Текст книги "Там, где лес не растет"

Ещё через некоторое время мой отец доказал своё мастерство, сделав для меня эту тележку… С тех-то пор, благородный кунс, мы с Тороном всюду путешествуем вместе!

– Глупость сопляков иной раз приносит неожиданные плоды, – покосившись на красавца Торона, сказал Сквиреп Чугушегг. – Ты воистину позабавил меня, но я так и не услышал, какая нелёгкая занесла тебя в море! Только не говори мне, будто везёшь своего пса в горные края, где живут симураны, чтобы те научили его летать, – всё равно не поверю!

Коренга улыбнулся.

– Я и не собирался говорить этого, кунс. Я лишь поведал тебе, с чего началось дело. А дальше всё просто… Так уж случилось, что меня любят в нашем роду. Когда мы услышали, будто в стране Нарлак можно доискаться великого лекаря, способного исцелить мои неисцелимые ноги, все дети Кокорины начали собирать мне деньги в дорогу, а потом проводили, докуда смогли. С помощью друзей и мимоезжих купцов я добрался до Галирада, а там сел на корабль, чтобы отправиться в стольный Фойрег. Вот и весь сказ!

Он ждал и был готов к тому, что Двадцатибородый усмотрит в его повести какие-то несоответствия и вновь начнёт задавать насмешливые вопросы, но их не последовало. Чугушегг лишь очень пристально взглянул на него – так пристально, словно Коренга нечаянно проговорился о чём-то очень для него важном. Пока молодой венн силился сообразить, что же это могла быть за важность такая, кунс поднялся со скамьи и рявкнул на своих мореходов:

– Ну-ка, лежебоки, отмахните Тагнаю, что я ухожу на юг! Иду к Фойрегу!

Глава 17
Рыба и пиво

За рассказ Коренге досталась большая кружка тёмного сегванского пива и хороший кусок красной рыбы, завяленной так, что мякоть казалась полупрозрачной. Молодой венн не без испуга подумал о том, как примет его желудок незнакомую пищу, почти наверняка слишком солёную. Было бы гораздо спокойней, если бы он имел возможность по-прежнему сидеть в своей тележке, на привычно подставленном черпачке… Ничего не поделаешь, тележка оставалась недосягаемой. Из неё только-только вылили воду, и о том, чтобы забраться туда, даже речи не шло. Торонова попонка и мягкий коврик Коренги сушились под мачтой – как хочешь, так и устраивайся. Ладно, будь что будет! Коренга попробовал рыбу и убедился, что она совсем не была пересолена. Она чуть ли не таяла во рту, сухая вроде бы плоть растекалась на зубах нежным жирком… Коренга запоздало подумал о том, что сегванов, сыновей моря, не нужно было учить, как рыбу готовить. Говорили же, будто на Островах в некоторых старых семьях находили у детей на коже чешуйки, точно так же как у родичей самого Коренги неизвестно откуда запутывались в волосах нити лишайника и обломки коры!.. Потом он отведал пива и опять испугался, как оно ляжет на только что выпитую медовуху. Зря ли его предостерегали родственники, более, чем он, опытные в питии, чтобы опасался мешать пиво с вином. По словам старших, подобная смесь порождала лютую головную боль, длившуюся целые сутки, – как раз то, чего ему именно сейчас только и не хватало…

Окончательно опечалившись, он отпил ещё пива. Тёмная жидкость имела густой, плотный, отчётливо хлебный вкус, сдобренный особой сладкой горчинкой. Ничего более подходящего к жирной рыбе придумать было поистине невозможно. Коренга подумал о том, что у него дома гостю в первую очередь дали бы хлеба. Доброго ржаного хлеба, лучше и вкуснее которого, по мнению веннов, ничего не могло быть… Потом он вспомнил сегванское присловье о голодном годе, вычитанное всё в той же книге-всезнайке. Было, дескать, так мало зерна, что не удалось даже толком наварить пива. Воспоминание оказалось очень полезным. Коренга мысленно махнул рукой на вполне возможные завтрашние неприятности – до завтра ещё нужно дожить, что о нём загодя переживать! – и решил считать пиво не хмельным напитком, а чем-то вроде хлеба. От которого, как всем известно, человеку не бывает и быть не может беды.

Рассудив так, Коренга приготовился в охотку осушить пузатую кожаную кружку… И тут же в который раз вспомнил о своём нечаянном попутчике. И о том, что тот наверняка был гораздо голоднее его. Раз уж он попытался украсть припас Коренги, значит, не имел своего. И, получалось, уже третий день совсем ничего не ел.

«Вот ведь незадача! – вздохнул про себя Кокорин потомок, предчувствуя новый спор с совестью и заранее зная, что этот спор ему опять суждено проиграть. – Я ещё и кормить его должен за то, что он у меня хотел тележку отнять, а самого небось и убил бы, если бы не Торон?..»

Ответа не было. Почему-то на подобные вопросы никогда не находится готовых ответов.

Между тем Сквиреп Чугушегг не торопился покидать скамью гребца, на которую присел послушать «враньё» безногого венна. Он лишь несколько раз оглянулся на дочь. Эория наравне с другими молодыми сегванами исполняла обычную морскую работу: тянула тугие снасти, переставляла и увязывала длинные шесты, что распирали нижние углы широкого красно-жёлтого паруса. Работа требовала немалой силы, а ещё больше – сноровки. Того и другого Эории было не занимать. Кунс и не то чтобы присматривал за тем, хорошо ли трудилась молодая воительница. Если Коренга что-нибудь понимал, Чугушеггу не терпелось поделиться с нею тем важным, что осенило его под конец услышанного рассказа. Однако кунс себя сдерживал. Успеется небось.

Покуда Коренга маялся неразрешимым вопросом, угощать или не угощать мало не убившего его голодранца, кунс неожиданно ему с этим помог.

Он слегка передвинулся на скамье и ткнул ногой прятавшегося под шубой крадуна.

– Ну-ка, – сказал он, – а ты, расписной, какими побасёнками нас порадуешь? За складное враньё мы и тебя, пожалуй, покормим да на берег отпустим!

Ответа не последовало. Кунс нахмурил кустистые брови.

– Ты, парень, говорить-то умеешь?

– Добрый господин мой… – еле слышно долетело с палубы. Воришка чуть высунул голову наружу, но глаз поднять не посмел. – Пощади…

Коренге захотелось скривиться. Так вели себя трусоватые деревенские шавки, когда могучий Торон всё-таки оборачивался на их брехливые наскоки с намерением посчитаться. Так однажды в большом торговом погосте на глазах у Коренги повёл себя нищий, уличённый собратьями в двурушничестве, сиречь в том, что протягивал за подаянием обе руки вместо одной. Сбитый наземь, тот человек съёжился под ударами в негромко хнычущий комок, который даже озлобленным его нечестностью попрошайкам очень скоро сделалось противно пинать. Вспомнив об этом, Коренга был готов брезгливо скривиться, но всё-таки удержался.

«А я-то сам достойно ли повёл бы себя, прижми меня жизнь, как прижала этого малого?..»

Сквиреп Чугушегг, кажется, готов был в сердцах наградить крадуна пинком, которого тот и ждал, но тут Коренга снова встрял не в своё дело, сказав:

– Не сердись на него, достойный кунс. Его на галирадском торгу какие-то люди за деньги показывали обнажённым в палатке, выдавая наколки на его теле за самородные письмена. Я сам слышал, как кричал зазывала, именуя его «живым узорочьем» и суля награду разумнику, который сумеет разгадать эти письмена! Не суди строго того, кто вынес подобное унижение. Ещё бы ему не бояться людей, и в особенности таких властных и могущественных, как ты!

– А я слышал, будто вы, венны, не только превеликие упрямцы, но и завзятые молчуны, – бросил кунс раздражённо, и Коренга успел испугаться, не перешёл ли он границы дозволенного и не выйдет ли ему боком стремление жить в ладу с собственной совестью. Однако Чугушегг ничего более не добавил. Рывком встал и, уйдя на нос корабля, подозвал к себе Эорию.

До них было довольно далеко, так что Коренга не мог слышать, о чём говорили отец с дочерью. Да он не больно и любопытствовал. Любопытство, как и дерзкий язык, постоянно доводило его до края беды; хватит, разок можно и обойтись! Два-три случайных взгляда, брошенные на корабельный нос, донесли ему только, что Эория сперва воспротивилась было воле отца и не хотела ничего слушать, а Сквиреп Чугушегг, вольный, по мнению Коренги, ей приказать, вместо этого убеждал. Наверное, он любил дочь и хотел, чтобы она ходила в его воле по разумному согласию, а не из обычной покорности. И, как обычно бывает, родительское увещевание подействовало вернее всяких приказов. Кунсу пришлось говорить довольно долго, но вот наконец Эория со вздохом склонила светловолосую голову: дескать, хорошо, батюшка, всё сделаю, как велишь. Кунс обнял её и долго не отпускал, всё гладил по голове, по плечам… Потом оставил Эорию и прошёлся по кораблю, покрикивая на своих молодцов. Как ни обладал собой многоопытный боевой вождь, со стороны было заметно, что разговор с дочерью дался ему не легко и не просто. Эория же снова занялась работой, но Коренга обратил внимание, что она перестала улыбаться и больше не шутила с молодыми побратимами, как до беседы с отцом.

Немного погодя галирадскому крадуну принесли такую же кружку пива и ломоть вкусной вяленой рыбы, что и Коренге.

Глава 18
Высадка на берег

Сегванская «косатка» была гораздо быстроходней аррантского купеческого корабля. Так что, наверное, «Поморник» мог достичь берега уже к вечеру, тем более что в сам Фойрег кунс всё-таки не пошёл. Однако Сквиреп Чугушегг не торопился. Не годится ссаживать гостей судна на берег на ночь глядя, когда кругом неведомые и, возможно, опасные места, а солнце уже уходит с небес.

И вообще, всякое новое дело лучше начинать на рассвете, если хочешь, чтобы оно увенчалось добром!

Так что нарлакскую землю Коренга увидел, как и предполагал, на следующий день. Только вместо людных причалов и высоких сторожевых башен Фойрега впереди простиралась ничем не отмеченная синевато-серая полоска земли. За этой полоской как будто висела в прозрачном утреннем воздухе такая же тёмная гряда облаков. Коренга в жизни своей никогда не видал гор, зато часто слышал, как Нарлак называли гористой страной. Причём якобы к востоку хребты становились уже вовсе непроходимыми и подавно непроезжими, и вот там-то, на неприступных вершинах, как орлиные гнёзда, лепились обиталища вилл… Коренга долго приглядывался к громадам туч на горизонте и в конце концов сказал себе: «Ну не может же быть, чтобы это были действительно горы?..» Он хотел спросить мореходов, уж точно знавших наверняка, но в итоге не отважился, решив – засмеют, и мысленно махнул рукой. Горы или облака, никуда они не денутся, разберёмся без спешки!

Между тем сегваны явили себя превеликими умельцами сушить вымокшее. Наверняка в этом деле, как и в любом другом, которым изо дня в день занимаются на протяжении поколений, у них были накоплены свои хитрости и секреты. Во всяком случае, они привели тележку Коренги в совершенно прежний вид; кто не знал, что ей пришлось послужить морским кораблём и даже переворачиваться в волнах, тот нипочём бы не догадался об этом. Коренга уже сидел в ней, глядя на берег, и был одет в свою собственную одежду, и колёса были заботливо смазаны, а под спиной у него снова покоился толстый коврик, свёрнутый в плотный вьючок.

Торон сидел рядом, и на замшевой попонке, прятавшей крылья, не найти было ни малейшего следа морской въедливой соли.

– Больше я для тебя ничего не могу сделать, – сказал Коренге Чугушегг. – Для тебя и для этого пёстрого, который до того боится меня, что вряд ли раскроет рот даже для благодарности. Я выполнил слово кунса и не дал вам погибнуть, когда арранты вас бросили, но я не обязан вам жизнью, чтобы вести корабль в Фойрег, где меня не очень-то любят. Думаю, однако, коли уж ты в одиночку пустился из своей глуши за море, вряд ли недальний переход посуху тебя испугает!

Коренга ответил как подобало:

– Спасибо тебе, достойный кунс. Если твоя удача меня слышит, пусть она будет всегда к тебе благосклонна!

Сказал и поймал себя на странном ощущении. Ему не хотелось расставаться с сегванами, от которых он совсем недавно ждал неминуемой смерти. И «косатка», мерно приподнимаемая дыханием моря, уже казалась едва ли не домом родным, уютным, дружественным и надёжным… по сравнению с неведомым берегом, где им с Тороном снова придётся самим прокладывать себе путь, одолевая бесчисленные препятствия. Удивительно устроен человек! Всего несколько суток назад Коренга привязывал свою тележку возле борта аррантского корабля и со страхом думал о том, как между ним и твёрдым берегом проляжет полоса холодной воды…

Такого чувства он за собой что-то не приметил в торговом обозе, с которым приехал в Галирад и там распрощался, чтобы дальше путешествовать одному. Может, это оттого, что в сольвеннской стране он ещё отчётливо осязал за спиной дом, а здесь всё было уже совершенно чужое? И обещало становиться чем дальше, тем незнакомее и страшнее?..

С этими ничего не боявшимися мореходами Коренга был как за стеной. И вот стена расступалась, выпуская его наружу. В полную неизвестность. Снова он двинется в путь по каким-то неведомым дорогам, а скорее всего, совсем без дорог, снова будет встречаться и поневоле сводить знакомство с людьми, от которых поди ещё разбери, чего ждать!

«Как бы не пришлось мне, – посетила его прозорливая мысль, – потом вспоминать эти сутки на палубе у Чугушегга как самые счастливые за всё путешествие…»

Тут Коренга поймал себя на том, что совсем не берёт в расчёт своего нечаянного попутчика, галирадского крадуна, как бы разумея, что на берегу тот немедленно удерёт незнамо куда и не захочет путешествовать вместе.

«Причём, конечно, не попрощается. Да кабы не стибрил чего напоследок…»

Правду молвить, Коренга и сам полагал, что не будет по нему особо скучать.

Покуда молодой венн, любивший душевную ясность, вот так копался в себе, берег довольно быстро приближался. Мореходам было известно, что здешнее дно не таило опасных камней, прячущихся в прилив, и «косатка» без боязни резала носом прозрачную воду. Тёмная полоса суши росла впереди, постепенно распадаясь на белую каёмку прибоя и широченную – никак не меньше версты – россыпь белёсых песков, казавшуюся ровной, как хорошо выглаженная столешница. За ней маячили неровные горбы дюн, поросших жёсткой травой.

И надо всем продолжали господствовать синеватые облака, громоздившиеся у горизонта… Солнце ещё не взошло, а сероватый утренний свет всё никак не давал Коренге разрешить их загадку.

Лесной житель был наслышан о способности сегванских кораблей едва ли не полностью выбрасываться на сушу. Глядя на приближавшийся берег, он стал ждать, когда это произойдёт, но у кунса оказались совсем другие намерения. Впереди уже были отчётливо различимы полосы мёртвых водорослей и пустых раковин, выброшенных волнами на песок, когда на «Поморнике» свернули парус и взялись за вёсла. Вёсел было много, они просовывались в маленькие круглые люки по всей длине корабля и, наверное, могли придать ему могучий разгон, вправду способный вынести на берег. Но вместо этого вёсла, наоборот, осторожно замедлили бег лодьи и наконец вовсе остановили её, упершись в дно, и Коренга понял, что морское путешествие кончилось.

Он думал, сегваны этак по-деловому, теми же баграми, выгрузят его тележку в ленивые волны, почти не пенившиеся на песке, и Сквиреп Чугушегг прикажет вновь поднимать парус… Он не угадал. Из-под палубы вытащили мостки, длинные, елового дерева, с набитыми поперечными брусками, чтобы в талой ледяной сырости не оскользнулась нога, и с какой-то особой торжественностью выпустили их за борт.

– Целый год мы с тобой, дочь, не выходили на берег во исполнение обета о мести… – сказал кунс. Не очень громко сказал, но слышно было по всему кораблю, от носа и до самой кормы, может быть, потому, что воины слушали в полном молчании. – Теперь наша клятва исполнена, и суша не откажется принять нас. Идём!

Взял Эорию за руку и вместе с нею ступил на мостки. Молодые мореходы у них за спинами продолжали хранить молчание. Коренга наконец сообразил, что они не собирались вытаскивать лодью на берег и устраивать привал с кострами где-нибудь в заветрии у ближних дюн – на что он, правду молвить, втайне рассчитывал. Сейчас отец с дочерью воздадут должное матёрой земле и вернутся, и яркий парус «Поморника» растворится в морской дымке…

Он только вздохнул про себя, когда двое крепких сегванов подняли его тележку, взяв за концы, и даже не скатили – играючи вынесли на берег по мосткам, способным выдержать лошадь.

«Вот и всё. Прощай, добрый „Поморник“…»

Торон сбежал следом, помахивая хвостом и радуясь тверди под лапами. Последним, озираясь и ёжась на холодном ветру, с корабля сошёл галирадский крадун.

«Вот и всё…»

…И Коренга ошибся в который уже раз. Оказалось – не всё. Отнюдь даже не всё!

Один из сегванов вынес большой, прочный мешок, снабжённый лямками для ношения за плечами. Было заметно, что ремённые лямки пришили к нему только вчера. Коренга успел подумать о неожиданно щедром подарке в дорогу и о том, что, кажется, ничем такого подарка не заслужил, но в это время Эория, повернувшись, зашла почти по пояс в воду – и, раскинув руки, обняла нависший над нею нос «Поморника».

Так обнимают, прощаясь, живое разумное существо. Так сам Коренга обнимал бы Торона, если бы злая судьба надумала их разлучить.

– Прощай, добрый «Поморник», – произнесла Эория по-сегвански совершенно те же слова, которые Коренга только что произносил про себя по-веннски. – Служи верно моему батюшке и побратимам… Да пребудет с тобой частица меня, чтобы нам крепче помнить друг друга!

Коренга не заметил, когда она вытащила длинный боевой нож… Вот она, не поморщившись, чиркнула им по мякоти левой ладони – и на скуле корабля рядом с форштевнем запечатлелась кровавая пятерня. Эория быстро окунула руку в морскую воду (отнюдь не пресную, как в окрестностях Галирада, а горько-жгуче-солёную, в чём Коренга вполне убедился накануне) и крепко сжала кулак.

Воин, державший заплечный мешок, опустил его наземь.

Эория вернулась на берег, вся одежда на ней внизу была мокрая, в том числе сапоги, но она не обращала на это внимания. Может, и вовсе не замечала. Чугушегг шагнул ей навстречу, они обнялись… Коренга отвёл глаза. Он знал подобные объятия, когда и руки разжать невозможно – сказать и услышать ещё одно слово, ещё раз вдохнуть родной запах, ещё хоть на миг ощутить рядом знакомое тепло!.. – и понимаешь, что вечно так стоять невозможно, что расставания всё равно не избегнуть, это как повязку от раны – рвать, так лучше уж сразу…

И вот наконец кунс Сквиреп Чугушегг отстранился от дочери, в последний раз провёл ручищей по пепельно-золотым волосам… И стремительно, не оглядываясь, взбежал на мостки, и «Поморник» сразу ударил вёслами, разворачиваясь и уходя прочь от берега. А Эория, точно так же не оглядываясь, вскинула на плечи мешок и внешне спокойно велела своим ошеломлённым попутчикам:

– Идём, что ли.

И первая зашагала прочь от моря, к дюнам. Там, как они полагали, должна была отыскаться дорога на Фойрег.

Глава 19
Дым вдалеке

Торон подбежал к хозяину, неся в зубах непристёгнутый поводок, и сунул его Коренге в руки. За несколько дней в море сильный пёс успел соскучиться по работе, которую выполнял в охотку и без особой натуги. Коренга поводок принял и… тут же сам взялся за рычаги, помогая собаке, хотя помощи на самом деле не требовалось. Ему тоже хотелось размяться, тело требовало движения. К тому же – он знал это из опыта – за ручной работой всегда думалось не в пример лучше, чем в праздности, а поразмыслить ему сейчас ох было о чём!

Ну вот например: что такого он, Коренга, умудрился ляпнуть в присутствии кунса, что тот взял и внезапно отправил на берег свою любимицу-дочь? И как ему, Коренге, теперь вести себя с этой сегванкой, которая – если вспомнить увиденное на палубе «Чагравы» – кому угодно способна кости переломать?.. Чего она будет ждать от него и как ему, Кокориному сыну, перед нею не оплошать?

Взять прямо так спросить её? Небось не ответит, да ещё выругает, и будет права: не ко времени полез, ведь все мысли её наверняка там, на уходящем от берега корабле. Подождать, пока сама скажет? А если не скажет?..

Кожаная тележка между тем катилась вперёд, руки и спина радовались привычной работе, так что мало-помалу Коренга от непосильных загадок обратился мыслями к насущному. Привыкший осязать дорогу под колёсами тоньше и пристальней, чем другие люди – землю босыми ступнями, он отметил, что песок здесь был совсем не такой, как дома, по берегам рек и озёр. Даже довольно далеко от воды он оставался влажноватым и очень плотным, колёса тележки легко катились по нему, вместо того чтобы вязнуть и застревать. Только у самого подножия дюн песок, кажется, подсыхал. Там он выглядел совсем белым. Такой белый песок водился в иных местах по берегам чистых веннских речушек. Из стольного Галирада за ним каждый год прибывали посланцы мастеров-стекловаров…

Сегванка по-прежнему не оглядывалась на море, и Коренга её понимал. Или думал, что понимает. Точно так же он сам уходил с сольвеннским торговым обозом, а отец и два брата стояли у ворот маленького погоста и были ещё совсем рядом, окликни – услышат, протяни руку – дотянешься… Но – легла межа, и нельзя шагнуть через неё назад. Один только способ вернуться – пройти весь путь до конца.

…А привычный взгляд тем временем оценивал обращённый к морю травянистый бок дюны, и Коренга уже прикидывал, как они с Тороном полезут по сыпучему склону наверх. И не просто полезут, а ещё постараются не отстать от двоих быстрых ходоков. Кабы на смех не подняли, а то и вовсе вперёд без них не ушли…

«Да пускай себе идут, коли ждать покажется неохота. Мы небось в товарищи не навязывались!»

Подумав так, Коренга сразу успокоился. А успокоившись, тут же отыскал приемлемый подъём справа, где высокая песчаная волна шла на убыль, уступая место другой. Там густо росла длиннопёрая, сизо-зелёная в белую полоску трава. Она шуршала на ветру, точно сухая берёста. Коренга погладил её рукой и сразу о том пожалел. При малейшей неосторожности края длинных перьев резали, словно тонкие зазубренные ножи. Он сразу испугался за Торона, но тот, хранимый густой шубой, спокойно шагал вперёд. Только отворачивал морду, по которой норовили хлестнуть опасные перья.

А ветер, между прочим, тянул с берега к морю. И доносил отчётливый запах болота. Да не того благодатного мха, где по осени каждая кочка красна будет от ягод, а самой настоящей травяной топи, куда, не знавши, лучше не соваться, не то обратно не выйдешь. Здесь, под прикрытием дюн, этот запах только сделался ощутимей…

Коренга не понукал пса, но Торон, помахивая хвостом, вытянул его тележку наверх едва ли не прежде, чем туда добрались сегванка и державшийся сзади крадун. Молодому венну показалось, что Эория успела намять плечи лямками тяжёлого мешка, но виду, конечно, не подавала. Потом Коренга посмотрел туда же, куда смотрели его спутники, – вглубь страны.

Он больше всего боялся увидеть перед собой сплошное море песчаных дюн, одна другой выше и круче, и успел испытать облегчение, когда ничего подобного впереди не открылось.

Оказывается, дюны стояли высоким валом лишь возле самого моря. Дальше они делались ниже и постепенно сглаживались в какое-то подобие пустошей, поросших кустами и густым сосновым стлаником, – видно, разрастись ввысь соснам здесь не давали свирепые морские ветра. Заросли выглядели далеко не сплошными, было похоже, что между ними вполне удастся пройти и даже проехать, но вот поодаль…

С прозо́рного[33]33
  Прозо́рное место – открытое, высокое, с хорошим обозрением.


[Закрыть] места на гребне береговой дюны было хорошо видно, что запах болота Коренге отнюдь не примерещился. Верстах в двух песок проседал низиной – такие низины венны называли чуротами, – и там, за сплошной стеной высокого тростника, угадывались разводья. Немного подальше разводья сливались в одну блестящую гладь, нарушенную невысокими островами. Весна пришла в Нарлак много раньше, чем в страну сольвеннов и подавно в веннские леса, – снега нигде уже не было видно, а на просторах болот вовсю хлопотала пернатая жизнь.

Коренга не удержался от мысли, что там били крыльями, ныряли за пищей те самые гуси-лебеди, которым предстояло вить гнёзда, выводить птенцов на лесных озёрах веннской страны… На заводях речки по имени Черёмуховый Юг…

Кстати, пока они шли к дюнам и карабкались наверх, успело взойти солнце, и Коренга наконец-то разглядел: над горизонтом громоздились не облака, а именно горы. По крайней мере, туч с белыми пятнами снеговых залежей он никогда ещё не видал!.. А между горами и болотом в ясное утреннее небо поднималось сразу несколько тонких дымков. Наверное, именно там, на благополучном удалении от моря, и пролегал фойрегский большак. И дымки происходили от костерков, вкруг которых торговые ватаги сердечно молились перед тем, как пуститься на север. Или, может быть, наоборот – устраивались поесть и как следует отдохнуть после очень спешного и долгого, более суток, утомительного перехода на полдень.

Ибо, сколько бы ни рассуждал Коренга о вековых изменениях в прохождении Змея, существовала граница, южнее которой чудовище ни разу пока ещё не забиралось. И эта граница пролегала как раз в здешних местах, почему, собственно, и выбрал этот берег кунс Чугушегг. Змеев След, извечная гроза путешествующих по Нарлаку, пролегал севернее, и морской кунс это знал. Отсюда до самого Фойрега больше нечего было опасаться.

Вот только выбираться здесь с морского берега на безопасный большак выглядело безнадёжной затеей. Может, лишь Коренга с Тороном сумели бы одолеть болотный разлив, да и то разве от смерти спасаясь.

Эория первая подала голос.

– Значит, пойдём вдоль моря, – тряхнув головой, словно бы подытожила она так и не высказанные мнения. Повернулась и зашагала вниз.

Коренга передвинул рычаг, убирая колёса, отпустил поводок Торона и лихо, как в саночках, съехал с дюны, только жёсткая трава засвистела под днищем.

Крадун по-прежнему молча поплёлся следом за ним, тщательно выбирая дорогу, чтобы не порезаться. Он был босиком.