Текст книги "Милость крестной феи"

Глава 3

С самого начала у Старой Хозяйки, Маргареты и Одерика вышел спор о том, как уберечь маленькую Эли от злой воли феи.

– Нужно держать ее взаперти, – говорила Старая Хозяйка. – Пусть не выходит со двора: ни к чему ей глупые детские забавы и праздное шатание по округе! Попросим старуху-учительницу – самую строгую из всех! – она научит Эли читать и писать. А затем, едва девчонке сравняется пятнадцать лет, выдадим замуж за надежного человека постарше, чтоб и он за ней приглядывал. Обручить их следует пораньше, хоть бы и в первый год ее жизни! Будет с ранних лет знать, что будущее ее предопределено, и о глупостях думать не станет. Влюбиться она попросту не успеет, да и не в кого. Феи сильны в лесах и в старых садах, а в дом честных людей им ни за что не проникнуть: руки коротки. Опасность подстерегает Эли в большом мире – стало быть, нужно сделать так, чтобы она туда не сбежала!

– Ох, матушка, не слишком ли вы жестоки? – взмолилась Маргарета. – Это все ненамного лучше того будущего, которое сулила ей фея! Бедное дитя будет жить как в тюрьме! Быть может, поубавить ограничений? Она будет расти под постоянным присмотром старших, я согласна, но почему бы ей не выходить из дому со мной или же с вами? И без подруг ей будет скучно. Пусть у нас погостят соседи – велика ли в том беда? Мы всегда увидим, благонравны ли те девочки, с которыми водится Эли, и подскажем ей, с кем дружить, чтоб никто не внушил ей дурных намерений… Что скажешь, Одерик?

Одерик все это время возился с дочкой и делал ей «козу», так что можно было подумать, будто он не расслышал ни единого слова. Заговорил он не сразу.

– Запереть Эли на семь замков, выпускать из дому только под присмотром матери и бабки, а то и обеих сразу… – задумчиво произнес он. – Разрешать говорить с теми девочками, которые покажутся нам послушными и благонадежными. Обручить пораньше с каким-нибудь стариком, чтоб она знала: в пятнадцать лет ей придется выйти за него замуж. Да еще и карга-учительница, как будто всего прочего мало! Как по мне, нет вернее средства, чтобы девочка решила: отсюда нужно бежать со всех ног, едва только представится возможность. И уж тут-то беды не избежать – с проклятием или без него! В противном случае она вырастет настолько тихой и робкой, что будет бояться каждого шороха и подчинится любому приказанию – стоит только кому-то прикрикнуть и принять важный вид. А ведь ей, возможно, придется когда-нибудь ослушаться лесную фею! Эли должна вырасти настолько храброй и упрямой, чтобы не испугаться проклятия и побороться за свою судьбу…

– Да кто же посмеет ослушаться фею? – вскричала Старая Хозяйка, всплеснув руками.

– А кто сумеет спрятаться от ее проклятия? – ответил вопросом на вопрос Одерик, и его почтенная теща не нашлась, что возразить на это.

– Вот что я скажу, – он говорил твердо и уверенно, не отводя взгляда от крошечной дочери, лежавшей у него на руках. – Эли никуда не сбежит из Лесного Края, если полюбит его от души и почувствует себя здесь счастливой и свободной, как нигде более. От добра добра не ищут. Да и какой смысл был в том, чтобы уберечь ее от сиротской горькой доли, если взамен мы награждаем ее судьбой бесправной узницы, запертой в четырех стенах? Пусть у нее будет все, что она пожелает. Пусть даже тень той, второй судьбы никогда не коснется ее. Больше друзей и подруг – и труднее будет расстаться с родными местами. Кто знает, быть может, она так крепко влюбится в кого-то из здешних парней, что ни одно проклятие не сможет с этим ничего поделать!.. А если уж беды не удастся миновать – у Эли хватит сил и мужества, чтобы узнать правду.

– Счастливые люди слабее несчастных! – проворчала Старая Хозяйка. – Беды и невзгоды закаляют человека!

– Или же пугают его так, что он глаза боится от земли поднять, – непреклонно ответил на это Одерик. – Разве вы, матушка, не приказываете слугам пропалывать грядки, чтобы получить добрый урожай? Отчего же вы не говорите: «Пусть поля зарастают сорной травой, в невзгодах морковь станет крепче, а капусту нужно вовсе истоптать ногами, чтобы лучше уродилась»?

– Людей сравнивать с капустой – смех, да и только! – воскликнула Старая Хозяйка, но спорить с зятем далее не решилась.

Что до Маргареты, то в глубине души она была согласна с мужем: страшные картины будущего Эли, обрисованные феей, навсегда отпечатались в ее памяти. Стоило девочке заплакать – и Маргарета тут же представляла, как плакала бы она от того, что ее мучают чужие злые люди, как искала бы помощи и утешения, но не находила. Конечно же, ей хотелось, чтобы Эли никогда не знала бед и огорчений, да и строгость Старой Хозяйки ей в детские годы довелось узнать как нельзя лучше: матушка была временами добра, по большей части справедлива, но жить с ней в одном доме было решительно невыносимо.

Так и вышло, что воспитывали Эли согласно воле ее отца, а отцом Одерик был предобрейшим.

Какой же была эта девочка, едва не получившая в дар особую судьбу?

Фея не ошиблась – они никогда не ошибаются! – Эли росла доброй и красивой. В Лесном Краю, где одну усадьбу не видать из окна второй, а в поселках даже главные площади не замощены камнем, она вполне могла считаться самой милой девочкой в округе. В городе побольше – из тех, где есть настоящие гостиницы, а ярмарки проходят три раза в год, – ее, пожалуй, сочли бы хорошенькой и оглянулись вслед. А вот в столице – признаемся честно – ей пришлось бы довольствоваться званием самой миловидной девочки квартала, не более того, но где та столица!..

На рубеже двенадцати-тринадцати лет, когда Эли особенно заметно вытянулась за лето, стало очевидно, что в ее свежем лице недостает той яркости и выразительности черт, которые при самом мимолетном знакомстве запоминаются людям на всю жизнь. В столице тогда бытовало мнение, что истинных красавиц можно сравнить либо со льдом, либо с пламенем, – по крайней мере, так говорилось в самых известных стихах и песнях того времени. Прелесть Эли в таком случае могла быть определена как что-то родственное безыскусному полевому цветку. Разумеется, в мире полно прекрасных ромашек и они радуют непритязательный глаз, но куда им до жгучих языков огня или вечного сияния снегов!

Эли же пошла в мать и обещала в недалеком будущем стать невысокой стройной девушкой со светлыми, чуть рыжеватыми волосами – густыми и блестящими, но, увы, ничуть не похожими на золото или медь. Лицо ее очертаниями напоминало сердечко, нос был чуть коротковат и курнос, голубые глаза – с добрым лукавым прищуром, выдающим простоту нрава и склонность к шутливым проказам. Таких девочек обычно наряжают в пышные платьица с узором из мелких цветов – они словно созданы друг для друга – и угощают сладостями без меры.

Но тут-то и сказались странности, в которых была повинна то ли злопамятная фея, то ли необычное воспитание Одерика, разрешавшего Эли вести себя так, как ей вздумается.

Начнем с того, что с самого раннего детства Эли любила животных и птиц, и они платили ей взаимностью. Под каким бы деревом во дворе ее ни усадили родители, спустя несколько минут на ветвях появлялись большие и малые птицы, рядом на земле укладывались дремать тощие дворовые коты, а бродячие собаки просовывали свои носы в щели забора и радостно взвизгивали, приглашая девочку с ними поиграть. Сколько ни прогоняли Маргарета и Старая Хозяйка эту шумную компанию, верещавшую и чирикавшую на все лады, но стоило им только отвернуться – звери и птицы возвращались, словно кто-то отдал им приказ не отходить от девочки ни на шаг.

В комнате у нее всегда водились мыши, и Эли заливисто хохотала, когда мать или служанки пугались мышонка, забравшегося под подушку. Ей не нужны были никакие куклы, никакие игрушки – лишь бы только возиться со щенками и котятами, чесать гриву коню или следить за воробьями.

Стоило ей подрасти, как вся ее одежда покрылась пятнами и дырками, зашивать которые не успевала ни Маргарета, ни служанки. Во всех карманах, за пазухой и в носовом платке Эли прятала объедки для котов и собак, а туфли набивала зерном для птиц. Даже в ее растрепанных волосах была припрятана корочка хлеба для лошади.

– Ох, да какая же она грязнуля! – в отчаянии повторяла Маргарета, наблюдая, как дочь ползает по траве вдоль забора, чтобы изловить потерявшегося цыпленка и вернуть курице.

– Фея же сказала, что Эли будет доброй, – невозмутимо отвечал на это Одерик. – Какая же доброта возможна без любви к бессловесным тварям?

– Но она постоянно испачкана то сажей, то золой!

– Ты запрещаешь ей брать еду для собак и котов – вот она и пробирается на кухню, прячась в темных углах, чтобы тайком взять хоть что-то.

– Вся ее одежда грязная и рваная!

– Она сбегает в лес, чтобы посмотреть на диких животных и порезвиться вволю – ни одно платье не выдержит таких испытаний.

– Запрети ей ходить в лес! – взмолилась Маргарета. – Разве не в лесу волшебство фей сильнее всего?

– Разве не в лесу принцев – да и людей вообще! – водится меньше, чем где бы то ни было? – Одерик развел руками. – Ей нравится гулять в одиночестве, и, если мы запрем ее в комнате, кто знает, не сгрызут ли мыши наш дом до основания?

– Ох, эти мыши! – вскричала Маргарета, в сердцах потрясая руками. – Эти мыши!.. Весь дом уставлен мышеловками, отчего же в них никто не попадается?!

– Оттого, что твоя дочь выбирается по ночам из кровати и портит все мышеловки, которые находит, – отвечал Одерик, добродушно похохатывая. – Если бы не коты, которые сбрелись в нашу усадьбу со всей округи, то мыши съели бы даже наши туфли…

– Коты!.. – обессиленно повторила Маргарета. – Да, и правда. Тут полно котов, мышей, собак – и всё из-за Эли…

– Быть может, – сказал Одерик гораздо серьезнее, – следует говорить не «из-за Эли», а «для Эли»?

– Что ты имеешь в виду?

Одерик умолк, как это всегда бывало перед словами, которые он до того обдумывал не один день, а затем промолвил:

– Быть может, звери и птицы лучше людей знают, как надо защищать Эли от злой воли высших существ?..

Глава 4

Так что у Эли действительно появилось множество друзей – вот только людей среди них не водилось.

Целыми днями она пропадала в лесу, не замечая ни жары, ни холода, ни дождя, ни снега. Письмо и счет казались ей несложными, но скучными науками, и, обучившись положенным для здешних детишек невеликим премудростям, она с чистой совестью занялась тем, что было куда интереснее и важнее: подзывала лесных птиц особым свистом, чтобы потом перекликаться с ними на все голоса, или бегала наперегонки с косулями. Руки у нее покрылись сеткой тонких белых и красных шрамов от укусов и царапин – Эли играла с лисятами и волчатами, словно это были домашние щенки. Иногда она засыпала от усталости около норы, и тогда лесные детеныши сворачивались клубочками рядом, показывая, что считают девочку существом, ничем от них самих не отличающимся. Взрослые лесные звери держались с Эли более недоверчиво, но никогда не причиняли вреда. Впрочем, об этом она не рассказывала дома, и даже Одерик не догадывался, как далеко она забирается в чащу.

С десяти лет она научилась крепко, по-мужски, держаться в седле, и ей разрешили брать из конюшни старую кобылу, когда-то верой и правдой служившую Одерику. Иной раз выходило так, что за весь день никто не видел Эли: она уезжала на рассвете, а возвращалась только под вечер, и одним только богам да лесным жителям было известно, где она пропадала.

– Помяни мое слово, зять, – как-то сказала Старая Хозяйка, неодобрительно смерив взглядом внучку, вытиравшую пот с конских боков, – ты натворил беды с воспитанием Эли! Доброта – это, разумеется, хорошо, но… не глупа ли она? Игры со щенками и котятами годятся разве что для детишек, а она уже не ребенок.

– О, Эли знает о жизни побольше нашего, – ответил Одерик. – Не заблуждайтесь на ее счет.

И в самом деле, нет более жестокого учителя, чем природа, и нет законов более безжалостных, чем законы леса, а Эли хорошо изучила их, блуждая по заброшенным тропам. Ее доброта давно уже не была детской и бездумной. Высшее милосердие, как известно, иной раз заключается в том, чтобы прекратить мучения живого существа, – и она была на это способна с тех пор, как отец подарил ей острый охотничий нож.

– Скажи, Эли, – спросил он перед тем, как отдать подарок, – не встречала ли ты в лесу чего-то… странного?

– Что странного может быть в лесу? – ответила Эли вопросом на вопрос. – Там всё и всегда устроено справедливо и правильно. Это люди бывают странными – вот как вы сейчас.

Одерик рассмеялся, согласился и прибавил, что нож ей все равно пригодится – даже в таком безопасном и приятном месте, как лесная чаща.

Такой была дочь Одерика и Маргареты, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Миловидное лицо ее с круглыми нежными щеками до сих пор оставалось обманчиво детским, но взгляд голубых глаз стал прямым и смелым, а движения – ловкими и бесшумными. Все в округе знали, что Эли принадлежит более миру леса, чем миру людей, и не удивлялись, увидев ее следы далеко от человеческого жилья.

С людьми она держалась приветливо, но сдержанно – порой родители брали ее с собой в гости к соседям, заставив перед тем расчесать как следует волосы и вымыть шею. Ей там было немного скучно – разве можно сравнить чинное чаепитие с тем, чтобы гнать лошадь по воде вдоль берега, поднимая тучи брызг? – но она внимательно слушала все, что говорилось, и домысливала то, о чем умалчивалось. Люди ей, пожалуй, нравились, хоть и чуть меньше, чем мыши или лисы. Впрочем, не было в округе дочери, более близкой с отцом и матерью, чем Эли. Почти никогда в этой маленькой дружной семье не случалось ссор. Старшие часто вели доверительные беседы с девочкой, и Одерик не раз с гордостью говорил, что из Эли выйдет толк – когда-нибудь она сможет управлять усадьбой ничуть не хуже его самого, а может быть, и получше Старой Хозяйки!..

Но на шестнадцатом году жизни Эли все изменилось – проклятие терпеливо и неспешно сплетало судьбы людей, чтобы сердце девушки, до сих пор любившей только семью и лес, разбилось именно на столько осколков, сколько нужно было фее.

В один из тех летних знойных дней, когда прочие жители Лесного Края спасались от жары посредством безделья, Эли пережидала самые жаркие полуденные часы у крохотного лесного озера с черной водой. Нырять с головой в темный омут куда приятнее, чем изнывать от духоты в четырех стенах, но и это может рано или поздно наскучить. Ей вспомнилось, что кто-то говорил, будто в заброшенной усадьбе у реки объявились новые хозяева – дальние родичи прежних. Чужие люди в Лесном Краю всегда были в диковинку, и Эли решила, что хочет на них посмотреть – чем не развлечение для летнего вечера? Ее любопытство было точно таким же, как у лис или хорьков, шнырявших рядом с человеческим жильем, – она часто пробиралась к чужим домам и, спрятавшись в ветвях дерева, наблюдала, как бранятся и радуются люди, как похожи между собой их радости и горести, как проходят дни их мирной и тихой жизни.

Дождавшись, когда просохнет одежда, она взобралась на смирную от старости кобылу и направила ее тихим шагом по одной из безлюдных троп.

Солнце уже клонилось к закату, но даже в тени деревьев все дышало зноем и ароматом смол. Путь выдался неблизкий, и Эли несколько раз успела пожалеть, что поддалась любопытству, – пот стекал по лицу, перемешиваясь с пылью, волосы, скрученные в узел, прилипли к шее.

Ограда вокруг земель той самой усадьбы была так стара, что дубовые бревна почернели и покрылись темно-зелеными полосами мха. Эли без труда взобралась наверх, подоткнув серое линялое платье, а затем спрыгнула, очутившись в заросшем саду. Слухи не лгали: здесь и в самом деле появились люди – несколько сухих деревьев были срублены под корень.

Эли шла осторожно и тихо. Ни одна здешняя собака не залаяла – впрочем, собаки никогда на нее не лаяли и не рычали. Она не знала, на что именно хочет посмотреть, и не знала, зачем вообще пришла сюда.

Пожалуй, одна фея могла бы ей все объяснить, но время еще не пришло.

– Что ты тут делаешь? – строго, но беззлобно окрикнул ее юный голос. – Зачем сюда забралась?

Эли вздрогнула, повернулась и увидела, что с ней говорит юноша – ее ровесник.

…До того самого мгновения Эли была знакома с несколькими молодыми мужчинами из числа дальних и ближних соседей, но была настолько невнимательна к ним, что они от обиды относились к ней как к пустому месту, то есть отвечали ей тем же. Это одновременно и радовало, и огорчало ее родителей. Одерик говорил, что всё к добру и девушке, не забивающей свою голову любовными бреднями, никакое приворотное наваждение не страшно. Маргарета и Старая Хозяйка, напротив, считали, что будь Эли влюбчивее, то давно уже нашла бы себе жениха, а занятое обычной человеческой любовью сердце не вместит еще и любовь колдовскую.

Но эти споры, отголоски которых доносились то из одного угла дома, то из другого, не интересовали Эли – она считала их бессмыслицей, свойственной старшим людям, отчего-то утратившим способность видеть мир за пределами человеческих подворий. Ей искренне было невдомек, отчего нужно запоминать имена и лица скучных мальчишек? Ни один из них не умел говорить с лесными птицами, не возился с волчатами, не умел часами смотреть в озерную воду, где плавно кружили рыбы с алыми плавниками и шныряли изумрудные лягушки.

Но незнакомый юноша, рассматривающий ее с несколько высокомерной доброжелательностью, оказался совсем другим, и Эли не могла отвести от него глаз – и не могла произнести ни слова, хоть он терпеливо ждал ответа.

– Ты хотела что-то украсть? – спрашивал он хмурясь, и стало заметно, что выговор у него странный, нездешний. – Из-за голода? У тебя очень грязное платье и лицо все испачкано… Ты бродяжничаешь? Не бойся, я не стану звать слуг!

Разумеется, он принял ее за нищую воровку: что еще можно подумать о грязной, растрепанной девчонке? У него самого одежда была настолько чистой и аккуратной, что, казалось, вот-вот захрустит, как бумага! Рубашка была белоснежной, чулки – без единой морщинки, панталоны и жилет – идеально подогнаны по фигуре. Не слишком высокий, но отнюдь не низкорослый, стройный и широкоплечий, с гордой осанкой – пожалуй, такой Эли еще ни у кого не видела. Приятное открытое лицо с правильными чертами; он не улыбался, но Эли сразу поняла, что улыбка у него должна быть широкая и белозубая. И волнистые пепельные волосы расчесаны так тщательно, как сама Эли никогда в жизни не вычесывала ни одну из дворовых лошадей, не говоря уж о собственной копне…

– Ну же, не бойся! – терпеливо повторил незнакомец. – Я никому не расскажу, что застал тебя здесь. Если ты голодна, просто скажи об этом.

Но Эли, так и не найдя в себе сил заговорить, покачала головой, пятясь от него.

– Как тебя зовут? Ты умеешь говорить? Ты из этих мест?

Не дождавшись ответа, незнакомец шагнул вперед, и Эли, окончательно потеряв голову от волнения, бросилась бежать, да так быстро, что юноша только руками всплеснул от удивления – ему и в голову не приходило, что девчонки бывают настолько ловкими и проворными! Не успел он и глазом моргнуть, как она по-кошачьи перемахнула через ограду и была такова.

Про встречу эту ни он, ни она никому, разумеется, не рассказали. Но если юноша промолчал просто потому, что счел этот случай незначительным, то для Эли тот вечер стал воистину роковым. Из нее словно дух вышибло, и мать с отцом поначалу решили, что она разбилась, упав с лошади, или еще как-то ударилась. Действительно, Эли выглядела так, словно терпела какую-то постоянную боль, сосредоточившись лишь на том, чтобы не поддаться ей.

– Не заболела ли ты? – спрашивала Маргарета, но дочь упрямо качала головой и пыталась спрятаться от взглядов в самый дальний и темный угол.

Заброшены были лесные прогулки – напрасно птицы распевали самые веселые песни у окна спальни Эли, а молодые лисы тявкали по ночам у забора. Она то лежала, отвернувшись к стене, то задумчиво смотрела в пустоту, разглядывая и изучая что-то, видимое ей одной.

Единственным, что вызвало ее внезапный интерес, стал вечерний разговор Одерика с Маргаретой у камина. Почтенные супруги обсуждали новых соседей, поселившихся в усадьбе Терновый Шип (именно так называлось имение, в которое наведалась Эли).

– Говорят, они иностранцы, – сказала Маргарета. – Подумать только – переехать в такую даль!

– Какой смысл переезжать в недалекие края? – заметил на это Одерик. – Никаких перемен, скука смертная.

– Говорят, новая хозяйка усадьбы – дама строгих правил, ругает слуг день-деньской и шагу в сторону не дает им ступить, – продолжала Маргарета. – Зато ее воспитанник – славный юноша, хоть и нелюдимый, если верить слухам.

И далее разговор этот вывел на то, что чужаков-отшельников по очереди пытались выманить к себе в гости почти все соседи, но только недавно строгая дама из Тернового Шипа согласилась нанести визит одной из здешних кумушек. Туда же немедленно напросилась в гости вся округа – очень уж любопытно посмотреть на новых людей! – и само по себе так вышло, что скромное вечернее чаепитие превратилось в светский – по здешним меркам – прием, да еще и с танцами для молодежи.

– Конечно, столько девиц на выданье к этой осени! – сказала Маргарета с затаенным давним беспокойством. – Почти в каждой усадьбе есть невеста, а то и две. А женихов-то не так и много – вот всем и интересно, что за юноша появился в наших краях. Говорят, он хорош собой, как принц…

Сказав это, она вдруг испуганно смолкла, словно язык прикусила. Столь страшное для Маргареты слово впервые было произнесено громко и ясно под крышей этого дома, дождавшись своего часа, – и кем – ею самой! Было в этом что-то хитрое, истинно колдовское!..

– Я тоже хочу пойти на танцы, – сказала Эли тихо, но решительно.