Текст книги "Право на поединок"

Венн разбудил его некоторое время спустя, уже в сумерках. Эврих кое-как разодрал прочно слипшиеся веки и увидел, что под скалой был натянут полог и теплился костерок. Обоняния мученика коснулся запах горячей похлёбки, и живот тотчас отозвался голодной судорогой. Волкодав сидел подле Эвриха на корточках, держа в руках кусок хлеба, ложку, луковицу и котелок. Он не стал насмехаться.

Под утро с моря поползли серые клочковатые тучи. Они накрывали берег, упирались в отвесную стену дальних хребтов и застревали на месте, медленно вращаясь, клубясь и помалу утекая за перевалы. Зябкий день разгорелся неохотно, словно стояла не цветущая весна, а глубокая осень. Тучи, напоминавшие грязновато-серые комья только что состриженной шерсти, цеплялись мокрыми космами за гребни предгорий. Всё кругом кутал тяжёлый плотный туман, серебристым бисером оседавший на волосах и одежде. Время от времени принимался моросить дождь.

Потемневшие скалы и молчаливые, нахохлившиеся деревья едва проглядывали в сплошном молоке. Проснувшийся Эврих высунул нос из-под одеяла, посмотрел кругом и испытал ни с чем не сравнимое облегчение. После вчерашних трудов у него жаловалось всё тело, даже между рёбрами почему-то болело, хотя валунов он не ворочал. Однако было очевидно, что сегодня выдастся отдых. Здравомыслящие люди в такую погоду смирно сидят там, где их застигло ненастье. Иначе недолго и заблудиться на первой же каменной осыпи. Или вовсе провалиться в тартарары, поскользнувшись на снежнике. Молодой аррант счастливо улыбнулся и вновь прикрыл было глаза – досматривать сны…

– Вылезай, – сказал ему Волкодав. Он появился с другой стороны полога, неся котелок с прозрачной водой из ручья. Повесил котелок на перекладину и стал оживлять костёр.

– Заблудимся! – простонал аррант. При мысли о том, что вчерашнее истязание будет продолжено, на глаза навернулись слёзы. Он забыл даже о гордости: – Ну не видно же ничего!…

Волкодав покачал головой.

– Не заблудимся. Мне показали дорогу. – И пояснил: – Виллы.

Мыш выглянул у него из-за пазухи, сладко зевнул и спрятался обратно в тепло. Эврих отчаянно позавидовал беззаботному зверьку, у которого всего-то и было в жизни важных дел: набить брюшко чем-нибудь вкусным, вволю поиграть, потом найти хороший уголок для сна… повстречать в лесу весёлую подружку-летунью… Иногда, когда бывало тяжко, Эвриху хотелось стать таким же созданием, не отягощённым особой разумностью, а стало быть, и печалями, которые несёт с собой разум. Эврих заскрипел зубами и выбрался наружу, в холод и сырость. Спорить с венном было бесполезно.

Весь этот день, как и предыдущий, они шли вперёд. Зато я умней, мрачно думал Эврих, разглядывая заплечный мешок на спине Волкодава. Я учёный. Моя книга уже хранится в Силионской библиотеке, её люди читают. Напишу и вторую, если… этот… этот… меня до смерти не загонит. Тоже… вообразил… только драке и выучился…

При этом молодой аррант вполне отчётливо сознавал, что погубил себя сам. А нечего было навязываться в путешествие, которое Волкодав собирался предпринять в одиночку. Нечего теперь сетовать на обстоятельства, взывающие не к познаниям мудреца, а к выучке воина и звериной выносливости, позволяющей шагать сутки за сутками. Каковые способности и были в полной мере присущи тупому неразвитому варвару. И скорее неприличны ему, без сомнения лучшему выпускнику Силиона…

Ещё Эврих знал: если на них вдруг кто нападёт, сам он это поймёт разве только когда Волкодав схватит меч и примется защищаться. А его, умного, пожалуй ещё и отшвырнёт себе за спину. Чтобы не путался под ногами и не погиб от первого же удара…

Держать ухо востро полагалось, конечно, обоим. Но Эврих скоро до того отупел от усталости, что предоставил делать это одному Волкодаву. Самому ему было уже ни до чего. Он знал только, что надо было ИДТИ. По возможности не отставая от варвара. Остальное могло пропадать пропадом.

О Боги Небесной Горы!…

Грубый венн просто шёл себе и шёл. Молча. И не жравши с позавчерашнего дня.

Между тем, в довершение всех несчастий, тропу, изредка возникавшую под ногами, основательно размочил медленный дождик: коварные камни так и норовили вывернуться из-под ноги. Эврих скользил и раз за разом валился на колени, пачкая штаны и нарядные кожаные сапоги. Потом с большой неохотой вставал, пользуясь благовидным предлогом перевести дух. Сегодня ему было даже не высмотреть вдалеке подходящего гребня, чтобы на нём свалиться и умереть. Стоило загадать приметную скалу, как она либо скрывалась за полотнищами тумана, либо, наоборот, откуда-то возникала другая похожая на неё – поди разбери!…

К середине дня, когда они остановились у небольшого ручья, глухое раздражение Эвриха переросло в кровожадную ненависть. Теперь он знал совершенно точно, что венн издевался, намеренно унижая его. Иначе зачем было бы устраивать подобную спешку? Гнались, что ли, за ними?… Или они опаздывали куда?…

Злоба помогла подстегнуть не только тело. Одолевая несколько последних подъёмов и спусков, Эврих заставлял измотанный разум трудиться, подбирая и складывая достойные слова. Правда, как только удалось сесть и вытянуть ноги, слова эти как-то сами собой поблёкли и потускнели, сменившись замогильной тоской: совсем скоро придётся ведь снова вставать…

Волкодав зачерпнул котелком воды из ручья, приволок откуда-то длинную корягу и стал потрошить её топориком, стёсывая влажную древесину и обнажая сухую. Эврих безразлично следил за его действиями. Потом до него постепенно дошло, что, раз появились дрова, значит, самые высокие безлесные перевалы остались-таки за спиной. Однако сил обрадоваться этому уже не было.

Венн снял с огня закипевший котелок, вытащил хлеб, густо намазал ломоть топлёным салом из глиняного горшочка, покрошил сверху пол-луковицы и протянул всё это Эвриху. Лицо у арранта было серое, осунувшееся, но зелёные глаза горели непокорством и злобой. Если бы венн не занялся привалом, учёный просто свалился бы и уснул прямо под моросящим дождём. Чувствовалось, что он придушить был готов своего спутника и ещё пуще – себя самого за то, что раскис. Он взял хлеб и стал его есть, запивая горячей водой прямо из котелка. Сперва – с отвращением, потом – с видимым удовольствием. Злоба в глазах постепенно таяла.

– Куда гонишь?… – хрипло спросил он наконец, облизывая губы и подбирая с ладони последнюю крошку.

Волкодав пожал плечами.

– Если сегодня дойдём до реки, завтра уже Нарлак. Люди… деревня…

Эврих мрачно спросил:

– Тебя там что, невеста ждёт?… Несёшься… как нетерпеливый жених…

Венн провёл ладонью по волосам и жёсткой щетинистой бороде, потом стряхнул с руки воду. Объяснять не хотелось, и он промолчал.

У реки было красивое имя: Ренна. Она текла с северо-востока, вбирая сотни горных ручьёв, питаемых вечными ледниками. В своих верховьях она резво прыгала со скалы на скалу, но на равнине, как и у многих горных рек, жизнь у неё не задалась. Вырываясь в широкую долину, отделявшую Засечный кряж от холмов северного Нарлака, Ренна быстро теряла и дикую красоту, и разбег, растекаясь десятками мелководных проток. Порою эти протоки совсем скрывались в рыжих напластованиях гальки, медленно сочась сквозь них к уже недалёкому морю. Оба края долины густо заросли ракитой и тростником, в неторопливой воде омутков плавали лягушки, перебирались с берега на берег ужи. Однако посередине долины, на ржавых галечных россыпях, не было заметно ни единого кустика. И знающий человек понимал с первого взгляда, что обычно сонная Ренна временами бывала страшна.

Несколько раз за лето случалось так, что с Закатного моря налетал крутящийся смерч. Люди знали, что это пытался обрести плоть древний Змей, пособник Тёмных Богов. Насосавшись морской солёной воды, он яростно мчался в горы, но неизменно распарывал брюхо об острые пики, падал вниз и вдребезги расшибался о скалы. Тогда с небес хлестало так, будто прорвалась сама Твердь, а кроткая Ренна стряхивала спячку и превращалась в бешеный поток. Этот поток ворочал каменные глыбы, играючи уносил выдранные деревья и с рёвом хлестал желтоватыми клубящимися волнами. В такие дни с высоких приморских скал была отчётливо заметна мутная речная струя, вдававшаяся в море не менее чем на полверсты.

А потом иссякала вода, принесённая в брюхе жадного Змея, и Ренна вновь успокаивалась, затихала. Снова цвела по берегам мать-и-мачеха, кричали лягушки, клонились над омутами ивы, выросшие на безопасной высоте вдоль обрывов…

В этот вечер Ренна текла спокойно. Её можно было перейти даже не замочив ног – стоило лишь немного попетлять по галечным косам. Продравшись следом за Волкодавом сквозь заросли ракиты, Эврих перепрыгнул узенькую протоку, и хруст гальки под сапогами показался ему победными трубами. Он выдюжил. Выстоял. Продержался. На том берегу отдых.

Он даже сказал себе, что можно было бы идти ещё и ещё. Где наша ни пропадала. Не так уж и страшна оказалась гонка, которую неизвестно зачем устроил ему Волкодав! Будет зато, о чём с гордостью вспомнить…

С этой мыслью Эврих закрыл глаза и свалился на мелкие камушки, потеряв сознание. Вот что получается, когда долго держишь себя в кулаке, а потом ослабишь мёртвую хватку.

Он почти сразу очнулся. И, не открывая глаз, ощутил, что его покачивает, как в колыбели. Было ощущение движения, только ногами перебирать почему-то не приходилось. То есть его ноги попросту свисали, не касаясь земли. Эврих поднял ресницы. Прямо у его лица было человеческое плечо, обтянутое влажной кожаной курткой. На плече, перехваченном матерчатой лямкой заплечного мешка, сидел недовольно нахохлившийся Мыш. Глаза зверька светились в густеющих сумерках, как два серебряных уголька. Выше виднелась знакомая русоволосая голова, потемневшая от дождя. Ещё выше плыло мокрое серое небо, где-то внизу размеренно поскрипывала и чавкала галька. Аррант пошевелился и понял, что Волкодав нёс его на руках. Его разобрала обида, он решил высвободиться:

– Пусти!…

К его изумлению, венн улыбнулся. Улыбка получилась виноватая. Он сказал:

– Ладно… Завтра спи хоть до вечера…

Эврих раздумал вырываться и оскорблённо затих. Потом оценил ширину русла, вспомнил о дождике, упорно моросившем весь день, и слегка испугался. А ну сейчас с верховий ка-ак… Он скосил глаза, оценил уровень воды в очередном омуте и убедился, что им ничто не грозило.

Действительно, Волкодав выбрался на другой берег безо всяких приключений. И там, поднявшись немного наверх, остановился на небольшой уютной полянке, взятой в кольцо пушистыми плакучими ивами. Посередине виднелась песчаная проплешина. Как раз для костра.

Здесь Волкодав поставил Эвриха на ноги, тот сделал шаг и с отвращением убедился, что ноги дрожали. Венн сгрузил наземь оба мешка, вытащил из чехла топор и посоветовал:

– Съешь пряник.

– Что?…

– Пряник, – повторил Волкодав. – Сладкий. Полегчает.

И скрылся между деревьями: отправился разыскивать хворост. Мыш, ссаженный на мешок, повертел носом туда и сюда, потом развернул чёрные крылья и умчался следом за венном. Эврих решил последовать совету варвара, вытащил медовый пряник, испечённый Ниилит им в дорогу, и принялся жевать его всухомятку. Хотелось сесть (а лучше – лечь), и по возможности никогда больше не вставать. Эврих пересилил себя – не в первый раз за минувшие два дня и, видят Боги Небесной Горы, не в последний. Волкодав не возвращался, и аррант решил натянуть полог. Распорки венн держал притороченными к своему мешку, колышки и полотнище – внутри. Эврих полез за ними, стал распутывать завязки, сдвинул мешок – и еле сдержал злые слёзы зависти и унижения. Всё это время проклятый венн тащил груз в два раза больше, чем он сам.

Когда Волкодав вернулся с охапкой мокрого хвороста, Эврих ждал его с полным котелком воды, в которой уже плавала заправка для похлёбки, кусок вяленого мяса и последние капустные листья, а под сенью деревьев красовался натянутый полог и лежали разостланные постели. Ноги, кстати, у Эвриха уже не дрожали.

Волкодав развёл костёр. Потом посмотрел на быстро темневшее небо и стал, как вчера и позавчера, замыкать маленький лагерь охранительным кругом. Но если раньше он делал это просто ножом, то сегодня… Сегодня он начертил сразу три круга, один внутри другого. Первый и самый большой он провёл лезвием топорика. Второй – горящей головнёй из костра. И, наконец, третий – остриём Солнечного Пламени, вытащенного из ножен.

Эврих следил за его действиями, уплетая похлёбку. Похлёбка была густой, горячей и вкусной, от неё по всему телу разбегалось тепло и начинало приятно клонить в сон. Молодой аррант довольно смутно представлял себе веннскую веру, и отчасти в этом виноват был сам Волкодав. Заставить его что-то рассказывать не всякий раз удавалось даже Тилорну…

Воспоминание о Тилорне смутно обеспокоило Эвриха, и он, насторожившись, попытался сосредоточиться на этой мысли. Разрази меня Вседержитель, ведь Тилорн что-то такое упоминал. Третья ночь. Ну да, третья. После которой венны вроде бы заплетают волосы и перестают опасаться отмщения насильственно исторгнутых душ…

Волкодав кончил своё дело и сел возле огня. Мыш соскочил с его плеча и устроился на колене, разворачивая промокшие крылья. Венн задумчиво погладил зверька, пощекотал пальцем чёрное брюшко. Мыш оглянулся на него, почти по-собачьи улыбаясь клыкастой маленькой пастью, выгнулся, прижимаясь спинкой к ладони, зажмурил ярко светившиеся глаза. Волкодав улыбнулся, глядя на него сверху вниз.

И тут Эврих вспомнил. Вспомнил, что рассказывал ему Тилорн. Про эту самую третью ночь. Третью, если считать от пожара Людоедова замка. Когда все они чуть не погибли, настигнутые мстительными душами убитых оружием венна и сгоревших в огне, разведённом его рукой…

– Волкодав!… – севшим голосом выговорил учёный аррант. Тот молча поднял голову и вопросительно посмотрел на него. Эврих сглотнул и начал сбивчиво говорить: – Ты… те шестеро… они что, сегодня должны?…

Венн передёрнул плечами:

– Может, и не должны. – Эврих продолжал смотреть на него, и он, криво усмехнувшись, кивнул ему на остывающий котелок, который аррант заботливо обнимал, держа на коленях: – Ты ешь… пока льдом не покрылось…

Эврих вздрогнул и сунул в рот ложку. Казалось бы, уж какая тут пища, когда пошли разговоры о мертвецах, но ничего подобного. Голодный желудок требовал насыщения.

– Так ты, значит… потому так и спешил?… – спросил он, поочерёдно откусывая от хлеба и ободранной луковицы.

Волкодав снова кивнул.

– Если я правильно понял, – сказал он арранту, – где-то здесь есть тропка, по которой к реке ходят из деревни. Завтра к полудню…

Он не договорил. Договаривать не хотелось. Как бы парень не натворил глупостей, если прямо сказать ему, что, вполне возможно, разыскивать нарлакскую деревню придётся уже в одиночку.

Он крепко верил в могущество тройного круга, очерченного именем Солнца, Молнии и Огня. Топор был для веннов священным оружием Бога Грозы. Про горящую ветку и вовсе не стоило ничего объяснять. А меч Волкодава звался Солнечный Пламень. Неужели не оборонят?…

А вот и не оборонят. Злодея, сотворившего грех. Вольный или невольный…

– Ты себя на всякий случай отдельно ещё огради, – сказал он Эвриху. – Мало ли…

– Не буду!… – окрысился аррант. – Я с тобой!…

– Ну и зря, – спокойно сказал Волкодав. – Глупо.

Эврих подумал, и ему стало стыдно. Теперь он наконец-то понимал всё до конца. Вот, значит, зачем венн так гнал его и себя. Он, Эврих, если вдруг что, должен был оказаться уже в Нарлаке. Поближе к людям. К городу Кондару, откуда через море отправляются корабли…

Ломая себя, он вытащил из костра головню и вычертил круг. Раскалённые угли, покрывавшие жаркий конец головни, недовольно шипели, соприкасаясь с мокрой травой. Эврих замкнул круг и только потом сообразил, что отгородил себя от разостланной постели и вдобавок едва ли теперь сумеет как следует вытянуть ноги. Не сможет даже поправить костёр, подкинуть в него хвороста… Он усмехнулся и бросил головню обратно в огонь. Тилорн, покалеченный и незрячий, и тот схватился тогда за ореховое копьецо. С чего это венн решил, будто он, Эврих, останется спокойно сидеть в своём кругу, если… Ой, да не храбрился бы ты, прозвучал глубоко в сознании словно бы чужой, насмешливый голос. Ещё не всеми страхами пуганный. Не хвались наперёд…

Эврих заставил себя досуха выскрести котелок и поставил его наземь.

– Ну и что теперь?… – спросил он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал волнения.

– Ничего, – сказал Волкодав.

Эврих сжал кулаки:

– Во имя репьёв, прицепившихся к подолу Прекраснейшей!… Если доживём до утра, венн, я сам тебе голову оторву!…

Волкодав сидел лицом к реке, полагая, что души сражённых насильников явятся со стороны Засечного кряжа. Там он оставил валяться их неприбранные тела; птицы и звери, должно быть, уже вволю потрудились над падалью. К тому же нечисть и зло, как известно, всего чаще приходят именно с севера…

Он подумал о том, что, может, в эту ночь произойдёт то, что должно было произойти, и шесть возмущённых душ выдернут из тела его собственную, чтобы увлечь её… куда? Наёмники принадлежали к разным народам. У каждого имелись свои Небеса и своя Преисподняя. Веннский Исподний Мир был негостеприимен. Злодеев ждала лютая тьма и такой же лютый мороз. Волкодав вздохнул и подумал о том, как, наверное, опечалятся Серые Псы, ждущие его на зелёных полянах Острова Жизни. То есть многие из них, должно быть, уже возвратились в этот мир, потому что он за них отомстил. Но мать и отец… почему-то ему упорно казалось: они оставались ещё там, наблюдая деяния сына, и смотрели на него сквозь семь прозрачных небес, и чаяли встречи…

И в это время раздался голос, прозвучавший совсем не с той стороны, откуда он ждал:

– Я смотрю, ты уже и не рад мне, малыш?

Волкодав мгновенно обернулся, но рука, непроизвольно дёрнувшаяся к мечу, остановилась на полпути. За чертой внешнего круга стояла невысокая седовласая женщина, облачённая в серые шерстяные шаровары и синюю стёганую безрукавку. Она стояла подбоченившись и с насмешливой укоризной посматривала на Волкодава, склонив голову к худенькому плечу.

Эврих, начавший понемногу клевать носом возле костра, испуганно вскинул голову: его спутник вскочил и стремительно шагнул прочь, туда, где на границе света и тьмы колебались и плавали плотные клочья тумана.

– Государыня!… – хрипло проговорил Волкодав. – Мать Кендарат!…

Судя по всему, он собирался по собственной воле миновать все три круга и беззащитным выйти наружу, где… где его… Голоса Волкодавовой собеседницы Эврих не слышал, только заметил, что один из обрывков тумана оставался на месте и вроде бы приобретал некое сходство с человеческой фигурой. У молодого арранта зашевелились волосы. Он понял: кто-то заманивает венна в ловушку.

– Стой!… – завопил он, вскакивая на ноги и без размышлений вылетая за ограждающую черту, которой сам только что себя окружил. – Стой, варвар!…

Он догнал Волкодава и схватил его за руку, отлично понимая, что удержать не сумеет. Он успел даже подумать, а что будет с ним самим, когда его спутник перешагнёт все три черты и хрупкая граница окажется нарушена… Он, Эврих, убитых Волкодавом насильников даже и пальцем не трогал… Так неужели его… его тоже…

Как бы то ни было, бросать венна одного он не собирался.

– Не выходи из круга, малыш, – сказала Кан-Кендарат. – Незачем!

И она подняла руку, обращая к нему развёрнутую ладонь. Удивительной силы было исполнено это движение. Эврих по-прежнему не слышал голоса и толком не понимал, с кем разговаривал Волкодав. Он осязал только присутствие. Сперва оно ошеломило и испугало его своей мощью. Потом он понял, что присутствие было благим. Но всё равно пугающим…

Волкодав остановился. Выдернул у Эвриха руку. И опустился перед женщиной на колени.

– Я не от тебя загораживался, Мать Кендарат, – проговорил он глухо. – Я только… не думал, что ты… уже завершила свой земной путь…

Он успел понять: его седовласая наставница была здесь не во плоти.

– А я и не завершила, – усмехнулась она. – Но если все мои ученики начнут поступать как ты, я вправду стану молиться об окончании странствий!

Волкодав промолчал.

– Ты опять ждёшь, чтобы за тобой пришли души тех, кого ты убил, – продолжала жрица Богини Кан. – Видишь, ты даже меня принял за мстительный дух! Не бойся, они не придут… – Волкодав поднял голову, и она пояснила: – Им было позволено обрести то посмертие, которого они заслужили. А ты…

– Они совершили зло, – сказал Волкодав.

– Верно, – ответила Мать Кендарат. – Совершили. А ты, значит, полагаешь, будто сделал добро? Ты убил их. Ты прекратил шесть жизней. Зачем?

Волкодав упрямо повторил:

– Они совершили зло.

– И ты, – кивнула жрица, – поступил с ними так, как тебе было проще всего. Ты не стал возиться. Ты их просто убил.

– Я сожалею об одном, – сказал Волкодав. – Я не расспросил четвёртого по счёту, где он насмотрелся кан-киро. И какой такой наставник воинов объявился за морем, в Тин-Вилене…

Эвриху показалось, будто прядь тумана, чем-то напоминавшая человеческую фигуру, еле заметно вздрогнула. Волкодав увидел, как тень пробежала по лицу Матери Кендарат. Наверное, она уже прослышала о несчастье и знает, что божественное Искусство попало в скверные руки. Но жрица сказала совсем другое:

– Ты жалеешь не о том, что убил, а о том, что не заставил несчастного юношу говорить? Ты в самом деле мог бы истязать человека?…

От пронизывающего взора карих глаз Кан-Кендарат деваться было некуда, и Волкодав нехотя проговорил:

– Мог бы. Смотря за что, госпожа.

Ладонь жрицы снова вскинулась в гневном отвращающем жесте… Так, что молодого арранта обдало огненным жаром. Позже он расспросит Волкодава и не усомнится, что его незримая собеседница подобно Тилорну умела за десять шагов мановением руки сбросить с лавки полено.

– Не говори мне этого, не то я совсем от тебя откажусь! – воскликнула Мать Кендарат. – Ты собираешься завтра остановиться в нарлакской деревне? А ты не боишься, что встретишь у околицы почтенную женщину, и она спросит тебя: не видал ли ты там, на тропах Засечного кряжа, моих молодых сыновей? Они, мол, служили в наёмниках, а ныне по весне обещали вернуться?…

– У каждого душегуба есть мать, – тяжело проговорил Волкодав. – Из-за этого его не наказывать?…

– А кого ты наказал? – удивилась бесплотная гостья. – Ты просто подтвердил, что сражаешься лучше многих. И всё!

– Значит, – спросил Волкодав, – я должен был их отпустить?

Жрица покачала головой – медленно, укоризненно и печально.

– Ты ничего так и не понял, малыш, – сказала она. – Я просто к тому, что, если уж ты полез в это дело, надо было идти до конца. Если ты решил вмешаться в их жизнь, эти люди должны были понять, какое злодеяние они совершили. Ты можешь придумать худшее наказание?… И я не могу. Но на это тебе пришлось бы потратить часть своей собственной жизни. Быть может, даже и всю. А ты не захотел. Ты предпочёл их убить. Тебе так было проще.

Волкодав стоял на коленях, опустив голову. Она права. Эти шестеро, когда я их убивал одного за другим, вряд ли раскаивались в содеянном. Если я и заставил их о чём пожалеть, так разве о том, что оказались слабее и уступили вшестером одному. И ни о чём более… И всё же что-то в нём сопротивлялось, отказываясь признать правоту маленькой жрицы. Она достигла духовных высот, о которых я недостоин даже мечтать. У нас, поймав насильника, выпускают мерзкому негодяю кишки, и я считаю, что это правильно и хорошо. А для неё паскудный мучитель женщин, которого я убил, – несчастный юноша, вызывающий жалость. По мне, такому человеку жить незачем. Не заслужил. А она готова остатком жизни пожертвовать, чтобы обратить ублюдка на благой путь…

Мыш крутился в воздухе над головой друга и тревожно кричал.

– Так ты, значит, взялся решать, кто достоин жить, а кто не достоин? – спросила Мать Кендарат.

– Я не знаю, – глядя в землю, проговорил Волкодав. – Я знаю только, что они совершили зло. Теперь больше не совершат.

– Но и добра тоже! – прозвучало в ответ. – Среди них были способные одуматься!

– А её ты видела? – подняв глаза, упрямо спросил Волкодав. – Ту девочку?

Но там, где только что стояла седая смуглая женщина, было пусто. Только чуть заметно подрагивали под ударами мелких дождевых капель стебельки мокрой травы…

 
Не строй у дороги себе избы:
Любовь из дома уйдёт.
И сам не минуешь горькой судьбы,
Шагая за поворот.
 

 
Идёшь ли ты сам, силком ли ведут -
Дороге разницы нет!
И тысячи ног сейчас же затрут
В пыли оставшийся след.
 

 
Дорога тебя научит беречь
Пожатье дружеских рук:
На каждую из подаренных встреч
Придётся сотня разлук.
 

 
Научит ценить лесного костра
Убогий ночной приют…
Она не бывает к людям добра,
Как в песнях про то поют.
 

 
Белёсая пыль покрыла висок,
Метель за спиной кружит.
А горизонт всё так же далёк,
Далёк и недостижим.
 

 
И сердце порой сжимает тоска
Под тихий голос певца…
Вот так и поймёшь, что жизнь коротка,
Но нет дороге конца.
 

 
Следы прошедших по ней вчера
Она окутала тьмой…
Она лишь тогда бывает добра,
Когда ведёт нас домой.