Текст книги "Там, где лес не растет"

Глава 20
Птицы летят

Поскольку на широченной песчаной береговой полосе никто чужой не мог появиться незаметно, Коренга освободил Торона от попонки и пустил пса резвиться и гулять на свободе. Обрадованный кобель то отбегал понюхать травяной кустик, то задирал лапу у одинокого камня, то возвращался к хозяину, чтобы весело толкнуть его под руку носом. Коренга знай раскачивал гладкие рычаги, вращая добротно смазанные колёса. По слежавшемуся песку ему не составляло труда ехать со скоростью бодро идущего человека. Так что отстать от спутников он не боялся.

«А хоть бы и отстать. Я их себе в артельщики не выпрашивал…»

Он посмотрел на Торона, который, точно щенок в снегу, с разбегу кувыркался в песке, подвёртывая голову к плечу и падая на спину, – крылья, бесполезные для полёта, нимало не мешали ему в этой игре. Коренга невольно подумал, как хорошо было бы им тут просто вдвоём. Без галирадского оборванца, неизвестно что затаившего на душе, и угрюмой сегванки, полагавшей, будто незаметно поправляет лямки мешка.

Солнце поднялось уже высоко, близился полдень…

Коренга чуть повернул передние колёса тележки, подъехал к Эории и сказал ей:

– Ты невесела, госпожа. Хочешь, я тебя позабавлю?

Дочь кунса даже приостановилась.

– Чем же ты, хи́рный[34]34
  Хи́рный – больной, немощный. Нам знакомы родственные слова «хиреть», «захиреть».


[Закрыть], меня позабавишь? – бросила она презрительно. – Ноги свои покажешь? Так я их уже видела…

Коренга, давно отученный жизнью от лишней обидчивости, ответил:

– Если ты ненадолго придержишь шаг, госпожа, я покажу тебе кое-что такое, чего ты, может быть, и не видала.

– Стоило пускаться из дому, чтобы то и дело устраивать привалы! – буркнула Эория, продолжая идти. – Если устал, мог бы прямо об этом сказать! – Тем не менее ещё через десяток шагов она всё же остановилась и спустила наземь мешок. – Ладно, показывай, что там у тебя за диковина.

Насколько мог понять Коренга, добрые сегванские Боги наделили её силой и выносливостью, на зависть любому мужчине. Он сам видел, как Эория гребла на «косатке» и не просила подмены. Но вот привычки бесконечно шагать, неся тяжёлый мешок, у неё не было, да и откуда бы? Лишь каменное упорство, примета морского племени. У неё и сам-то мешок явно сшит был людьми, понятия не имевшими о дальних пеших дорогах. Лямки сидели слишком близко друг к дружке, поясной перевязи, облегчающей груз, не было и в помине. Наверняка под рубашкой и кожаной свитой белые плечи уже покрылись саднящими красными полосами… Но разве она проговорится об этом?

Коренге пришлось сложиться в поясе и даже нырнуть головой под передний щит тележки, чтобы наконец вытащить длинный плотный чехол. Ещё некоторое время ушло на то, чтобы распутать добротно стянутые завязки. Эория наблюдала за действиями венна, тщетно пытаясь скрыть любопытство.

И вот наконец под руками Коренги расправила крылья большая птица, склеенная из тонких полосок луба и сквозистых[35]35
  Сквозистый – видимый насквозь, прозрачный.


[Закрыть] пластин блестящего, высушенного под гнётом рыбьего пузыря. От птицы тянулась бечева, намотанная на катушку.

Ветер по-прежнему дул ровно и сильно. Коренга поставил птицу на особый упор, отъехал прочь, разматывая натянувшуюся бечеву, затем повёл рукой вверх. Опыт в таких делах у него был немалый. Птица подпрыгнула, вильнула туда-сюда, стукнулась о песок хвостом раз, другой… И стала набирать высоту. Упругий ветер бил в полупрозрачные крылья, и они, выгибаясь, играли и переливались на солнце.

Летучая птица невольно притягивала взгляд. Эория следила за ней, запрокинув голову.

– Нашёл диковину, – всё же хмыкнула она погодя. – Я видела такие в прибрежных городах Саккарема. Там их покупают на торгу, чтобы потешить малых детей. Ещё чем удивишь?

– Прости, госпожа, – сказал Коренга. – Я знаю, ты была во всех уголках мира, а я только нос высунул из лесу на опушку. Я не удивить тебя думал, а позабавить, тоску твою отпугнуть.

Эория некоторое время молчала.

– Красивая безделица, – проговорила она затем, и Коренге померещилось, будто она слегка пожалела о вырвавшихся словах. – Похожа на рыб с прозрачными плавниками, которые выпрыгивают из волн в тёплых морях… Тех рыб не едят, – добавила она хмуро. – Костей больно много. Ты всё-таки удивил меня, венн! Какая подмога в дальнем пути от таких пустопорожних вещей?

– Будь эта игрушка немного побольше, она тянула бы мою тележку не хуже Торона, – сказал Коренга. – Тогда она была бы полезной. Как парус. Только с ней было бы нелегко управляться, большую просто так в руках не удержишь. И нужно ровное поле вроде здешнего, чтобы долго ехать в одну сторону, не то можно перевернуться. А выпустишь – она упадёт и сломается…

Эория заметила:

– Те летучие баву́шки[36]36
  Баву́шка – игрушка, от «бавить» – мешкать, тянуть время. Отсюда же и «забава» – то, что помогает без скуки скоротать время, и «пробавляться» – иметь пусть скудное, но постоянное пропитание, помогающее протянуть ещё один день.


[Закрыть], что я видела в Саккареме, бывали ярко раскрашены, в отличие от твоей, серой. Зато их никогда не делают в виде птиц, они больше похожи на прямоугольные короба… Где ты купил свою забаву?

Коренга отвёл глаза:

– Я не покупал её, госпожа. Я склеил её сам.

– Сам? – Эория, хмурясь, посмотрела на Коренгу, потом на его хитроумно устроенную тележку и, не иначе, подумала о веннском кузнеце по имени Железный Дуб и о том, что жёлудь от дуба, как яблочко от яблоньки, недалеко падает. – Но тогда откуда привезли ту, с которой ты её делал?

Коренга густо покраснел, словно его вынудили к крайней, граничащей со святотатством, степени хвастовства.

– У меня не было изра́за[37]37
  Изра́з – образец, выкройка.


[Закрыть], госпожа. – Он вращал катушку, подматывая бечеву. Лубяные крылья дёргались в вышине, игрушка снижалась неохотно, дело требовало заметных усилий. Коренга неуклюже, торопливо попробовал объяснить: – Всякого ведь влечёт то, чего сам лишён… Я стал глядеть на людские ноги, на то, как бегают звери. И… однажды засмотрелся на птиц…

– Ты бы лучше сейчас на них посмотрел, да повнимательней, – вдруг совсем другим голосом сказала Эория.

И Коренга посмотрел. Только не на птиц, а первым долгом на Торона, привычно ожидая вестей и предупреждений именно от него. Кобель сидел в полусотне шагов впереди, сидел вроде спокойно, но весь вид его говорил: «Поторопился бы ты, что ли, хозяин…»

Тогда Коренга повернулся налево, в сторону матёрой земли, где за чередой дюн скрывались болота. Прибежище тысячных перелётных стай, чей отдалённый гомон продолжал доносить ветер.

Эти стаи одна за другой поднимались на крыло и улетали. Без особенной спешки и суеты – но непрерывно, повсюду, сколько хватал глаз. И не было бы в том ничего странного, вот только летели они не на север, как вроде бы повелевала весна, а на юг.

Глава 21
Тень в небесах

Коренга сразу подумал о страшном Змее, чьё скорое явление вполне могли означать эти приметы, но вслух ничего не сказал. Промолчала и сегванка, хотя наверняка подумала о том же. Мысли о скверном имеют свойство притягивать несчастья, роящиеся по ту сторону бытия. Произнесённые вслух, они напрямую зазывают в гости беду!

Тем не менее Коренга сразу подтянул к себе летучую птицу и, отняв крылья, запрятал её в чехол. Эория вскинула на плечи мешок, и они не мешкая продолжили путь в ту же сторону, куда уходила вся прибрежная живность, – на юг. Это ещё не было бегством; просто, когда речь заходит о том, чтобы спасаться от Змея, спешка поднимается нешуточная!

Но галирадскому мошеннику[38]38
  Мошенник – в старину это слово означало не столько обманщика и пройдоху, как в наши дни, сколько настоящего карманника – вора, срезающего с пояса мошну (подвесную сумочку для денег).


[Закрыть] пережитые злосчастья, по-видимому, подарили слишком тонкий нюх на опасность. От него не укрылось начало всеобщей встревоженности. Он приблизился к тележке Коренги неуверенными движениями собачонки, привычно ждущей пинка, и тихо спросил:

– Добрый господин мой… не прогневайся… что-то случилось?

– Пока ничего, – сказал Коренга, думая, как бы избежать прямых упоминаний о Змее. – Нам лишь кажется, что с моря может пасть превеликое ненастье, и мы прибавили шагу, чтобы с ним по возможности разминуться.

Тут же оказалось, что он сильно недооценил осведомлённость «живого узорочья». Оборванец был явно наслышан о прохождениях свирепого Змея. Серея лицом, он оглянулся на море, хотя там по-прежнему ничего не было видно, потом то ли всхлипнул, то ли вскрикнул – и пустился бежать.

Если до этого времени молодой венн ещё гадал про себя, он ли срезал у Шанявы кошелёк или другой кто, тут уж никаких сомнений у него не осталось. Он помнил, с какой невозможной быстротой улепётывал на торгу замеченный вор. Увидев такое раз, не скоро забудешь, а увидев вдругорядь – тотчас вспомнишь. Крадун понёсся вперёд так, словно за ним погнались с немедленной смертью. Бдительный Торон поставил торчком уши и направился было следом.

«Куда бежит, почему? Не стибрил ли чего из хозяйской тележки?..»

Коренга отозвал его, коротко и повелительно свистнув.

«Бежит себе и бежит, не наше дело куда».

А сам неслышно вздохнул, до чего ладно и здорово работали у крадуна ноги. Как легко они переносили его через дождевые промоины в песке, через которые Коренге даже на колёсах трудно было перебраться без помощи Торона! Завистливо поглядывая на удиравшего вора, молодой венн ждал, что при подобном разгоне тот скоро выдохнется и пойдёт шагом, а то вовсе упадёт без сил, но нет. Оборванец бежал и бежал, пока не сделался маленьким пятнышком впереди.

«Пропадёт в одиночку-то… – подосадовал Коренга. Потом мысленно махнул рукой: – Не дитя малое. Сам отъединиться решил, не гнали его!»

Вскоре после этого с неба начало пропадать солнце.

Нет, его не закрыли тучи, поднявшиеся из-за горизонта, никаких туч не было ещё и в помине. Небо просто начало утрачивать глубокую весеннюю синеву, выцветать, словно подёргиваясь серой дымкой далёких пожаров. Вот оно стало блёкло-голубым… а потом и вовсе белёсым. Тусклая пелена всё уплотнялась, пока на земле не растворились все тени, а небо не превратилось в матовый купол, на котором не угадать было положения солнца.

Одновременно стал затихать ветер. Его ровное упругое дыхание сменилось неравномерными вздохами, приходившими то с одной, то с другой стороны… И наконец улеглись даже эти последние вздохи, и воцарилась тишина, которую нарушал только равномерный говор прибоя. Глухо и жутко звучал он, лишённый привычных подголосков – шума ветра и криков чаек, поссорившихся из-за куска.

Коренга оставил праздно прикидывать, насколько дальше успели бы они с Эорией уйти на юг, не затей он дурацкую потеху с летающей птицей. Он подъехал к сегванке и проговорил, вкрапляя свои слова в ритм дыхания, подчинённый движению рычагов:

– Знай я с самого начала, что ты кунсу дочь, а не сын, я бы нипочём не сказал ему, будто он не сумел испечь доброго горшка. Госпожа, ты тверда душой и неутомима в дороге, но всякий груз проще катить, чем нести. Мы пойдём гораздо быстрей, если ты положишь свой мешок ко мне на тележку и будешь присматривать, чтобы он не упал!

Эория сдула со взмокшего лба прядь светлых волос и хмуро ответила:

– Тебе-то что за беда? Если можешь быстрее – езжай себе вперёд!

– Об этом не стоило бы даже упоминать, госпожа, – смиренно возразил Коренга. – Твой батюшка отправил тебя на берег вместе со мной и тем самым вверил моему покровительству и защите. Срам неизбывный был бы мне поступить так, как ты велишь!

Услышав такое, сегванка едва не споткнулась, но потом прыснула и расхохоталась – в первый раз за целые сутки. Видно, слова о покровительстве и защите до такой степени рассмешили её, что она даже раздумала оскорбляться. Приостановившись, она переложила заплечный мешок на задний щит тележки и пошла рядом, придерживая его рукой. Коренга сразу почувствовал добавочный груз. Подбежал Торон и с готовностью впрягся в работу. Коренга накинул петлю поводка на особо устроенный деревянный крюк, продолжая раскачивать рычаги. Спустя некоторое время ему показалось, будто сегванка начала незаметно подталкивать тележку в корму.

– Что это ты меня всё госпожой называешь, венн? – спросила она погодя. – Это оттого, что я дочь кунса, а ты худороден? Или оттого, что я мечом опоясана?

– Твой отец – могущественный воин и по праву принимает почёт, надлежащий вождю, – сказал Коренга. – Но моя вера учит чтить всякую женщину, усматривая в ней если не мать, то жену либо сестру… или вовсе дочь, если годами мала. Не мужчина, кто не умеет воздать уважение той, что возвысила его до себя, встретившись на пути!

Что касается худородства, он легко мог бы потягаться с Эорией в перечислении предков. Другое дело, в подобном состязании Кокориному сыну следовало быть весьма осмотрительным, так что молодой венн благоразумно смолчал.

Эория фыркнула.

– Так неужто правду бают про вас, веннов, будто бы и распоследнюю нищенку станете для начала приветствовать, точно наследницу десяти кунсов?

– Именно так, госпожа, – ответствовал Коренга. Подобный разговор с ним заводили не впервые, и чем дальше уходил он от родных лесов, тем чаще это случалось. – Нам от пращуров велено знать всякую женщину благородной, добродетельной и прекрасной… – Он перевёл дух и добавил: – Пока она не окажет обратного.

Сегванка не ответила. Коренга оглянулся на неё и увидел, что, во-первых, она в самом деле подталкивала тележку в нарочно для этого устроенный откидной поручень. А во-вторых, она начисто забыла слушать его, потому что смотрела в сторону моря. Коренга проследил направление её взгляда и тоже сразу запамятовал, о чём только что рассуждал.

Ибо там, над западным горизонтом, в белёсой мгле, окутавшей небосвод, всё чётче проступала гигантская тень. У неё была гребнистая голова на длинной гнущейся шее и два крыла, широко распахнутые в стороны.

Сомнения кончились разом!.. Море угрожало суше не простой непогодой с ветром и градом. Поднимаясь из-за небоската, к берегу летел Змей.

Небывало ранний в году и к тому же сбитый с пути теми самыми переменами, о которых, лёжа на палубе «Поморника», праздно рассуждал Коренга.

– А вот теперь побежали, – неожиданно спокойным голосом велела сегванка. И рявкнула на Торона: – Вперёд!

Крылатый пёс, привыкший слушать только хозяина, сразу влёг в упряжь и скоро перешёл на быструю рысь. Эория помогала ему, упираясь в тележку уже не одной рукой, а обеими. Её заплечный мешок тяжело качался на заднем щите тележки, но некоторым чудом на стороны пока не сползал.

У Коренги мелькнула дурная мысль: а надо ли им было бежать, да к тому же именно на юг?.. Может, следовало укрыться где-нибудь в дюнах?.. Или, наоборот, искать спасения на севере?..

Он сказал себе, что перелётные птицы и Торон, загодя почуявшие явление Змея и устремившиеся на юг, уж, верно, знали, что делали. Да и Эория, выросшая на корабле, наверняка разбиралась в морских погибелях куда как получше сухопутного венна…

Значит, ему оставалось только без устали работать рычагами, гоня тележку вперёд… Да молиться. Что он и делал.

Самая крепкая надежда у него была на Бога Грозы. Небесный защитник людей всякий раз до сих пор останавливал Змея. Неужто не совладает теперь?..

Глава 22
Бегство от Змея

Ровный, будто нарочно выглаженный, влажноватый песок верста за верстой ложился под колёса тележки. Умом Коренга понимал, что до бесконечности такое везение тянуться не могло. Правда, устроенная Эорией гонка особого времени на раздумья ему не оставляла…

…А если размыв? А если глубокое пересохшее русло дождевого потока? Скальный кряж… да просто гряда валунов, легко одолимая для пешехода, но совсем не проезжая для тележки?.. Пугать себя подобным образом можно было долго. Коренга снова сосредотачивался на движении рычагов и беге колёс.

«Вот что появится, тогда и подумаем, как быть…»

Он почти не поднимал глаз, предпочитая следить за дорогой прямо под колёсами, и едва не больше всего боялся оплошать перед могучей сегванкой, навлекая тем самым злочестие на своё племя.

Поэтому препятствие, таки возникшее впереди, Коренга заметил самым последним, только когда Эория придержала тележку и выговорила ему:

– Куда гонишь? Перепрыгнуть решил?

Коренга вскинул голову. Впереди громоздилась, пожалуй, худшая из возможных препон. Зубчатый скальный хребет, словно изнутри вспоровший песчаную полосу взморья. Он продолжался в воде, постепенно исчезая в волнах, зато на суше постепенно обрастал земной мякотью, терял остроконечные очертания и превращался в череду высоких холмов, господствовавших над окрестными дюнами. Полоса песка перед скалами резко сужалась, образуя полукруглую бухту.

Тележка там пройти не могла.

Эория в очередной раз оглянулась на море, что-то прикинула и велела:

– В воду!

Коренга лишь мгновение спустя сообразил, о чём она толковала. На суше он со своей тележкой, может, и одолел бы гряду, но после долгих трудов и поиска удобного места. Вода, ещё не вздёрнутая на дыбы бурей, сулила обход не в пример быстрее и легче.

– Но ты сама… как же… – начал было молодой венн, лихорадочно смекая какие-то способы сегванке не вымокнуть при переправе. «Я-то сухой буду сидеть. Вот и всё моё покровительство и защита…»

Эория в ответ рявкнула:

– Я тебя в лесу слушать стану. А у воды ты мне не перечь![39]39
  Перечить – от дурного свойства гончей собаки распутывать след не по ходу движения зверя, а против. Отсюда же и «старая перечница».


[Закрыть]

Одним движением перебросила свой мешок с заднего щита на передний и столкнула тележку в гладкие, прозрачные, какие-то безжизненные волны. Не намочив сапог, вспрыгнула коленями позади Коренги и выхватила у него из руки приготовленный было гребок.

Он успел вспомнить, как пластался на заднем щите галирадский крадун, потом успел испугаться, не опрокинулась бы тележка под тяжестью дородной сегванки, которая ещё и стояла на коленях, не очень-то пригибаясь… Вот этого он мог ничуть не бояться. У воды Эории в самом деле не нужны были советчики. Маленькое весло бешено вспенило волны, погружаясь в них то с одной стороны, то с другой. Преображаясь в лодку, тележка Коренги оказывалась, вообще-то, весьма норовистым судёнышком, но Эория усмирила лодочку, навряд ли даже задумавшись. И погнала прямо на зубья камней, глядевшие из воды.

Если бы Коренга сам держал весло, он бы нипочём на такое не отважился…

Торон плыл сзади, сильно загребая лапами, чтобы не отстать.

Эория с разгону влетела в узкий непрямой ход меж двумя иззубренными клыками, подловив миг, когда море вздохнуло волной, омыв камни лишней пядью воды… Коренга увидел острое, осклизлое от водорослей ребро, нацеленное прямо в переднее колесо, успел перечесть вершки, оставшиеся до столкновения, и, точно сторонний наблюдатель, стал ждать жалобного треска… который, надо думать, означал бы конец не просто бегства от Змея, но и всего путешествия… Эория ударила веслом, заставив лодочку крутануться буквально на месте, и они выскочили по ту сторону гряды. Каменные челюсти позади них разочарованно облизнулись новой волной…

На последних саженях плавания Коренга опустил вниз колёса, так что тележка с разгону выкатилась прямо на песок. Эория спрыгнула наземь и без промедления вновь упёрлась в корму.

– Теперь прочь от берега! – приказала она. – Надо укрыться!

Далеко в море, под распростёртыми крыльями Змея, воздух начал делаться непрозрачным. Тело чудовища успело стать пятном кромешного мрака, и там, во тьме, угадывалось движение, в которое лучше было не вглядываться…

Торон деловито отряхнулся и, ни дать ни взять уразумев волю Эории, потянул прочь от воды – в обход ближней береговой дюны.

На взгляд Коренги, эта дюна ничем не отличалась от тех, что стояли севернее скальной гряды. С усилием крутя вязнувшие на подъёме колёса, он ждал, что в глубине страны откроются уже знакомые пустоши и болота, не сулящие никакого убежища… Он сразу понял, что Бог Грозы услышал его молитвы и, ещё не являя Себя в прямой схватке со Змеем, направил Своего верного к спасению. Ветры, большей частью дувшие в этих местах с юго-запада, славно поработали над открытыми их веянию склонами холмов. Отлогие с северной стороны, здесь эти склоны были обрывисты. И в песчаных кручах то тут, то там виднелись где этакие навесы, где ямы, выгрызенные непогодой, а где и целые пещеры, легко способные вместить двоих путников, большого пса и тележку.

– Ага, – обрадованно выдохнула Эория, увидевшая то же, что и венн.

Не сговариваясь, они погнали тележку к одной из пещерок, устья которой легко было достичь по слежавшейся осыпи. Коренга успел представить себе, как они с Эорией будут слушать ненастье, отсиживаясь в сухом безопасном уюте, может, даже у костерка…

И тут неожиданно воспротивился Торон!

Он загородил дорогу тележке и принялся лаять, поднимая шерсть на загривке.

«Не ходите туда! Не пропущу!»

Кто первым придумал, будто собака всё понимает, да не может сказать, тот никогда не держал собаку. И подавно не пробовал толковать её поведение. Коренга с Эорией сразу остановились.

– Он знает, где в болоте окно и какое дерево не выстоит в бурю, – торопливо проговорил Коренга. И обратился к Торону: – Веди по своему разумению, коли туда не пускаешь!

С этой стороны холмов не было видно болот. Может, они здесь и были, но далеко, и слишком рано сгустившиеся сумерки не давали их рассмотреть. Торон схватил зубами отстёгнутый поводок и потянул тележку на травянистую пустошь, простиравшуюся за прибрежными дюнами. По мнению Коренги, второе такое неприютное место было ещё поискать. Летом здесь наверняка висела удушливая жара и воздух дрожмя дрожал от комариного звона, зимой саженями наметало сугробы мокрого снега, а в дни бурь свирепствовали ветра. То-то здесь не могло выжить ничего выше стланика ростом человеку по пояс.

«Ещё одно место, где лес не растёт…»

А Торон, явно не слыхавший такого присловья и ведо́мый каким-то своим звериным знанием, направился к первой же рощице этого самого стланика и улёгся с подветренной стороны, там, где жилистые длиннохвойные ветки образовывали нечто вроде навеса в аршин высотой. Коренга загнал туда свою тележку и стал прикидывать, не привязать ли её к корням – неожиданно мощным для убогих полукустов и наверняка глубоко и цепко уходившим в песок. Он знал ярость ветров, способных не то что тележку укатить, но даже и дерево выдрать, и крышу с дома сорвать… Пока он раздумывал, Эория одним движением распустила узел, замыкавший её мешок, выхватила широкий кожаный то ли плащ, то ли полог и стала быстро крепить его к самым толстым корням.

Одинокая птица промчалась над ними к югу, суматошно работая крыльями и вскрикивая на лету…