Текст книги "Лекарство от колдовства"

Глава 4

– Люда, ты бы пошла, вон, йогой занялась, – из коридора доносились властные покрикивания тети Раи, призывающие тянуть шею выше, выше, ногу дальше, дальше, а Зоя уговаривала суицидную пациентку не смотреть на стену. – Вставай давай. Не нарушай больничный порядок.

Пациентка упорно не хотела разговаривать. И вообще ничего не хотела – ни йоги, ни еды, ни прогулок. Ни белого света.

– Люд, что, такая уж любовь? А ты в курсе, что это только гормоны? Важная, конечно, в организме вещь, но, извини, травиться из-за них… У тебя родители есть? Мозг находится в мире, а мир находится в мозгу. Кант сказал – а не какой-нибудь хрен с горы! Я лекции Черниговской слушала на ютюбе о мозге. Ты знаешь такую? Это в смысле, что напридумаем себе в голове иллюзий, а потом не знаем, как с ними жить. Трезво надо на жизнь смотреть, трезво. Мозги-то мы тут тебе поправим, это точно, ты не волнуйся. У нас, знаешь, какой доктор хороший! У-у! Замечательный доктор.

Люда повернулась:

– Да, хороший. Смешной.

– Чего это смешной? – насторожилась Зоя. – Хороший! Тебе повезло. Он, знаешь, как с пациентами возится? Он вообще в больнице живет натурально. С утра до ночи лечит. Родители у тебя есть?

– В другом городе. Мама. Она не знает. – Людмила села, наконец, на кровать, пригубила чай из кружки.

– И каша сегодня вкусная, – Зоя пододвинула тарелку, – ешь, пока не остыла. Тебе циничной надо стать – всем им назло. Броню отрастить. Тогда уже влюбляйся на здоровье – тебя уже ничего не проймет.

– Я не смогу, – вяло отмахнулась Люда.

– Еще как сможешь! Это первое дело – броня. И тогда посмотришь: все вокруг тебя скакать будут.

Зоя скрючила руки перед собой, как у зайчика, и заскакала по палате, высоко поднимая колени.

Люда рассмеялась.

– Ну. – Улыбалась Зоя. – А ты говоришь. А то они твою слабину чуют – и давят, и давить будут. А ты не поддавайся! Ты где учишься-работаешь?

– На почте.

– Не, на почте – не престижно. Надо что-нибудь другое придумать. Ну, ничего. Мы твою жизнь здесь обмозгуем. Тетю Раю привлечем. Она у нас, знаешь, какая мудрая? Мудрейшая! И вот что я тебе скажу: самые циничные люди – самые ранимые. Они потому и выбрали такой холодный путь – для защиты. И раз ты такая – чуть что – травишься, у тебя другого выхода нет. Плевать на все и всех!

– Я не смогу, – прошептала Люда.

– А выхода нет, – нахмурила брови Зоя. – Надо жить! Но жить – по-умному.

Люда вдруг резко оттолкнула тарелку с кашей, которую, было, придвинула ближе.

– А ты ведь не притворяешься. Ты ведь и правда циничная, – и Люда опять легла на кровать и отвернулась к стене.

Зоя посмотрела на больную, вернее, на ее затылок, посмотрела, постояла, качаясь с пятки на носок. Да и вышла молча из палаты.

Зойка пошла в первый класс и за новой, интересной учебной кутерьмой не сразу заметила, что в доме происходит что-то страшное. Отец теперь подолгу не возвращался с вахты – и раньше-то дома бывал раз в полгода на неделю, а теперь вообще перестал появляться. Мать целыми днями лежала в гостиной на диване, отвернувшись к стене. Продукты из холодильника пропали. Что совсем плохи дела, Зойка поняла, когда соседка тетя Рая зазвала ее к себе, накормила вкусным борщом и велела приходить каждый день.

– После восьми всегда дома бываю. Хоть покормлю тебя.

С работы мать уволили за прогулы. Медсестрой работала в поликлинике. Тетя Рая иногда брала Зойку с собой – полы в больнице помыть, отстегивала за это копеечку. Потом мать забрали в больницу – в психиатрическое отделение. «Реактивная депрессия» диагноз. Подлечили вроде. Но на прежнюю работу мать не вернулась. Устроилась полы мыть в пяти домах многоподъездных. Так они с Зойкой их и мыли, подъезды эти. Мать и сейчас их драит. Зойка помогает в выходные. По-настоящему мать к жизни так и не вернулась. Отец ни копейки за все эти годы не прислал. Может, тоже умер?

Филипп утром мысленно готовился к разговору с профессором Аркадьевым. Пытался сформулировать вопросы лаконично. Но все же, пораженный своим открытием сходства галлюцинаций, да нет – видений, которые присутствовали в описаниях обеих пациенток, не находил точных слов. «Да что я? – решил, наконец. – Илья Борисович – свой человек. Все правильно поймет. Нет паранойи! Нельзя везде каверзы видеть!»

И началась обычная больничная кутерьма утреннего обхода, а к обеду приехала родственница за потеряшкой Александром Сергеевичем. И вовсе он оказался не Сергеевич, а Владимирович, и не Александр, а Олег. Впрочем, теперь это уже не имело значения. Дочь, усталую женщину с куцым хвостиком волос, Олег Владимирович узнал, но как-то без энтузиазма обнял.

– У меня, Филипп Алексеевич, – говорила женщина, – дома Паркинсон и вот Альцгеймер. Мама еще жива – и тоже не в себе.

Филипп поднес палец к губам, кивнул на Олега Владимировича.

– А, – отмахнулась дочь, – он все равно ничего не понимает, а если и поймет – забудет через минуту.

– Вы бейджик сделайте. Олегу Владимировичу и маме своей. Пришпильте на какое-нибудь видное место на одежде. Имя, фамилия, адрес, телефон. На случай, если потеряется опять.

Дочь равнодушно кивнула.

– За что мне все это? Знаю, скажете: не за что, а для чего?

– Не скажу, – помотал головой Филипп.

Торжественно проводили нашедшегося потеряшку. Тетя Рая – со слезами радости. В семье все лучше, чем в казенном заведении. Вот только Николай Николаевич остался теперь один. Одиноко ему будет. Не к алкоголикам же его переселять.

– А кукушонка опять целый день из палаты не выходила, – доложила тетя Рая.

– И что мы можем сделать? – спросил Воздвиженский. – Она хирургическая. Шумейко приходил, осматривал ее?

Тетя Рая кивнула. Но как-то недовольно.

– Раиса Петровна, – примирительно попросил Филипп, – вы лучше вон Николая Николаевича под крыло возьмите. А то он, гладишь, и разговаривать разучится в изоляции-то.

Присмиревшие похмельные алкоголики, не поднимая глаз, гуськом протопали в сад.

– Кто их все же спиртным снабдил? – спросил Филипп.

Вопрос остался без ответа.

– Я нашла то место. Это Орчха, – с энтузиазмом встретила доктора Агния. – Переводится как «потерянное место». Не знаю, с какого времени так называется, не нашла сведений. Однако, скорее всего, не с самого начала своего существования – роскошные дворцы, крепости и храмы. Какое потерянное место? Но дворец Джахангир Махал и в самом деле почти сразу стал заброшенным. Его построили в начале семнадцатого века. Построили для могольского императора, с которым местный раджа был дружен. Строили дворец двадцать один год. А император провел здесь всего одну ночь.

Филипп внимательно изучил картинки в интернете, прочел и описание места.

– Если дворец был уже заброшенный – то это было после тысяча семьсот шестьдесят второго года. Здесь так написано.

– Дворец был заброшен сразу, – Агния занервничала, вскочила, подошла к окну, издалека посмотрела на доктора. – После того, как там переночевал Великий могол. Нельзя пользоваться тем, что подарили. Дворцом и не пользовались.

– И все же…

– Я была там, – упрямо сказала Агния, – я видела.

– Хорошо. Но вы же не знаете, какой это был год. В смысле, когда вы там были. В смысле, когда вы видели, что там происходило. А здесь написано…

– Это не достоверные сведения, – Агния заглянула в планшет Филиппа, – какой-то путешественник пишет. Субъективное мнение.

– Не мог такой роскошный дворец быть сразу заброшен!

– Мог. На Востоке все может быть, и все не так, как кажется.

– Откуда вы знаете?!

Агния печально покачала головой:

– Знаю…

– Давайте рассуждать логически, – доктор Воздвиженский заложил руки за спину и ходил по плате, стараясь и в самом деле быть логичным. – Вы видите, что в сгоревшем скиту был красный камень. Скорее всего, это было самосожжение старообрядцев – гари, как их называли. Правильно? Но вы же не видите сам красный камень, а говорите, что он там был.

– Я точно знаю, камень там был, – упрямо уверяла Агния.

– Почему вы так думаете?

Агния пожала плечами.

– Это разные камни? Тот, который был в Индии, и тот, из леса?

– Они очень похожи. Возможно, это один и тот же камень.

– Точно? – Филипп остановился и внимательно посмотрел на пациентку.

– Я не уверена…

– Вот видите! – почему-то обрадовался Филипп. – Скорее всего, это разные камни. Просто все красные, а так разные! И как камень мог попасть в Россию? Расстояния между Индией и Россией – неблизкие. А во время чумы – тот же камень был?

– Мне кажется, тот же.

– Агния, – назидательно проговорил Филипп, – подключите свое логическое мышление. Чума в Италии была в середине четырнадцатого века. Дворец в Индии, о котором вы говорите, датируется началом семнадцатого века. Ну, предположим, из Италии за два с лишним века камень перекочевал в Индию. Хотя, конечно, логично было бы предположить, что где-то в Индии этот красный камень и добыт, верно? Вы называете камень рубином. В Италии рубины не добывают. А добывают их как раз в Индии. Предположим, дворец в Индии был заброшен сразу после постройки, и вы видите начало – середину семнадцатого века. Но как он мог попасть в Россию, в глухую тайгу? До какого года старообрядцы себя сжигали?

– До какого? – спросила Агния. – Вы меня совсем запутали.

– Так, – ободряюще сказал доктор, – задание вам на сегодняшний день: изучить вопрос – как долго продолжались самосожжения старообрядцев?

Агния смотрела на доктора растерянно:

– Но я знаю, что это один и тот же камень, – упрямо повторила она.

Филипп вздохнул: «Все же нарушение логики и оторванность от реальности налицо. Чистый бред».

Агния совсем сникла, сидела, уставившись в одну точку.

«Нам еще депрессии не хватало. Доктор! Ты вредишь пациентке своими расследованиями. Логика здесь неуместна. Логические объяснения галлюцинаций вызывают у больной обострение болезни».

– Мама сегодня обещала привезти кольцо, то, с красным камнем, – Агния подняла глаза на врача, смотрела умоляюще.

– Агния, может быть, это так разыгралось ваше ассоциативное мышление? У вас появилось кольцо с красным камнем, и вы придумали про него истории?

– Нет, – упорствовала Агния, – это не так.

– А как?

– Не знаю, не могу понять…

«Что я могу? Только психотропных прибавить. Химию в мозгу немного поправить. Другого лечения – нет».

– Почитаете сегодня стихи? – спросил Филипп.

– Какие?

– Какие вспомните.

Агния задумалась и прочла:

 
– Я бы сменяла тебя, там-там, на тут-тут,
Ибо и тут цветы у дорог растут.
Но не самой ли судьбой мне дан там-там?
Ибо глаза мои тут, а взгляд мой – там.
«Там» – это пальма, тайна, буддийский храм.
Остро-нездешних синих морей благодать…
Но еще дальше, но еще больше – «Там»,
То, до чего, казалось, рукой подать.
…Пронизан солнцем высокий пустой сарай…
«О, как я счастлив!» – кричит во дворе петух.
Свежие срезы бревен подобны сырам,
Пляшет, как дух, сухой тополиный пух.
Помню: кистями помахивала трава,
В щели заборов подглядывая, росла,
И ветерок, не помнящий родства,
Тихо шептал незапамятные слова.
Там одуванчиков желтых канавы полны,
Словно каналы – сухой золотой водой…
Жаль: никогда не увидеть мне той стороны,
Желтой воды никогда не набрать в ладонь.
Я и сейчас как будто блуждаю там,
И одуванчики служат мне канвой
Но по пятам, по пятам, по моим следам
Тяжко ступает память – мой конвой…[10]10
  Стихотворение Новеллы Матвеевой.


[Закрыть]
 

Агния замолчала. Молчал и Филипп.

– Вы не устали, Филипп Алексеевич? Я на вас печаль нагнала.

– Вы очень хорошо читаете, Агния, и стихи – хорошие. Спасибо.

Агния кивнула:

– Вы это уже говорили…

– И еще буду говорить! – с воодушевлением заверил доктор. – Вы прекрасно читаете, и вкус у вас – отменный! Спасибо!

«Надо звонить Аркадьеву, надо звонить… Может быть, написать сначала? Нет, надо позвонить и услышать живую реакцию.

– Вас тоже это поразило? – спросил профессор, выслушав сбивчивую речь своего лучшего студента о несомненном сходстве в галлюцинациях пациенток Прохоровой и Овчинниковой. – Я, когда слушал свою Овчинникову, много думал о пространстве и времени в сознании. Помните, у Канта? «Критика чистого разума»? У моей Овчинниковой каким-то образом перемешалось в голове пространство и время. Это, несомненно, когнитивный диссонанс. Вообще – нонсенс. Сознание обычных людей так не устроено. Это все же расщепление сознания. Типичная dementiapraecox[11]11
  Dementiapraecox (лат.) – раннее слабоумие.


[Закрыть]. Я так и не смог помочь этой пациентке. Даже стойкой ремиссии добиться не удалось. Я тоже тогда советовался со своим профессором – с мудрейшим Федором Владимировичем Германом. Федор Владимирович был потрясающим специалистом! Еще с Бехтеревым работал, они вместе проводили телепатические опыты – тогда это модно было. И, представьте, профессор Герман припомнил, что и у него была такая больная. В том смысле, что у нее тоже были сдвинуты и время, и пространство. И он тоже, когда лечил ее, вспоминал Канта.

– Илья Борисович, – взмолился Филипп, – а у профессора Германа сохранилась история болезни той пациентки?

– Мой юный друг! У вас тоже смешалось пространство и время. Профессору Герману тогда, в шестидесятые годы прошлого столетия, было за восемьдесят. И он рассказывал мне о своей пациентке, которая лечилась у него в начале прошлого столетия.

– Но, может быть, он упоминал этот случай в каких-то своих работах? Может быть, в архиве больницы сохранилась история болезни?

– Не фантазируйте, дорогой Филипп.

– Может быть, у родственников остались какие-то следы архива профессора, – Филипп все же цеплялся за призрачную надежду, – у вас есть с ними связь?

– Связь есть, представьте. Я часто бывал у Федора Владимировича дома. Был дружен с его сыном Владимиром. Мы и сейчас обмениваемся поздравлениями по праздникам.

– Илья Борисович!

– Понял вас, неугомонный. Вы все же не можете поверить, что это обычная шизофрения.

– Не могу! – честно признался Филипп.

– Хорошо. Я расспрошу Володю. Обещаю, что с пристрастием. Он, правда, не пошел по стопам отца, но с медициной связан.

– Спасибо!

– Да, Овчинниковой я так и не смог помочь, – печально повторил профессор Аркадьев, – она умерла в клинике. Остановилось сердце. Во сне. Но тогда, знаете, была очень примитивная фармацевтика. Сейчас препараты гораздо мощнее, гораздо.

– Родственников у нее не осталось?

– Не в курсе. Замужем она точно побывать не успела – ни мужа, ни детей.

– Илья Борисович, – Филипп запнулся, но все же спросил: – Овчинникова вам стихи читала?

– Не помню, по-моему, нет. Она геологом была. Такая, знаете, романтичная профессия по тем временам…

Филипп ринулся в ординаторскую, нашел в интернете работы Канта. Пытался вникнуть в суть. Не получалось. «Вещь в себе» этот Кант.

Тогда доктор Воздвиженский переключился на монографии о философе – так путь к знаниям выглядел короче и доходчивее. Проверенный студенческий способ быстро освоить материал – прочесть пересказ специалистов в теме. Устыдился: «Вот поэтому ты, Филипп, никогда не станешь профессором. Старшее-то поколение – оригиналы предпочитали». Однако не стал сворачивать с намеченного пути к знаниям.

«…Согласно Канту, мы познаем только явления – мир вещей самих по себе нам недоступен. При попытке постигнуть сущность вещей наш разум впадает в противоречия…

Скрупулезно разрабатывая свою концепцию о «вещах в себе», Кант имел в виду, что в жизни индивида, в нашем отношении к миру и человеку есть такие глубины тайны, такие сферы, где наука бессильна. По Канту, человек живет в двух мирах. С одной стороны, он часть мира явлений, где все детерминировано, где характер человека определяет его склонности, страсти и условия, в которых он действует. Но с другой, помимо этой эмпирической реальности у человека есть иной, сверхчувственный мир «вещей в себе», где бессильны привходящие, случайные, непостижимые и непредвидимые ни импульсы у самого человека, ни стечение обстоятельств, ни диктующий свою волю нравственный долг…»

– К вам можно? – в ординаторскую заглянула Прохорова-старшая.

Филипп разлил в чашки чай – «успокаивающий», тети-Раин чай. Очень к месту он был.

– Агния просила принести, – Ангелина Михайловна положила на стол довольно массивный перстень с красным камнем. – Но зачем?

Филипп и сам толком до конца не понимал – зачем ему этот перстень. Вернее, так: надеялся с помощью материальных предметов вывести пациентку Прохорову из небытия видений. Получится ли? Большой вопрос.

– Агния все время говорит о каком-то красном камне, – решил все же объяснить, – в ее галлюцинациях… в ее видениях всегда присутствует красный камень. Как это кольцо оказалось у вас?

– Моей подруге понравились мои серьги. Простенькие – бижутерия. Но подруге под какой-то ее наряд подходили. Я отдала. А она говорит: нет, давай меняться. Я тебе кольцо за это подарю. А у Агнии выпускной как раз был. И она шила красное платье почему-то. Такая фантазия ей в голову пришла – платье красное. Почему? Но я спорить не стала. Красное – так красное. Красивый цвет, яркий. Вот и взяла у подруги этот перстень в обмен. Под платье дочкино. Но перстень – не драгоценный. По-моему, металл – не серебро даже.

Филипп взял перстень, повертел в руках, подошел к окну, рассмотрел камень на свет.

– Как Агния себя чувствует? – Ангелина Михайловна внимательно наблюдала за каждым движением доктора. – Говорит, что лучше.

– Да, вы знаете, положительная динамика налицо, – с воодушевлением заверил Филипп.

Это было не совсем так. То есть совсем не так. Агния стабилизировалась в своем сумеречном состоянии, видимых улучшений не наблюдалось. Однако и хуже ей не становилось. А, как известно, болезнь отличается от характера и от акцентуированных состояний тем, что развивается. Так что можно смело утверждать, что стабильное состояние – это уже прогресс. Во всяком случае, матери так можно сказать с чистой совестью.

– Сколько Агния еще здесь будет? – печально посмотрела на Филиппа Ангелина Михайловна.

Доктор Воздвиженский молча развел руками.

Ощущение беспомощности и какой-то непреодолимой обреченности не покидало Филиппа последнее время. Это хуже всего – когда знаешь, что надо что-то делать, а что именно – не знаешь. И еще – одиночество доводило до отчаяния. Филипп никогда не боялся одиночества – да и не было его в жизни. Воздвиженский легко сходился с людьми, его любили, к нему тянулись, друзей всегда была веселая ватага вокруг – и в школе, и в институте, в общежитии. А здесь… Нет, вот Зоя, тетя Рая, да хоть бы даже и Авдей – помогали доктору изо всех сил, можно даже сказать опекали. И все же, и все же…

Филипп поколебался немного и позвонил Кузьмину. Тот обрадовался, как если бы они сто лет не виделись.

Но Филипп почему-то сказал сухо:

– Надо повидаться. По делу.

– Надо – так надо, – несколько разочарованно пробасил Марат. – Слушай, а давай я тебя хоть в ресторан вытащу. У нас очень приличное одно есть заведение. А то ты все в сумасшедшем доме, да в сумасшедшем. Хоть на людей здоровых посмотришь.

Только войдя в уютный, праздничный зал ресторана, Филипп понял, что и в самом деле живет не как все нормальные люди. Нормальные-то – хотя бы с работы уходят. Хотя бы идут туда-сюда: на работу – домой, из дома – на работу. А он, Филипп, как в темнице – с утра до вечера одно и то же.

– О! – а что ты один? – удивился Марат.

– А с кем мне быть? – удивился в ответ Филипп.

– Ну, не знаю, Зою бы позвал…

– Зою?! При чем здесь Зоя?!

– Ладно, друг, не кипишуй! Считай, завидую.

– Нет, подожди, при чем здесь Зоя?

Марат засмеялся и хлопнул Филиппа по плечу.

– То есть ты хочешь сказать, – изумлялся Филипп, – что все это видят? Что это так заметно?

– А ты как думал?

Филипп взвыл, схватился руками за голову.

– Ну, ты чего? – расстроился Марат. – Радуйся!

– Но ведь она моя подчиненная!

– Это, да, – согласился Марат, – она ж с тебя теперь не слезет. Жениться придется, учти. Ты же порядочный? Порядочный! Значит, один у тебя, друг, выход – загс и Мендельсон.

– Наливай! – в отчаянии выпалил Филипп. – И вообще, я другую женщину люблю. Я недавно это отчетливо понял.

– Загсу это не помеха, – отрезал Марат, – окейек, беру над тобой шефство. Считай, что я теперь тимуровец, а ты – маратовец, – хохотнул следователь. – Все! Закрыли тему! А то правду говорят: мужики как соберутся – то все о бабах да о бабах.

– А ты-то почему один? – спросил Филипп и тут же устыдился своей неделикатности.

– А с кем я должен быть?

– Ну, с женой, например.

– Она меня не понимает. А что, нас все понимать должны? Давай выпьем за дружбу.

Мягкий свет, совсем по-столичному тихая, приятная музыка, еда в меру жаренная – вкусная. Тетя Рая, конечно, хорошо готовит, но не по-ресторанному, нет. Все эти месяцы – пока Филипп работает и живет в отделении больницы – показались каким-то мороком, тем, что с Филиппом не должно было случиться, но, однако, случилось. Не то чтобы Воздвиженский был завсегдатаем увеселительных заведений с хорошей кухней, но все же в Москве Филипп жил какой-то совсем другой жизнью – радостной и беззаботной. Доктор Воздвиженский только сейчас понял, как он устал и вымотался. Да, «вымотался» – то самое слово.

– Слушай, – неожиданно сказал Марат, – а как бы нам приспособить твою провидицу к раскрытию преступлений? Показатели в гору бы пошли. И нам хорошо, и твоя Агния при деле. А?

– Ты с ума сошел? – Филипп не верил своим ушам.

– А что такого? – удивился Марат.

– Она – больной человек. А ты хочешь ее психику еще нагружать.

– Но ты же говорил, что сомневаешься…

– Я в диагнозе сомневаюсь. А то, что у нее психика нездоровая – не сомневаюсь. Ты много видел нормальных людей, которые картинки всякие видят непонятные, в будущее могут заглянуть? То-то и оно! Нет, моя задача – разобраться, что с этой Агнией Прохоровой происходит. И нагружать ее психику я не позволю!

– Хорошо-хорошо, – легко пошел на попятную Марат, – как скажешь. Нельзя – так нельзя. Хотя, согласись, здорово бы было, – он в блаженстве закинул руки за голову, откинулся на спинку стула, зажмурился сладко. – Прихожу я на работу и уже знаю: там у меня сегодня грабеж, там квартирная кража. И только распоряжения раздаю: наряд туда, группу захвата – сюда…

Филипп с улыбкой наблюдал за размечтавшимся следователем. Мечты уносят нас в прекрасное будущее, которому никогда не быть. И все же думать о хорошем лучше, чем… Чем что? Чем жить с неприглядным грузом реальности? Это очень хорошо – мечтать. Главное – вовремя остановиться.

– Просьба у меня к тебе, – Филипп достал листок бумаги. – Вот по этому адресу, он в истории болезни значится, когда-то жила Елизавета Петровна Овчинникова, тысяча девятьсот сорокового года рождения. Она умерла в шестидесятых годах. Но может быть, кто-то из родственников остался? Конечно, они, скорее всего, не живут по этому адресу. И все же, может быть, их можно как-то найти?

– Попробую, – солидно пообещал Марат.

Не задал вопрос, зачем это Филиппу. Филипп сам рассказал про странные совпадения видений двух шизофреничек.

– Одни и те же картины, представь себе. И везде – красный камень.

Марат слушал внимательно, а потом отрезал:

– Я не верю в совпадения.

– В них никто не верит, – кивнул Филипп, – тем более – в такие.

– …И? Твоя версия?

– Понятия не имею. Нет у меня никакой версии. Мало материала для версии. Поэтому и хочу с родственниками поговорить, может быть, они что-то знают, какие-то факты, те, что остались за рамками истории болезни.

– Как часто ты говоришь «может быть». Версия обязательно должна быть. А лучше несколько версий. Пусть они потом окажутся ложными. Но они должны быть!

– Я подумаю, – согласился Филипп. – И еще, вроде, была похожая пациентка. Но это не точно, не буду тебе сейчас голову этим морочить. Профессор Аркадьев обещал мне кое-что выяснить. Тогда, может быть, – Филипп рассмеялся, – а что? «может быть» – не версия? Тогда, может быть, появится какая-то ясность. У тебя есть доверенный ювелир? Которому можно доверять? В семье моей пациентки говорят, что этот камень – ширпотреб, – Филипп протянул Кузьмину перстень. – Но мне кажется, что нет. Может, конечно, это вообще пластмасса. Но это точно надо знать, без подвоха. Достоверно! К тому же, учти, вещь чужая. Я должен перстень вернуть.

– Сделаем, – коротко отозвался Марат.

Филипп подумал и попросил:

– Может же твой ювелир камень вытащить из перстня? Аккуратно? Так, чтобы потом обратно можно было бы вставить?

Филипп и Марат долго в ночи провожали друг друга. То Марат Филиппа до больницы, то Филипп Марата – до знакомого зеленого дома. Потом они снова вместе шли к больнице. Хохотали беззаботно, как мальчишки. Горланили песни, переходили на шепот, спохватившись. «А память, мой злой властелин, все будит минувшее вновь! Ямщик, не гони лошадей!..»

Легко было на душе.

Вот только на крыльце отделения Филиппа ждала встревоженная тетя Рая.

– Ее ищут, кукушонку нашу, – выдохнула она, – люди нехорошие, подозрительные.