Текст книги "Варавва"

Глава XXI

Петр смотрел на Мельхиора с недоумением.

– Как же это могло быть? Иуда действительно был у Каиафы, но после того, как у него возник этот план, подсказанный сестрой…

– Ты не знаешь всего, – ответил Мельхиор. – Так же, как не будут знать всего те, кто последует за тобой… Разве ты не слыхал про любовь между мужчиной и женщиной, вернее, про страсть, прикрывающуюся тем же именем? Именно такое чувство связывает гордого Каиафу и грешную Юдифь. Терпи, Варавва, это – правда. Сладострастный священник посвятил Юдифь во все свои тайны. По его приказанию она одурачила своего доверчивого брата, хотя у нее была и своя цель – вернуть Иуду в дом, к религии предков. Все это Юдифь делала не бескорыстно – за помощь она получила от Каиафы много золота, драгоценных камней и роскошных тканей, что многие женщины ценят больше, чем добродетель.

Варавву била дрожь. Он понимал, что Мельхиор не лжет, но ему было невыносимо тяжело слушать эти обличения.

Петра слова Мельхиора тоже привели в отчаяние.

– Эта ехидна была лишь исполнительницей заговора, задуманного коварными священниками! – прошептал Петр, потом обратился к Мельхиору:

– Но если ты знал обо всем, то почему не предупредил нас?

– А какая польза в моих словах? – устало произнес Мельхиор. – Вы не верили вашему Учителю, как же поверили бы мне?

Разговаривая, они продолжали идти вперед по дорожке, освещенной бледным светом луны. Легкий ветерок пробегал по листве растущего по обочинам кустарника. Сильнее повеяло прохладой, дышать стало легко.

– Вот уже Гефсиманский сад, – сказал Мельхиор. – Расскажи нам все про Иуду, прежде чем мы пойдем туда…

Петр, озираясь, как бы ожидая внезапного появления кого-то страшного, заговорил чуть слышно:

– Я уже говорил, что Иуда был у Каиафы за две ночи до нашей последней встречи с Господом. Первосвященник притворился равнодушным.

«Мы не боимся вашего сумасбродного фанатика, – сказал он. – Но если тебя беспокоит совесть, Иуда, что вполне естественно, ведь ты пренебрег законом и верой своего народа, мы не откажемся от твоей услуги. Но не думай, что весь синедрион будет оказывать тебе почести. Многие из священников не захотели бы воспользоваться помощью того, кто оставил религию своих отцов и презрел нашу власть. Другое дело, если ты это сделаешь за деньги. Назови свою плату».

Иуда возмутился. Он пришел к сестре и, все ей рассказав, заявил: «Я не продам своего Учителя даже ради Его славы!»

Юдифь подняла его на смех:

«Простая ты душа. Этим ты не продаешь Его, а просто придаешь законную форму своему поступку. Честь фарисеев не позволяет пользоваться неоплаченной услугой того, кто отвергает их веру… В конце концов, ты можешь истратить эти деньги на бедных… Ты ведь делаешь это ради своего Господа, ты готовишь путь к Его славе, и каким чудом скоро озарится весь мир! Деньги же – пустая формальность!»

Иуда, убежденный сестрой, возвратился к Каиафе.

«Есть законы, которых я не понимаю… Но если так полагается, я спрашиваю: что дадите мне, если я вам предам Иисуса?»

Иуде тотчас же выложили тридцать серебряных монет.

– Если бы он только знал, – сокрушался Петр, – что эти деньги сыграли на руку Каиафе. Теперь тот мог заявить, что Иуда – добровольный изменник, а Каиафу никто не подкупал и потому нельзя обвинить его в жестокости и намерении убить Назорея! Вся вина ложилась на Иуду. Он один должен был выдержать страшную тяжесть этого преступления, которое и привело его в глубину ада!

Варавва угрюмо следил за рассказом Петра. Мельхиор тоже внимательно слушал, хотя ему все было известно.

– Все свершилось быстро, – сказал Петр после печальной паузы. – У входа в сад Гефсимании Учителя ждала стража, и когда Он вышел из-под густой тени деревьев, Иуда пошел Ему навстречу. Бледный от волнения любимый ученик Иисуса воскликнул: «Радуйся, Равви!», и поцеловал Его. «Скоро, – думал я, – проявится слава Бога. Могущественный и неустрашимый, Ой мигом уничтожит своих врагов!» Но Учитель смиренно и молчаливо посмотрел на Иуду, потом тихо сказал:

«Целованием ли предаешь Сына Человеческого!»

Иуда в страхе отшатнулся и, схватив меня за плащ, прошептал:

«Или я согрешил, или Учитель нас обманул!»

А стража стояла как вкопанная, не смея тронуть Его, пока Он Сам не обратился к ним со словами:

«Кого ищете?»

Смутившись, они ответили:

«Иисуса Назорея!»

Учитель посмотрел на них и сказал:

«Это Я».

Стражники пошатнулись и пали на землю.

И тут я подумал, что час, которого мы ждали, настал – такое величие, такую силу в ту минуту выражало лицо Господа! Это не было лицо смертного человека!

Он опять спросил стражу:

«Кого ищете?»

«Иисуса Назорея», – был ответ перепуганных, дрожащих воинов.

«Возьмите Меня, а остальных оставьте».

И, посмотрев на Своих учеников, Он махнул рукой, прощаясь.

Воины, видя, что Он не сопротивляется, немного ободрились и, окружив Его, повели с собой.

Оставшись одни, мы, Его ученики, зарыдали.

«Он обманул нас! – кричали мы. – Он не Бог, а человек!»

Все разошлись кто куда, а я тайком пошел за Учителем и шел до самого дома Каиафы!

Тут от волнения у Петра перехватило дыхание, он заплакал, но затем, пересилив себя, хрипло пробормотал:

– И я от Него отрекся! Когда словоохотливые рабы сказали, вот он – Его ученик, я сказал, что не знаю этого Человека! И в общем я не солгал, ибо я знал Бога, а не человека!

Мельхиор проницательно взглянул на Петра.

– Ты софист! – сказал он холодно. – Как ловко ты придумываешь извинения для своих грехов! Если ты и в самом деле знал Бога, ты не мог бы от Него отречься! Но признайся, Петр, ты верил в Иисуса только как в земного царя, который со временем станет владеть Иерусалимом! К этой надежде ты привязался, а о небесном и не помышлял! Обладать вместе с Ним миром – было твоей мечтой! Но, может быть, ты и твои последователи и будут им обладать…

Петр сверкнул глазами.

– Ты судишь строго, незнакомец! – сказал он. – Кажется, естественно ждать славы от Того, Кто славен! Почему бы Богу не провозгласить Себя! Если Он – Властитель мира, почему Его власти не быть видимой всеми!

Варавва начал понимать характер этого человека, в котором боролись достоинство и трусость, раскаяние и гордость.

– Ему было так легко явить Свое величие, – оправдывался Петр, – а Он этого не сделал! Его смирение потрясло меня, и я зарыдал не только над собственной слабостью, но и над Его нежеланием прославиться перед людьми! А отчаявшийся Иуда бросился к первосвященникам с криком: «Я согрешил, я предал кровь невинную!» Позже я узнал, что он кинул им под ноги те проклятые деньги и устремился прочь. Я встретил его, когда он бежал домой, как сумасшедший. Я пытался остановить его, но он меня оттолкнул: «Пусти! Я должен увидеть сестру – она меня уговорила совершить предательство, и я прокляну ее, прежде чем умру!»

– Всю прошлую ночь я бродил вокруг дома Искариотов, – рассказывал он дальше. – Никто не выходил из него, а сам я не осмелился войти и спросить об Иуде. Я ходил по саду, где мы беседовали с Юдифью, потом ноги сами понесли меня в Гефсиманию… Он там… Он провел много часов в одиночестве.

Петр свернул к небольшой рощице.

– Он сейчас недалеко от того места, где предал Учителя! Мы отнесем его домой, и пусть Юдифь, ждущая его возвращения, радуется!

Старые оливковые деревья, раскинув свои толстые ветки, словно преграждали путь любопытным прохожим, но Петр, нагнувшись, прошел под ними. Мельхиор и Варавва не отставали.

Ветра не было, но густо переплетенные между собой ветки таинственно покачивались, листья перешептывались о недавно увиденом – о мучительных угрызениях страдающей души, об ужасе юного грешника, умершего по своей воле такой же как эта ночью.

Глава XXII

Иерусалим веселился. В каждом доме светились огни, а из распахнутых дверей и окон доносились звуки музыки. Продолжался праздник Пасхи. Те, кто днем умирал от страха во время землетрясения и затмения солнца, радовались, что все их ужасы позади и грозные явления больше не повторились.

Все отдавали дань мужеству Назорея, с достоинством принявшего смерть, но никто не спорил, что все-таки следовало казнить Его. Он был опасен, Он хотел изменить весь мир. Нет, хорошо, что Его распяли! Кое-кто глубокомысленно качал головой и вспоминал что-то смутное, бессвязное про греческих и римских философов, искавших истину и ненавидевших ложь.

– Назарянин был из таких, – говорил старый законник, беседуя со знакомым. – Он сродни Сократу, также любившему истину и погибшему из-за нее. Но Сократ был стар, а Распятый сегодня молод, смерть же молодых всегда вызывает жалость. Но этот сумасшедший Пророк проповедовал вечную жизнь… Избавь нас, небо, от другого мира – нам и этого достаточно. Даже если бы и существовал иной мир, никто из нас не достоин его! Мы умираем – таков конец человека, и никто еще не воскресал из мертвых!

– А Назарянин заявлял, что Он воскреснет! Старый книжник усмехнулся.

– Из всех произнесенных глупостей эта – самая большая! Несомненно, что последователи Распятого Назарянина непременно выкрали бы Его тело, а потом клялись, что Он воскрес, но Каиафа предпринял все меры, чтобы этого не случилось…

– Посмотрим, – задумчиво сказал приятель законника.

А во дворце римского правителя Иудеи царила глубокая тишина, установленная по приказу Юстиции, обеспокоенной здоровьем супруга, и никто не осмеливался нарушить это повеление – стражники замерли у входа, как истуканы, слуги ходили неслышными шагами.

Только фонтан, устроенный на дворцовой площади, забавлялся струей и, бросая воду в каменный бассейн, словно разговаривал сам с собой. Его бормотание молча слушали белые розы, казавшиеся кусочками бледного шелка, прибитого к стене.

Вдруг настойчивый голос у ворот разбудил царившее безмолвие.

– Мне необходимо видеть Пилата, – сказал почтенного вида иудей начальнику стражи.

– Правитель никого не принимает, – ответил тот. – Или ты хочешь, чтобы меня за непослушание распяли, как Назарянина?

– Мое дело касается именно Его… Скажи, что Иосиф Аримафейский просит аудиенции…

Офицер ушел в дом и вернулся в сопровождении управителя.

– Юстиция примет тебя, если речь идет о Человеке из Назарета. Пилат принять не может… – сказал управитель.

– Отведи меня скорее к своей хозяйке, – сказал тревожно Иосиф. – Дорога каждая минута…

Служитель провел посетителя в крытый дворик, украшенный множеством цветов и освежаемый струями воды, льющейся из разинутой пасти льва в бассейн желтого мрамора. Оставшись один, Иосиф стал нетерпеливо ходить по узорному каменному полу.

– Так ты из тех, кто добивался смерти Христа? – произнес женский голос.

Увидев неслышно появившуюся жену Пилата, советник растерялся. Его смутил пристальный взгляд темных глаз Юстиции, обладающей величественной римской красотой – в ней было больше суровости, чем нежности.

Наконец он ответил:

– Прошу тебя, благородная Юстиция, не причисляй меня к этим заблуждающимся людям. Если бы я мог, я бы отдал жизнь за Иисуса. Я разделяю Его учение, хотя и держу это в тайне от соотечественников…

– Значит, ты признаешь в Нем Бога? – сказала Юстиция, пытливо глядя на посетителя.

– Если Бог когда-либо спускался на землю, то это Он…

– Значит, Он жив?

Иосиф Аримафейский смотрел на Юстицию недоуменно.

– Он умер, Его распяли!

– Разве Бог смертен? – темные глаза Юстиции странно заблестели. – Разве смерть может победить Божественный Дух? Ты уверен, что Он действительно умер?

Советник из Аримафеи не знал, что ответить. После некоторого колебания он решился произнести:

– Насколько об этом может судить человек, жизнь покинула Иисуса. Сняв Его с креста, палачи убедились в этом и даже не стали ломать Его кости, что сделали они с телами двух преступников, казненных рядом с Ним.

Строгое лицо римлянки побледнело.

– Но если Пророка нет в живых, то какое дело привело тебя сюда? – сказал она с привычной гордостью, перед которой склонялись все окружающие жену грозного правителя люди.

– Я пришел за разрешением похоронить Его в моем склепе. Умерев, я могу лежать и в худшем месте, а в эту гробницу хотел бы положить тело Того, Кто, по моему мнению, Христос, хотя Его и распяли… Получив согласие Пилата, я навсегда останусь должником милосердия Рима…

Юстиция невольно улыбнулась, слушая льстивый оборот последней фразы, потом брови ее сдвинулись и лицо приняло обычно строгое выражение.

– Я бы хотела тебе помочь, но у меня нет власти дать это разрешение, а Пилата мучат кошмары… Но подожди…

И она скрылась между мраморными колоннами.

Иосиф глубоко вздохнул и, глядя на фонтан, старался понять, почему сердце его бешено застучало и мысли спутались, когда он услышал вопрос: «Ты уверен, что Он действительно умер?» Так ничего и не решив, он снова увидел Юстицию.

– Пилат желает тебя видеть, – сказала она. – Но если ты заметишь какие-то странности в его поведении, не обсуждай это ни с кем. Я бы не хотела, чтобы по городу поползли сплетни, что Пилат не в себе…

– Обещаю не разглашать то, что ты хочешь оставить в тайне, – торжественно обещал Иосиф.

Юстиция кивнула и молча пошла в покои Пилата. Аримафейский советник последовал за ней.

Часть вторая

Глава I

В большой, с высокими сводами спальне правителя горело множество светильников, курились благовония.

Пилат возлежал на подушках, покрывающих роскошное, украшенное золотом ложе из слоновой кости. Лицо его осунулось, глаза запали – видно было, что он очень болен.

– Выслушай этого человека, Понтий, – сказала Юстиция, присаживаясь рядом с мужем на мягкую постель. – Это благочестивый Иосиф из Аримафеи.

Прокуратор вяло поднял руку.

– Подойди ближе, еще… – почти шепотом сказал он Иосифу, почтительно склонившемуся у двери. – Я не могу отличить тебя от теней, которые окружают меня…

Иосиф приблизился.

– Мир тебе, досточтимый наместник великого цезаря, – произнес положенные слова приветствия проситель.

– Что привело тебя ко мне? Я, кажется, уже исполнил сегодня желание детей Израиля… – угрюмо сказал прокуратор Иудеи.

– Благородный Пилат, я пришел просить Тело Христа.

Неожиданно резким для его состояния движением прокуратор приподнялся на ложе и сжал ладонь супруги.

– Ты слышишь, Юстиция? Тело Христа.

Глаза его лихорадочно заблестели.

– Я не осмелился бы потревожить в столь поздний час покой прокуратора Иудеи, но только ты, милосердный Пилат, можешь выполнить мою нижайшую просьбу, – в голосе Иосифа звучала надежда. – Не допусти, чтобы Праведник был погребен вместе со злодеями, как приказали старейшины… Позволь положить Священное Тело в склеп, приготовленный для меня, и похоронить с молитвами и слезами, как умершего героя…

– Умершего? – переспросил Пилат. – Ты уверен, что Он умер?

Иосиф испугался. Снова тот же самый вопрос… Но он не успел ничего ответить – Пилат вскочил с постели и закричал:

– Мирская сила не может убить Назорея! Он жив! Несчастные! Вы торжествуете, видя кажущуюся гибель Бессмертного! Он – Бог! Вы видели только страдания Человека, а я… я видел больше…

Нежно обнимая Пилата, Юстиция умоляла его не волноваться, но он горячо продолжал:

– Я надеялся, я верил, что и они наконец увидят очевидное: всю лучезарность этого удивительного Облика, такого неземного, что каждую минуту я ждал – Он вот-вот растворится во вселенной… Он не умер! Он не мог умереть, хотя Его и распяли! Он владеет тайной смерти, недоступной людям…

– Пилат, прошу тебя, не волнуйся так! – говорила заботливая супруга. Но Пилат не видел и не слышал ее – он мысленно снова стоял в синедрионе и омывал руки.

– Я не виноват! – кричал он в отчаянии. – Это дело иудеев, и они ответят за преступление! Я же заявляю и перед небом, и перед цезарем: не повинен я в крови Праведника!

Весь дрожа, Пилат простер руки к посетителю. Потом, опомнившись, вдруг сказал, глянув на него:

– Зачем здесь этот человек?

Иосиф недоумевающе посмотрел на Юстицию. Она быстро смахнула слезы и сказала, глотая застрявший в горле комок:

– Ты забыл, Понтий? Он просит тело Казненного Пророка для приличествующего Ему погребения. Исполни его просьбу и отдохни – ты утомился…

Пилат смотрел на Иосифа, что-то припоминая.

Потом сказал решительно:

– Бери то, что ты считаешь смертным телом, и поступай, как велит обычай. Я даю тебе на это разрешение.

Пилат вдруг рассмеялся.

– Разрешение… положить в гроб то, что не вместит и не скроет ни один склеп, не уничтожит никакое время…

Иосиф протянул прошение, и прокуратор поставил на нем печать. Низко поклонившись, советник уже хотел выйти, как во дворце послышался шум и в покои Пилата ворвался разъяренный Каиафа.

– Ты ответишь перед цезарем за измену, Пилат! – кричал первосвященник. – Ты сговариваешься с фокусниками, чтобы осуществить мнимое воскресение одного из них – Назорея!

Прокуратор величественно встал.

– Кого ты называешь изменником, подданный Рима? – властно произнес он. – Хотя ты и первосвященник, но понесешь наказание за оскорбление наместника цезаря в его владениях!

Каиафа побелел от сдерживаемого бешенства.

– Ты тоже ответишь пред цезарем, Пилат! – сказал он, брызгая слюной. – Разве ты забыл, что обманщик, которого распяли, говорил: «Через три дня воскресну!»? А теперь ты даешь разрешение похоронить Его в склепе, тайна которого известна ему одному, – Каиафа ненавидяще посмотрел на Иосифа. – Он спрячет Тело, а потом провозгласит, что Христос воскрес!

Иосиф не отвел строгих, спокойных глаз. Глядя в лицо Каиафе, он сказал:

– Ты боишься, Каиафа… Ты не можешь опомниться с тех пор, как узнал, что в то время, когда Распятый испустил дух, завеса в храме разодралась надвое… Приди в себя… Самые жестокие и те оставляют мертвых в покое… И этот покой заслужил Тот, Кто казнен так несправедливо…

Кровь прилила к лицу обычно бледного Каиафы.

– Ты слышишь, Пилат? – воскликнул он. – Как дерзок этот аримафеянин!

– Он говорит правду, – вмешалась Юстиция. – Иисус из Назарета безгрешен.

Первосвященник гневно глянул на женщину, осмелившуюся перечить ему, и сказал сквозь зубы:

– Я с женщинами не спорю – они не имеют права голоса в наших совещаниях.

Юстиция презрительно улыбнулась:

– Ты забыл, Каиафа, что перед тобой римлянка! Первосвященник вздрогнул и уже другим, более миролюбивым тоном сказал, обращаясь к правителю:

– Прошу тебя, взвесь все до мелочей, Пилат, чтобы не навлечь на себя недовольство цезаря! Хладнокровные римские воины – и те заразились странной болезнью: они говорят про милосердие! Они отказались переломить кости богохульного Назорея, заявив, что в этом нет надобности – Он умер… Они нарушили закон! Исполни они мое желание, Тело Распятого было бы изрублено на мелкие кусочки!

Глаза Каиафы горели мстительным огнем, он тяжело дышал.

– Твой сотник проявил самоуправство, – продолжал служитель Иеговы. – Своей властью отдал Тело Назарянина женщинам, среди которых известная блудница Магдалина, Они подняли страшный вой, когда воины хотели отнести Его к месту, где обычно зарывают преступников… И эта распутная девка заявила, что Иосиф Аримафейский добьется разрешения прокуратора похоронить Назорея с почестями! Почести фокуснику и богохульнику!

Каиафа притворно воздел свои худые руки, призывая Иегову в свидетели.

– Пилат, если ты дашь это разрешение, ты поощришь хитро задуманный заговор!

Прокуратор смотрел на первосвященника как на низкого раба – с презрением, надменно.

– Юстиция, прикажи позвать Петрония. Вошедший центурион приложил правую руку к сердцу, приветствуя начальника:

– Слава цезарю!

– Слава! – махнул ответно Пилат и медленно и внятно, как на допросе, спросил:

– Скажи, Назорсй умер?

– Да, благородный Пилат!

– Ты точно знаешь? Тебя не обманули? – продолжал допытываться прокуратор.

– Один из воинов пронзил Ему бок копьем, чтобы убедиться в Его смерти… – ответил центурион,

– Что побудило тебя отдать Тело Распятого близким Ему людям, а не закопать возле городской стены, как преступника?

Петрония смутил этот вопрос, но, набравшись смелости, он твердо сказал:

– Распятый казался Человеком безгрешным и храбрости необыкновенной…

Пилат посмотрел на Каиафу.

– Вот видишь? Петроний, как всякий римлянин, уважает храбрость…

Первосвященник презрительно усмехнулся. А Пилат продолжал, обращаясь к центуриону:

– Ты поступил правильно. Милосердие – достойное чувство. Я ни в чем не обвиняю тебя, Петроний. А ты, великий Каиафа, – он брезгливо посмотрел на первосвященника, – демонстрируешь чувства, которые более всего соответствуют твоему званию служителя Бога – месть, кровожадность и страх. Молчи, не перебивай. Я знаю – ты боишься даже мертвого тела Того, Кто убит тобой. Но ты опоздал. Аримафеянин получил мое разрешение похоронить Назорея в своем склепе… А если ты подозреваешь его в кознях, то приложи печати к гробу и поставь какую угодно стражу из самых бдительных воинов. Пусть они охраняют склеп, пока не пройдет три дня… Если ты находишь, что Петроний слишком милостив, разрешаю тебе выбрать другого начальника стражи.

– Если бы ты был предусмотрителен, Пилат, – сказал недовольный Каиафа, – ты отказал бы последователю Назорея выдать тело…

Иосиф спокойно возразил:

– Довольно злобствовать, Каиафа! Чтобы развеять твои опасения, я приглашаю тебя присутствовать при погребении… Ты можешь тщательно осмотреть склеп внутри и снаружи и убедиться – в нем нет тайного хода.

Не удостоив аримафеянина ответом, первосвященник язвительно сказал Пилату:

– Желаю тебе лучшего здоровья, мудрый правитель Иудеи!

– Прощай, Каиафа! Желаю тебе больше мужества! – парировал Пилат и повелительным жестом дал знать, что посетители могут уходить.

Когда Иосиф и Каиафа направились к двери, Пилат сказал, обращаясь к Петронию:

– Выполнил ли ты мой приказ? Навел справки о молодом Искариоте?

– Прокуратор, Иуда Искариот умер! – доложил сотник.

Первосвященник резко обернулся и, остановившись, столкнулся с шедшим за ним Иосифом.

– Что с тобой, Каиафа? – спросил удивленный Иосиф.

– Ничего, ничего… – Каиафе удалось скрыть изумление.

– Я не попрощался с любезнейшей супругой Пилата… И, совсем справившись с собой он, сказал с иронией:

– Прощай, прекраснейшая из римлянок! Юстиция пристально смотрела на него, не отвечая. Сконфуженный Каиафа схватил за руку Иосифа.

– Пойдем скорее, пронырливый аримафеянин! Поскорее открой свой склеп, чтобы скрыть в нем причину многих бед. Я воспользуюсь разрешением Пилата! Я поставлю у гроба богохульника такую стражу, что она будет бдительна, как все римское войско разом! Он не воскреснет ни на третий, ни на тысяча третий день!