Текст книги "Рыжая племянница лекаря"

Мария Заболотская
Рыжая племянница лекаря

© М. Заболотская, 2017

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Пролог

Незадолго перед началом таммельнской осенней ярмарки, аккурат в день преподобного Пинадольфа Мукомола, перед шильдой с названием города остановились двое путников – пожилой мужчина в выцветшем от скитаний плаще с капюшоном и невысокая, крепко сбитая рыжеволосая девушка в пестром наряде. Подол ее куцей юбки, едва прикрывающей икры сильных ног, давно превратился в лохмотья, однако короткая курточка все еще пыталась поразить сторонний глаз своей фальшивой роскошью: вышивка перемежалась блестками и яркими бусинами, а там, где не имелось россыпи дешевых бусин, непременно была нашита цветная бахрома или же шнуровка.

Любой встречный без особого труда смог бы заметить, что на левом локте уже красуется небрежная кожаная заплатка, и даже самый непроницательный наблюдатель догадался бы, что вскоре такая же появится на втором рукаве. Запыленная покоробившаяся обувь путников свидетельствовала, что идут они издалека, а осунувшиеся от постоянного недоедания лица – что поход их начался довольно давно при весьма неблагополучных обстоятельствах.

Они внимательно, не торопясь рассматривали приколоченные к столбу дощечки и обрывки пергамента с объявлениями, касающимися жизни городка. По тому, как сосредоточенно морщились их лбы, можно было сделать два вывода: во-первых, путники умели худо-бедно читать, несмотря на довольно потрепанный внешний вид, во-вторых – они искали среди множества предложений нечто вполне определенное.

– Глядите-ка, дядюшка Абсалом! – воскликнула девушка, заметно уставшая, но все еще подвижная (именно такой тип подвижности крайне вредит своему носителю), и ткнула пальцем в одну из дощечек. – Да у них здесь ярмарка на носу! Как мы с вами угадали-то!

Дядюшка в отличие от своей шустрой племянницы был человеком степенным и обладал на редкость философским выражением лица, что позволяло заподозрить его в склонности к мелкому жульничеству, а также в обладании житейской мудростью, которую не приобретешь сидя дома, покуривая трубку и поглядывая в окно. То был обыкновеннейший представитель мещанского торгового сословия, переживавший не самый благополучный период своей жизни. Круглое лицо его украшали порядком поседевшие длинные вислые усы, явно призванные придавать его физиономии недостающие простоту и миролюбивость, а на глянцевой лысине отражались солнечные лучи.

– Ярмарка – это хорошо, – задумчиво пробасил он, – там всегда найдется лишняя монетка, которая поправит наше бедственное положение. Городок вроде бы приличный, вон и крыши черепицей крыты, и столб этот недавно покрашен за счет городской казны… Значит, и народ на торг съедется со всей округи. Попытаем счастья…

Но рыжая девушка не успокоилась, грязный палец ее с обкусанным ногтем уткнулся в пергамент, уже порядком надорванный и загаженный птицами.

– Дядюшка! Послушайте, что тут написано! – она принялась читать по слогам, водя пальцем по едва различимым строчкам, и многочисленные дешевые браслеты на ее руке позвякивали в такт возбужденному голосу. – «Требуются опытные лекари, знахари и аптекари, сведущие в снятии сглаза и порчи, а также умеющие определять причины душевных недугов. Обращайтесь в дом герцога Таммельнского, где вас ждет щедрое вознаграждение в случае успешного итога работы». – Глаза девушки блестели, а голос был полон радостного волнения. – Дядюшка Абсалом, это же редкая удача! Аптекарь! Наконец-то подвернулось занятие точно для вас! Да и в людской душевной организации вы необычайно сведущи, сами об этом сотню раз говорили… Пойдемте туда сегодня же!.. Быть может, нас наймет сам герцог Таммельнский! Мы будем жить в его доме, столоваться на герцогской кухне…

И она в умоляющем жесте сложила руки, огрубевшие от солнечных лучей, вольного ветра и прочих природных явлений, безо всякой жалости воздействующих на бродяг, не имеющих крыши над головой. Чумазое лицо девушки состроило крайне жалостливую рожицу, а ноги от нетерпения притоптывали на месте.

Ниже под пергаментом, прямо на свежеокрашенном столбе было нацарапано гвоздем «Герцог спятил!», а еще ниже – «Полоумный герцог – позор Таммельна!».

Дядюшка Абсалом покачал головой и с неодобрением прочитал еще несколько подобных изречений, украшавших столб. Они без обиняков указывали на то, кто именно в герцогском доме нуждался в услугах лекаря.

– Нет порядка в этом королевстве! – осуждающе произнес он. – В нашем благословенном Даленстадте не успел бы один такое нацарапать, как все остальные уже махали бы кирками в каменоломнях. А здесь власть не почитают, каменоломен нет…

И он горько завздыхал, с тоской вспоминая родные края, всегда издали кажущиеся вдвойне милее всяких иных. Затем, пошарив в кармане, достал оттуда небольшую горсточку дрянного зерна и со словами «Дух-покровитель города, не прогневайся на нас, прояви гостеприимство!» рассыпал его у столба – то был давний обычай, общий, наверное, для всех срединных королевств. Уж кто-кто, а бродяги о нем не забывали, помня, что их удача переменчива, а высшие силы – злопамятны.

– Дядюшка, ну пойдемте же к герцогу! Вы его быстренько излечите, а щедрую награду истратим на открытие новой лавки где-нибудь в столице! Давайте попробуем! – и девушка вцепилась в плащ мужчины, тараща свои большие синие глаза.

– Только через мой труп! – решительно ответил на эту пылкую речь дядюшка Абсалом и пошел прочь от шильды в сторону таммельнской городской стены.

Девушка от досады взвыла как дух, предвещающий по ночам преждевременную смерть, подхватила увесистую торбу, лежавшую в придорожной пыли, и поспешила за дядюшкой, который, надо заметить, шагал налегке. В сумке что-то стеклянно позвякивало, булькало и погромыхивало.

– Ну дядюшка! Ну миленький! – она забежала наперед своему широко шагающему родственнику и теперь пятилась, то и дело оступаясь. – Но отчего же? Неужто вам не опостылело бродяжничество по этой глухомани? Я в жизни своей не видела королевства гаже, чем эта проклятущая Лаэгрия! Одни пустоши, нищие крестьяне… И отвратительная овсяная каша каждый день – словно здесь и еды другой отродясь не видали! О, как я мечтаю о соломенном тюфяке без клопов, на котором можно сладко спать! – девушка закатила глаза, показывая, как истосковалась по чистым простыням. – С меня довольно сеновалов и чердаков! С тех пор, как мы покинули Даленстадт, положение наше становится все унизительнее с каждым днем, потому что денег удается заработать все меньше и меньше. Если мы пройдем еще немного на восток, то окажемся без единого медяка, а одеваться придется в мешковину и шкуры, точно варварам! Здешний герцог, должно быть, богат и знатен, у него отличная огромная кухня, полная кладовая и целая прорва слуг… Ну почему вы не хотите хоть на пару дней обрести покой и… и сытный обед от герцогских щедрот?!

Дядюшка Абсалом сохранял самое безразличное выражение лица. Его, казалось, не тронули ни горячая речь юной родственницы, ни жалобное выражение ее лица, ни волнующие картины сибаритского существования в стенах дома герцога Таммельнского.

– Ты непроходимая дуреха, Фейн, – наконец соизволил ответить он. – Да смилуется провидение над твоей пустой головой – ты не умрешь своей смертью. Ну как можно только подумать о том, чтобы добровольно сунуть свою голову в пасть дракону? А ведь то, что ты предлагаешь, еще хуже!

– Дядюшка, сдается мне, вы преувеличиваете, – немного сбавила напор Фейн. – Да что сделает нам этот герцог?

– Герцог, предположительно страдающий душевным недугом, – бесстрастно уточнил дядюшка Абсалом. – Да что угодно! Повесит, к примеру. Или посадит на кол, ежели имеет склонность к аффектации.

– С какой стати?

– Если ему это взбредет в голову, то он объяснять нам не станет. Повесит – и все тут. Может, ему покажется, что тем самым он снимет свою порчу или развеет осеннюю ипохондрию, – старик пожал плечами. – Много ли сумел объяснить тот аптекарь из Пьента, где влюбленные по недоразумению отравились по очереди? Помнишь ту прошлогоднюю беду? Нет? А зря, вышла весьма поучительная история, всякому аптекарю нужно бы ее выучить назубок. Хорошо, если нас в итоге просто прогонят пинком под зад из этого города! Представь, что со мной сотворят, если я его не излечу? А если вдруг у герцога невпопад случится расстройство желудка и он решит, будто я его отравил? Да мою голову наколют на пику у городских ворот, не успеет он с ночного горшка встать!..

Фейн в унынии склонила рыжую лохматую голову, признавая, что спор выиграл дядюшка. Она умела принимать доводы разума если без благодарности, то хотя бы не упрямясь. Но дядя Абсалом распалился и продолжал развивать свою мысль, уже не обращая внимания на племянницу:

– Интересно, много ли народу пришло в дом этого умалишенного герцога в надежде хорошо заработать? И еще интереснее – многие ли покинули сей дом живыми? Да я голову даю на отсечение, что в этом городе нет ни одного аптекаря: половина их на кладбище, а вторая спешно переехала в другие края! Нет, заниматься лечением в наше время опаснее, чем сражаться с драконами… К герцогу мы не пойдем ни в коем случае. Заглянем на ярмарку, подзаработаем чуток и направимся в Лирмусс. Столица все же остается столицей, пусть даже и в этой ужасной Лаэгрии.

Уже можно было различить сине-красные одеяния стражников, мельтешащих у городских ворот, и время от времени ветер доносил обрывки ругательств. Стражники суетились, грозили алебардами и сыпали проклятиями – крестьяне, по-видимому, едущие на ярмарку, своими гружеными телегами перекрыли въезд какому-то благородному господину с сопровождением. Тот возмущался, потрясая оружием, и от досады пришпоривал своего коня, отчего бедное животное жалобно ржало и приплясывало на месте.

Зоркий дядюшка Абсалом приостановился и ухватил за рукав свою племянницу, которая, погрузившись в задумчивость, ничего вокруг себя не замечала.

– Погоди ты! – шикнул он. – Не лезь на рожон! Стражники небось злющие, огребем мы с тобой держаком от алебарды по спине – у нас ни подорожной, ни лицензии! Подождем, пока стража успокоится, народ разъедется… К тому времени, быть может, сюда подойдет какой-нибудь деревенский обоз – с ним и пройдем через ворота.

Девушка покосилась на проход, где, похоже, назревала потасовка, и согласно кивнула. Неподалеку от дороги, сразу за предместьем, виднелась небольшая рощица, привлекшая внимание Абсалома, и вскоре путники уже обосновались в ее сени, расстелив на земле кусок ткани, расшитый изображениями луны и звезд, порядком поблекших от дорожных испытаний. Свара у ворот набирала силу, и торопиться им было некуда.

– …А если мы заработаем целую крону к последнему ярмарочному дню, – мечтательно говорила Фейн, глядя в бездонное синее небо, – то первым делом купим осла! А, дядюшка? Купим?

– На кой черт нам осел?

– Как это – на кой черт? Пожитки наши возить!

Дядюшка Абсалом скептически хмыкнул в усы.

– Вот я и говорю – на кой черт нужен осел, тем более за целую крону, ежели у меня есть ты?

– Ну, спасибо, уважили… – Фейн угрожающе нахмурилась. – Значит, я буду тащить этот хлам на горбу до самого Амилангра?

Любящий дядюшка уселся поудобнее, выудил из кармана сухарь и заметил:

– Радуйся, что чучело крокодила сгорело вместе с нашей лавкой. А на новое у меня пока денег нет. Иначе ты бы еще и его носила – а то какой же это аптекарь без крокодила?..

– Дядя, вы купите осла! – глаза Фейн сузились.

– Может, тебе еще арданцийского скакуна купить? – ядовито поинтересовался дядюшка Абсалом.

Фейн покраснела от злости – у нее была тонкая белая кожа, типичная для уроженцев севера, особенно для рыжих, оттого она легко покрывалась ярким румянцем по самым разнообразным поводам.

– А на что же вы потратите наш заработок, позвольте узнать? – спросила она, запинаясь и фыркая от сдерживаемого гнева.

– Свой заработок я потрачу на насущные нужды, – ответил Абсалом. – Первым делом куплю тебе приличное платье. Так у меня появится хоть какая-то надежда сбыть тебя с рук…

– А чем плох мой нынешний наряд?! – Фейн вскочила на ноги и уперла руки в бока, пытаясь изобразить вызов.

– Хотя бы тем, что нас могут не пропустить из-за него в город, – хладнокровно пояснил мужчина. – На столбе я заметил объявление, гласящее, что в Таммельне распутницы, джерканы-гадалки и танцовщицы живота объявлены вне закона.

От возмущения Фейн задохнулась, вновь побагровела, а затем вскричала:

– Да как повернулся у вас язык назвать родную племянницу распутной девкой?!

Дядюшка пожал плечами.

– Вот я и говорю – надо купить пристойный наряд, чтобы более ни у кого язык не поворачивался. Ни к чему позорить мои седины. Я почтенный даленстадтский аптекарь и не желаю, чтобы меня принимали за родственника развратницы. Я намереваюсь быть дядюшкой скромной девицы, которую можно будет выдать замуж за какого-нибудь приличного юношу, имеющего постоянный доход.

Эти слова произвели действие, сравнимое разве что с небольшим землетрясением. Девушка вопила, призывала себе в свидетели всех святых, которых почитают в Даленстадте, и клялась, что не перемолвится с тиранствующим дядюшкой ни словом до конца своей жизни, впрочем, щедро перемежая эти клятвы обещаниями немедленно утопиться, удавиться и уйти в монастырь. Дядюшка Абсалом безмятежно смотрел в небо, грыз сухарь и не придавал никакого значения крикам своей племянницы, по-видимому, давно к ним привыкнув.

– Я буду носить это платье до скончания своей жизни, а последней моей волей будет, чтобы меня в нем похоронили! – мстительно прошипела Фейн и уселась на землю, повернувшись к дядюшке спиной.

– Вот и славно, – все так же спокойно согласился Абсалом. – Значит, на наряды деньги мы тратить не будем. Что ж, у меня возникла еще одна мыслишка: потрачу-ка я их на дилижанс до Прадейна. Говорят, они ходят быстро, за недельку обернемся. Препоручу тебя тетушке Вандине, той самой, что держит прачечную. Она как-то мне жаловалась в письме, что рабочих рук не хватает. Поработаешь там лет эдак десять, зарекомендуешь себя как следует, и тетушка отпишет тебе прачечную, когда помирать надумает. Ты до скончания своих дней будешь надежно обеспечена, пусть даже вид белоснежных подштанников станет не мил. Но зато с благодарностью вспомнишь дядюшку, который толково истратил свой заработок…

С каждым словом лицо Фейн становилось все более кислым. Видимо, подобные разговоры велись не первый раз и уже успели набить ей оскомину. Но в отсутствии действенности их нельзя было упрекнуть.

– Хорошо, дядюшка, – процедила девушка, вздернув веснушчатый нос, – купим приличное платье. А еще кандалы да колодку на шею. И маленькую тележку, чтобы запрягать меня в дороге. В ходкости с ослом меня, конечно, не сравнить, но в приличном платье это не будет так уж бросаться в глаза…

– Я знал, что ты внемлешь голосу разума, – добродушно ответил дядюшка Абсалом, не обратив никакого внимания на полудетские попытки племянницы огрызнуться.

К этому времени солнце уже поднялось высоко, толпа у ворот поредела, и стражники скрылись из виду, по всей вероятности, предпочтя скучному дежурству веселую игру в кости. Еще немного погодя на горизонте показалось облачко пыли, в котором вскоре можно было различить несколько груженых телег и повозок, медленно двигающихся к городу.

– Привал завершен! – объявил дядюшка и поспешил к дороге, не оглянувшись на племянницу, которая взваливала на себя их общие скудные пожитки. Он был полон хороших предчувствий – не радужных, ибо какие радуги могут почудиться повидавшему жизнь человеку? – однако от таммельнской ярмарки он ожидал хорошего заработка. Странствующий лекарь Абсалом Рав из Даленстадта давно уже открыл для себя главную жизненную истину: радоваться следует мелким удачам, а крупных, наоборот, следует остерегаться.

Ярмарка вот-вот должна была начаться.

* * *

Я стояла рядом с нашим скромным навесом, вычищая грязь из-под ногтей щепкой, и уныло голосила:

– Не проходите мимо! Опытный аптекарь излечит любую хворь – от подагры до насморка! Чудодейственные капли помогут всем страждущим от косоглазия и заикания! Мазь от икоты! Декокты от облысения, а также от зубной боли!..

– Веселее кричи! – сердито пробурчал дядя, скучавший в тени навеса. – Кто ж поверит, что я исцелю зубную боль, ежели рожу моей родной племянницы так перекосило, будто у нее вся челюсть хворая!

Я злобно покосилась на него, так как время близилось к обеду, а торговлю дядюшка всегда начинал спозаранку, и что было сил завопила:

– Сей мудрый аптекарь славен по всему Даленстадту, Арданции и Даэлю! Многие знатные люди прибегали к его услугам и со страшной силой желают повстречаться вновь, чтобы выразить свою благодарность! Нет ему равных в борьбе с почечуем и ветрянкой, нервным тиком и скрежетом зубовным! Подходите, не пожалеете!

Дядюшка и тут остался недоволен.

– От твоего крика ко мне скоро выстроится очередь пациентов с нервным тиком, если, конечно, у них на то достанет храбрости…

– Вам не угодишь! – огрызнулась я.

– Ладно, можешь пройтись по торговым рядам, – наконец смилостивились надо мной. – Я вижу: ты из врожденной пакостности сорвешь голос, чтобы не помочь лишний раз своему старому дядюшке. Денег я тебе не дам, и не надейся. Платье сам выберу. А ты не зевай – если увидишь, что где-то можно стянуть бублик или яблоко, принеси мне гостинец, а то я с утра еще ни разу не подкреплялся.

Достигнув цели, я довольно ухмыльнулась, затем сладко потянулась, ведь от однообразного стояния у навеса у меня ломило все кости, а от скуки слипались глаза, и отправилась глазеть на таммельнскую ярмарку.

Хоть мы уже третий день морочили головы честным таммельнцам, мне так и не довелось до сих пор свободно прогуляться по торговым рядам: строгий дядюшка не отпускал меня ни на шаг, повторяя, что мой наряд наведет любого встречного на дурные мысли и пропадай моя пустая голова. С утра до вечера мне надлежало выкрикивать завлекательные речи, убеждая честной народ прибегнуть к услугам аптекаря, ведь дядюшка не гнушался попрекать меня каждым куском хлеба. В то время мне едва сравнялось семнадцать лет, и я, несмотря на многочисленные беды, выпавшие на мою долю, все еще не научилась ценить по достоинству чужую доброту – попреки казались мне несправедливыми, пусть иного опекуна для меня до сих пор не сыскалось.

За минувшие дни мне удалось рассмотреть в подробностях только два соседних торговых места – справа мужик продавал горшки, слева обосновался воз с сеном, вчера же и позавчера на этих торговых местах стояли торговцы сбруей. Подобное упущение вызывало у меня ужасное недовольство: попасть на городскую ярмарку, чтобы глазеть на сено да хомуты? Пф-ф-ф!

Не теряя ни секунды, я отправилась к рядам, столь милым сердцу любой девушки, – здесь продавали ткани, платья и ленты. Сердце мое сжималось от осознания того, что у меня нет ни медяка, который я могла бы потратить на эти чудные вещицы. Горе мне, убогой сироте при жадном дядюшке! Я не могла купить самую дешевую тесемку! Даже золоченый витой шнурок для корсета!.. Жадным взглядом я пожирала связки блестящих лент и горы бусин, сияющих на солнце ничуть не хуже драгоценных камней – признаться честно, я и в глаза настоящих драгоценностей не видала, оттого могла лишь догадываться, что сверкают они схожим образом. Но торговцы, едва завидев мой яркий наряд и рыжие косы, выразительными жестами и гримасами давали понять: они не желают, чтобы рядом с их товаром околачивались всякие проныры. Мне пришлось уйти оттуда несолоно хлебавши, однако я лелеяла надежду, что завтра дядюшка все-таки купит мне зеленое платье… или красное, с бархатистой каймой по подолу…

Дивный аромат свежих пирожков завел меня в ряды, где торговали всяческими сладостями. Там я, помня просьбу дядюшки Абсалома, стащила в сутолоке пряник, а затем и пару бубликов. Как же я любила ярмарки!..

Вокруг меня бурлила жизнь. Ругались перекупщики, рвали глотки купцы, расхваливающие свой товар, гарцевали лоснящиеся жеребцы, возле которых вертелись маленькие смуглые джеры, и все это было таким заманчивым, жизнерадостным и красочным, что дух перехватывало.

Одна из джерских женщин, заметив, что я слоняюсь без дела, решила попытать счастья и предложила мне погадать по руке. Я прямо сказала ей, что денег при себе нет ни скойца, но на всякий случай обтерла руку о подол своего платья. Джеркана, покружив немного вокруг, польстилась на дешевенький медный браслет с парой стеклянных бусин, который мне достался даром, – кто-то обронил его у постоялого двора. Жаль было расставаться с побрякушкой – бусины блестели так ярко! – но гадалка обещала, что непременно увидит на моей ладони признаки счастливого будущего, и я согласилась.

Поначалу женщина затеяла говорить о дороге да о потерях, что выпали на мою долю, но по выражению лица поняла, что в обмен на свое сокровище я ожидала куда большего, и принялась расписывать, как глубока на моей руке линия сердца.

– Видишь? Видишь эту засечку? – спрашивала она меня, быстро водя пальцем по ладони. – Это редкий знак, непростой! Тебя полюбит знатный господин, очень знатный! Но дальше одни кресты, одни решетки – любовь ваша будет запретной, да и сам он – человек темный, тайный, не жди, что так просто с ним сойдешься! Вижу здесь волю другой женщины, она между вами, как река меж двух берегов. Много в ней силы, которой в тебе нет, но там, где ты сильна, – у нее слабость. Может, и справишься, если не струсишь!

– Что же это, – с замиранием сердца спросила я, пропустив мимо ушей весть о неведомой сопернице, – на мне женится барон или граф? Ты точно это видишь, гадалка?

– Вижу, что полюбит без памяти, хоть и будет поначалу тому не рад, – отвечала с важностью джеркана, довольно косясь на браслетик, который уже блестел на ее смуглой руке. – А женится ли… Тут от тебя все зависит. Линия ума у тебя коротка, судьба и вовсе едва намечена – что уж тут говорить?

– То есть я, по-твоему, глупа точно пень лесной? – возмущенно вскричала, отдергивая руку. – Сама-то обещала, что точно предскажешь мне будущее, а теперь виляешь – то ли сбудется, то ли нет… Да я таких предсказаний с десяток сочиню, не запнувшись! Обратит на тебя внимание городская стража, а погонит в шею или нет, тут уж от воли святых угодников все зависит да от того, как низко ласточки над землей летают, ведь линии ума у тебя не видать!..

– Ишь какая! – не осталась в долгу гадалка. – Другим таким замарашкам любви знатного господина с головой хватает, в ножки кланялись за такое обещание, а ты еще и недовольна!

– Я девушка честная, – сурово ответила, нахмурившись, – на кой ляд мне любовь без свадьбы?

– Еще вспомнишь свои слова, когда будешь точно кошка бегать за своим ненаглядным! Сердцу не прикажешь! – мстительно пообещала мне джеркана и смешалась с компанией шумных соплеменниц, окруживших богато одетого толстяка.

Вся во власти раздумий я жевала бублик, развязно облокотившись на случайный столб, – слова гадалки приятно растревожили душу, несмотря на то, что разошлись мы с ней не по-доброму. Вот бы и впрямь меня полюбил знатный господин! То-то кусали бы локти все мои родственнички, давно уж объявившие, что знать меня не желают. Да и дяде Абсалому не оставалось бы ничего иного, кроме как признать, что из меня вышел толк наперекор его сетованиям. Сомнения джерканы по поводу свадьбы бросали тень на картинку ослепительного будущего, быстро нарисовавшуюся в моей голове, но я, поразмыслив, решила, что у меня достанет сноровки затащить под венец господина, полюбившего меня без памяти, – чего же другого ему оставалось желать?..

Успокоив себя таким выводом, отправилась дальше – к прилавку, уставленному изящными дамскими башмачками, он виднелся в конце ряда. Однако дойти до вожделенной лавки оказалось не так-то просто. Народ вдруг заметался, засуетился, отчего меня повлекло сначала к сушеным грибам, затем к рыболовным снастям. Я сопротивлялась, отпихивала чужие острые локти и почти было выбралась на свободное место, но тут над моей головой взревел чей-то голос:

– Дорогу благородной даме! Разойдитесь прочь!

И я едва успела метнуться в сторону, чтобы освободить путь для целого кортежа. Впереди шагал, расчищая дорогу, здоровенный слуга, чей рык меня едва не оглушил, за ним следовала хорошо одетая женщина, в которой я также угадала челядь из богатого дома, – она держала в руках нарядную плетеную корзину, наполовину заполненную всякой всячиной. Третьей шествовала сама благородная дама, ради которой и устроили переполох. Ее лицо закрывала плотная белая вуаль, прикрепленная к сложной прическе золотыми шпильками, а туманно-серое струящееся платье нарочито скромно украшал черный бархатный кант, но уже издали было видно, что оно стоит безумных денег, которых ни мне, ни дяде не суждено заработать, пусть у нас скупили бы все имеющиеся микстуры и притирания разом.

На белоснежных пальчиках дамы сверкали тяжелые золотые перстни, у пояса висел кошелек безо всяких вензелей, туго набитый монетами, и, уж ясное дело, не какими-то скойцами, а полновесными кронами. Из-под подола платья выглядывали искусно расшитые бисером туфельки, которые оказались бы под стать и эльфийской принцессе из тех сказок, которые я слышала в детстве, – ножка у дамы была крошечной, как у ребенка. Иными словами, ничего более прекрасного, утонченного и роскошного мне ранее видеть не доводилось, оттого я и застыла на месте, разинув рот и забыв обо всем на свете, даже о надкушенном бублике, который держала в руке.

Замыкали шествие двое крепких, одинаковых с лица парней, которых я посчитала охраной. Их явно захватили с собой лишь для порядка – это было видно по их ленивым движениям и скучающим взглядам.

Дама остановилась как раз около прилавка с башмачками, и я с завистью подумала, что уж ей-то по карману купить себе любые из них. Да что там, половины содержимого ее кошелька достало бы, чтобы скупить три торговых ряда! Но, несмотря на то, что торговец рассыпался перед нею мелким бесом, дама ни к чему не притронулась своими холеными полупрозрачными пальчиками и направилась далее. Я незаметно пристроилась в хвост этой процессии, рассудив, что не худо ходить по ярмарке, когда тебе все уступают дорогу. Тем более что шаталась я безо всякой определенной цели. Мне стало любопытно, что же купит эта дама из великого множества товаров? Что вообще может понадобиться таким важным особам на обычной городской ярмарке?

След в след я ступала за охраной, вытягивая шею, как любопытный гусь, и прислушиваясь к разговору, который госпожа вполголоса вела со своей служанкой. Мы остановились около лавки парфюмера, где я наконец-то узнала, чем же пахнет миндальное мыло, – то, что продавал дядя, было похоже на него, как свекла на яблоко. Затем заглянули к торговцу канарейками, после чего вышли к центральной площади, где глашатай зачитывал объявление о начале турнира лучников. Там дама отпила немного лимонной воды, которую поднесла ей служанка. К ним тут же подбежал торговец веерами, безошибочно почуяв своих клиенток, и мне удалось полюбоваться изящнейшими опахалами. Я околачивалась поблизости, каждую секунду ожидая, что один из охранников, давно уж косившихся в мою сторону, даст мне подзатыльник и прогонит прочь, но любопытство перевешивало страх.

– Благодарю, – мелодично произнесла дама, доставая из кошелька монетку.

– Мое почтение вашей милости! – торговец поклонился.

Дама раскрыла купленный веер, обмахнула пару раз скрытое вуалью лицо и небрежно бросила в корзину.

– Нет, Белинда, – промолвила она раздраженно, обращаясь к служанке, – это пустая трата времени. Здесь нет ни одного аптекаря!

Мое сердце пропустило удар. Я просто онемела, не в силах поверить в такую удачу! Ну уж теперь дядюшка Абсалом скажет мне спасибо! Не будет мне прощения, если я не воспользуюсь такой оказией!

– Прошу прощения, ваша милость! – я прошмыгнула под самым носом охраны и очутилась рядом с дамой, пропустив мимо ушей гневные окрики всполошившихся стражей. – Могу ли я занять пару секунд вашего драгоценного времени?

Благородная дама, к счастью, не завопила что-то вроде «Да как ты смеешь, грязная нахалка!», хотя именно так ей и следовало поступить – моя дерзость переходила всяческие границы. Осмотрев меня с ног до головы, она довольно приветливо обратилась ко мне:

– В чем состоит твое дело ко мне, танцовщица?

«Нет, дядюшка прав, мне надо срочно купить пристойное платье», – с досадой подумала я, а вслух произнесла:

– Случайно услышала, что вы ищете сведущего аптекаря, и потому осмелилась обратиться к вам. Неподалеку от старого колодца расположился один из лучших аптекарей трех королевств, которому я прихожусь племянницей. Если вы изволите пройти по этому ряду и свернуть у фонаря налево, то выйдете к его лавке.

Нежные пальчики дамы сжались в кулачки, и она взволнованно сказала мне:

– Спасибо тебе, танцовщица. Вот, возьми в награду!

И мне была вручена серебряная монета достоинством в четверть кроны. Я чуть не взвизгнула от радости и несколько раз низко поклонилась добрейшей даме. Кто бы мог подумать! Заработала за минуту больше, чем мой дядюшка за два дня! На что же потратить такое богатство?

И я, ошалев от счастья, торопливо направилась вдоль ближайшего торгового ряда, жадно разглядывая лежащий на прилавках товар.

Немного поразмыслив, я купила кошелек. Сдачи мне причиталась целая пригоршня скойцев, прекрасно его заполнивших. Разумное начало возобладало над душевными порывами, и я решила, что приберегу нежданно-нечаянное богатство. Мало ли как обернется жизнь?..

После этой глубокой мысли, заставившей меня нешуточно возгордиться собственной рассудительностью, пришло время вспомнить, что дядюшка уже заждался моего возвращения и мне грозит хорошая головомойка, невзирая на неоценимую услугу, которую я оказала старшему родственнику. Запрятав кошелек во внутренний карман пестроцветной курточки, я поспешила в сторону старого колодца.

…Около дядюшкиного навеса творилось какое-то странное столпотворение, голоса сливались в неразборчивый гул. Предчувствуя беду, я ускорила шаг. Уже можно было разглядеть, что наше торговое место окружено плотным кольцом без умолку галдящего ярмарочного сброда.

Подбежав поближе, я заметила, что несколько человек, стоявших у самого прилавка, одеты одинаково – в красно-синие туники, украшенные гербовой вышивкой. Все они были вооружены, держались крайне надменно и словно чего-то ожидали. Лавочники и покупатели столпились чуть поодаль, вытягивали шеи и что-то оживленно обсуждали, тыча пальцами в сторону звездно-лунного тента.

Несложно было сообразить, что дела наши совсем плохи. «Дядю арестовали, – похоронным звоном отозвалась страшная мысль в моей голове. – Кто-то купил у него декокт и отравился. Или намазался мазью и облысел. Нас вышлют из города без скойца за душой, а скорее всего – повесят. Что же делать?!» Руки мои сами по себе принялись заталкивать кошелек глубже в карман, а ноги точно так же непроизвольно сделали пару шагов назад.