушки. Темные эльфы называли ее Грюн Фольбарт, а серые – Фаммирен. Впрочем, темных эльфов в деревне почти не осталось. Только Рутлом да старуха Танабигой, жившая на самой окраине в покосившемся от времени домике.

– Я проверю лыжи, – сказал Кэльминдон. – А ты свяжись с Анхен, я с ее Воарром ближе к Мидинваэрну на рыбалку обещался сходить. Так ты скажи, что я приболел и не пойду.

Рутлом ласково улыбнулась и достала магический шар из ящика стола.

Кэльминдон был чистокровным серым эльфом, но никогда не любил пышных речей, песен и стихов.

Он предпочитал действовать, молча и стремительно, как та огромная змея, что, по рассказам, водится в реках юга, в честь которой и был назван.

«О Мелькор», думала Маха, глядя на застывшие, опрокинутые лица партизан. – «Да, я хотела большого дела… И дождалась».

– Мы не можем уйти за Гламрант, – сказала она в звенящей, колкой тишине. – Потому что тпосле этого нам придется бежать всю жизнь. И она будет очень недолгой. И она будет наполнена позором, стыдом и отвращением к себе. Мы не можем сдаться, как того просит Моруско. Когда мы сдадимся и нас казнят, жестоко и публично, Железный Лес все равно будет уничтожен. Ведь тогда он лишится своих последних защитников. Мы останемся и будем драться – или погибнем вместе со всеми.

Реммевагара смотрел на командиршу, открыв от изумления рот.

– Что я хочу сказать еще, – добавила Маха. – С Энедикой я связалась днем. Они готовы помочь воинами, магией, деньгами – всем, что мы попросим. Морул Кер сказал, что лес будет подожжен с четырех концов, и все сначала подумали, что он приведет троих своих братьев.

– Я тоже так подумал, – буркнул Моркобинин.

– Если бы это было так, то мы ничего не смогли бы сделать. Но Энедика выяснила, что гросайдечи, о которых говорится в листовке – это не настоящие драконы.

– Я вот так и не понял, кто это такие? – спросил Тиндекет.

– Это такие маленькие дракончики. Их вывели в Боремии, чтобы защититься от настоящих чудовищ. Гросайдечей будет девять, трое полетят на юг, а шестеро полетят через Мир Минас и Эммин-ну-Фуин. Морул Кер не тронет серых эльфов, признавших его власть; да и рудники гномов он сохранит.

– То есть нам… нам ничего не угрожает! – выдохнул Моркобинин.

– Да, – очень серьезно сказала Маха. – На самом деле, Энедика просила одолжить ей пулеметы, если мы не собираемся драться. Но я сказала нет. Мы будем драться. Возможно, нам не удастся убить всех. Но тогда Энедике и ее Ежам будет уже легче.

– Так ты знала! – воскликнул Реммевагара. – Знала и молчала!

– Ну, я тоже знал, – сказал Хелькар.

«Так вот что это были за намеки на огненную бурю», подумал Тиндекет. – «Вот почему Хелькар передо мной извинился! Он думает, что все мы погибнем, и хотел помириться перед смертью». Тиндекет ощутил укол ревности, столь же болезненный, сколь и неожиданный – ему Маха не рассказала об ультиматуме Черного Кровопийцы.

– Мне не хотелось портить вечер всем, – пробурчала эльфка, мрачно глядя на Тиндекета. – Завтра с утра, думаю…. На свежую голову…

– Мне тоже, – ответил Ремме.

– А что Ваниэль? – спросил Тиндекет. – Даже если мы остановим драконов… ну то есть гросайдечей здесь, на юге будут еще три огнедышащие твари. Этого хватит, чтобы сжечь лес.

Маха помолчала.

– Ваниэль и ее отряд решили покинуть Железный Лес, так сказала Энедика, – неохотно ответила она. – Скорее всего, вся южная часть леса между старой тропой и Мен-и-Наугрим сгорит.

– Сука! Полукровка! – яростно крикнул Тиндекет.

– Но-но, аккуратнее со словами, – сказал Реммевагара.

– А что «но-но»? – передразнил его Тиндекет. – Пусть твой отец был человеком, но он был воином – видно же по тебе! А отец этой сучки? Под юбкой своей бабы спрятаться хотел!

– Ну, я свого отца не помню, – сказал Реммевагара и неожиданно улыбнулся. – Он, может, вообще ювелиром был – то-то я всякие блестящие камушки так люблю….

Маха поморщилась.

– Ребята, перестаньте, – сказала она. – Таково ее решение, и мы ничего не можем изменить. Отряд Черной Стрелы самый большой; может быть, они вернутся… потом. Чтобы мстить, – неуверенно закончила она.

Хелькар криво усмехнулся.

– За что я тебя всегда любил, Маха, – сказал он. – За твою веру в эльфов. Но тот, кто раз повернулся спиной к врагу, будет бежать… бежать до самой смерти.

Глиргвай и Квендихен молчали – они были еще слишком молоды, чтобы позволять себе высказываться по таким вопросам, но по их лицам было заметно, что обе девушки сильно напуганы. Глиргвай недавно поняла, что ее выслушают, если она захочет что-то предложить – но она еще слишком хорошо помнила время, когда играла на ковре вместе с Ремме, как сейчас Каоледан, а взрослые обсуждали свои малопонятные дела, не обращая внимания на маленькую темноволосую девочку.

– Драться… Но как? – сказал Реммевагара.

– Если бы только знать, где они полетят… и когда… – сказал Моркобинин. – Можно было бы снять их из пулеметов.

– Да, но это мы никак не сможем узнать, – вздохнула Квендихен.

Маха покосилась на Хелькара.

– Они пойдут через Дункелайс, и скорее всего ночью, – сказал тот.

– Почему? – с большим интересом спросил Тиндекет.

– Потому, – грубо отрезал Хелькар. – А пулеметы… Ну, если они полетят очень низко, тогда может получиться.

– Тучи! – воскликнула сестра Че, и добавила, сузив глаза: – О, они полетят очень низко… брюхом за скалы будут цеплять!

Каоледан, напуганный резко изменившимся лицом и тоном матери, заплакал.

– Пойдем спать, заинька, – сказала сестра Че.

Мальчик подбежал к ней и уткнулся лицом в живот. Эльфка обняла его.

– Ладно, мы пойдем, – сказала сестра Че. – Я посмотрю книгу заклинаний, может быть, найду что-нибудь еще.

Они с Каоледаном покинули зал.

– Я вижу, надо все хорошенько обдумать, – заметила Маха. – Давайте этим и займемся. Успокоимся и подумаем. Идея сбить гросайдечей из пулеметов хороша… но уж больно необычна. Может быть, есть другой выход? Более простой и надежный. А мы не видим его потому, что сильно испугались?

Некоторое время партизаны сидели в тишине, только смеялся Тиурику, которого Тиндекет в задумчивости подбрасывал на руках.

– А мне их жалко, – сказала Квендихен тихо.

Моркобинин приподнялся на локте.

– Кого?

– Этих людей, наездников… и дракончиков.

– Да, это странно, – сказала Маха. – Между нами и Боремией нет войны. И никогда не было, у нас даже общей границы нет. Почему они летят на нас?

– Мы в войне с Мандрой, а Боремия – имперская провинция, – сказал Хелькар.

– Нашла, кого жалеть, – фыркнул Моркобинин. – Лучше нас пожалей.

– Лучше спой нам, Квенди, – попросил Реммевагара. – Под хорошую песню и думается лучше.

– Дай мне лютню, Морко, – попросила девушка.

Эльф выполнил ее просьбу. Квендихен провела рукой по струнам, немного подстроила инструмент, набрала воздуху в грудь… и вдруг заплакала.

– Простите меня, я не смогу, – пробормотала она сквозь слезы и выбежала из зала.

Моркобинин ушел вслед за ней. Реммевагара откашлялся.

– Тогда я спою, – сказал он. – Никто не возражает?

– Ну, попробуй, – ответила Маха.

Полуэльф подошел к дивану, взял лютню, и уселся на полу.

– Песня Короля-Призрака, – сообщил он.

Тиндекет заметил, как Маха и Хелькар снова обменялись взглядами – быстрыми, почти незаметными, но блеснувшими словно острия пик в лунном свете.

 
Мне никогда не забыть ни о чем. В храме погасло древнее пламя.
Черное знамя под светлым мечом пало и втоптано в грязь сапогами.
Мертвые струны не зазвенят, лишь над пожарищем каркает ворон.
Что ж вы стоите? Убейте меня. Или боитесь, псы Нуменора?
 

У Реммевагары был приятный голос, а песню, судя по размеру и плавным, пышным поэтическим оборотам, сочинил кто-то из Народа Звезд. Но Тиндекета заинтересовало другое. При слове «Нуменор» по лицу Хелькара прошла тень – слишком мимолетная, чтобы считать ее гримасой ненависти или презрения, однако слишком отчетливая, чтобы ее не заметить.

 
Назгул! И страх словно ветер. Я ведь один! Так что вы же встали?
Верно, я назгул и все же смертен – ваши мечи из заклятой же стали.
Сдвинуться с места никто не посмел, горькие мысли хлещут, как плети,
Ранят больнее мечей и стрел. Мой Властелин, молю я о смерти…
 
 
Знаю, ты скажешь: «Не вышел твой срок». Память каленым железом не стынет.
Я не прощу, стал я ныне жесток! Ненависть – мне имя отныне.
Мордорский воин, крылатая смерть, меч Саурона, гнев Саурона.
Всадник отчаянья. Имя мне – Месть. Память мне стала стальною короной [3]3
  автор песни imaginaryhawk


[Закрыть].
 

Реммевагара провел рукой по струнам в последний раз.

– Никогда не слышал обо всех этих назгулах, Сауронах, Мордоре и прочем, – заметил Тиндекет, со странным любопытством наблюдая за лицом Хелькара. У того не дрогнула ни одна ресница.

– Но что это за крылатая смерть? – спросила Глиргвай. – У назгула были крылья?

– Нет, – сказал Реммевагара. – Он летал на каком-то крылатом чудовище, созданном темной магией.

– Нам бы сейчас этого назгула, – вздохнул Тиндекет. – Вместе с чудовищем!

– Он же был злым, как я поняла, – заметила Глиргвай. – Вряд ли бы он помог нам.

Маха поднялась с ковра.

– Пойдем покурим, Хелькар, – сказала она.

– Может, ты покормишь сначала? – заметил Тиндекет.

– Он не хочет есть, – ответила недовольная Маха.

Тиурику, тонко почувствовав момент, протянул ручки к матери и тоненько заплакал. Маха хотела рассердиться, но передумала и рассмеялась.

– Он всегда играет на твоей стороне, – сказала эльфка, взяла ребенка и покинула зал.

Тиндекет подошел к камину, оперся на украшенную причудливыми фигурку полку.

– Ну что же, – сказал он, глядя на Хелькара в упор. – Нам называть тебя «ваше величество»?

– Не понял?

– Брось, – сказал Тиндекет. – Ты сразу сказал, где они полетят – потому что сам летал здесь. Но это все твои личные дела, назгул, меч Нуменора…