Текст книги "Те же и Скунс – 2"

Князь на белом коне

Все привокзальные кафе называются «Встреча». А что? Не «Разлуками» же их, действительно, именовать. Название должно содержать положительный аспект. Позитивный, как теперь принято говорить.

Владелец данного конкретного заведения решил, видимо, проявить фантазию и оригинальность. Небольшое уютное кафе, расположенное рядом с Московским вокзалом, именовалось «Посошок». Кормили здесь хорошо, а поили и того лучше. И не подлежало никакому сомнению, что «Посошок» внёс далеко не худшие страницы в народную летопись опозданий на поезд, случившихся из-за слишком тёплых прощаний.

Если, впрочем, не страдать дурацкими комплексами насчёт названия, здесь можно было достойно отметить и встречу. Игорёшка толкнул стеклянную дверь, и они шагнули из темноты и сырости мозглого зимнего вечера в уют, тепло и тихую музыку: сам Сморчок, за ним Тарас Кораблёв и браток по имени Тёма, только что вернувшийся из Казани.

Дом был старый, и в незапамятные времена в этом помещении, возможно, функционировал при жилищном управлении «красный уголок», куда родители водили малышей в кружок английского языка. Теперь возле входа располагалась стойка с дверью на кухоньку, посередине стояли два довольно больших, персон на шесть каждый, стола, а пространство у дальней стены аккуратно разгородили на «кабинетики».

В данный момент большие столы были сдвинуты воедино, и за ними шумно веселилась компания. Стояли полные, пустые и полупустые бутылки, на пол падали вилки, в салатничках с недоеденными закусками дымились окурки. Разгорячённые лица, слишком громкий разговор, щедро сдобренный красотами русского языка… До плясок на столах дело пока ещё не дошло, но опасность кому-то не успеть к поезду присутствовала однозначно.

Тихвинцы (к которым уже некоторое время причислял себя и Тарас) скромно прошли мимо шумной компании и устроились в угловом кабинетике. Почти сразу появилась девушка, обмахнула стол, разложила салфетки-вилки-ножи, принесла свежую пепельницу, подала Игорю упакованное в пластиковый кармашек меню. Девушка была совсем не такая, какую ожидаешь увидеть в подобном месте и на подобной работе. Все знают, что официантка должна быть решительной и разбитной, способной одним взглядом урезонить алкоголика и поставить на место зарвавшегося клиента. Эта – может быть, станет такой через годик, только лучше бы не становилась. Тихоня с нежными маленькими руками, краснеющая от мужских взглядов… Тарас посмотрел ей вслед и задумался. Она ему кого-то напоминала. Кого?..

– Ехал я, блин, раз на поезде, – сказал вдруг Сморчок. – Давно. Ещё предки в Сочи возили…

– Было же время, мать его так-то, – кивнул Тёма.

Они были взрослые люди, помнившие, что и как (а также почём) было лет пятнадцать назад. Не чета нынешней мелкоте, для которой добеловежский период сразу переходил в каменный век.

– Так вот, – продолжал Игорь. – Только-только отъехали, выясняется, что в соседнем купе зависают какие-то пэтэушники. Звездорванцы, ясное дело. Первый раз от мамок оторвались. Бельё не берут, а всего багажа – сплошная водяра…

Тёма кивнул, щёлкая зажигалкой:

– Которую они, ясный перец, тут же хлестать…

– А то, – хмыкнул Игорь. – Ещё по Питеру едем, а они уже на такой кочерге… Мои маманя с папаней переживать, как, мол, будет ночью и всё такое. А там проводница была… – Сморчок даже глаза закатил. – Вах, какой жэнщина…

Тёма с Тарасом заинтересованно ждали продолжения.

– По коридору вагонному она, в общем, боком ходила. – Игорь широко развёл руки, очерчивая в воздухе контуры роскошной фигуры. При электрическом свете ярко блеснула алмазная крошка на его «гайке». Эту «гайку» он великодушно давал Тарасу примеривать, но, во-первых, она ему на палец не влезла, а во-вторых, Тарас пришёл к выводу, что перстень на руке создаёт страшное неудобство – и как только Сморчок управляется?.. – И притом… с такими яйцами баба, что ё-моё, да и только, – рассказывал тем временем Игорёк. – Как щас помню, стоит она перед дверью купе, где их шобла обосновалась, и одной рукой пацана за грудки трясёт, так что у него пятки чуть не над полом мелькают, а в другой руке держит пузырь, у него отнятый. «Ты, мать твою, – кричит, – мне ещё раз лекальник разинь!!! Так тебя, вот так, ещё так и растак!!!» И – хлобысь бутылку в окно! Лето было, жара, блин, да поезд только что у перрона стоял, внутри крематорий, окна все нараспашку…

– Это что, – посмеявшись, сказал Тёма. – Мне вот хуже пришлось. Я нонеча до Москвы с одним семейством в купе ехал. А у них пацан лет этак трёх…

– Абзац, – вполне искренне посочувствовал Игорь.

Тёма страдальчески сморщился:

– Не то слово, абзац! Они через каждый час его на парашу сажали. Горшок то есть ставят на полку и киндера сверху, чтобы жопку сквозняком не надуло… И потом подтирают его прямо у меня перед мордой… А мне и наружу лишний раз не свинтить…

Причина его мученичества, из-за которой он путешествовал поездом, а не самолётом, покоилась в тяжёлой и ужасно таинственной сумке. Тёма тотчас по прибытии положил её в камеру хранения на вокзале. Может быть, сумку оттуда уже и забрали. Кто? А кто надо.

Между тем девушка, принимавшая у них заказ, появилась из кухоньки с большим подносом в руках. Она направилась в сторону «кабинетика», стараясь как можно дальше обойти гогочущую компанию за сдвинутыми столами, и Тараса вдруг осенило. Княжна! Так могла бы в первые советские годы выглядеть княжна, скрывшая «нежелательное» происхождение и поступившая на работу. Тарас читал о чём-то вроде этого в книжках. Пока ещё жива была бабушка и заставляла его книжки читать…

Тарас смотрел на приближавшуюся «княжну» и думал о том, что она и сама была где-то как-то похожа на его покойную бабушку – какой запечатлели её древние фотографии в бархатном альбоме с застёжками. Тарас спохватился, начал ни к селу ни к городу вспоминать, где конкретно у него в комнатухе валяется этот самый альбом, и решил про себя, что, вернувшись, обязательно вытащит его. И сравнит.

– Приятного аппетита… – Девушка аккуратно разгрузила поднос. Тёме – фирменные котлеты. Сморчку – копчёную курицу. Тарасу – ломоть жареной осетрины с гарниром из овощей. Теперь он мог себе позволить даже и не такое, и было смешно вспоминать, как совсем недавно он пёр домой сумку картошки с родительского участка и радовался временному продуктовому «изобилию».

– Спасибо! – единственный из троих поблагодарил он официантку. Не то чтобы он был таким уж вежливым и воспитанным. Просто иного способа привлечь внимание девушки с ходу придумать не удалось.

Она не отреагировала. В смысле, не посмотрела на него, не улыбнулась. Лишь коротко кивнула:

– Пожалуйста.

Тарас неожиданно огорчился, осознав: он-то для неё никакой не особенный. Не князь на белом коне. Всего лишь очередной из, наверное, ста посетителей, которых она видит за день… Он даже слегка обиделся, что, понятно, было совсем уже недостойно крутого бандита. Мрачно уткнулся в свою осетрину – и стал есть.

Приглушённый девичий писк заставил его поднять голову. Оказывается, «княжну» всё-таки подозвали гулявшие за сдвинутыми столами, и процесс заказа очередной порции спиртного плавно перетёк сначала в заигрывание, а потом – в попытку усадить девушку к себе на колени. Оказать решительное сопротивление значило устроить скандал, и официантка попыталась решить дело миром. Что было подвыпившими мужчинами закономерно воспринято как кокетство.

Маячивший при дверях крупный дядька, облачённый в неизбежный камуфляж, оглянулся на шум, но ничего не сделал и не сказал.

Тарас ещё не силён был в «понятиях» и не утрудился задуматься, полагалось ли в данной ситуации заступаться за жертву. Он просто вмиг забыл про еду, издал глухое рычание и сделал движение подняться. Увы, дизайнер, строивший кабинетики, спроектировал их в явном расчёте на худосочных дистрофиков: крупный, мускулистый Тарас едва не застрял.

– Мужики! – опередил его Игорёк. – Дело прошлое, мужики, вы чуток потише бы, а?..

Реакция на вежливую (как было принято у тихвинцев) просьбу тоже оказалась вполне предсказуемой. Девушку ущипнули за мягкое место, обозвав «дрючкой». Трое молодых людей были удостоены ещё менее лестных эпитетов. После чего в выражениях, очень далёких от придворного этикета, им было предложено удалиться. Не то, дескать…

Тёма с Игорем переглянулись, одновременно улыбнувшись. Затем столь же синхронно, не вставая, развернулись к обидчикам. Одинаковым движением сунули руки в карманы, извлекая украшенные дорогим деревом складные ножи «Buck». И разом выщелкнули длинные широкие лезвия, предназначенные резать вовсе не колбасу.

Менее опытный Тарас чуть отстал от приятелей, но это лишь придало его «появлению на сцене» ещё больше тяжеловесной значительности. Он отодвинул мешавшую перегородку и вырос за спинами у Игоря с Тёмой – метр девяносто пять, косая сажень, волосы в хвост, как у Горца по телевизору!.. Неторопливо запустил руку в недра просторной кожаной куртки и… выволок чудовищный свинорез. Благо выпуклые мышцы позволяли укрывать под одеждой не то что нож – даже небольшой пулемёт. Пользоваться кинжалом, аккурат накануне купленным в «Солдате удачи», Тарас толком ещё не умел, но что при виде него Рэмбо точно сдох бы от зависти – не вызывало сомнения.

От дальнейших агрессий тихвинцы воспитанно воздержались, однако такой надобности и не возникло. Последовала немая сцена. Решительные граждане за сдвинутыми столами начали стремительно трезветь. Тот из них, что минуту назад всех громче ругался, теперь только и придумал ошалело спросить:

– Реб-бята… а вы откуда приехали?

Когда человек наступает на грабли, грех ему не помочь. Тёма дружески улыбнулся мужику и ответил чистосердечную правду:

– Из Казани.

Это было последней каплей. Кто-то немедленно посмотрел на часы, и, естественно, оказалось, что до отхода поезда осталось всего ничего. Компания оперативно принялась собираться, потребовала принести счёт. Когда они выходили, дядька в камуфляже подержал им дверь.

Тарас поставил на место сдвинутую перегородку, и тихвинцы возобновили прерванный ужин.

Валя Новомосковских сидел в ванной на табуретке, запрокинув голову и прислонившись затылком к облупленной кафельной стенке. Кафель приятно холодил, доставляя некоторое облегчение. Больше ничего приятного и хорошего в жизни не было. Кое-как добравшись домой, Валя первым долгом позвонил своему непосредственному работодателю, сирийцу Фараху ан-Наджара, чтобы попросить помощи и защиты. Фараха «крышевал» очень большой человек – вор в законе Француз. Если бы такой человек замолвил словечко… Фарах Валю ценил. Он пообещал сделать что сможет, однако предупредил: последнее время его покровитель пребывал в очень уж дурном настроении – как бы под горячую руку, мол, не попасть… Теперь Валя сидел неподвижно, зажмурив глаза, и лишь слегка вздрагивал, когда супруга, Витя-Виктория, меняла у него на лице мокрое полотенце. Вале было больно дышать, а из разбитого носа обильно текла кровь. Витя возилась с ним уже, наверное, полчаса, но кровь никак не хотела униматься. Валя всё время ощущал во рту её отвратительный, солоновато-металлический вкус, от которого мало-помалу начинало мутить.

– Господи, – простонала Витя, отжимая очередное чистое полотенце и бросая в раковину снятое с мужниного лица. По белому фаянсу разлетелись бурые брызги. – Валь, дай я лучше «скорую» вызову…

Валя приоткрыл глаза и сразу зажмурился от света лампочки, казавшегося ему ослепительно-ярким.

– Нет!.. – прогнусавил он, сглатывая очередную порцию слюны пополам с кровью. Он никогда ничем не болел и общался с врачами исключительно на шофёрской комиссии. Вызов «скорой помощи» казался ему шагом в бездну. «Скорую», как всем известно, вызывают к умирающим. Так не хочет же Витя в самом деле сказать…

Его одолела очередная волна дурноты, и он сосредоточился на том, чтобы её победить.

Эсфирь Самуиловна Файнберг, вышедшая из своей комнаты с бидончиком для воды, сразу приметила на коридорном полу маслянистые пятна, вереницей тянувшиеся из прихожей. Старая женщина поставила бидончик и проворно нагнулась, присматриваясь. В коммунальном коридоре царили подслеповатые сумерки, но бывшую фронтовую медсестру обмануть было невозможно. Так и есть. Кровь!..

Следы вели в ванную, где горел свет и сквозь щель незапертой двери было видно, как мелькал пёстрый махровый халат Вити Новомосковских. Влекомая профессиональным долгом, тётя Фира решительно приблизилась и обозрела открывшуюся картину.

– Витя!.. – возмутилась она секунду спустя. – Шма-Исраэль[30]30
  Еврейское присловье, аналог русского «Господи помилуй!».


[Закрыть], Витенька, что же это ты таки делаешь?..

Виктория ангельским характером не блистала никогда. А уж в данный момент, будучи взвинчена до предела, – и подавно.

– Уйди!.. – стремительно обернувшись, заорала она. – Уйди на фиг!!!

Несчастный Валя у неё за спиной конвульсивно вздрогнул и сбросил с лица полотенце. Перегнулся через край ванны – и его начало рвать.

– Мамочки… – бросив один взгляд на красно-чёрно-кошмарное содержимое Валиного желудка и сразу почувствовав себя вдовой, попятилась Витя. – Ой, мамочки… Я «скорую»… Я сейчас…

Реакция тёти Фиры была прямо противоположной. Маленькая старая женщина ощутила себя в привычной стихии и энергично протиснулась мимо перепуганной Вити.

– Без «скорой» обойдёмся. Перекись есть? Неси, – деловито распорядилась она. – Бинт, пинцет, масло растительное…

Насколько всё проще, когда кто-то берёт командование на себя!.. Молодая женщина бегом кинулась за дверь. Тёти-Фирин бидончик, попавший ей под ноги, с дрызгом покатился по коридору.

Валя сидел в одних трусах и носках: всё остальное, порванное и испачканное в неравном бою с «цхрыслерами», было стащено с него и брошено под раковину на пол. Валю корчило, большое полноватое тело судорожно напрягалось. Как раз когда вернулась Витя, он беспомощно обмяк, и стал понятен смысл выражения «протянул ноги». Именно это Валя и сделал.

– Так! – Тётя Фира квалифицированно не дала ему сползти с табуретки. – У меня в буфете, наверху слева, стоит нашатырь. «Раствор аммиака» называется…

Витя снова умчалась.

– Вот видишь, что получается, если голову запрокидывать, – спокойно пояснила тётя Фира, когда «без пяти минут вдова» трясущимися руками подала ей пузырёк. – Чтобы я понимала, и кто это первый выдумал голову запрокидывать?.. Ни в коем случае не нужно так делать. Кровь должна вытекать, а он у тебя её наглотался. А у организма на собственный белок реакция совершенно определённая… Так что никакой паники…

На том конце коридора бухнула входная дверь, прозвучали решительные мужские шаги, потом на пороге ванной возник Тарас Кораблёв. Растаявший уличный снег каплями блестел на кожаной куртке. Тарас держал на руках Ваську, по нечаянности выпущенного из комнаты Витей Новомосковских. Васька цеплялся за его куртку и, восторженно принюхиваясь, тянулся к лицу.

– Тётя Фира, тут котик ваш… – начал Тарас. Заметив Валю, он осёкся. А потом сурово, с каким-то властным участием, которого за ним до сих пор не замечали, спросил: – Кто?..

Говорят, что понедельник – день тяжёлый. Если так посмотреть, то последняя неделя для Петра Фёдоровича Сорокина выдалась из сплошных понедельников. Для начала кто-то натравил на любимый «Шкворень» санэпиднадзор: обнаружили там, видите ли, тараканов и крыс. Затем шныри на таможне нашли в ехавшей за кордон «десятке» пару маленьких гаечек из тантала. Не иначе, кто-то стукнул – а то с какой бы радости им начать колупать именно эти две гайки, такие же грязные, как и все прочие?.. А в довершение всех несчастий пидорасы-гаишники тормознули ненаглядный перламутровый «мерс». И, пробив-таки, что он «палёный», загнали тачку на штрафную стоянку…

Ясно, кто всё это устроил. Пиновская и «Эгида». И безошибочное чутьё говорило старому вору, что неприятности и убытки только начинаются. Но не сдавать же изенбровке в рамах[31]31
  В очках (жаргон).


[Закрыть] Скунса?.. Да и захоти Француз его сдать… Самому в деревянный макинтош проще прикинуться. «Ну, блин, дела». Пётр Фёдорович крепился, кряхтел и, думая тяжкую думу, даже плюнул на свою привычку не пить по утрам. А чего не пить-то?.. Один хрен. Ситуёвина такая, что лучше не заморачиваться жизненными реалиями, а нажраться и забыться. На время по крайности…

Лучше всего для этих целей подходит «Мартель». Француз откупорил «соотечественника» и успел понемногу ополовинить флакон, когда в дверях нарисовался Лёнчик, поддужный[32]32
  Помощник (жаргон).


[Закрыть].

– Папа, тут араб-барыга на проводе. Дело у него, просит приказчика от беспредельщиков отмазать… Поёт, чтобы ты лично на линию вышел…

– Так!.. – наконец-то паскудный настрой Петра Фёдоровича начал воплощаться в конкретные действия. Фарах ан-Наджара возник поистине вовремя, лучшего громоотвода придумать было нельзя. Француз зримо представил себе пышнокудрого сирийца, вечно жрущего клубничное варенье, и его самым натуральным образом затошнило. – Приказчика, значит? За двести-то баксов, что он мне максает за крышу?! На хрен! – Разъярённый вор ухватил бутылку за горлышко, и под стеклянный звон благородный французский коньяк расплылся пятном по стене, а Лёнчик-поддужный припомнил, что у «папы» было ещё одно прозвище – Резаный. – Арабу скажи, что он, падла, мне по жизни должен! И чтобы язык в жопу засунул! И засылает пускай не двести, а пятихатку!..[33]33
  Пятьсот, в данном случае – долларов (жаргон).


[Закрыть] А не нравится, пусть канает в свой сектор Газа, маромои его там живо опетушат…

Удав

Белая мышь, предназначенная на ужин рептилии, попала в террариум уже мёртвой, однако пёстрого тропического гада это обстоятельство волновало меньше всего. Унаследованный от предков инстинкт никаких просторов для толкования не оставлял: всякую пищу перед проглатыванием следует придушить. Точка. И полутораметровый змей, согретый лучами тщательно подобранной электрической лампы, неукоснительно исполнял завет поколений. Происходившее за ярко освещённым стеклом имело мало общего с иллюстрациями из детских книжек, где «ужасный» питон обвивает жертву десятками колец, как нитка катушку. В жизни всё проще. Серо-жёлто-зелёный душитель действовал сообразно размерам добычи; он набросил на мёртвую мышь всего одну петлю, да и то незамкнутую. Но эта петля состояла из сплошной живой мышцы, наделённой силой стальных тисков. Достаточно было взглянуть, как пластилиново деформировалось беспомощное мышиное тельце. Под скомканной белой шкуркой наверняка не осталось целых костей, лапки неестественно торчали в разные стороны, а маленькая раскрытая пасть словно силилась вобрать в стиснутые лёгкие воздух…

Борис Дмитриевич Благой сидел в мягком кресле, размешивая ложечкой великолепнейший кофе, и помимо воли косился на залитый светом клочок бразильского болота, где не спеша, с расстановкой обедал пёстрый питон. Большая, специально построенная оранжерея миллионерского особняка в целом являла собой серпентарий на зависть именитому зоопарку – и по составу чешуйчатого контингента, и по технической оснащённости. Несколько кресел и письменный стол, за которым в спортивном костюме расположился собеседник Благого, стояли в сплошном окружении просторных стеклянных узилищ. Электронные датчики заботливо следили за влажностью, давлением и температурой в террариумах. А также, надо думать, за тем, чтобы обитатели не ускользнули наружу. Пока в этом плане всё было – тьфу, тьфу! – спокойно. Гады пребывали в благодушии и размягчении – нежились под лучами искусственных солнц или медленно ползали, перетекали с места на место среди зелени и живописных камней.

И только маленький амазонский удав всё так же неотвратимо, терпеливо и постепенно душил уже давно мёртвую мышь.

– Не могу!.. – сконфузился Борис Дмитриевич, когда стало ясно, что его безуспешные попытки оторвать взгляд от происходящего за стеклом не остались незамеченными. – Вроде понятно, природа… всё естественно… И змеюке «Вискас» небось не предложишь, ей мышь подавай, не то от несварения сдохнет… Наверное, слишком городские мы люди. И смотреть тошно, и не смотреть нельзя – притягивает…

– Натура человеческая. – Владелец серпентария слегка усмехнулся. – Когда я в школе учился, из класса ребята деньги мне предлагали – только пригласи посмотреть, как, мол, живыми мышами змей кормишь… Кстати, некоторые змеи только другими змеями и питаются. Дай ей мышь – и тоже погибнет. Не может переваривать шерсть, зато чешую – запросто. А вы знаете, между прочим, что у сытого удава в террариуме нельзя оставлять мышей?

– Почему?..

– Потому что они его загрызут и съедят.

– Да уж, природа, – покачал головой журналист. – Но человек всё-таки… Вот так поразмыслишь, и получается весёленькая картинка. Взять объявить публичную казнь… так тоже небось за билетами в драку…

– Публичную казнь? – Хозяин дома отпил кофе из маленькой позолоченной чашки. – Зачем далеко ходить. Устраивают же, как я слышал, абсолютно средневековые аутодафе над бродягами и бомжами. Потом за бешеные деньги видеозаписи продают.

Они помолчали. Благой снова покосился на освещённую витрину террариума. Питончик, кажется, закончил ритуальное удушение и понемногу натягивал на мышь широко раскрытую пасть. Глядя на него, Благой вспомнил знаменитую историю про древнего римлянина, который был принципиальным противником жестоких зрелищ и ни под каким видом не желал посещать цирк. Когда же друзья всё-таки притащили его на трибуну и чуть не силой вынудили смотреть – буквально прикипел взглядом к залитой кровью арене и до конца представления не отрывал от неё глаз…

– Михаил Матвеевич, но почему всё-таки змеи? – спросил Благой, и маленький японский диктофон автоматически включился на запись. – Не кошки там, не собаки?.. Я к тому, что в обыденном понимании с вашими любимцами как-то мало доброго связано…

– Почему же? – Банкир снял толстые очки и стал протирать их специальной замшевой салфеткой. Без очков его круглое, немного одутловатое лицо сделалось моложе и проще, утратив значительность. – Давайте вспомним: змея всегда была символом мудрости. Все народы в древности поклонялись змее…

– Ну, это где-то далеко. В Древнем Египте… китайские драконы… Мудрый Каа, благородная кобра, это Индия, да и то нечто опасное… А у нас – змея подколодная, и весь сказ!

– А вот и ошибаетесь. – Змеевладелец вернул на место очки, и его глаза вновь обрели холодную проницательность. – У языческих славян тоже был Бог-Змей – Волос не то Велес, в летописях по-разному. И ему вовсю поклонялись, святилища ставили, жертвовали. Что же касается дальних стран… Вот вас, к примеру, коробит, когда мой питон кушает мышку. А в бразильской деревне, если вы им скажете, будто анаконда – страшный зверь, они вас засмеют. Да она там – любимое домашнее животное. А что? Гигиеничное, ест в месяц одного кролика, да ещё и всяких действительно опасных тварей отпугивает. Крестьяне в поле, а змея детей стережёт. Только наладится малыш куда не надо ползти – она его кончиком хвоста за ногу и назад…

Благой не мог понять, серьёзно говорит Михаил Матвеевич или травит байки, издеваясь над герпетологическим невежеством обывателя. Но по большому счёту это было не важно. Благой не стал вдаваться в подробности и спросил о другом:

– Ваш школьный эпизод с платными билетами на кормление змей… Сейчас, вероятно, это сочли бы нормальной предприимчивостью подростка, решившего таким образом заработать своим питомцам на прокорм…

– Именно так всё и было, – кивнул миллионер. – На прокорм.

– …Разве что посетовали бы на моральную сторону дела: зрелище ведь, как ни крути, довольно нетривиальное… А вот по денежной линии – в те времена, когда мы с вами в школу ходили, могло дойти до милиции!

– Не дошло, – усмехнулся хозяин дома. – Замяли. Школа престижная была, зачем им милиция? Что же до упомянутой вами моральной стороны дела, позвольте спросить: после всего, что наши подростки на экране видят, да и на улице… драки, насилия, про убийства я уж молчу… Скажите честно, я бы им что-то особо новенькое показал?

Мини-диск в диктофоне послушно крутился, записывая его голос.

– Новенькое? Пожалуй, нет, – согласился Благой. – Но ведь киношные трупы и ужасы – они киношные и есть. Невсамделишные. И даже если настоящие в новостях, они всё равно… где-то там. За экраном.

– Сейчас вон то и дело во дворах бомбы взрывают…

– Верно, но всё-таки не каждый день и не у каждого на глазах. И потом, мы с вами говорим не про сегодняшний день. Тридцать лет назад и жизнь другая была, и, кстати, новости с кинофильмами тоже… Мягче, что ли, добрее… А тут – натуральная и притом жестокая смерть! Определённый шок даже для нынешней психики, согласитесь? И кое-кому захочется эту остроту ощущений повторить…

– Но другой кое-кто скажет себе: больше никогда и ни за что! – и пойдёт вступать в общество защиты животных. Вы этого не учитываете? По-вашему, дети должны воспитываться в розовых очках и думать, что колбаса растёт на деревьях?

Благой решил предоставить читателям самим поразмыслить над этой проблемой и сменил тему:

– Несколько лет назад, после истории с вашим чековым инвестиционным фондом, о вас много писали. Не в таких размерах и не таким тоном, как о Мавроди, но тоже, помнится, полоскали изрядно. И конечно, коллекцию вашу своеобразную вниманием не обошли… – Показалось ему или нет, будто за толстыми линзами мелькнул огонёк беспокойства?.. – Так вот, – продолжал Борис Дмитриевич, – собираясь к вам в гости, я посмотрел старые публикации и обратил внимание на один случай. Якобы прежде ваших финансовых взлётов, когда ещё не было денег на квалифицированных служащих и всё это оборудование, вы для ухода за змеями нанимали бомжей… Кстати о бомжах, так сказать… И вот одного такого работника, трудившегося за стол и крышу над головой, по какой-то причине цапнул-таки весьма ядовитый аспид. Повторюсь, это не мои слова, так говорится в статье, я её с собой захватил… – Благой потянулся к сумке, но Михаил Матвеевич лишь молча кивнул: уж верно, та давняя статейка мимо него не прошла. – Очень неприятная подробность, – вздохнул Благой, – но далее там утверждается, будто тело несчастного обнаружили на глухой улице. Ему не было оказано никакой медицинской помощи. Вы бы не могли как-то прокомментировать этот эпизод? Или, так скажем, осветить реальный случай, породивший столь мрачную легенду о вас?

Настала очередь банкира разглядывать террариум и удава, по телу которого медленно перемещалось едва заметное утолщение.

– Правда состоит в том, – проговорил он погодя, – что бомжей я действительно нанимал. Со змеями надо на «вы», они не прощают… Поэтому я долго старался всё делать сам, но коллекция разрасталась, и рук уже не хватало… И у меня действительно был случай, когда погиб такой вот работник. Я очень подробно ему объяснял, что можно и чего нельзя, но однажды, несмотря на категорическое запрещение, он всё-таки «употребил»… и решил погладить змею. Вы в нормальном состоянии стали бы гладить ботропса?

– Брр!.. – передёрнул плечами Благой. – Не знаю, честно говоря, кто это такое, но – только под угрозой немедленного расстрела…

– Ну а моему, с позволения сказать, работничку в лёгком подпитии… Одним словом, ботропс его укусил. Всё остальное в вашей статье…

– Не в моей статье. Я не имею к ней отношения.

– И я не имею отношения к тому, что там далее говорится. Испугались расследования, бросили на улице умирать… Господи, что за чушь! Мы как увидели, что произошло, его сразу в машину… у меня «жигули» были тогда, «четвёрочка»… и в больницу! Под красный свет с гудком, как «скорая помощь»…

– В больницу? – удивился Благой. – Извините, что перебиваю, но ведь у вас, при вашем-то увлечении, наверное, сыворотка прямо дома должна была быть? Хотя бы для собственной безопасности? Тут, как я понял, если хоть немного промедлить…

Михаил Матвеевич смотрел на него с долготерпением профессионала, вынужденного объяснять стороннему человеку элементарные истины своего дела.

– У меня, – сказал он, – уже тогда были экземпляры, от яда которых сыворотка по сей день существует исключительно импортная, невероятно дефицитная и дорогая. А мы с вами говорим о временах, когда за элементарными лекарствами ноги по колено стаптывали по аптекам. Ну а уж о действительно редких противоядиях частному коллекционеру вроде меня полагалось если и знать, то чисто теоретически. Опять-таки по публикациям в зарубежных журналах. Которые, в свою очередь, ещё надо было достать… Вы же помните, как тогда относились к нашему брату собирателю?..

Благой кивнул.

– Мне, – продолжал змеевладелец, – памятник, я считаю, надо поставить уже за то, что я знал, в какой больнице что примерно есть. И помчался именно туда, куда следовало. А вы, журналисты, – «никакой помощи»…

Борис Дмитриевич машинально переставил диктофон поудобнее, чтобы от записи не ускользнула ни единая мелочь.

– Если вы назовёте больницу и врача, мы сможем…

– Назвать я могу, но что толку? Я-то у позорного столба уже отстоял… хотя и не за своё…

– Что же там случилось? – насторожился Благой. – Расскажите, пожалуйста.

Он и сам лёживал на больничной койке, и посещал заболевших друзей. Оттого подсознательно он был готов к тихому бытовому советскому ужасу: пациент умирает в приёмном покое, пока зевающий доктор, глядя в бумажку, расспрашивает, чем тот в детстве болел. Он испытал даже некоторое облегчение, когда выяснилось, что халатность врачей была в данном случае ни при чём.

– Они сделали всё, что было можно, но допустили ошибку, – вздохнул Михаил Матвеевич. – Очень даже понятную и объяснимую, если принять во внимание тогдашний опыт работы с подобными веществами. Видите ли, такие противоядия сами по себе очень сильные яды. Если ввести их человеку, чья кровь ничем не отравлена… или отравлена не тем ядом, с которым должен взаимодействовать данный конкретный антидот… разовьётся сильнейшее отравление, и пациент неизбежно погибнет. Вот это в нашем случае и произошло.

– То есть ему не то что-то вкололи? Я правильно понял? Но как так могло…

– А очень просто. Я уже говорил, сыворотка тогда водилась исключительно импортная. Вот и у них отыскалась американская, для тропического спецназа… не знаю уж, где и как они её раздобыли… На ампуле обозначено только – «от змей», и дальше номер. От каких змей? Этих номеров даже я тогда не знал, а они и подавно. Впрыснули всё-таки… чтобы не стоять сложа руки, вдруг поможет, без неё ведь он всё равно… Ну а у него после укола кровь так и вскипела… Не в переносном смысле, а в самом прямом! Пенилась и шипела, и не дай вам бог такое увидеть! Нужно было от американской копьеголовой змеи, она же ботропс, а ввели, я потом выяснил, от щитомордника… Как вспомню его крик, Господи… Пьяница вроде, а до чего крепкий мужик был, двужильный, русская кость… умирал жутко…