Текст книги "Наондель"

Взгляд ее стал пристальнее, она нахмурилась, вопросительно глядя на меня.

– Я не всегда была рабыней. Ты готова принять мою помощь?

Плюнув в ладонь, я протянула руку. Схватка заставила ее зажмуриться и закричать от боли. Я ждала, стоя с протянутой рукой. Когда схватка закончилась, она продолжала держать глаза закрытыми. Потом неожиданно высвободила руку из-под одеяла, лизнула ее и протянула мне. Я сжала ее в своей.

– Хорошо. Для начала тебе надо сесть.

Она попыталась протестовать, но на это у нее не оставалось сил. Когда я подняла ее, в комнату вошла Эстеги с кувшином горячей воды и несколькими кубками. Жестом я показала ей, чтобы она поставила их на стол и поддержала жену господина, пока я быстро смешала в одном из кубков большую дозу бао и немного тысячекорня, залив это водой.

– А сейчас тебе надо походить, – сказала я, подошла и встала с другой стороны от жены господина. – Обопрись об меня и Эстеги. Когда мой напиток настоится, ты выпьешь его, и он тебе поможет.

– Яд, – прошептала она.

Я фыркнула.

– Зачем бы мне травить тебя? Но я могу сперва отпить, если хочешь.

Потом я много размышляла над тем, что она сказала. Может быть, это был не вопрос, а пожелание?

Когда я подняла жену господина на ноги и успокоила ее дыхание своим отваром, роды пошли быстрее. День клонился к вечеру, когда я смогла приложить к ее груди прекрасного здорового мальчика. Она смотрела на него долго-долго. Потом отвернулась.

– Позовите кормилицу, – вот и все, что она сказала.

Никогда ранее я не видела такой холодности у новоиспеченной матери. Поскольку я не пошевелилась, она повернулась ко мне. Ее лицо было искажено гримасой боли. И в самые тяжелые моменты родов я не видела таких страданий.

– Немедленно! – велела она.

Эстеги поспешила прочь, не дожидаясь моего приказа. Жена тряслась всем телом, от гнева или усталости, не знаю точно. Она взяла ручку сына и поцеловала его тоненькие веки. И прошептала что-то ему на ухо. Потом она посмотрела на меня. Глаза ее показались мне огромными.

– Искан даст ему имя. Пожалуйста, забери его от меня! Не мучай меня больше!

Только тут я поняла, что никогда не видела ее с детьми. Хотя это ее третий сын. Ее лицо не походило на лицо женщины, выбравшей такой жребий: такую жизнь, такое отсутствие любви.

Наклонившись, я взяла младенца. Он был крупный и тяжелый. Лежал он спокойно, но причмокивал губами. Он проголодался. Я вышла с ним в переднюю, где все женщины немедленно разразились радостными возгласами, прослезились и принялись молиться с удвоенным усердием. Изани решительно взяла его у меня из рук и подняла, гордая, словно сама только что исторгла его из своего лона. Мальчик захныкал, расшитые дорогими камнями рукава старой женщины царапали его нежную кожу. Эстеги скоро вернулась с кормилицей, и мать моего господина нехотя отдала внука ее заботам. Я подозвала Эстеги.

– Принеси чего-нибудь поддержать силы Кабиры. Супа, например. И чая из шалфея, чтобы не пошло молоко. Давай ей больше пить. Но главное – позаботься о том, чтобы она могла побыть в покое. Так долго, как захочет. Поняла?

Эстеги кивнула. Я понимала, что возлагаю на плечи такой юной девушки большую ношу, но мне казалось, что она справится. Да и не было никого другого, к кому я могла бы обратиться.

Протолкнувшись через толпу чирикающих женщин, я поспешила в свою комнату, рухнула на постель и проспала целые сутки. Я рада, что моего господина нет сейчас здесь, так что я могу отдохнуть и привести в порядок свои мысли.

Каждый день я принимаю свою дозу Языка Богини. Не желаю понести от мужчины, который не позволит мне оставить себе детей, мою плоть и кровь.

* * *

Здесь у меня нет совсем никаких занятий. Мой господин пользуется моими услугами каждый день, но в промежутках остается еще так много времени. Это время просто утекает в никуда. Я хожу от окна к окну в своей маленькой комнатке и выглядываю наружу. Беру в руки предметы, кладу на место. Никогда раньше я не проводила время в безделье. Мы всегда куда-то двигались. В горы на охоту. Через пустыню на встречу с другим кланом. На юг, чтобы собрать ценные растения вокруг озера Будиен, расположенного в центре пустыни Мейрем, которое клан кочевников может обойти кругом за семь дней. У его западного берега растет Сануэль – древнее дерево, чьи корни уходят в самое сердце Земли. Часто мы отправлялись к святым местам, таким как дерево Сануэль, гора Омоне или бездонное озеро Семаи. Мы шли туда, чтобы мать могла осуществить свои жертвоприношения. Пройдя обряд посвящения, я тоже стала приносить жертвы. Иногда я прикасаюсь к своим шрамам, чтобы напомнить себе об этом. Я посвященная. Я прикасалась к силе Сануэля и отдавала дереву свою кровь.

Кочуя с места на место, мы все время делали что-то руками. Разводили огонь. Чинили одежду или орудия. Когда мать учила меня и моих сестер, мы всегда что-то мастерили руками, слушая ее. Прежняя Гараи прекрасно умела резать по дереву. Когда в руках у меня нож и хороший кусок дерева, я могла вырезать все что угодно: ложку, миску, флейту, пуговицу. Или игрушку для своей самой младшей сестренки, когда она была совсем маленькая.

Она и сейчас еще не большая. Если она жива. Я пытаюсь представить себе, куда ее продали.

Новая Гараи об этом не думает. Все реже она выпускает наружу вопросы и воспоминания прежней Гараи – обычно, когда я сижу и пишу. А писать мне особо не о чем. Новая Гараи не имеет ничего. Все, что она делает, – ждет. Ждет, пока ее заметит господин. Ее руки, как растревоженные птицы, летающие туда-сюда по комнате, без цели и занятия. Она примеряет разные куртки, чтобы понять, какая ей лучше к лицу. Она расчесывает свои волосы. Прислушивается к звукам дворца. Со сменой времен года наблюдает за растительностью у себя под окном. Дождь стучит по-другому по крыше, чем по скале. Иногда у нее возникает мысль выбежать на дождь, почувствовать его своей кожей, ощутить, как ветер развевает ее волосы, словно он может поднять ее и унести прочь. Впрочем, об этом думает не новая Гараи. Это мысли старой, а новая отталкивает ее, отворачиваясь от бури за окном к размалеванным ширмам с картинкам гор и моря.

Новая Гараи предает все то, что было для меня так важно и свято. Она лишена ценности и смысла. Она услаждает своего господина, она склоняет голову, избегает смотреть в глаза стражам. Я ненавижу ее.

Но она умеет одно. Умеет сделать так, чтобы я жила дальше.

* * *

Для того чтобы хоть как-то убить время, я стала собирать растения. Собираю в саду лекарственные растения и засушиваю их на будущее, но начала также делать коллекцию. Я спрашиваю у Кабиры, как называются те или иные растения, и записываю это своим самым красивым почерком. Он значительно улучшился с тех пор, как я стала вести свои тайные записки. Это развлекает меня и дает мне занятие. Я срисовываю растения, а затем засушиваю их. Несколько листков я показала господину, и он снисходительно улыбнулся. Но несколько дней спустя Эстеги, тощая служанка, внесла в мою комнату подарки. Она с трепетом положила их мне на кровать. Это были листы бумаги превосходного качества, чернила трех цветов, несколько перьев, кисточки и краски.

– Это от моего господина? – спросила я. Впрочем, от кого же еще?

Эстеги кивнула.

– Ты умеешь рисовать красками?

– Я учусь. В основном рисую цветы и растения, – ответила я, трогая руками бумагу.

Она попятилась, выходя из комнаты, но потом остановилась в дверях, словно желая что-то сказать.

– Что такое?

– А можно мне… можно мне потом взять на время некоторые картинки?

– Для чего? – спросила я, нахмурившись.

– Для вышивки, – смущенно прошептала она. – Мечтаю научиться вышивать красивые цветы, но это очень трудно. Картинка мне бы очень помогла.

Я положила бумагу.

– Тогда тебе придется делать это здесь, в моей комнате. Я не хочу, чтобы ты уносила отсюда мои картинки.

Эстеги закивала, с удивлением и благодарностью, и закрыла за собой дверь.

Теперь я не так много пишу. Вместо этого я собираю, сушу и зарисовываю. Эстеги сидит в уголке, положив перед собой готовый рисунок, и вышивает шелковыми нитками по тонкой ткани. Думаю, она делает это для жены господина. Иногда к нам заходит Кабира и смотрит на нас своим холодным, высокомерным взглядом. После родов она стала навещать меня. Новая Гараи всякий раз низко кланяется, когда она приходит, предлагает ей лучшую подушку, посылает Эстеги принести зеленый чай со льдом. Кабира обычно отмахивается от наших забот и садится на подушку. Часто проходит немало времени, прежде чем она что-либо произносит. Я возвращаюсь к рисованию, а Эстеги снова берется за иголку и нитку. Из сада доносится пение птиц, со стороны дворца доносятся шаги и голоса людей. Я никогда первой не обращаюсь к жене господина. Новая Гараи знает свое место.

Через некоторое время она разжимает губы. Спрашивает что-нибудь про мою работу или что-то рассказывает о том растении, над которым я работаю. Тогда я могу ее о чем-нибудь спросить. Название растения или как оно применяется. Но многие растения она не знает. Тогда она резко поворачивается к Эстеги и спрашивает, скоро ли будут готовы вышивки.

Вчера, когда мы сидели и работали, она снова появилась в моей комнате – и пришла не с пустыми руками.

– Неприлично, когда наложница такая необразованная, – сказала она, положив на стол несколько свитков.

Эстеги поспешила зажечь лампу и подложить подушку, сделать Кабире удобно. Та позволила служанке повозиться, а потом села и устремила на меня этот свой оценивающий взгляд.

– Ты должна изучить великих поэтов. И историю Ареко. Визирь ожидает, что в его хозяйстве будет только самое лучшее.

Я подумала о том, что мой господин ценит во мне совсем другие умения, что ему гораздо больше нравится слушать собственный голос, нежели мой. Но я промолчала, как научила меня новая Гараи.

– Ты можешь продолжать рисовать, пока слушаешь, – милостиво разрешила мне госпожа и стала читать.

У нее приятный голос. А я люблю поэзию. Таких стихов я никогда раньше не слышала. От истории мне становится скучно, в ней описываются неважные вещи: правители и властители, войны и походы, захваченные и потерянные территории. Ничего о том, что единственное имеет смысл, – о самой стране. Ее силе. Жизни людей в согласии с этой силой.

Однако я запомнила то, что она читала, и, когда она закончила, я отложила кисточку и процитировала Кабире и Эстеги важнейшие места из исторических свитков и строфы из стихотворений. Это произвело на них сильное впечатление, даже госпожа не сумела этого скрыть. Но для меня в этом не было ничего особенного. Так учила наша мать нас, своих дочерей: рассказывая что-то из сокровищницы своей памяти, а потом требуя от нас пересказать ей то, что мы услышали. Не обязательно слово в слово, но чтобы все было верно по сути. Про себя я отметила, что во многом утратила этот навык. Память у меня уже не такая ясная, не настолько готова впитывать новые знания. Я решила, что надо улучшить эти мои умения. Не ради кого-то другого – ради самой себя.

* * *

Так проходят наши дни и вечера. Обычно нам прислуживает Эстеги. Она тихая и быстрая и обладает способностью предугадывать желания Кабиры. Солнце движется по полу, показывая нам, как проходит день. Наступает тьма, Эстеги зажигает наши лампы. Музыкантов, играющих на цинне, отсылают. Начинают петь ночные птицы – поначалу робко, но потом все громче и увереннее. Я говорю мало. Кабира что-то рассказывает. О вещах, в которых нет смысла. Искусство, поэзия. И еще какие-то люди, которых она называет древними философами. Я слушаю и силюсь понять, но у меня не получается. Как могут слова описывать реальность? Все, что я закрепляю на листе, вянет и умирает. Даже если я напишу стихотворение о ящерице в пустыне – как поймать в нем суть ящерицы? И что может сказать стихотворение о солнце или о прохладе ночи?

Ничего.

Но Кабира говорит, а я слушаю. Солнце скользит вперед, наступает ночь, за ней снова приходит день, и единственное наше занятие – ждать.

* * *

В последнее время мой господин много бывал в разъездах. Он приглядывает за строительством дворца в Охаддине, ездит по провинциям, закупая дерево, камни, мрамор. Он словно одержим этим строительством, чего я никак не могу понять. Иногда, возвращаясь из Охаддина, он совсем другой. В нем таится тьма – та, за которой скрывается глубинная сила. В такие ночи он смотрит на меня по-иному. Его взгляд проникает вглубь, нащупывает то, чем я не хочу делиться с ним. Кажется, он видит прежнюю Гараи, но она не пугает его. Он видит и новую Гараи, и ту, которая еще будет. Когда я выхожу от него, я чувствую себя прозрачной, словно с меня сняли кожу. Мне хочется спрятаться, но от этого взгляда никуда не деться. В такие минуты мне хочется, чтобы я могла вернуть прежнюю Гараи. Она была сильная и ничего не боялась. В ее жилах пульсировала сила самой земли, она разговаривала с деревом Сануэль, ее ноги знали каждый камень в пустыне Мейрем, ее руки умели создавать новые формы. Ее шрамы свидетельствовали о том, что…

Мои шрамы. Они побледнели. Я попыталась пересчитать их и далеко не все смогла найти.

* * *

Прошло немало времени. Годы. Я ничего не писала, потому что писать было не о чем.

Скоро дворец в Охаддине будет готов. Строительство продолжалось восемь лет.

Сегодня мой господин позвал меня. Потом он встал у окна, наблюдая, как первые телеги с поклажей отправляются из Ареко в сторону Охаддина. Он потянулся. Тело у него по-прежнему гибкое и крепкое, как когда я увидела его в первый раз, хотя с тех пор прошло несколько лет. Он почти совсем не постарел. Обо мне такого сказать нельзя. Я не могу двигаться столько, сколько захочу, ем слишком много сладких пирожных, охлажденных фруктов в меду и жареную вею, обсыпанную сахаром. Живот у меня обвис, щеки округлились.

Мой господин в восторге потер ладони.

– Наконец-то! Как я трудился ради этого дня! В конце лунного месяца я перевезу туда правителя и его двор. Как раз перед новолунием. И тогда он будет там, где мне нужно. А его упрямые сыновья останутся в Ареко, сами не понимая, что оказывают мне тем самым услугу.

– Каким образом, мой господин?

Я знала, что ему хочется моих вопросов.

– Когда они не рядом с отцом, то не могут и повлиять на него. А когда он их не видит, мне куда легче их услать. Поручить им дела, кажущиеся важными, но которые просто уберут их с моего пути. И тогда я смогу крутить правителем как захочу. Каждое решение, которое он примет, в большом и в малом, будет исходить от меня. А начну я с того, чтобы послать его первенца войной на Херак. Три года подряд они отказываются платить дань. Пора заставить их склониться перед властью Охаддина и Ареко. А эта власть, моя маленькая дикарка, теперь в моих руках. Вся Каренокои будет преклоняться перед правителем и мною.

Он обернулся ко мне и поморщился.

– Ты стала нагуливать жирок. И уже не так молода, как была когда-то.

Я устыдилась. Если я утрачу свою ценность в глазах господина, кто же я тогда? Прикрывшись шкурой, я опустила глаза. В последний раз бросив в окно довольный взгляд, мой господин позвал слугу, чтобы тот помог ему одеться. Я лежала в постели, пока они не ушли. Затем оделась и вышла через потайной ход в большой зал дайрахезина. Там было пусто. Я позвонила в колокольчик, и появилась Эстеги, беззвучно кланяясь. В последние годы она выросла, и теперь на голову выше меня. Ее нос стал еще больше, чем раньше, – ее никак нельзя назвать красавицей, хотя она стройнее меня.

– Принеси мои вещи. Я пойду принимать ванну. Хочу масло арремина и мою собственную смесь миндального масла с розовой водой. Поспеши.

Долго-долго лежала я в ванне. Массировала основание волос ароматическим мылом, стирала пемзой затвердевшие участки кожи. Выщипала брови и усики, которые начали расти на моей верхней губе. Смазывала все тело миндальным маслом, пока кожа не стала мягкой, как у новорожденного младенца.

Что будет, если мой господин заведет себе новую наложницу? Забудет ли он путь в мою кровать, как перестал посещать жену после того, как появилась я? Мои дни станут совсем пустыми. Во мне нет иной ценности, чем та, что придает мне он. Его взгляд ласкает и оценивает. Его руки придают моему телу контуры, которых оно лишено. Иногда он даже доставляет мне удовольствие. Такие моменты я ненавижу. Но обычно он приносит мне удовлетворение совсем иного сорта: на короткий миг я для чего-то ценна. Если это исчезнет, чего мне тогда ждать?

* * *

Когда я дописывала последние строки, вошла Кабира. Дверь моя не была закрыта, на ней нет замка. Я не стала прятать свои бумаги. Кабира уже видела их, но не выдала меня.

Усевшись на подушки, она ждала. Через некоторое время появилась Эстеги, неся поднос с горячим чаем, распространяющим запах мяты и розы, и гору сахарных пирожных. Взяв несколько штук, я тут же положила их в рот. Их сладость немедленно подарила мне чувство удовольствия. Эстеги отошла к двери и села там, ожидая новых указаний.

Я посмотрела на Кабиру. Она сидела, такая спокойная и собранная, попивая свой чай. Ей, как и мне, нечем заполнять свои дни – у нее еще меньше занятий, ведь господин больше не посещает ее постель. Я знаю, что у нее есть обязанности перед Изани, что она вместе с сыновьями участвует в официальных церемониях, но это лишь краткие перерывы в этой нежизни: постоянном ожидании, бездеятельности и скуке.

– Как ты это выдерживаешь, первая жена? – спросила я ее.

Кабира фыркнула. Я не ожидала, что она мне ответит. Она отхлебнула еще чая. Но через некоторое время заговорила:

– Я больше не волнуюсь из-за того, что происходит со мной. Он разрушил все.

Ее голос звучал низко и хрипло. Она сидела, склонившись над своей чашей, пар скрывал ее лицо.

– Каждый день я ношу в себе воспоминания об умерших. Всех тех, кого он отнял у меня. Моих сыновьях, которые стыдятся меня и отшатываются от моих прикосновений. Но он не дает мне умереть.

Долгое время она молчала. Сидела и пила свой чай.

– Он навещал тебя?

Я кивнула. Она поставила свою чашу. Посмотрела в окно.

– Вы разговаривали друг с другом?

Раньше мы никогда не обсуждали моего господина. Но я первой завела этот разговор.

– Да, немного. Он очень доволен дворцом в Охаддине. Гораздо меньше доволен мною.

Я указала на свой живот, на свои толстые ляжки.

Повернув голову, она взглянула на меня. Потом криво улыбнулась. Но в этой улыбке не было злорадства. Только скорбь. Словно она поняла, что я имею в виду. И у меня мелькнула мысль, что она, несмотря на то, что только что сказала, возможно, еще питает к нему какие-то чувства – каких у меня никогда к нему не было.

Стало быть, она порабощена куда более, чем я.

Потом она шепнула что-то Эстеги, которая поспешила выйти из комнаты. Кабира поднялась и вздохнула.

– Ну вот. Пора тебе сложить свои вещи. Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то нашел твои бумаги?

Она поправила свою куртку.

– Искан переезжает в Охаддин вместе с правителем и его хозяйством. Готовься к новому дому.

* * *

Я сложила свои вещи – то, что сочла своим: шаровары и куртки, которые он подарил мне, мои гребни и украшения. Мои засушенные цветы и приспособления для письма и рисования. Лечебные травы в мешочках. Свои тайные записки я спрятала на дне переплета, в котором храню засушенные цветы.

Но все это не мое. Я помню об этом. Все принадлежит ему. В пустыне все было свободным: цветы, растения и животные, никто не владел ими. Мы брали то, что нам было необходимо, а свои инструменты и приспособления носили с собой. И ничего больше. Здесь мой господин владеет всем, что есть вокруг меня. Владеет он и мной тоже.

Я не знаю, когда меня перевезут. Мне он ничего не сообщает. И Кабире тоже. Мы полностью в его руках – предметы, которыми он распоряжается как хочет. Эта непредсказуемость дается мне тяжелее всего. Я никогда не знаю, когда он призовет меня, чтобы воспользоваться моим телом. Не знаю заранее, что будет происходить: оно просто происходит со мной, внезапно и без всяких объяснений. Однажды нам велят сесть в паланкин и отнесут в Охаддин, на новое место, где я еще не была. Новая клетка, в которой я буду бессмысленно ждать.

* * *

В Охаддин мы прибыли сегодня, уже настал вечер и очень поздно. Я безумно устала от долгого пути в душном покачивающемся паланкине, меня укачало, я стала раздражительна, и Эстеги, ехавшая со мной, боялась и под конец уже не решалась ничего мне ответить. Но я должна немедленно все записать – это невероятно, я поняла, зачем живу, наконец-то я все поняла! Все привело меня сюда, мое терпение вознаграждено, я благодарю новую Гараи за то, что она позволила мне остаться в живых, благодарение земле и небу и духам умерших!

Я почувствовала это, еще когда мы приближались к Охаддину. День клонился к вечеру, солнце стояло низко, и навстречу нашему каравану попадались усталые потные работники, возвращавшиеся с полей и из рощ пряностей. За холмом показался дворец, он оказался гораздо больше, чем я могла себе представить; и в ту минуту, когда я увидела его, я ощутила внутри щекотание. Поначалу слабое, как запах на ветру, – аромат чего-то нежного и хрупкого, которому пытаешься подобрать имя, но безуспешно. Эстеги протянула мне кусочек арбуза в меду и немного розовой воды, но я подняла ладонь и велела ей молчать. Сидеть молча и тихо. Караван брел дальше, с каждым шагом носильщики приближали нас ко дворцу, и чувство во мне крепло. Гудение. Гул. Ритм, бьющийся в моем теле. Никогда ранее я не ощущала такой силы – она могучая, сильнее того, что я ощущала у ствола Сануэля. Я едва могла усидеть на месте, было почти невозможно сдержаться, чтобы не выпрыгнуть из паланкина и не помчаться навстречу этой силе, этому призыву.

Нас провели за стену, окружающую Охаддин, когда уже спустились сумерки, и у всех стражей в руках были зажженные факелы. Для женщин здесь был построен отдельный дом, его называют Домом Красоты, с большими комнатами и залами, гигантским бассейном – все это я видела мимоходом, когда меня отнесли в мою спальню. Вокруг золото, разрисованные ширмы, горшки и вазы с цветами, фонтанчики с водой, и везде слышится бормотание, гудение, песня, которая зовет меня. Я лежу среди шелковых подушек, прикрывшись шкурой какого-то полосатого животного, моя комната наполнена запахами фимиама и роз, но заснуть я не могу. Прежняя Гараи, обладавшая знаниями, не может спать. Она проснулась. Ее чувства острее, чем когда бы то ни было. Проводя пальцами по своим шрамам, она стремится наружу, чтобы разыскать то святое место, которое находится где-то неподалеку, она хочет принести ему жертву – и она знает, что это большая жертва, к которой она готовилась всю жизнь.

Пока ей приходится ждать. Но я найду это место. Новая Гараи поможет мне выжить и здесь, в этой огромной клетке, и я найду источник песни, и окажется, что все было не напрасно.

Все.

Прежняя Гараи ждет. О ней я больше не забываю.

Мне хочется нанести себе новые шрамы, резать – так, чтобы кровь сочилась наружу. Но я знаю, что это было бы неправильно. Раны должны что-то означать. Шрамы – доказательства истинных жертвоприношений. Я не могу резать себя только ради того, чтобы испытать облегчение.

* * *

Уже сегодня, в наш первый день в Охаддине, мой господин повел свою мать, меня и жену на прогулку по саду. Разумеется, Изани появилась в сопровождении трех служанок, которые несли зонтик от солнца, подушки и корзину с холодными напитками. Кабира взяла с собой Эстеги, чтобы та смогла осмотреться на новом месте, но велела ей нести зонтик, иначе Изани начала бы жаловаться, что служанке позволено болтаться без дела. За нами следовали два стража с кривыми саблями. Очевидно было, что мой господин хочет показать нам свое творение, посиять в свете нашего восхищения. И у него были на то все основания.

Сад получился изысканный. Мой господин позаботился о том, чтобы закончить работы до того, как впервые привезти сюда правителя, объяснил он нам, так что сад был готов еще раньше всех зданий. Он желал ослепить правителя всем великолепием, каким только можно, чтобы правитель пожелал переехать сюда и тратить золото на строительство собственного дворца. В западной части расположены три здания, где размещается сам хозяин: Дом Покоя, где у него его комнаты, бассейн и библиотека, Дом Силы, где он работает, дает аудиенции и встречается с другими могущественными мужчинами, и Дом Красоты, где живем мы, женщины, вместе с его матерью и служанками. Здесь же находится кухня. Через весь сад, перечеркивая его с северо-востока на юго-запад, бежит искусственно проложенный ручей с маленькими водопадами и мостиками. На востоке, как отражение трех домов, которые господин построил для себя, расположены дома правителя. Но будут построены новые, ибо роскошь правителя должна затмить роскошь визиря.

– Все построено из лучших материалов, какие только можно найти в Каренокои, – произнес мой господин, когда мы стояли перед дворцом правителя, Изани с одной стороны от него, жена – с другой. Я держалась на пару шагов сзади. Стояло раннее утро, но из всех домов уже доносились звуки. Забот было много, ибо целое хозяйство предстояло распаковать и наладить на новом месте. Мебель и слуг послали заранее, теперь предстоит освоиться обитателям.

– А еще я привез экзотические породы дерева с большого южного острова, – продолжал мой господин. – Он называется Терасу. Взгляните на те колонны. Видите, какие они черные? Это исключительно твердая порода дерева, которая не растет в наших краях. Ее не надо красить или обрабатывать, и она почти такая же твердая, как камень.

Он рассмеялся неприятным смешком.

– Но это не единственное, что я привез с собой из экзотических мест. Увидите.

Здания дворца двухэтажные, построенные на платформе, чтобы никто не мог заглянуть в окна с земли. Платформа покрыта красочной плиткой с узором из цветов и листьев – они выглядят такими настоящими, что соревнуются по красоте с остальным садом. Позолоченные крыши ослепительно сияли в лучах утреннего солнца, и Изани поднесла к лицу усыпанную перстнями руку, прикрывая глаза. Заметив это, мой господин улыбнулся.

– Это для того, чтобы все, находящиеся за пределами стены, трепетали при виде этой роскоши. Никто не посмеет усомниться, где собрана вся власть Каренокои. Ни один из мелких правителей не имеет дворца, способного сравниться с этим. Скоро все они склонятся – нет, падут на колени перед властью Охаддина. Моей властью.

– Сын мой, ты действительно создал нечто выдающееся, – произнесла Изани, с гордостью похлопав сына по руке. – Не так ли, Кабира?

Стоило ей обратиться к невестке, как в ее тоне начинали звучать суровые и жесткие нотки.

– Ничего подобного нет во всех известных странах, – проговорила в ответ Кабира. Голос ее звучал монотонно и формально.

– Ты не узнаешь старый двор твоего отца, не так ли?

Изани продолжала смотреть на невестку.

– Нет, его не узнать, чи. Все гораздо красивее и ярче.

Я услышала скорбь, таящуюся за ее словами, но мой господин, казалось, глух к ней. Или же его это не волнует.

Мы пошли дальше под цветущими фруктовыми деревьями. В огромной клетке пели птицы в блестящем красно-синем оперении.

– Я велел привезти сюда всевозможных певчих птиц, – проговорил мой господин, указывая на клетку. – Многие свободно летают по саду, других я держу в клетке. Жена правителя и ее дочери обожают птиц. Мы наняли мальчиков, которые обходят весь сад с пращами и луками, убивая всех хищных птиц. За стенами дворца уже идет оживленная торговля насекомыми и семечками – кормом для птиц.

Сад был полон работников, занятых поливкой, прополкой и уборкой. Все безупречно, на дорожках не валяется ни одного листика. Все мертвое или некрасивое под запретом.

– Ты не мог бы показать нам аптекарский огород, че? – уважительным тоном спросила Кабира своего мужа.

Изани фыркнула, но мой господин кивнул.

– Разумеется, чо.

С преувеличенной заботой он взял под руки жену и мать и повел их по петляющей дорожке между пахучих кустов, усыпанных нежно-розовыми цветами. Когда идущие впереди задевали ветки, с кустов осыпались лепестки, попадая под мои сандалии. Мы перешли ручей по изогнутому мостику с обильно декорированными перилами. В прозрачной воде плавали золотые рыбки. Мой господин указал на пруд, в который вливался ручей. Над неподвижной водой склонилась ива, а лепестки кувшинок лежали, словно украшения, на черной зеркальной поверхности.

– В воду я запустил карпов, чтобы мои сыновья могли удить их в пруду. У пруда есть несколько лодочек – думаю, мои дети будут искать здесь прохлады в знойные летние дни. Здесь мы сможем устраивать концерты для женщин правителя – вон там, на другом берегу, построим платформу, где они будут сидеть, лицом к закату, а музыканты будут плавать по воде в лодках, украшенных фонариками, и развлекать двор. Все это я называю Садом Великого Покоя.

– Великолепно, сын мой, – кивнула Изани. – Думаю, тебе следует пригласить сыновей правителя с их семьями. Увидев такую красоту, такую невероятную роскошь, они падут перед тобой на колени.

Она и не заметила, что проговорилась. На самом деле им надлежало бы пасть на колени перед правителем. Искан отметил это и улыбнулся.

– А здесь, по эту сторону пруда, я велел устроить то, чего пожелала ты, жена моя. Я велел устроить розарий, а внутри него, как сюрприз, аптекарский огород.

Миновав розы всех мыслимых оттенков, мы подошли к невысокой каменной стене. Мой господин открыл калитку и пропустил нас внутрь. Его мать осталась снаружи, нахмурившись, велела своим служанкам открыть зонтик и обмахивать ее. Эстеги также осталась снаружи, на почтительном расстоянии от визиря.

На продолговатых, круглых и полукруглых грядках росли всевозможные растения и пряности. Я склонилась, потрогала их листья, вдохнула запахи: острые, сладкие, свежие, горькие. Здесь были все лекарственные растения, которые я знала, и еще множество таких, которые были мне неизвестны. Здесь я могла бы бродить часами – исследовать их, собирать, засушивать, срисовывать. Учиться новому. Я зашла дальше вглубь, отметила, что многие растения помещены в оптимальные условия, но некоторые посажены неправильно, им требуется больше тени или больше пространства. У меня руки чесались начать копать, сажать и пересаживать.

Я обернулась. Жена господина стояла в нескольких шагах позади меня, рассматривая шалфей. Мой господин и его мать стояли чуть в стороне, занятые разговором, – у Изани был недовольный вид. Думаю, это объяснялось тем, что ее сын сделал то, о чем попросила Кабира. Изани терпеть не может, когда Кабире удается хоть в чем-то добиться своего.

Я упала на колени перед женой господина – это сделала я, Гараи, не та новая, показывающая уважение только из хитрости, ради выживания.