Текст книги "Зигзаги судьбы"

Мария Гиппенрейтер
Зигзаги судьбы

Иллюстрации выполнила Мария Пинкисевич

© Мария Гиппенрейтер, текст

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Я посвящаю эту книгу моим детям – Егору, Маше, Вадиму и Алисе, которые всегда сопровождали меня во всех моих скитаниях и поисках, переживали и разделяли со мной трудности, радости и приключения и, взрослея, становились моими близкими друзьями и учителями

В первой книге «Бегство к себе» я описала свое детство и достаточно бурный подростковый период, остановившись на своем 20-летии. Дальше началась моя взрослая и самостоятельная жизнь, не менее насыщенная приключениями и продолжающимися поисками.

Белое море

Итак, отпраздновав в Москве свое 20-летие, я уехала на Кольский полуостров на Беломорскую Биостанцию МГУ. Это научно-учебный центр Московского университета, где студенты биофака летом проходят полевую практику. Располагается эта биостанция на берегу Белого моря в Кандалакшском заливе. Попасть туда летом можно было только по воде, доехав на поезде до станции Пояконда, так что за мной прислали небольшой станционный катер под названием «МРБ», что расшифровывалось как «малый рыболовный бот».

Мне выделили жилье и оформили на должность лаборанта. Обязанности были довольно разнообразными. Нужно было регулярно брать пробы морской воды со дна и делать их анализ. Я часами рассматривала в бинокуляр всякую разноцветную мелкоту, составляющую придонную фауну. Бинокуляр – это почти как микроскоп, только с двумя окулярами и меньшим увеличением. Для него не нужны предметные стеклышки, и можно было рассматривать все прямо в воде объемно и в живом виде, что было необыкновенно интересно – открывался совсем другой мир. Также я должна была каждый день замерять температуру воды на определенной глубине. Помню, меня поразило, что зимой самая низкая температура воды была не 0, а -2,7.

А еще в лабораторном здании были морские аквариумы. Находились они в помещении, где пол и стены были выложены кафелем. В аквариумах жили разные рыбки, раки-отшельники, актинии, морские звезды, губки, эфиуры, креветки и всякая другая живность. В мои обязанности входило за всем этим следить, кормить и периодически чистить дно и стенки. Аквариумы были соединены системой трубок, через которые постоянно поступала и сливалась морская вода. Вся эта система иногда засорялась и давала сбой, и тогда случался грандиозный потоп. Придя утром в лабораторию, я обнаруживала себя по колено в воде с плавающими вокруг рыбами, ползающими крабами, морскими звездами и резвящимися креветками. Сначала нужно было всех их выловить, а потом начинался долгий процесс вычерпывания с пола воды. В ход шли ведра, тряпки… Иногда кто-нибудь сочувственно помогал. Эти потопы вносили некое разнообразие в мою работу. Часто, гуляя по отливной полосе, я находила что-нибудь интересное и пополняла этим население аквариумов.

Через пару месяцев ко мне приехал Володя. Его тоже оформили лаборантом, и он стал мне помогать, хотя больше специализировался по всяким техническим неполадкам. Мы стали жить вместе, и это было первым подобного рода опытом в моей жизни. Родителей рядом не было, не нужно было ни перед кем отчитываться и объясняться, и я почувствовала себя совсем взрослой. У меня, можно сказать, началась семейная жизнь. Володя был старше меня на десять лет и, помимо влюбленности, вызывал у меня чувство благоговения. Он казался очень взрослым и опытным, и мне хотелось его во всем слушаться. Мы все делали вместе, все было ново и интересно. Часто ездили на рыбалку на весельной лодке. Для этого надо было отплыть немного от берега и опустить в воду тонкую веревку с привязанным к ней крючком. Иногда даже наживка была не нужна. Рыбы было так много, что она хватала голый крючок. Ловили таким образом, в основном, треску. За полчаса можно было надергать ведро рыбы. Я и не подозревала, что свежая треска может быть такой сочной и вкусной. Та треска, что продается в магазинах, вымороженная, сухая и лишенная всякого вкуса – жалкий отголосок настоящей рыбы. Еще мы ловили селедку. Свежая, потушенная в собственном соку и сливочном масле, она оказалась необыкновенно вкусной и нежной.

Началась полярная зима. Красное солнце ненадолго поднималось над горизонтом и пройдя вдоль него на запад, опять закатывалось. Освещение было очень необычным. Низкое солнце отбрасывало длинные причудливые тени от деревьев и сугробов на белое полотно замерзшего залива. В середине залива оставалась небольшая полоса воды, которой приливы и отливы не давали замерзнуть, и над ней всегда поднимался пар. Там большими стаями толклись, шумели и кормились утки гаги, оставшиеся зимовать.

Мы с Володей часто ходили на лыжах, а порой в качестве зарядки перекалывали целые поленницы дров одиноким старикам. Иногда мы выходили на небольшой весельной плоскодонке в открытую воду, плавая среди льдин и снежной шуги. Однажды, в один из таких выходов, в залив пришли киты белухи. Они стали резвиться и выпрыгивать из воды недалеко от лодки. Это было необыкновенное зрелище и ощущение. Хотя белухи и не очень большие киты, но в закрытом с трех сторон заливе, среди льдин и по сравнению с нашей маленькой плоскодонкой, они казались гигантами.

Короткий зимний день, не успев начаться, быстро заканчивался. Наступал длинный вечер. Дома было тепло и уютно, горела настольная лампа, топилась печка. Я подолгу занималась, так как продолжала учиться, потом мы ставили пластинки и слушали классическую музыку.

На биостанции была русская баня. Ее топили раз в неделю, и мы ходили туда париться. Оказалось, что правильно парить и париться – это целое искусство. В поселке жило несколько местных семей, и среди них были две старухи, которые этим искусством владели. Они запихивали меня на полку, поддавали пару с какими-то травами, и начинался обряд. Скороговоркой бормоча длинные заклинания и заговоры, мелкими взмахами веника, не касаясь кожи, они нагнетали пар, и горячая волна прокатывалась по всему телу. Когда пар немного остывал, начинали хлестать веником, продолжая что-то бормотать. Потом выталкивали наружу в сугроб. Делали таких три-четыре захода. Вначале я не выдерживала и пяти минут, скатывалась с полки и выбегала наружу. Но бабки заставляли терпеть, говоря, что это вся парша и хворь выходят и дальше будет легче. Постепенно я действительно привыкла и стала выдерживать полные процедуры. После такой бани кожу долго покалывало мелкими иголочками, и было необыкновенное ощущение легкости во всем теле.

Вскоре обнаружилось, что я беременна. Это было полной неожиданностью. Нужно было ехать в Москву на зимнюю сессию, и я с ужасом думала, как скажу об этом родителям. Мама с Алешей не одобряли моего выбора и считали, что Володя мне совсем не подходит. Он был сильно старше, без образования и из рабочей семьи. Мне это казалось полным абсурдом. Какое все это имеет значение, если есть любовь? Она все уравнивает и все преодолевает. Это было мое убеждение, и я хотела это доказать. Тем не менее ребенок пока в мои планы не входил, и я поехала в Москву с намерением сделать аборт.

В Пояконде у нас были друзья из местных жителей. Узнав, что я собираюсь в Москву, они решили сделать мне и моим родителям подарок. Поморы заготавливают на зиму бочки селедки. Рыбу подсаливают, дают слегка протухнуть, и все это потом замораживается. Это селедка с душком считается деликатесом. Мне наложили полмешка такой замороженой селедки и велели отвезти в дар родителям. По тем временам полмешка рыбы было очень щедрым подарком. Я села в поезд. Мне досталась боковая полка, так что я засунула мешок с рыбой под сидение, заткнула его своим рюкзаком и устроилась спать. Через некоторе время селедка, видимо, начала оттаивать, потому что по вагону потянуло подозрительным запахом. Я делала вид, что ко мне это не имеет никакого отношения.

В теплом вагоне селедка продолжала подтухать, мешок протек, и из-под моего сидения предательски потянулась тоненькая струйка вонючей жижицы.

Промучившись два дня в страхе, что меня снимут с поезда, я, наконец, прибыла в Москву. Предстояла поездка в метро. Войдя в вагон, я забилась в угол, загородив мешок рюкзаком и своим телом, но это не помогло. До своей станции доехала в пустом вагоне. Люди заходили и тут же выскакивали и переходили в другой вагон. Войдя домой, я с облегчением протянула мешок с рыбой родителям: «Это вам подарок от поморов. Должно быть вкусно». Моя миссия была выполнена. Мешок вынесли на балкон. Через некоторе время меня аккуратно спросили, не возражаю ли я, если его вынесут на помойку. Я не возражала.

Знакомая врач-гинеколог отговорила всех нас от аборта, приведя несколько веских доводов и сказав, что, в конце концов, ребенок – это большая радость. Так что, отучившись зимнюю сессию, я вернулась обратно на биостанцию, сохранив ребенка. Первые месяцы беременности проходили трудно. Меня все время тошнило, я не могла переносить никаких запахов ни еды, ни парфюмерии. Единственное, что меня утешало, – это запах лошади и конского навоза. Я ела зубную пасту, и по ночам мне снились свежие помидоры. Чтобы как-то удовлетворить потребность в помидорах, я покупала трехлитровые банки томатной пасты, разводила их водой и пила.

Наступила весна, потом началось полярное лето. Тихая биостанция ожила, одна группа студентов сменяла другую, стало шумно, людно и весело.

В белые полярные ночи никто не хотел спать. Жгли костры, пели под гитару песни, играли в волейбол. Я тоже во всем участвовала и даже играла в волейбол в команде, подвязав живот бандажом. Днем шли практические занятия. С помощью двух студентов – практикантов я освоила работу на микротоме. Это достаточно большой прибор с тяжелым и острым ножом, который позволяет делать микроскопические срезы с любых биологических тканей. Мы готовили препараты для микроскопов. Сначала нужно было выловить какого-нибудь червя, залить его в парафин и поставить в специальный сушильный шкаф, чтобы все ткани пропитались парафином. Дальше на микротоме делались тончайшие срезы толщиной от 1 до 50 микронов через разные части организма. Толщину можно было регулировать. Потом этот срез наклеивался на предметное стекло, парафин растворялся, препарат окрашивался специальными красителями, чтобы лучше были видны структуры ткани и клеток, все это заклеивалось покровным стеклышком, и препарат готов. Работа была тонкая, но необыкновенно интересная. Потом, глядя в микроскоп, нужно было сделать зарисовки.

Параллельно я делала свои учебные задания, собрала и сделала за лето большой гербарий местных растений. Это был тоже очень увлекательный и творческий процесс. У каждого растения нужно было собрать цветы, листья и корень, все это правильно высушить, аккуратно пришить на лист ватмана и подписать его русское и латинское названия и классификацию.

В Кандалакшском заливе располагались острова Кандалакшского заповедника. Недалеко от нас находился остров Великий. Там, по слухам, жил в одиночестве странный лесник с причудами, который ни с кем не общался, свято берег свой остров и никого туда не пускал. Если кто-то подплывал на лодке, он выходил на берег с ружьем и отправлял посетителя обратно. Звали его Артур Васильевич Пудов. Иногда он приезжал на биостанцию за продуктами и, пополнив свои запасы, быстро уезжал обратно. Как-то нам удалось познакомиться, и, узнав мою фамилию, Артур Васильевич очень оживился. Оказывается, мой отец не раз бывал у него на острове, и они подружились. Мы с Володей были приглашены в гости, что было редким событием и большой честью.

Остров был очень красивый, с полосатыми скалами, нетронутой природой, огромным количеством ягод и грибов. Артур жил в небольшой избушке на берегу, с очень простым бытом – печка, лавка, стол со свечками и керосиновой лампой, простая хозяйственная утварь. Меня поразила стоявшая на столе полная клавиатура от пианино. Она была искусно вырезана из дерева, с рельефными клавишами, покрашенными белой и черной краской. Каждый день Артур Васильевич на ней «играл». Оказывается, он когда-то имел музыкальное образование, и чтобы не терять технику и тренировать пальцы, сам сделал себе эту клавиатуру. А музыка, по его словам, звучала у него внутри. Мы подружились и не раз бывали у него в гостях. Он всегда был нам рад, угощал оладушками и даже разрешал собирать на острове грибы и ягоды.

В сентябре мы решили уехать в Москву. В октябре должен был родиться ребенок.

Опять Москва

Вернувшись, мы сняли однокомнатную квартиру на окраине Москвы, куда надо было ехать на электричке. Там было дешевле.

Володя записался на двухмесячные курсы водителей такси.

Однажды утром я проснулась и поняла, что у меня отошли воды. Я очень перепугалась и не знала, что делать. Телефона у нас не было. В то время (1977 год) домашние телефоны были еще не у всех. Люди становились на очередь и могли потом годами ждать, когда к ним проведут телефонную линию. Мобильные телефоны были вообще из области фантастики. Зато у нас во дворе был телефон-автомат, куда нужно было опустить двухкопеечную монетку, чтобы сделать звонок. Но звонить мне все равно было некуда. Соседки дома тоже не оказалось. Я выбежала на дорогу и стала ловить машину, чтобы поехать в роддом. Завидев испуганную и сильно беременную женщину, несколько машин проехало мимо. Наконец, попался сердобольный таксист, который и отвез меня в больницу. Это был специализированный роддом, в котором меня наблюдали, так как я относилась к немногочисленным 15 % населения с резус-отрицательной кровью. Там же начали использовать при родах закись азота – веселящий газ, который мне и дали, когда начались схватки. Считалось, что газ этот безопасный и выводится из организма через 10–15 минут. Особого веселья я не испытала, но вся реальность уехала куда-то далеко в туннель. За 15 минут до полуночи я родила. «Мальчик» – сказала акушерка, подняв в воздух красно-синее сморщенное тельце.

Володя, приехав домой с курсов и не обнаружив меня дома, тоже приехал в роддом и там ждал до конца. Потом я лежала в палате, вцепившись мертвой хваткой в края железной кровати, потому что, как мне казалось, кровать все время поворачивалась перпендикулярно к полу, и чтобы с нее не свалиться, я должна была крепко держаться. Так продолжалось всю ночь. По-видимому, это была реакция на закись азота.

С ребенком все оказалось в порядке, резус-конфликта не произошло, и через неделю меня выписали домой. Сына назвали Егорушка.

Началась совсем другая жизнь. Дни и ночи смешались. Я хронически недосыпала, так как первые три месяца Егорка вообще не спал по ночам. Днем надо было кормить, потом сцеживаться, пеленать, стирать, опять кормить. Стиральной машины у нас не было. Памперсов тогда тоже не было. Были марлевые подгузники, которые я сама шила, байковые пеленки и кусочки клеенки, чтоб не промокало. Все это надо было непрерывно стирать вручную и где-то сушить. Костяшки пальцев от непрерывной стирки были напрочь стерты и кровоточили, все поверхности в квартире были завешаны пеленками и распашонками.

Выживать финансово было тоже очень тяжело. Аренда квартиры стоила пятьдесят рублей в месяц. Стипендия Володи на курсах была сорок семь рублей. Просить помощи у родителей не хотелось и не позволяла гордость. Ведь у меня в жизни был мужчина, который должен о нас заботиться. Спасало то, что у меня было много молока, и я его сдавала. Каждый день ко мне ходили две мамы и брали по бутылочке за пятьдесят копеек. Таким образом у меня получался рубль, на который я покупала еду на день. Это был более или менее один и тот же набор: два свиных антрекота по тридцать три копейки, треугольный пакетик молока, батон хлеба и несколько картофелин. Иногда накапливались копейки на тортик, и это был праздник.

Наша соседка по этажу работала на фабрике мороженого. Иногда она приносила домой трехлитровый битончик жидкого сливочного пломбира и угощала нас. Мне тогда казалось, что ничего вкуснее этого быть не может. Несмотря на все это, жизнь не казалась трудной. Ребенок был большой радостью, и мои дни были наполнены заботами о нем и о семье в целом, которые были вполне естественными. В институте я взяла акдемический отпуск на год.

Весной я оформилась работать дворником в нашем же доме, и, гуляя с коляской, подметала двор и улицу. По выходным Володя мне помогал. К тому времени он уже работал таксистом, и жить нам стало легче.

Скоро я стала замечать, что Володя выпивает. Он приходил домой и от него пахло перегаром. Объяснял, что это пустяки, просто по дороге домой выпил пива, чтобы снять нервное напряжение после работы. Это стало учащаться, я находила дома спрятанные бутылки вина, и на этой почве у нас начались ссоры.

Летом мои родители разменяли квартиру, сами переехали в трехкомнатную, а у нас появилась своя однокомнатная квартира.

Мы расписались, когда Егору было шесть месяцев, и устроили небольшую свадьбу в нашей новой квартире. Народу было немного – родственники и близкие друзья. И хоть у меня и было длинное белое платье и фата, эта свадьба все-таки была не такой, о какой я мечтала. Володя под конец сильно напился, и мне было очень обидно и стыдно перед моими родными.

Когда Егору исполнилось полтора года, мы стали думать, куда бы нам уехать, так как продолжать жить в Москве не хотелось.

Тебердинский заповедник

Мы поехали работать на Кавказ в Архызское лесничество Тебердинского заповедника.

Нас оформили лесниками и поселили на кордоне в пятнадцати километрах от поселка Архыз. Володя ездил каждый день на автобусе на работу, а я оставалась с Егором дома. Вокруг кордона был довольно большой участок. Мы построили небольшую теплицу, раскопали и посадили огород. Я стала разводить кроликов. Клетки для них мы тоже строили сами. Дел по хозяйству было много. Егорка меня везде сопровождал. Он мог часами ползать во дворе, разглядывая муравьев и разных букашек, и всякие палочки, листики и камешки были его игрушками. Еще у нас была собака Бэк, с которым Егор очень дружил и часто с ним возился.

В Тебердинский заповедник в качестве эксперимента завезли тридцать голов зубров и выпустили их на волю. Зубр – самое тяжелое и крупное наземное млекопитающее Европы и последний европейский представитель диких быков. Зубры очень близки к североамериканским бизонам и способны с ними спариваться и давать потомство.

Лесники заготавливали им на зиму сено на подкормку и ставили в ущелье небольшие стога, вокруг которых зубры и проводили всю зиму. Летом им хватало еды, и они мирно паслись в заповеднике. Еще там были рабочие лошади, которых на ночь тоже выпускали пастись на волю. За нами были закреплены пара лошадей, находившихся в поселке, и участок, который мы должны были периодически объезжать. Для меня объезд участка всегда был радостным событием. Я брала с собой Егорку, мы ехали в поселок, откуда начинался наш маршрут длиною в двадцать километров. Сначала нужно было поймать и оседлать лошадь. Лошади быстро сообразили, что если смешаться со стадом зубров, то лесникам поймать их не так-то просто, и не каждый решался это делать. Лезть в стадо зубров было, откровенно говоря, страшно.

Вблизи зубр представляет собой внушительное зрелище. Длина его тела может достигать триста тридцати сантиметров, высота в холке – двух метров, а вес – одной тонны. У зубров практически нет в природе врагов, и они ничего не боятся. Я видела, как эти махины легко и грациозно взлетают галопом по почти отвесному склону. От них исходила невероятная мощь, и никогда не было ясно, что у них на уме. Завидя приближающегося человека, зубр переставал пастись, поворачивал голову и пристально смотрел, нагнув голову. Маленькие красноватые глаза ничего не выражали. Было непонятно, то ли он сейчас на тебя бросится, то ли повернется и уйдет. Иногда стадо неожиданно срывалось с места и галопом уносилось куда-нибудь в гору. Натерпевшись страху и поймав, наконец, свою лошадь, я сажала Егора перед собой в седло, и мы отправлялись в объезд. Завидев зубров, Егор возбуждался, подпрыгивал в седле и, показывая пальцем, говорил: «Зяба, зяба!» После «папа» и «мама» это было его следующее слово. На всадников зубры не обращали никакого внимания, так что мы спокойно проезжали мимо стада. Это же относилось и к другим животным – едущий на лошади человек почему-то не вызывал недоверия и страха, и если мы вели себя тихо, к нам на тропу иногда выходили олени и косули. Лошадь пофыркивая, неспешно цокала копытами по тропе, а вокруг была красота – горы и альпийские луга. Весной склоны ущелья покрывались ковром голубых и белых крокусов. Это было необыкновенно красиво. Позже растительность сменялась сплошными зарослями черемши, и в воздухе стоял сильный запах дикого чеснока.

Доехав до дальнего кордона, мы делали привал, перекусывали и отправлялись в обратный путь. Егор мирно засыпал в седле и спал до самого дома. Иногда я ходила в обход пешком, посадив Егора за спину в рюкзачок. В таких случаях мы не уходили очень далеко, останавливались и «паслись» на какой-нибудь полянке.

Однажды мы с Володей и Егором поехали в такой объезд зимой. Уже в потемках добравшись до кордона, мы протопили печку и решили здесь заночевать. Ночь была ясная и морозная, светила яркая луна, озаряя окрестности таинственным голубоватым светом. И среди всего этого безмолвия вдруг завели свою песнь волки. Это был незабываемый опыт, который я помню до сих пор. Разноголосый вой эхом отражался от стен ущелья и проникал в каждую клеточку моего тела, вызывая смутные и необъяснимые чувства возбуждения и какой-то древней тоски. Хотелось выйти и присоединиться к ним. Наверное, это был зов предков.

После академического отпуска я продолжила учебу, и моей курсовой работой по зоологии был дневник наблюдений за дикой природой, который я регулярно вела. К нам на кордон периодически забредали какие-нибудь животные. Однажды пришла рысь, каким-то образом открыла клетки и утащила несколько кроликов. В дневнике я описывала все – следы зверей, сезонные изменения в природе, весенний прилет птиц, наблюдения за зубрами… В результате за год получилась толстая тетрадь. Преподаватель потом мне говорил, что читал это как увлекательный роман.

К сожалению, проблема алкоголизма у Володи ухудшилась, начались конфликты на работе. Все чаще он приезжал домой пьяный и агрессивный, доходило и до рукоприкладства. В эти моменты я становилась для Володи «профессорской дочкой» и «голубой кровью», и он мне за это мстил. Иногда он выгонял нас из дома, и мне приходилось ловить на дороге попутную машину и уезжать в поселок. Там мы оставались ночевать в доме у местных учительниц. Это были мама с дочкой, милейшие и интеллигентные женщины, которые нам очень сочувствовали и всегда давали приют. После таких инциндентов Володя очень переживал, раскаивался, просил прощения, говорил, что больше такого не повторится. Но это повторялось опять. Я чувствовала себя изолированно и беспомощно, и часто не знала, что делать. Мои устои и понятия о браке пошатнулись. Для меня брак был нерушимой святыней, но глядя на нашу жизнь, все чаще возникала мысль, что я не хочу такой жизни ни для себя, ни для ребенка. Но Володя обещал и раскаивался, а я все еще ему верила.