Текст книги "Без подводных камней"

Павел Михайлович прав, дело действительно очень простое, вся задача – признать бедную Валерию Михайловну невменяемой и назначить ей принудительные меры медицинского характера.

Самая большая трудность, которая тут ждет судью, это преодолеть психологический барьер, чтобы отпустить человека, убившего молодую беременную женщину, на свободу. Ведь, строго говоря, по состоянию здоровья Валерия Михайловна не нуждается в госпитализации, амбулаторного лечения здесь будет достаточно.

Хотя… Не надо забывать, что Валерия из семьи врачей, жена потомственного врача и сама врач. Тут цеховая солидарность даже не в квадрате, а в третьей степени. Сама она как профессионал не особо состоялась, но доктора, проводившие экспертизу, занимались по учебникам ее отца, а свекор читал им лекции и принимал экзамены, она свой человек, и просто грех не нарисовать ей диагноз, освобождающий от уголовной ответственности, но в то же время не обязывающий госпитализировать ее в закрытый психиатрический стационар.

Ирина поморщилась. Вот откуда, скажите на милость, взялась вялотекущая шизофрения у почтенной женщины, никогда в жизни не замеченной ни в чем предосудительном? Образцово вела дом, на работе не блистала, но справлялась, соблюдала трудовую дисциплину, не кляузничала, выглядела всегда хорошо, водила, кстати говоря, машину, значит, прошла осмотр психиатра, когда получала водительскую медицинскую справку. Почему вдруг она стала шизофреничкой? С чего такие смелые выводы? Уж не из того ли соображения, что для патологического аффекта помимо внешних остро возникших обстоятельств необходима какая-то постоянная составляющая, иначе говоря, фон? У здорового человека чаще бывает физиологический аффект, связанный или с однократным воздействием сильного раздражителя, или с длительным психологическим насилием, то, что в народе называется «терпение лопнуло». Тут может быть в зависимости от внешней силы и мобилизация всех возможностей организма, когда гнилой интеллигент, спасаясь от хулиганов, легко перепрыгивает трехметровый забор или дает им достойный отпор, и приступ ярости, когда подчиненный дает оплеуху зарвавшемуся начальнику или жена опускает сковородку на голову непутевому мужу-алкашу. Всякое бывает, человек, что называется, выходит из себя, не может остановиться, но все же помнит, что наделал. Такой физиологический аффект принимается в качестве смягчающего обстоятельства, но не является основанием, чтобы признать подсудимого невменяемым и освободить от уголовной ответственности.

Патологический же аффект сопровождается полным помрачением сознания, а раз гражданин себя не помнит, то и наказывать его не за что.

Для того чтобы у судьи не возникало лишних сомнений, а вдруг аффект был физиологический, просто множество умилительных статей и телепередач о счастье Ветрова с молодой женой оказали на Валерию Михайловну кумулятивное воздействие, и она убила соперницу в припадке банальной ярости, добрые эксперты-психиатры на всякий случай пририсовали женщине вялотекущую шизофрению. Почему бы и нет, ведь после такого эксцесса работать врачом она все равно не сможет.

Ирина вздохнула. Черт возьми, неужели на время процесса придется стать святее папы римского и сомневаться в заключении уважаемых экспертов? Один из них доктор наук, второй – кандидат, оба имеют все возможные регалии, чай не в деревне живем, где один фельдшер на все случаи жизни, а в культурной столице и для осуществления правосудия можем привлекать самые передовые силы.

Надо не гадать, а внимательно изучить весь текст экспертизы, а не только результирующую часть. Прочесть буковку за буковкой, слово за словом, и тогда станет ясно, откуда они эту шизофрению вытянули. Однажды Ирина позволила себе пробежать заключение судебно-психиатрической экспертизы по диагонали, из-за этого чуть не приговорила невиновного к высшей мере, так что теперь вникала в каждый документ.

Но только она раскрыла уголовное дело на нужной странице, как радиоточка пропикала восемнадцать часов.

Ирина вскочила. В принципе, сегодня необязательно нестись сломя голову в ясли за Володей, Кирилл работает в первую смену и заберет его сразу после полдника, и, наверное, даже картошку к ужину почистит, но, если у тебя ответственный муж, это еще не значит, что можно злоупотреблять его терпением.

* * *

Шубников помнил, что жена всегда берет суточное дежурство по субботам, и с утра поехал в клинику, купив по дороге гладиолусов. Эти цветы раздражали его, почему-то ассоциировались с Арнольдом Шварценеггером, такие же излишне мощные, а Маша их любила.

Он пролез через хорошо известную еще со студенческих времен дыру в заборе, о которой все знали и принимали как неизбежность, и направился к корпусу, внимательно озираясь, готовый при виде знакомого или отступить, или свернуть.

К счастью, большинство его товарищей уже достигли того уровня, когда в выходные можно отдыхать дома, а не зарабатывать опыт и репутацию, поэтому Шубников беспрепятственно добрался до окна ординаторской.

Клиника, где работала жена, располагалась в двухэтажном флигеле, старинном здании, то ли так и построенном на низком фундаменте, то ли осевшем от времени, так что Шубникову даже не пришлось задирать голову, чтобы увидеть, как Маша пишет истории за своим столом.

Он свистнул. Увидев его, жена поморщилась, встала и перегнулась через подоконник. Шубников протянул ей цветы.

– Опять? – спросила Маша.

Он кивнул и развел руками.

– Иди домой, Саша.

– Может, хоть с дочкой разрешишь повидаться?

Она досадливо поморщилась:

– Не начинай, пожалуйста.

– Правда, Маш…

– Не смей даже думать!

– Но я ее отец.

– Да неужели?

– А что, нет?

Она выпрямилась:

– Раз выбрал водку, значит нет. Все, разговор окончен, Саша.

Жена с силой захлопнула створку окна, так что стекло задребезжало, и вернулась к письменному столу. Шубников посмотрел сквозь стекло, как она неподвижно сидит, занеся авторучку над историей, на минуту показалось, что плачет, но это слишком много ему чести. Войти, что ли, через дверь, как приличные люди, и продолжить разговор, только тогда он точно встретит кого-нибудь из знакомых, а толку все равно не добьется.

Нужно идти домой, утешаясь тем, что «так лучше для ребенка». Гордиться хотя бы тем, что он спокойствие и благополучие дочери ставит выше своей отцовской тоски.

Выйдя на проспект, он быстро зашагал к автобусной остановке, сутулясь и стараясь не смотреть по сторонам. Домой‐домой, в пустоту.

В самом деле, что он ждал от этой встречи? На что надеялся? Ведь ничего не изменилось, дочери по-прежнему лучше думать, что отец ей такой же родной, как и ее младшему братику. Ей интересно, спокойно и хорошо рядом с веселым и надежным папочкой, совсем ни к чему знакомиться с каким-то хмурым алкашом, которого она не помнит. Все так, все так…

Шубников иногда приезжал к детскому садику, смотрел на дочь, как она гуляет под присмотром воспитательниц, здоровая, счастливая девочка. Добавит ли ей радости появление родного отца? Да и слов таких, наверное, не подберешь, чтобы объяснить пятилетнему ребенку разницу между отцом и отчимом.

Шубников был согласен на то, чтобы войти в жизнь дочери каким-нибудь мамы-папиным другом, что, кстати, соответствовало истине, или дальним родственником, или кем угодно, лишь бы только хоть иногда поговорить с нею, почувствовать в своей руке теплую детскую ладошку. Но Маша не была согласна даже на это, и, в общем, грех на нее обижаться, потому что в свое время она предоставляла ему выбор.

Или водка, или семья, сказала она, и Шубников не то чтобы выбрал водку, но сорвался разок, а второго шанса Маша давать ему не захотела, зная, что за вторым обязательно следует третий и четвертый – и так до бесконечности.

А он, дурак, не верил ни в свой алкоголизм, ни в Машкину решительность, пока не обнаружил себя в старой коммуналке, в комнате, похожей на гроб, одиноким, пьяным и безработным.

А теперь что ж? Остается утешаться тем, что ты еще не совсем пропащий, раз думаешь не о себе, а о душевном спокойствии дочери. Можно еще полюбоваться собственным великодушием, что ты простил жене измену, хотя любой другой на твоем месте уж постарался бы отравить ей новое семейное счастье с твоим лучшим другом. И друга ты тоже простил, и пожелал счастья, и отпустил, и в целом так благородно себя повел, что слезы из глаз.

А когда жалость к себе иссякнет, а боль не утихнет, можно прибегнуть к старому и проверенному средству. Оно помогает, правда, ненадолго, но вечного на земле вообще ничего нет…

* * *

Ирина долго колебалась, но все же приняла решение сделать процесс закрытым. Да, новое мышление и гласность, народ имеет право знать, чем дышат его кумиры и духовные наставники, но если Валерия Михайловна действительно так больна, как пишут эксперты, то необходимо защищать ее интересы.

Суд – сильнейший стресс даже для здорового человека, что уж говорить о шизофренике, у которого любой раздражитель может вызвать обострение, и разбирательство придется отложить, пока он не придет в себя, что не факт, что вообще случится. Ну и гуманность никто не отменял, прежде всего нужно позаботиться о тех, кто сам не способен о себе заботиться.

Кажется, этим решением она немножко расстроила гособвинителя и адвоката, которым хотелось покрасоваться перед ленинградским бомондом, который обязательно пришел бы поддержать Филиппа Николаевича, но спорить с Ириной участники процесса не стали. Наоборот, Павел Михайлович специально заглянул к ней похвалить за мудрое решение и признался, что ему звонили с самого верха и мягко, но настоятельно просили провести суд со всей возможной скромностью.

«Ну еще бы, – усмехнулась Ирина, – человек про Ленина пишет, а в жизни у него такие ужасы. Начнем с того, что в прежние времена ему вообще никто не позволил бы разводиться. Раз уж взялся увековечить светлый образ вождя, то будь добр, живи с женой, а не бегай по молоденьким артисткам. Теперь нравы стали помягче, развод еще куда ни шло, но такая кровавая развязка все же перебор».

Настроение у Ирины было хорошее. Изучив материалы дела, она прониклась уверенностью, что в этот раз сюрпризов не будет, и даже вообразить не могла, что может пойти не так, когда доказательная база у тебя базируется не на свидетельских показаниях, а на заключениях экспертов. Свидетель может намеренно лгать, или добросовестно заблуждаться, или забыть, или перепутать, а эксперт совсем другое дело. Он дает компетентное заключение, которое может быть перепроверено другим специалистом.

От участников процесса Ирина тоже не ждала подвоха. Гособвинителя Старцева она знала давно как добросовестного прокурора и хорошего человека, адвокат с неподходящей для этой профессии фамилией Погорелов тоже был ей известен. Умный, сообразительный, в меру изворотливый, но честный, он не входил в десятку лучших адвокатов Ленинграда, но пользовался прекрасной репутацией. С этими людьми было спокойно и приятно работать.

Заседатели в этот раз тоже порадовали. Светлана Аркадьевна Панченко, преподавательница английского языка в Технологическом институте, оказалась дородной дамой лет сорока пяти с вишневой помадой на сдобных губах и множеством золотых украшений, среди которых было и широкое обручальное кольцо с модной бриллиантовой полосочкой. Она была примерно ровесница подсудимой, занимала с ней почти одинаковое общественное положение и, по идее, должна была сочувствовать Валерии Михайловне.

Впервые увидев второго заседателя, Шубникова, Ирина решила, что, как обычно, ей для осуществления истинно народного характера советского правосудия прислали представителя рабочего класса, причем, как водится, далеко не самого передового. Теоретически в народные заседатели коллектив должен выдвигать самых достойных, а на практике направляли тех, от отсутствия которых производство точно не пострадает.

Шубников, молодой сухощавый мужик с обветренной физиономией, в старых джинсах и мятой ковбойке, поверх которой из уважения к суду был надет пиджак, подозрительно похожий на школьный, выглядел типичным цеховым забулдыгой, так что Ирина была страшно удивлена, когда узнала, что он работает хирургом в поликлинике.

Панченко оказалась дамой любопытной и общительной, и не то чтобы бесцеремонной, но сразу принялась вить гнездо у Ирины в кабинете. На эти плечики я повешу свой плащик, а тут будет стоять моя любимая чашечка, а куда спрятать заварочку и конфетки, а хорошо ли закрывается дверь, мою сумочку точно не украдут? А когда обеденный перерыв, есть ли поблизости продуктовые магазины и можно ли уходить домой сразу после окончания заседания или обязательно высиживать рабочее время?

Чем напористее вела себя Светлана Аркадьевна, тем больше симпатии вызывал у Ирины индифферентный алкоголик Шубников, не задавший ни единого вопроса, ни организационного, ни по существу дела.

Филипп Николаевич, о котором Ирине все время приходилось мысленно напоминать себе, что он Гаккель, а не Ветров, выглядел примерно так же, как на телеэкране, а сопровождавший его брат Валерий Николаевич был на него очень похож, но редкостный, эталонный красавец. Будто природа сначала создала эскиз в виде Филиппа, творение понравилось, чуть-чуть доработала, тут смягчила скулы, тут сгладила линию подбородка, слегка добавила блеска и синевы стальным глазам, и вот, пожалуйста, получился великолепный Валерий. Ирина огляделась, ей любопытно было посмотреть на женщину, не побоявшуюся выйти замуж за мужчину с внешностью голливудской звезды, но жена младшего Гаккеля в суд не пришла.

Из окна кабинета Ирина смотрела, как братья курят на крыльце, высокие, стройные, широкоплечие, похожие, как две горошины из одного стручка. И все же лучше они смотрелись по отдельности, ведь классическая красота Валерия подчеркивала несовершенство черт лица Филиппа, но стоило старшему брату улыбнуться, как внешность младшего сразу казалась холодной и немного неестественной.

Оказалось, что у погибшей Вероники нет близких, кроме мужа. Отца она не знала, а мать скончалась в родах, поэтому девочку воспитывали бабушка с дедушкой. Сейчас их уже не было в живых, и никаких других кровных родственников тоже не осталось, некому скорбеть, некому поведать семейную историю молодой женщины. Ирина сглотнула горечь. Бедная Вероника, пришла из ниоткуда и ушла в никуда…

При открытом процессе зал был бы полон подружками молодой артистки, режиссерами, у которых она снималась, и всякой прочей публикой с чистыми намерениями и не очень, и можно было бы вообще не понять одиночества Вероники, оставившей горевать по себе только не очень молодого мужа, который, кажется, больше озабочен судьбой первой жены.

Пристально наблюдая за Ветровым, Ирина не увидела в нем ни ярости, ни злобы к Валерии Михайловне. Что это? Умение держать себя в руках или… В конце концов, Валерия убила не только его молодую жену, но и будущего ребенка, а он улыбается ей, гладит по руке. Неужели достиг таких заоблачных высот великодушия и правовой сознательности, что понимает – возмездие должно осуществлять государство и нельзя наказывать человека больше, чем оно присудит? Убийца и так на скамье подсудимых, получит свое, так что бить поверженного врага подло и мелочно, гораздо красивее проявить к нему милосердие. Как говорит Гортензия Андреевна: «Порядочность начинается с того, чтобы не пнуть, когда можно пнуть».

Сама подсудимая выглядела как обычная сорокашестилетняя женщина, которая следит за собой, но не слишком зациклена на внешности. Модная стрижка, отросшая, но еще не успевшая потерять форму, на свежем миловидном лице почти нет косметики, и фигура расплылась только слегка, в талии, а плечи и бедра вполне еще ничего себе.

У Валерии Михайловны черты лица были довольно простые, не точеные, но светло-голубые глаза сочетались с волосами цвета воронова крыла, а это, говорят, признак аристократизма. Ирина в детстве очень завидовала обладателям такой внешности и страшно расстраивалась, глядя на свою блеклую физиономию, мечтала, как вырастет и покрасит волосы басмой, а на веки нанесет голубые тени и станет похожа на настоящую красавицу. А потом как-то не сложилось, так до сих пор она и щеголяет в своих естественных цветах.

Привлекательность подсудимой, впрочем, не имела никакого значения для процесса. Ирина всматривалась в нее с целью уловить внешние признаки психического расстройства, которые подкрепили бы ее внутреннее убеждение. Понятно, что она не эксперт, и вообще не врач, и ставить диагноз, как говорят врачи, «с порога» она не имеет никакого права. Но с другой стороны, бытие определяет сознание, а образ жизни отражается на внешности, как ни крути. Например, по пышным бокам Светланы Аркадьевны можно догадаться, что она любит покушать, а одутловатое лицо, подсохшие ноги и красная сеточка сосудов в белках глаз Шубникова довольно красноречиво говорят о том, что их обладатель закладывает за воротник.

И в ее собственной внешности наверняка есть какие-то выразительные черты, которых она не замечает, но которые много скажут внимательному наблюдателю.

Дедуктивный метод еще никто не отменял, но как ни вглядывалась Ирина в подсудимую, не находила в ней ни малейших признаков безумия. Каковые, скажем честно, вполне имели право быть у нее после двух месяцев пребывания в психиатрической больнице.

Но нет, Валерия Михайловна вела себя сдержанно, но не заторможенно, взгляд был ясный, живой, а не обращенный внутрь себя, как часто бывает у шизофреников.

Опрятная, скромно одетая, хотя, если вспомнить, из какой она семьи, это, скорее всего, того рода скромность, которая обходится дороже полного гардероба «фирмы».

Нет, никак Валерия Михайловна не походила на шизофреничку с многолетним стажем, хотя в жизни чего только не бывает и верить первому впечатлению никак нельзя. Надо вспомнить, сколько раз она на своем судейском месте ухмылялась украдкой, когда потерпевшие возмущенно восклицали: «Но он совершенно не был похож на мошенника!» Не думают люди почему-то, что те, кто похож на мошенника, далеко не продвинутся в этом ремесле.

Так и сегодняшняя подсудимая просто умела притворяться, что позволило ей много лет не попадать в поле зрения психиатров, вот и все.

Планируя порядок исследования доказательств, Ирина хотела разбить процесс на две логические части. В первой доказать, что преступление совершила не кто иная, как Валерия Михайловна, а во второй оценить состояние ее психики, но тогда пришлось бы нарушить правило, что представители потерпевшей стороны опрашиваются первыми. Филипп Николаевич был вдовцом жертвы и бывшим мужем убийцы, поэтому, черт возьми, имел право присутствовать на процессе. Светлана Аркадьевна во многом права, называя его истинным виновником трагедии и призывая относиться максимально сурово, потому что сиди он со старой женой, то ничего бы и не случилось, но Ирина все равно сочувствовала несчастному мужику и не хотела наносить новых ударов. Поэтому вызвала его первым свидетелем и, хоть процесс был закрытым, разрешила брату присутствовать для моральной поддержки.

Оказавшись на свидетельском месте, Филипп Николаевич рассказал, что тридцать лет прожил с Валерией в счастливом браке, потом они мирно развелись, и он женился на юной актрисе Веронике Павловой. Фамилию она решила не менять из карьерных соображений. Веронику Павлову знают поклонники, Вероника Ветрова тоже прозвучала бы, но это псевдоним, его в загсе не зарегистрируют, а кто такая Вероника Гаккель – поди еще объясни. Второй брак его был столь же счастливым, как и первый, правда, молодая жена боялась заводить ребенка, потому что ее мать умерла родами, но Ветров, отец двух прекрасных детей и дед четверых замечательных внуков, не особо стремился размножаться. Его вполне устраивала жизнь вдвоем с молодой женой, только природа, как всегда, взяла свое. Узнав о том, что ждет ребенка, Вероника впала в ужас, плакала целыми днями от предчувствия скорой смерти, но прервать беременность тоже не хотела, искала какой-то третий выход, чтобы и не рожать, и не убивать своего ребенка.

Услышав эти признания Ветрова, Ирина покачала головой. Не зря говорят, что мужчины влюбляются в какую-то одну характерную женскую черту. Для одного это вздернутый носик, для другого рыжие волосы, для третьего длинная тонкая шея с завитками волос на затылке. Для Филиппа Николаевича такой будоражащей чертой являлась, очевидно, психическая нестабильность. В самом деле, ты или будь готова к беременности, или не выходи замуж, тем более за чужого мужа. В монастырь иди, слава богу, советская власть не все позакрывала, а не хочешь, так держи свои страхи при себе. Ирина представила, как отреагировали бы ее первый муж, свекровь да и родная мать, вздумай она закатывать истерики. По щекам бы надавали: «Соберись, тряпка, все рожают, и ты родишь! Ишь, выискалась! Это от безделья у тебя все, слишком много с тобой цацкаемся!» Тряпку в зубы и полы мыть, и после такой бодрящей психотерапии все страхи как рукой снимает.

А в этой семье отношения были другие, инопланетные. Со слов Филиппа Николаевича, он был готов смириться с любым решением жены, только она никак не могла его принять. Ветров растерялся, но тут на помощь пришла Валерия Михайловна, она приехала, поговорила с Вероникой по душам, напомнила, что ее муж не только драматург, но и врач, и сын врача, так что никто не даст ей умереть в родах. Все-таки за эти несколько десятилетий медицина сильно продвинулась, сейчас экстренное кесарево сечение является рутинной операций в любом роддоме, а Веронику положат в самый лучший. Материнская смертность сейчас явление почти полностью изжитое, в родах умирает меньше женщин, чем после операции аппендицита, и то это связано с какими-то тяжелыми сопутствующими заболеваниями, когда врачи запрещают женщине иметь детей, а она действует на свой страх и риск. Да и в этих случаях, даже при самой тяжелой патологии доктора борются за жизнь матери и ребенка до последнего и обычно выигрывают эту борьбу. Мать Вероники, насколько известно, не страдала хроническими заболеваниями, значит, на девяносто девять процентов умерла от ошибки врача, а это, слава богу, по наследству не передается. И вообще, снаряд два раза в одну воронку не падает, если в родах Вероникиной мамы возникло фатальное стечение обстоятельств, то с самой Вероникой это уже совершенно исключено.

От этих речей Вероника успокоилась, помирилась с мужем, которого справедливо обвиняла в своем состоянии, и отправилась на дачу в прекрасном расположении духа, а Филипп Николаевич с легким сердцем отбыл в командировку.

О случившемся он узнал, только вернувшись на родину. Поскольку отзывать его из расположения ограниченного контингента было хлопотно, дорого и небезопасно, командование позволило ему еще целую неделю после трагедии побыть счастливым человеком.

– Судьба, – вздохнул Филипп Николаевич, – от чего бежишь, то тебя и настигает. Наверное, Вероника снова испугалась, что умрет родами, приехала с дачи посоветоваться с Лерочкой, а как все повернулось… В голове просто не укладывается…

Он нахмурился, смахнул ладонью что-то с глаз, но быстро собрался. От Ирины не ускользнул ободряющий взгляд, который Ветров послал Валерии.

«Вероника, Лерочка, какая идиллия, – желчно подумала Ирина, – есть такая черта у сильных мужиков, что они не привязываются к женщинам, а с кем живут, о том и заботятся. Может, оно так и нужно, не вникать, не зависеть, не переделывать под себя… Просто женщинам не надо обольщаться и думать, что он такой ласковый потому, что от тебя без ума. Нет, просто ему так удобнее».

Адвокат спросил, не замечал ли Филипп Николаевич в Валерии Михайловне признаков неадекватного поведения.

Ветров нахмурился:

– Вы имеете в виду сейчас?

– Когда бы то ни было.

Ирина не сомневалась, что вопрос этот был сто раз уже проработан с адвокатом, но Филипп Николаевич все равно замешкался с ответом. Он кашлянул, налил себе воды из графина, покрутил стакан в руках, но пить не стал, видно брезгливость возобладала над желанием потянуть время.

– Я знаю Лерочку всю жизнь, – Ветров поставил полный стакан на место, а Ирина машинально подумала, что надо бы или отмыть содой, или обзавестись новой посудой, – и никогда… Впрочем, счастье слепит. Когда дома у тебя хорошо и спокойно, дети здоровы и веселы, а жена тебе рада, то не возникает, знаете ли, желания анализировать, а все ли с ней в порядке. Допускаю, что я был не самым внимательным мужем, но в целом мы прекрасно жили. Во всяком случае, никогда я не боялся оставить с Лерой детей одних, значит, и не подозревал у нее каких-то проблем с психикой.

– Что ж вы тогда покинули этот рай? – вдруг вмешалась Светлана Аркадьевна.

– Простите?

– Зачем развелись, если все вас устраивало?

– Ну знаете, некоторые вещи просто происходят, и все.

– Да-да, конечно, – заседательница сделала губы кошелечком, – рука судьбы сначала в один загс закинула, потом в другой.

– Я имею в виду, что мы разошлись по обоюдному согласию и остались друзьями, – любезно пояснил Филипп Николаевич, а Ирина почувствовала, как испаряется ее симпатия к нему.

Как быстро мужики выписывают себе эту индульгенцию, черт возьми! Остались друзьями, и как друг ты должна понимать, что стала старая и в постели больше ни на что не годишься, а так-то да, тридцать лет совместной жизни даром не проходят, мы как были самыми близкими людьми, так и останемся, просто жить я буду теперь с этой молодой красоткой, но какая разница, в конце концов, ведь от мамы я тоже переехал к тебе, но мамой она от этого мне быть не перестала.

Ирина покосилась на подсудимую. Та сидела совершенно спокойно, даже, кажется, улыбалась уголком рта и смотрела на бывшего мужа без всякого негодования.

– А как же история с подменой ребенка? – спросил адвокат, и Ирина навострила уши.

– Так я тогда не присутствовал, мне пришлось отбыть к месту службы за месяц до родов. И Лера ничего не рассказала, когда приехала ко мне. Я бы, наверное, до сих пор не знал, что у Леры был нервный срыв после родов, если бы теща не проговорилась.

– Поскольку Марии Васильевны уже нет в живых, то расскажите об этом вы, – произнес адвокат с мягким нажимом.

Ветров не стал отнекиваться и поведал суду, что, получив диплом, сразу отбыл к месту службы, поручив беременную жену заботам тещи и своих родителей. По срокам появление ребенка на свет ожидалось в середине июля, и отец-академик договорился, чтобы с первых чисел в Снегиревке держали под парами отдельную палату, но пока лето только начиналось, и на семейном совете было решено сразу после церемонии вручения диплома отвезти Лерочку на дачу, чтобы девочка дышала свежим воздухом, а мама Маша присматривала за ней и заготавливала чахлые ленинградские витамины для будущего внука.

С ними поехала Мариша, близкая подружка Валерии, практически сестра. Марию, видно, судьба задумала сделать многодетной матерью, а получилась у нее одна только дочка, поэтому женщина привечала всех ребятишек, попадавших в поле ее зрения. Когда Лера в первом классе села за одну парту с Маришей Огоньковой, дочерью сильно пьющей проводницы, мать не стала костьми ложиться поперек их дружбы, а наоборот, приняла заброшенную девочку под свое крыло и помогла выйти в люди. Мариша тоже поступила в медицинский, но не по традиции, как Лера, а по зову сердца и на два года позже, потому что проваливалась на экзаменах, и только заступничество Гаккеля-старшего помогло ей в третий раз. Поэтому Валерия бездельничала, наслаждаясь только что полученным званием советского врача, а Мариша проходила в местной участковой больничке фельдшерскую практику.

До родов оставался еще целый месяц, и Валерия вдруг загорелась идеей ехать к мужу. Чувствует она себя отлично, самолеты в Ташкент летают регулярно, а там до военного городка рукой подать. Доберется прекрасно, зато не будет чувствовать себя дезертиркой. Другие жены отправляются за своими мужьями в медвежьи углы, и ничего, прекрасно живут и рожают здоровое потомство. В конце концов, зачем они в школе изучали биографии жен декабристов? Чтобы отсиживаться в тепле и уюте, пока мужья надрываются на службе без женской ласки и заботы?

Мать пыталась ее образумить, мол, прежде всего женщина должна думать не о себе и даже не о муже, а о своем ребенке, но Валерия закусила удила. В военном городке есть и роддом, и детская поликлиника, и всяко уж медицинское обслуживание не хуже, чем в дачном поселке, так что совершенно непонятно, почему если она едет в глухомань с мужем, то легкомысленная свиристелка, а если в точно такую же глушь, но с матерью, то образец ответственности и серьезности.

Тут Ирина с трудом подавила смешок. Действительно, существует великое множество людей, желания которых поразительным образом всегда совпадают с государственными интересами, самыми отборными принципами морали и пользой оппонента. Сказала бы мать Валерии честно, что очень хочет увидеть рождение внука, сама забрать его из роддома, понянчить, глядишь, ничего и не случилось бы. Но если свободолюбивое животное загоняют в капкан чувства долга и чувства вины, то оно ногу себе отгрызет, а выберется.

В общем, Валерия схватила сумочку и выскочила на улицу, чтобы ехать в город за билетом на самолет, но от волнения не заметила мчащегося с горки велосипедиста. Дети на великах вообще чувствовали себя хозяевами в дачном поселке, гоняли сломя голову, зная, что взрослые всегда посмотрят на дорогу, прежде чем переходить. Но обуреваемая эмоциями Валерия не посмотрела. К счастью, парнишка на велосипеде среагировал мгновенно, свернул и свалился в канаву. Валерия испугалась, побежала его вытаскивать. Парень выбрался сам, отделавшись парой царапин да оторванной спицей в колесе, а вот у Валерии от волнения начались преждевременные роды.

Ехать куда-то, в Ленинград, а тем более в Ташкент, было уже поздно, Валерию доставили в местный роддомчик на пятнадцать человек, где она через шесть часов благополучно разрешилась мальчиком.

Семейство выдохнуло, но на следующее утро у Валерии возникло сильное кровотечение, связанное с задержкой части последа, так что пришлось делать выскабливание.

Общеизвестно, что у самих врачей никогда не бывает как у людей, именно на них приходятся самые нетипичные клинические проявления заболевания, самые редкие осложнения и самые нелепые врачебные промахи, но тут произошла даже не студенческая ошибка, а вопиющая небрежность. Акушер обязан был осмотреть послед и при обнаружении его дефекта сразу произвести удаление остатков из полости матки, не дожидаясь, пока они проявят себя кровотечением.

В день родов старшее поколение благосклонно оценило деревенский роддом, отдав должное его атмосфере и чистоте, но, узнав об осложнении, Гаккель-старший взревел, что его невестка и внук часа лишнего не останутся в этой помойке, позвонил куда надо и организовал траспортировку еще толком не отошедшей от наркоза Валерии вместе с новорожденным сыном в Снегиревку.