Текст книги "Клиника одной взятки"

«Господи, как же все у нас устроено! „Нужно думать о подчиненных, – понимает самый честный молодой руководитель. – Я обязан заботиться о вверенных мне людях“. Одна уступка начальству, другая… Он пока еще ничего не взял себе, пока честный, но уже вовлечен в порочный круг, „замазан“. А потом ему говорят: „Возьми, это твое. Заработал“. Он берет и окончательно становится „своим“. Теперь можно двигать его по карьерной лестнице. И пряник ему пришелся по вкусу, и кнут на него есть – лежит в уголочке на всякий случай.

Может быть, Балахонов и прав… Он свободен, никому ничем не обязан и может принимать те решения, которые считает нужными».

Как хорошо, что сама Вика отказалась от карьеры чиновника, стала отличным специалистом и теперь честно зарабатывает свой хлеб!

Тося вывела ее из раздумий:

– Меня любая зарплата устроит.

– Зачем тебе любая? – Вика оглянулась, думая, чем бы занять детей. В ее хозяйстве не было ничего для них интересного – ни собаки, ни кошки, ни игрушек. Заскучав, девочки начнут теребить мать, а Вике хотелось, чтобы Тося отдохнула.

– Сейчас, подожди минуту! – Она убежала в дом и вернулась с коробкой бижутерии.

В юности Вика любила украсить себя всякой ерундой, потом перешла на золото. Если девочки и заиграют какой-нибудь браслет, не жалко.

– Так зачем тебе любая зарплата, Тося? Извини, что касаюсь этой темы, но тебе вредно напрягаться. Из-за хромоты у тебя страдает весь скелет, могут начаться проблемы с позвоночником. Дождись уж операции, а потом спокойно устраивайся на нормальную работу.

– Я не надеюсь, – улыбнулась Тося. – В нашей семье деньги тают, как айсберги в Гольфстриме. Леша пашет на две ставки, я его дома почти не вижу, а поди ж ты… Только отожмешь тысячу, обрадуешься, сразу извольте – поборы в садике. Или мамаша сходила к врачу, а он прописал ей дорогое лекарство. Да еще и убедил, что без этого препарата она буквально не дотянет до утра. А стоит Леше заикнуться, что лекарство – дрянь, сразу шоу с помирашками.

Вика сочувственно кивнула.

– Достает она тебя?

– Не то слово! Формально у нас мир, но это такой мир, как у Америки с каким-нибудь, я не знаю… Гондурасом, что ли. Мы уважаем вашу свободу и независимость, но если вы не будете делать, как мы хотим, сразу вас ядерными ракетами закидаем.

– До боли знакомо, – фыркнула Вика. – Увы, свекровь всегда Америка, а невестка – Гондурас. Неужели мы такими же станем в старости?

Она вдруг подумала об Андрее. Вряд ли его решение переехать нашло сочувствие в сердце Эльвиры. Та ведь привыкла, что сын при ней, а противная невестка не путается под ногами.

Вика вдруг разволновалась. Почему она сразу не подумала о реакции свекрови? А вдруг она так надавит на Андрея, что тот даст задний ход? «Ведь это будет значить… это будет значить, – сообразила Вика, – что я ему вроде как и не жена!»

Она быстро набрала номер Андрея:

– Не разбудила?

Ответом ей был сладкий зевок. Вика приободрилась. Так безмятежно зевать может только человек с чистой совестью.

– Оттянулся вчера?

– Не то слово!

– Серьезно?

– Да ну, ты что! Тупо выгулял Ирку.

– А как с рекламой?

– А так, что пока всей шайке зубы не вылечу, скидок не дождусь. Потерянный день, любимая.

– Милый, а ты сказал родителям о нашем решении?

– Сказал.

– И?

– Что – и? Разрешили ли они мне жить с собственной женой? Я их об этом не спрашивал. Просто сообщил.

– И мама не возражала?

– Ты маму не знаешь? Конечно, возражала!

– Корвалол?

– Стаканами!

– Валидол?

– Горстями!

– А ты?

– Я сказал, если она так плохо себя чувствует, ей нужен не сын, а доктор. Я же не бросаю ее одну, с ней отец, домработница. А если ей требуется именно мое постоянное присутствие, хорошо, я останусь и приведу в дом жену, причем на правах хозяйки. Ведь тяжелобольному человеку не под силу управлять домом.

Вика присвистнула. Вот что делает с человеком собственный бизнес! Интеллигентный мальчик преображается в решительного и самостоятельного мужчину. Кажется, Гондурас заручился поддержкой другой ядерной сверхдержавы, и дела его пошли на лад.

– Не слишком ли жестоко ты говорил с мамой? – спросила она, как снисходительная победительница.

– Может быть… Только сил нет больше! Сколько себя помню, вечно у нее больное сердце! «Ах, сыночек, как же ты пойдешь в клуб, мама будет волноваться, а ей нельзя, у нее больное сердце! Не дружи с Мишей, он плохой мальчик, мама так переживает, что он тебя втянет в дурную компанию, а у нее…» – и далее по тексту. Конечно, ей нельзя волноваться. Если взволнуется, мало не покажется никому. Я бы уже сегодня перебрался, только это будет похоже на бегство. А я хочу, чтобы мы разъехались мирно.

– Бедный ты мой!

– Не переживай, любимая. Родители рано или поздно смирятся с нашим решением.

Отсоединившись, Вика довольно ухмыльнулась. Андрей вполне может проводить мастер-класс «Как ставить на место зарвавшихся родителей». Балахонову есть чему у него поучиться. А вот, кстати, и он. Долговязая фигура от калитки помахала Вике рукой и устремилась к жене. Леша устроился прямо на траве возле Тосиного шезлонга. Он очень любил жену, но сейчас его нежный взгляд, обращенный к Тосе, вызвал у Вики не обычное умиление, а раздражение. «Тебя бы не любил бы я так сильно, когда превыше не любил бы честь!» – знаем, знаем. Пафосная отмазка. Если любишь – укради, убей, но не позволяй жене мучиться!

– Как дежурство? Оперировал что-нибудь?

– Не-а. Одни битые рожи. С винцом в груди и жаждой мести. – Леша со вкусом потянулся. – Я бы даже поспал, но в третьем часу заявилась Лариска. Такой фонарь под глаз муж ей навесил, это что-то! Не фонарь, а прожектор перестройки.

– Да ты что? – Вика искренне расстроилась.

– Ужас. Она, конечно, в шоке. Собирается разводиться. Причем, как я понял, не из-за фонаря, а потому, что муж разнес ее любимый комод. Пришлось до утра ее утешать, но чем тут утешишь? Вся жизнь потрачена на идиота, а теперь ему еще половину имущества отдай. Оно же юридически совместно нажитое, хотя всем известно, что добытчиком в семье была только Лариска. Но попробуй, докажи это суду.

Сочувственно поцокав языком, Вика принялась накрывать на стол. Балахонов намекал на шашлыки, но мангала у Вики не было, а устраивать кострище на своем прекрасном участке она не собиралась. Готовая пицца и салаты на свежем воздухе пойдут ничем не хуже. Из кухни она позвонила Ларисе, пригласила приехать, развеяться и залить горе. Та отказалась, наверное, стеснялась своего вида. Вика уговаривать не стала – наоборот, вздохнула с облегчением. Тратить день на утешения не очень-то хотелось. Она, конечно, переживала за Ларису, сочувствовала Тосе, но их неурядицы лишь подчеркивали личное Викино счастье. Так человек особенно ценит уют и тепло дома, когда за окном бушует вьюга или льет проливной дождь.

– Это надо же! – вдруг воскликнул Алексей, когда Вика передавала Тосе, вскочившей помочь, блюдо с креветками.

Женщины, от неожиданности едва не выронившие блюдо в траву, обернулись одновременно, и Балахонов расхохотался:

– Как это я раньше не замечал? Вы же на одно лицо, просто как сестры родные! Вика, вот, оказывается, почему я тебе симпатизирую! Ты же копия Тошика!

Стараясь скрыть недовольную гримасу, Вика внимательно посмотрела на Тосю. Действительно… Классическая, если не сказать, стандартная красота. Аккуратные носики, большие светлые глаза, небольшие, но пухлогубые рты… К тому же обе они маленькие, хрупкие. Волосы тоже одной масти – русые, только Вика чуть светлее. Почему раньше Вика не замечала Тосиного сходства с собой и не считала ее красивой?

Они даже одеты похоже, но это лишь на первый взгляд. Викины любимые ботинки фирмы «Катерпиллер», нарочито грубые, на тяжелой подошве, напоминают Тосину ортопедическую обувь. Обе в цветастых ситцевых платьицах, только у Вики оно, как говорится, обманчиво простое, а у Тоси действительно простое, без обмана.

Немного поахав над забавным совпадением, Тося сказала, что и раньше не ревновала мужа к Вике, а теперь уж точно не будет. Зачем ему стараться, если дома ждет точно такой же экземпляр? Но ей повезло, она познакомилась с Лешей раньше, иначе тот бы женился на Вике, ведь мужчинам нравится один тип женщин.

«Вот уж не дай бог!» – подумала Вика, которую эти разговоры уязвляли.

Она растянулась в шезлонге, подставляя лицо солнечным лучам. Какая погода, господи! Кто посмел клеветать на питерское лето?

Да лучше него нет ничего на свете! Родители сетуют, что она никуда не ездит отдыхать… Нет, не нужен нам берег турецкий! Там все ярко, назойливо, как на плохой открытке, а вид из ее окна похож на картину гениального художника. Только идиот мог назвать нашу природу унылой. Разве прекрасные цветы в ее саду, ее розы – унылы? А за живой изгородью из ароматных спирей, ощетинившихся смешными пушистыми свечками, радует глаз прекрасная лужайка, на которой полевые цветы, сами того не зная, образуют удивительную гамму.

Скоро приедет Андрей, и они вместе будут радоваться всякому погожему дню и вместе греться у камина, когда дождь загонит их в дом, а потом будут шлепать по лужам в резиновых сапогах!

Вика улыбнулась Балахонову и приняла у него бокал вина. Она пьет вино первый раз в этом году, можно загадать желание. Но что ей загадывать? У нее все есть. Самый лучший муж на свете, самый прекрасный домик на земле.

Пригубив вино, Вика погрузилась в ощущение счастья.

Глава пятая

С океана ползло плотное облако тумана, затягивая противоположный берег бухты и надежно укрывая боевые корабли. Лишь кое-где из этого облака, как из дырявого мешка, на секунду появлялась мачта или очертания корпуса, чтобы тут же исчезнуть в белом мареве. От этого корабли казались призрачными и безжизненными, как «летучие голландцы». Зябко поежившись, Вика плотнее запахнула куртку, подняла воротник. В ноги ей лениво бились тяжелые стальные волны. Она прошлась по каменистому берегу, ничем не напоминавшему солнечные песчаные пляжи под Петербургом. Что она делает здесь, в этом чужом холодном и ветреном городе?

Она обернулась. На берег густой цепью надвигались сопки, за их зеленой чередой виднелись хрустальные вершины вулканов. Город как-то неуверенно расположился у подножия гор, примостился, как проситель на краешке стула в кабинете грозного начальника. Странный город, унылый и серый, весь из бетонных пятиэтажек, облупившихся от ветров и морской соли.

Впереди – океан, кругом горы. Бежать некуда, как в страшном сне. Только она вот уже второй месяц не может проснуться…

Прямо над берегом нависает скала, будто кто-то тупым ножом обрезал гору. Вика подошла ближе и разглядела в уступах маленькие островки цветов. «Как моя альпийская горка», – повеселела она и подошла еще ближе.

– Не стой там! – крикнул человек с удочкой. – Камень на голову упадет и фамилию не спросит.

– Спасибо. – Вика удивилась, что рыбак заметил ее перемещения.

Фамилию не спросит… А если спросит, ей нечего будет ответить. Она в бегах, и этот город – ее последнее убежище.

Она заглянула в сетку рыбака. Пусто.

– Не клюет пока, – улыбнулся тот, заметив ее интерес. – Видишь, балабас ползет.

– Кто ползет?

– Ну туман. Скоро так затянет, что я кончика своей удочки не увижу.

Вика сочувственно покачала головой: «Мне бы твои заботы». Пиная гальку носками ботинок, она поплелась к автобусной остановке. Взглянула на здание местного театра, похожее на греческий храм в изображении пятилетнего ребенка. Очаг культуры – хмыкнула Вика с высокомерием уроженки Петербурга, с молоком матери впитавшей его очарование. Когда она сможет снова пройти по Невскому проспекту, насладиться особенным духом Васильевского острова? Придется ли ей увидеть развод мостов?

Все, чего она добилась в жизни, было уничтожено. Как в компьютерной игре – game over. Нужно начинать заново, только не с нуля, а с минус десятого уровня. Ее судьба, которую она считала вполне состоявшейся, ее надежная, прочная жизнь – все развеялось от первого же злого дыхания, как соломенный домик трех поросят. А она-то считала, что построила неприступный замок…

…Как обычно, общебольничная конференция благодаря Балахонову превратилась в митинг. По утрам вторника нужно запирать его в подсобке, злилась Вика. Орет, как Троцкий на базаре, хотя сам понимает, что все бесполезно. Только время у людей отнимает своей демагогией!

– Я давал клятву советского врача! – горячился Балахонов на трибуне.

Главный врач с привычной тоской смотрел мимо строптивого подчиненного, прикидывая, видимо, подходящий силовой прием, чтобы удалить заведующего хирургическим отделением с ораторского места. На беду администрации, Леша обладал зычным басом, перекричать его было невозможно, а добровольно покидать трибуну, пока не выскажется, он не собирался.

– Так Советского Союза давно нет, – добродушно заметил начмед, как бы освобождая Лешу от всех его гуманных обязательств.

– Не важно! Меня в институте учили оказывать людям помощь! Ту, которая им нужна, а не ту, которую страховка позволяет!

Неужели он такой дряхлый? Вика всегда обращалась с Балахоновым как с ровесником, а теперь оказывается, что он окончил институт еще до распада Союза и не обучался принципам страховой медицины. Вот почему он такой неиспорченный… Старая закалка.

– Оказывать учили, а отказывать – извините, нет! Если я вижу, что человеку для сохранения здоровья нужна госпитализация, операция, все, что угодно, – я это делаю. И меня не волнует, где он живет и кем работает! Про оплату я даже задумываться не желаю, об этом у меня голова болеть не должна.

– Алексей Михайлович, вас никто и не просит отказывать в неотложной помощи! – Из-за того, что нужно было вклиниться в речь, пока Балахонов переводит дыхание, главврач произнес свою реплику не так царственно, как бы ему хотелось.

– Не просит? А какого черта я должен заполнять всякую лабуду? Миграционный лист придумали какой-то, обоснование госпитализации без полиса. Не бред ли? Бред! И я свое время тратить на это не собираюсь, у меня других дел полно.

– Послушайте, но это же стандартная форма. Что вам, трудно?

– Трудно. Невозможно по нравственным убеждениям. С какой стати я, врач, должен кому-то объяснять, что помогаю человеку? Почему я оправдываюсь, если сделал аппендэктомию жителю Таджикистана?

Скорее бы уж он облегчил душу, поморщилась Вика. У нее слишком много дел, чтобы выслушивать рефлексию начальника. Хотя… Какое-то рациональное зерно в его словах есть. Коррупция и повальное мздоимство началось в медицине именно тогда, когда врач понял – он имеет право отказать в помощи. Можно сколько угодно кивать на нищенскую зарплату, на дефицит нормальных медицинских центров и специалистов. Разумеется, и до введения страховой медицины попасть к светилу можно было только по знакомству, и «пузырный занос», то есть бутылка хорошего спиртного и коробка конфет, был обязателен, но… Когда Вика училась в институте, она активно посещала хирургическое общество. Там было принято устраивать вечера памяти профессоров. На эти вечера часто приходили бывшие больные, рассказывали, как доктор такой-то вернул их к жизни. Вику такие рассказы очень трогали, это казалось символичным – врач давно умер, а спасенный им человек живет и прекрасно себя чувствует. И эти люди не были ни важными чиновниками, ни просто богатыми людьми. Токари, уборщицы, водители, воспитательницы детского сада… Взять с них явно было нечего, и попали они в руки светила просто потому, что тяжело болели. Если больной хотел лечить у светила что-то рутинное, с чем справился бы и обычный врач, тут приходилось подключать административный ресурс, но если его жизни угрожала реальная опасность и заболевание было слишком сложным для простого доктора, он попадал к светилу без особых усилий.

Никому и в голову не приходило, что можно просто захлопнуть перед больным дверь, потому что у него полис не того цвета.

А сейчас можно. Государство допустило общение больных со здравоохранением по формуле «не оплатят, пошел вон», так что же странного, если эта модель работает и в частных отношениях врач – больной?

Все устроено так, чтобы легко было наказать человека за активное действие, а еще легче – чтобы оправдать его бездействие.

– Меня вообще не должна волновать оплата, коль скоро у нас развелось аж два отдела по работе со страховыми компаниями! Один по ОМС, второй – ДМС и платные! Причем там сидит не одна полумертвая старушка на оба подразделения, а куча вполне цветущих женщин! По логике они и должны заботиться, чтобы оплата наших услуг шла полноценно и своевременно. Пусть берут истории поступивших. Сколько у нас ежедневно новых пациентов? Максимум пятьдесят, этот объем им вполне по силам. Коль скоро мы, врачи, их содержим…

– Как это вы их содержите, интересно? – быстро перебил главврач.

– А так, что производителями услуг являемся мы, врачи и медсестры. Платят нам по факту оказанных услуг, то есть реально зарабатываем мы, а все остальные – обслуживающий персонал, который мы содержим для собственного по идее удобства. И девочка из отдела по работе с ОМС должна следить за нормальной оплатой нашей работы – только этим она может оправдать свое существование. Это по логике! А на самом деле что получается? Я лечу кого-нибудь, тружусь, а потом девочка мне звонит и радостно сообщает – а знаете, вам этот случай не оплатят! Дальше следует объяснение, либо надуманное, а чаще, ибо девочки наши не очень умеют думать, просто идиотское.

– Алексей Михайлович, не опускайтесь до оскорблений! И…

Но сбить Лешу с курса было невозможно.

– Я никого не оскорбляю, а строго придерживаюсь фактов! Вы постоянно требуете от меня исполнения моих обязанностей! Вот и я требую от них, причем с бо́льшим правом, чем вы! Ибо вы платите мне малую часть тех денег, что я заработал, а ваши девочки получают деньги из моего кармана! Пусть работают, а не пилят бабки со страховыми компаниями!

От такой наглости главврач даже привстал на стуле:

– Что за голословные обвинения? У вас есть доказательства? Опомнитесь, Алексей Михайлович!

– За руку я их, конечно, не ловил, но нам же каждый месяц страховые по полмиллиона недоплачивают! Причем пациенты довольны, поправляются, а компании недовольны. То объем помощи не тот, то не по профилю отделения, то еще какой-нибудь маразм! А вы смотрите на это и не шевелитесь. В суд хоть раз подавали? Договор грозились расторгнуть?

Да уж… «Когда выходишь на эстраду, стремиться надо к одному, всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему…» Можно сколько угодно возмущаться нищенской зарплатой и огромным объемом работы, но посягать на отлаженный бизнес… Сидеть им опять без премий!

– Вы нас совсем закабалили! – орал Балахонов. – Крутите свои делишки, а до нас вам и дела нет. Ни до больных, ни до врачей! Пациенты не умирают от болезней, врачи с голоду – вот и ладненько. Мы для вас – декорация, ширма для ваших афер, и, если бы вам эта ширма не была нужна, вы бы от нас сразу же избавились!

– Алексей Михайлович! – Главврач подошел к кафедре.

Аудитория отвечала Леше одобрительным ропотом, но Вика прекрасно знала цену этому ропоту. Случись что, никто не поддержит правдоруба. Балахонов не Спартак, а врачи – не гладиаторы, чтобы поднять народное восстание.

Вика представила, как они всей толпой вскакивают с мест, накидываются на главврача и начмеда… Потом толпа несется в административный корпус, с наслаждением крушит там евроремонт и сноровисто благодаря знанию анатомии разрывает на куски главного бухгалтера. Администрация сидит в приемной, связанная по рукам и ногам, с медицинскими шапочками вместо кляпов во рту, а Балахонов, по-ленински заложив руки в проймы хирургической робы, расхаживает по кабинету и диктует насмерть перепуганной секретарше воззвание: «Товарищи! Революция, о которой так долго говорили мы, честные врачи, свершилась! Коррупционная власть пала!»

– Товарищи! – донеслось с трибуны, и Вика вздрогнула. Неужели именно это она сейчас и услышит? – Вы посмотрите, во что нас превратили! Настоящий феодализм, мы работаем как крепостные! Давайте уже бороться за свои права. Начнем хотя бы с того, что откажемся заполнять эти бумажки! И не надо думать: «Ах, какая ерунда, что, мне трудно одну справку заполнить?» Иначе нам совсем на голову сядут!

Наконец Лешу удалось стащить с трибуны. Он сел в первом ряду и понурился. Надеялся, что народ его поддержит, а все будто воды в рот набрали. Сидят, слушают доклад про новые антибиотики.

Но ведь и его, несмотря на сенсационные разоблачения, никто не уволит. Собака, которая лает, не кусает. Подать в суд, написать в прокуратуру значило, по мнению Балахонова, стать доносчиком. Хотя основания для таких действий у Леши были. А другие сами не очень дружили с законом, и лишний раз обращать на себя его внимание им не было резона. Вот и она, Вика, молчит, хотя полностью разделяет Лешину позицию. Но какой толк в том, что она выступит? Ничего она не изменит, зато администрацию разозлит, и та не будет больше смотреть сквозь пальцы на то, что Вика делает вены мимо кассы.

Она зашла к Алексею поделиться впечатлениями от его пламенной речи.

– Ты выглядишь как Жириновский в Думе, – начала она, и напрасно.

Леша обрушил на нее все неизрасходованные эмоции. В масштабах маленького кабинета это оказалось настоящим торнадо.

– Ладно-ладно… – Вика бочком выскользнула в коридор и оказалась лицом к лицу с той наглой теткой, которая хотела прооперировать вены без предварительной договоренности.

«Оперативно ее турнули из Питера!» – ухмыльнулась Вика.

– Доктор, я хотела бы с вами поговорить.

– Да, слушаю.

– Не хотелось бы в коридоре…

Пожав плечами, Вика пригласила ее в ординаторскую.

– Слушаю вас, – повторила она.

– Я хотела бы прооперировать у вас вены.

– Но вас же направили в областную больницу.

Вике стоило огромных усилий удерживать на лице сочувствующую мину. Душа ее переполнялась торжеством – халява не прошла! Она покосилась на холеное высокомерное лицо женщины, оценила массивные украшения, дорогой, хотя и безвкусный костюм, ухоженное суфле химической завивки. Типичный до гротеска образ директора школы. «Сидишь решаешь, кому дать медаль, а кому – нет, – с ненавистью подумала Вика. – Детей много, медаль одна, зачем же тратить ее попусту, если можно получить с родителей хороший „откатик“? Кто докажет, что медаль оказалась у ленивого тупицы, а блестящий ученик едва вытянул аттестат без троек? Родители пресмыкаются перед тобой, вот ты и решила, что королева жизни. Увы, вынуждена тебя разочаровать!»

Вика вертела в руках карандаш и многозначительно молчала. В памяти всплывали ее собственные мытарства в школе, и она вдруг почувствовала такую острую ненависть к этой женщине, что поняла – оперировать не сможет.

– Но в областной меня не устроило…

– Чем же вам не угодил тамошний сосудистый центр?

– Врач не вызвал у меня доверия. И потом, там большая очередь.

– Вы записались в нее?

– Да, но хотелось бы у вас.

– Я же сказала во время консультации, что у вас достаточно сложный случай, – процедила Вика. – Для вас же будет лучше, если вами займутся более опытные специалисты. Мне не трудно, но…

– Стойте-стойте! – Женщина царственно махнула рукой. – Я вас поняла. Мы не сумели договориться при первой встрече, но теперь я знаю, в чем дело.

– Простите?

– Доктор, я согласна на ваши условия.

Вика изумилась:

– Я вам никаких условий не ставила.

– Ах, Виктория Александровна, – фальшиво рассмеялась женщина, – не будем играть в прятки.

С неожиданной прытью она подскочила к Вике и сунула в карман ее халата конверт, Вика даже не успела перехватить руку.

– Заберите, не нужно!

– Нет-нет, возьмите, – ворковала женщина. – Здесь все, как вы говорили.

– Я ни о чем с вами не говорила. Немедленно заберите!

Вика хотела достать конверт, но он почему-то не поддавался, а женщина вдруг с неожиданной силой схватила ее запястье и удержала руку в кармане.

– Да что ж это такое! – возмутилась Вика.

Поведение тетки выглядело очень странно, но уже через секунду все объяснилось.

В кабинет дружно вошли строгие молодые люди, махнули перед глазами Вики корочками, скороговоркой представились и попросили показать содержимое ее карманов. В дверях угрюмо маячили Балахонов с Ларисой. Понятые.

О черт! Сердце колотилось как бешеное, к горлу подкатила тошнота, а руки, заметила Вика, доставая конверт из кармана, трясутся, словно у алкоголика.

«Держаться, держаться! Ситуация ужасная, невообразимая, нужно сохранять полную ясность мысли!»

Она бессильно опустилась на стул. «Нужно замечать каждую мелочь», – сказала она себе, но происходящее доходило до нее словно сквозь вату.

– Уважаемые понятые, – звучал в ушах холодный голос, а Вика не могла понять, кто это говорит. Почему говорит, и, господи, неужели это на самом деле происходит с ней?! – Сейчас на ваших глазах из кармана Виктории Александровны Воротниковой был извлечен конверт, содержащий две пятитысячные купюры. Вы видите, купюры маркированы надписью «Взятка». Имеется диктофонная запись разговора Виктории Александровны Воротниковой и Нины Николаевны Гинзбург, вы можете с ней ознакомиться.

Услышав свой голос, Вика приободрилась. Она два раза сказала: «Нет, не надо!» А подсунуть в карман можно все, что хочешь, он у нее не на замке. Жалко, нет видеозаписи, как она пытается увернуться, но и так нормально. Ах, спасибо директрисе ее школы, поселившей в Викиной душе стойкую ненависть к педагогам! Иначе Вика вступила бы в переговоры, и беседа текла бы совсем в другом русле.

Балахонов тут же начал борьбу за правду: «Вы же слышите, она отказывалась!» – но ему сказали, что оценку Викиной вины дадут соответствующие органы, от него требуется только подтвердить факты.

Леша принялся внимательно изучать конверт, словно сомневался в его реальности.

– А это что такое? – Он ткнул пальцем в угол белого прямоугольника.

– Что вас смущает? – Оперативник был сама любезность.

Вика вышла из оцепенения: в самом деле, какой подвох может быть в обычном конверте?

– Вот здесь! Что это такое?

– Ничего…

– Как это – ничего? На мой непросвещенный взгляд, так это жвачка. А может, и клей какой.

Ах ты черт! Вот почему она не могла вытащить злополучный конверт из кармана! Ай да директор! Все продумала!

Оперативник пожал плечами и подвинул Леше бланк с ручкой.

– Допустим, жвачка, и что дальше? Мало ли что носит в кармане Виктория Александровна.

– Она не пятилетняя девочка, чтобы жвачку в кармане таскать! – отрезал Леша. – Я требую указать это в протоколе, иначе подписывать не буду.

– Алексей Михайлович, ну какое это имеет значение?

– Не знаю. Вы сами сказали, чтобы я не оценивал доказательства, а подтверждал факты. Жвачка – это факт, и я хочу его подтвердить.

– Ну хорошо, – поморщился оперативник и стал вписывать в протокол про жвачку.

Потом ее повели к машине.

Можно было спуститься по служебной лестнице, но, как нарочно, оперативники конвоировали ее к центральному входу, словно хотели, чтобы как можно больше сотрудников узнали о ее позоре. У Вики не хватило сил идти с гордо поднятой головой, она угрюмо смотрела под ноги. Балахонов шел рядом и, когда ее усадили в машину, ободряюще помахал рукой.

Вика думала, что ее отправят в камеру, и по дороге готовилась к этому испытанию. Но ее сразу повели в кабинет следователя.

Она села на предложенный стул. Следователь оказался усталым мужчиной лет сорока, с потухшим взглядом и весь какой-то пыльный. Никак не соответствовал своему светлому кабинету с модной офисной мебелью.

– Виктория Александровна, вы готовы к разговору? – спросил он мягко.

– Да, разумеется, – ответила она в таком же тоне и приободрилась.

Это была не обманчивая иезуитская мягкость, нет, Вика почувствовала, что за дружелюбием следователя не скрывается ничего, кроме равнодушия. Если его не злить, он не будет к ней суров.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Вряд ли на этом стуле кто-то чувствует себя хорошо, – улыбнулась Вика. – Но я здорова и могу отвечать на ваши вопросы.

– Не возражаете против диктофонной записи?

– Нисколько.

– Хотите, чтобы при нашей беседе присутствовал адвокат?

Вика задумалась.

– Пожалуй, нет. Я готова честно отвечать на все ваши вопросы, зачем мне адвокат?

– Хорошо.

Покончив с формальностями, следователь сообщил, что ее обвиняют в вымогательстве взятки.

– Я ничего не вымогала. Эта женщина…

– Гражданка Гинзбург.

– Пусть так. Она без всякой предварительной договоренности явилась ко мне и сунула в карман деньги. С таким же успехом в конверте могли оказаться наркотики или чертежи новой баллистической ракеты. Вы бы меня тогда обвинили в наркоторговле и шпионаже?

– Виктория Александровна, давайте не будем строить пустых предположений.

– На диктофонной записи ясно слышно, как я отказываюсь. Единственное, в чем меня можно обвинить, так это в плохой реакции. Она так быстро и неожиданно сунула этот конверт в мой карман, что я просто не успела ничего сделать.

– А разве у хирурга может быть плохая реакция?

– Сколько угодно. В нашем деле главное – интеллект, а не рефлексы.

– Итак, гражданка Гинзбург, по вашему мнению, просто-напросто встала не с той ноги и подумала: «А не обвинить ли мне кого-нибудь в вымогательстве? Виктория Александровна как раз подойдет». Это же нелепо!

Вика усмехнулась:

– Я готова принять вашу версию.

– Вы хотите сказать, что раньше не встречались с Гинзбург, она не обращалась к вам за медицинской помощью и вы не требовали у нее денег за операцию?

– С Гинзбург я встречалась. Она была госпитализирована по направлению хирурга поликлиники, но я не была ее лечащим врачом.

– А кто был?

Вика замялась. Подводить Балахонова под монастырь не хотелось.

– Не знаю. Я всего лишь консультант, в мои обязанности не входит вести больных. Но консультацию я действительно провела, о чем есть запись в истории болезни. Причем совершенно бесплатно.

– И что вы порекомендовали больной?

– Не помню. У меня таких консультаций больше десятка в день. Можно поднять историю болезни.

– Обязательно. А пока у нас есть выписка из нее, которую нам предоставила Гинзбург. Там написан диагноз: варикозная болезнь нижних конечностей, и рекомендация – оперативное лечение в специализированном стационаре.

Вика состроила гримаску, мол, все верно.

– Скажите, Виктория Александровна, варикозная болезнь – это по вашей специальности?

– Да, я флеболог.

– Вы делаете подобные операции?

Отпираться не имело смысла, и Вика кивнула.

– Почему же вы не прооперировали гражданку Гинзбург?

На это у Вики был ответ:

– Сложные вены, я побоялась не справиться. Кроме того, у нас нет современного оборудования для малоинвазивного[4]4
  Малоинвазивное вмешательство – операция, выполненная с минимально возможной травматизацией тканей.


[Закрыть] вмешательства, которое является методом выбора для данной больной. Я действовала только в ее интересах.