Текст книги "Сравнительное правоведение: вчера, сегодня, завтра"

Наибольшее распространение нормативный подход к означенному выше феномену получил в советский период развития российской юриспруденции. Так, Л. С. Явич характеризовал правовую систему в качестве структурированной совокупности норм, включающей относительно самостоятельные образования (институты, отрасли, группы отраслей)[102]. На сходных позициях стоит и живой классик российской юриспруденции Д. И. Керимов. В своей работе «Философские проблемы права» он терминологически определяет означенный феномен в качестве объективно обусловленного внутреннего объединения в единое целое правовых норм и их подразделений на отрасли[103]. Зачастую и современный российский законодатель (сознательно или нет) берет за основу именно этот методологический инструментарий при построении законодательных конструкций. Так, в части четвертой ст. 15 Конституции закреплено, что «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы…» Таким образом, авторы Конституции РФ по сути поставили знак равенства между категориями «правовая система» и «система права». На наш взгляд, при помощи такого узкого подхода нельзя охарактеризовать столь сложное явление, как «правовая система». Мы полностью разделяем в данном случае позицию академика С. С. Алексеева, который еще в 1980 году писал, что «указание на правовую систему означает, что в данном случае право берется в единстве с его проявлениями, с “сопровождающими” его компонентами правовой действительности»[104].

Более оправданной в связи с этим представляется социологический подход к означенному выше феномену. Так, профессор Н. И. Матузов указывал на то, что правовая система представляет собой «право как совокупность (система) создаваемых и охраняемых государством норм, законодательство как форма выражения этих норм (нормативные акты); система правовых учреждений, судебная и юридическая практика, механизм правового регулирования, процесс правореализации (включая акты применения и толкования права), законность и правопорядок, права, свободы и обязанности и обязанности граждан (право в субъективном смысле), весь комплекс складывающихся в обществе правовых отношений, правовая идеология»[105].

Не следует смешивать правовую систему с сообществами правовых систем в рамках одной компаративной конструкции. Ярким примером такого смешения является позиция Ролана Серусси. Так, в частности, Р. Серусси в своей работе «Введение в сравнительное правоведение» выделяет восемь основных правовых семей, существующих на сегодняшний момент на юридической карте: романо-германское право, Common Law, российское право, африканское право, японское право, китайское право, индийское право и скандинавское право[106].

Строение правовой системы легко представить, оперируя следующей круговой схемой:

Ядро правовой системы

Орбита правовой системы

Орбита правовой системы

Ядро, или нормативную основу, правовой системы составляет позитивное право конкретно взятого государства. На орбите (словарь Даля определяет это понятие как круговой путь планеты вокруг солнца) соответственно находятся юридическая практика, правосознание и правовая культура национального сообщества.

В зависимости от особенностей строения собственного нормативного элемента все правовые системы возможно разделить на так называемые моноядерные и полиядерные. Большинство правовых систем современности можно отнести к моноядерным. Следуя алгоритмам развития одного-единственного стиля правового мышления, эти правовые системы имеют как следствие и одноядерное строение. Правовые системы с полиядерной структурной организацией, напротив, берут за основу два и более стиля правового мышления. Наиболее ярким примером последней из названных групп стран следует считать государства с так называемой кочующей правовой системой[107]. Сущность построения означенных выше систем заключается в том, что, несмотря на приоритетное развитие на социальной арене отдельно взятого государства определенного стиля правового мышления, на его пространстве существуют территории, где господствуют доминанты совершенно иного стиля правового менталитета. Так, в провинции Квебек по сравнению со всеми иными территориальными единицами этого государства в качестве базисной используется не англосаксонская, а романо-германская правовая традиция.

Также следует отметить тот факт, что явления глобализации с необходимостью предопределяют существование определенных казусов, чья объективация была бы невозможна на заре появления сравнительного правоведения как науки и учебной дисциплины. Так, отдельные национальные правовые системы могут одновременно находиться в рамках категориальных границ разнородных сообществ правовых систем. В частности, большинство правовых системы арабского мира по характеристике уголовного права следует относить к мусульманскому (исламскому) сообществу правовых систем, а по детерминанте частного права – к континентально-евпропейской правовой традиции.

ЭЛЕМЕНТЫ ПРАВОВЫХ СИСТЕМ

Нормативно-правовой элемент правовых систем

Как уже отмечалось выше, нормативно-правовую основу национальных юридических систем составляет позитивное право различных государств.

В российской теории права принято говорить о двух крупных блоках внутри данного элемента правовых системы: о системе права[108] и о системе законодательства[109]. И хотя объемы этих понятий во многом совпадают[110], они отнюдь не тождественны друг другу. Так, отдельные текстовые части нормативного правового акта не могут быть признаны нормами права в точном смысле этого слова, а только нормативными положениями (в частности, преамбулы). А с другой стороны, не все нормы права юридической системы могут быть актуализированы в нормативных правовых актах.

Однако подобное методологическое разделение, принятое в российской теории права, не может быть тотальным образом разделено всеми без исключения национальными правовыми системами. Оно актуально прежде всего для романо-германского юридического мира, где основным источником права выступает нормативный правовой акт.

Структурирование позитивного права во многом предопределяется качественным своеобразием самих национальных правовых систем. Так, вслед еще за римской традицией в странах с континентально-европейским стилем правового мышления принято деление права на частное и публичное. В исламском мире подобное структурирование имеет во многом религиозные корни. Речь в данном случае идет о двух крупных правовых массивах: о «праве личного статуса» и о «праве властных норм»[111].

Организационный элемент правовых систем

Социальной материей для сравнительно-правового в рамках данного аспекта объективации правовых систем становятся прежде всего различные институты публичного порядка, посредством которых право вызывается к жизни, вводится в общественную практику и получает обеспечительную силу государства. К таким объективациям следует относить правотворческие, правоохранительные, правоисполнительные, судебные институты. Их качественное своеобразие во многом предопределяется осевым вектором развития того сообщества правовых систем, к которому принадлежит тот или иной национальный правопорядок. Так, для стран англо-американского юридического мира представляется достаточно очевидным тот факт, что высшие судебные инстанции способны творить право. Тогда как в романо-германском юридическом сообществе вопрос о правотворческой функции суда по сей день остается дискуссионным и по преимуществу разрешенным не в пользу актуализации судебных прецедентов как таковых. Также сущностную составляющую указанных выше институтов напрямую детерминируют и особенности построения механизма государства в рассматриваемом национально-территориальном поле. В частности, в абсолютных монархиях глава государства символизирует и правотворческие, и правоисполнительные, и судебные публичные институты.

Функциональный элемент правовых систем

В данном случае речь идет об оценке права как реально действующего феномена, о его применении на реальную плоскость жизни.

Мониторинг качественных составляющих тех функций, которые выполняет позитивное право отдельно взятого государства, позволяет оценить и сущностные аспекты всей правовой системы в целом. Так, в правовых системах советского лагеря явно прослеживалась тенденция к усилению репрессивной функции права.

Еще римские юристы говорили: «Лучше закон отсутствующий, чем бездействующий». Зачастую в процессе своего развития правовые системы сталкиваются с проблемой отсутствия функционального аспекта воплощения правовых норм. Причины у этого явления могут быть разнообразные: отсутствие финансирования той или иной благой идеи законодателя, отсутствие социальной опоры проводимых в стране реформ, слепая рецепция зарубежных образцов правового регулирования без их переработки на национальную почву. В любом случае подобную деирархизацию правовой системы следует оценить как негативное явление, которое с необходимостью может вызвать ее надлом.

Когда мы говорим о праве как о реально действующем феномене, мы придаем этому словосочетанию безусловное объективное, а не субъективное значение. Конструкции психологической школы права и, в частности, профессора Л. И. Петражицкого[112], согласно которому помимо положительного позитивного права существуют еще детский, разбойничий, фантомный и его аналоги, вряд ли могут получить свое закрепление в сравнительном правоведении[113].

Идеологический (культурно-ценностный) элемент правовых систем

Национальный правопорядок каждого государства имеет в своей основе ту или иную культурно-идеологическую и цивилизационную основу. При этом следует сказать, что не только идеологическая экзистенция определяет с необходимостью ход развития национальных правовых систем, правовая система, в свою очередь, детерминирует направленность вектора трансформационного роста самой идеологической экзистенции. Ярким эмпирическим подтверждением подобного рода закономерности стала социальная жизнь России в ХХ веке. Марксистко-ленинская политико-правовая концепция, предопределившая вектор развития страны после октября 1917 года, в ходе своей реализации сама стала объектом глубоких реконструкций.

При выделении данного объекта сравнительного правоведения не следует также забывать об определенной конкуренции, которая имеется при его реализации с другими научными системами знаний и научными дисциплинами, и прежде всего с философией права. Решение данной проблемы, касающейся предметов точного ведения разнородных научных систем в рамках юриспруденции, представляется следующим. Если для философии права имеет принципиальное значение мировоззренческая конструкция в преломлении к юридической школе или направлению с тем или иным субъектным составом (в данном случае мы можем говорить, в частности, о социологическом, психологическом, антропологическом направлениях в юриспруденции, а также о юснатурализме или юридической догматике как об отдельных школах права), то для сравнительного правоведения имеет принципиальное значение культурно-ценностная составляющая права применительно к национальному правопорядку разной территориальной локализации. Когда мы говорим об идеологическом элементе, мы, в частности, можем сравнивать принципы построения той или иной правовой системы[114].

В российской юридической науке проблеме идеологического критерия построения национального правопорядка и соотношения его с нормативно-правовым основанием большое внимание уделял И. А. Ильин[115]. Определяя теоретические основы взаимодействия правового сознания и позитивного права, он, в частности, писал: «Право нуждается в правовом сознании для того, чтобы стать творческой силой, а правосознание нуждается в праве для того, чтобы приобрести предметную основу и объективную верность» [116].

Как видим из представленных выше иллюстративных образов, сравнительно-правовой научный поиск возможно проводить на нескольких уровнях оценки социальной материи. Соответственно объектами мегауровня сравнения выступают такие категории, как цивилизация и групповые сообщества правовых систем различной качественной направленности, микросравнения – идеологический (культурно-ценностный), функциональный, организационный и нормативно-правовой элементы правовой системы, а мезоуровня – правовая систем как таковая. Для познания указанных объектов юридическая компаративистика использует широкий арсенал методологических инструментариев, речь о которых пойдет в следующем параграфе исследования.

§ 3. Методы и функции сравнительного правоведения

Рассмотрев вопросы, непосредственно связанные с объектным составом сравнительного правоведения, перейдем к проблеме его методологии.

Как указывают толковые словари[117], термин «методология» употребляется в современной гуманитарной науке в двух основных значениях этого слова:

1) учение о научном методе познания;

2) совокупность методов, применяемых в какой-либо науке[118].

Применительно к сравнительному правоведению первое из указанных значений слова было бы вполне достаточным и очевидным, если бы в качестве аксиомы признать тот факт, что означенный феномен представляет собой только инструментарий к познанию той или иной правовой реальности, а не самостоятельную бытийственность[119]. Однако, как совершенно справедливо отмечает профессор А. Х. Саидов, «использование сравнительно-правового метода ведет к тому, что формируется новое научное содержание»[120]. В современных условиях юридическая компаративистика далеко вышла за рамки сугубо гносеологического ее понимания. Следует признать, что сравнительное правоведение – это также и самостоятельная научная система, которая использует те или иные инструментарии для познания ее объектов.

Фрэнсис Бэкон сравнивал метод со светильником, освещающим путнику дорогу в темноте: «Даже хромой, идущий по дороге, опережает того, кто идет без дороги».

Так каковы же качественные характеристики тех дорог, по которым шли, идут и будут идти компаративисты разных исторических эпох и юридических школ? В первую очередь следует назвать диалектический, синергетический, социологический, функциональный, статистический методы, а также метод математического моделирования и эксперимента.

Остановимся более подробно на двух методах научного познания – диалектике и синергетике.

Диалектический метод

В переводе с греческого слово «диалектика» означает искусство спорить, вести рассуждение. Таково первоначальное значение этого слова. Современное понятийное насыщение ему было придано в связи с выходом в свет работ Георга Гегеля. Согласно Г. Гегелю, «нечто – в частности, человеческое мышление, – в своем развитии проходит так называемую диалектическую триаду: тезис, антитезис и синтез. Сначала – некая идея, теория или движение – “тезис”. Тезис, скорее всего, вызовет противоположение, оппозицию, поскольку, как и большинство вещей в этом мире, он, вероятно, будет небесспорен, то есть не лишен слабых мест. Противоположная ему идея (или движение) называется “антитезисом”, так как она направлена против первого – тезиса. Борьба между тезисом и антитезисом продолжается до тех пор, пока не находится такое решение, которое в каких-то отношениях выходит за рамки и тезиса, и антитезиса, признавая, однако, их относительную ценность и пытаясь сохранить их достоинства и избежать недостатков. Это решение, которое является третьим диалектическим шагом, называется синтезом. Однажды достигнутый, синтез, в свою очередь, может стать первой ступенью новой диалектической триады и действительно становится ею, если оказывается односторонним или неудовлетворительным по какой-то другой причине. Ведь в последнем случае снова возникнет оппозиция, а значит, синтез можно будет рассматривать как новый тезис, который породил новый антитезис. Таким образом, диалектическая триада возобновится на более высоком уровне; она может подняться и на третий уровень, когда достигнут второй синтез» [121]. Апологизируя введение нового метода, Г. Гегель, в частности, отмечал, что «дабы мертвые кости логики оживотворились духом и получили, таким образом, новое содержимое и содержание», необходимо введение диалектического метода; «единственное, что нужно для научного прогресса и к совершенно простому пониманию чего следует главным образом стремиться, – это познание логического положения о том, что отрицательное равным образом и положительно или, иначе говоря, противоречащее себе не переходит в нуль, в абстрактное ничто, а по существу лишь в отрицание своего собственного содержания или, другими словами, такое отрицание есть не отрицание всего, а отрицание определенной вещи, которое разрешает самое себя…»[122]

В компаративно-правовых исследованиях функциональное преломление использования диалектического метода проявляется прежде всего в следующем.

– Во-первых, ее конструктивные базисы позволяют проследить развитие тех или иных национальных правовых систем на различных ступенях своего развития; рассматривать их не как застывшие, заранее заданные явления, а как эволюционирующие феномены.

– Во-вторых, воспроизвести объекты сравнительного правоведения (цивилизации, сообщества правовых систем, сами правовые системы и их элементы) в их противоречивом единстве. Познание раздваивает объект на противоречивые стороны: внутреннее и внешнее, качество и количество, единичное и общее, причина и следствие, содержание и форма и т. д. Таким образом, принцип противоречия позволяет нам двигаться от явления объекта к его сущности, то есть категории, раскрывающей внутренние, необходимые стороны и связи исследуемого объекта.

– В-третьих, рассмотреть элементы правовой системы в непосредственной взаимосвязи друг с другом и с внешней средой.

Синергетический метод

«Синергетика» (от греч. слова «synergetikos» – совместный, согласованно действующий) ввели в научный обиход немецкие физики Г. Хакен и Р. Грехем, когда ими было открыто явление спонтанного формирования макроскопических структур в 60–70 годах XX века. Существенный вклад в развитие синергетики внес нобелевский лауреат русского происхождения Илья Романович Пригожин. Впоследствии эта мировоззренческая система получила доктринальное подтверждение и в гуманитарных науках[123]. Объектом синергетического научного поиска всегда становились саморазвивающиеся системы. Принципиальное отличие самоорганизующихся систем от систем иного порядка (автоматических[124], например) заключается в том, что они имеют «гибкие критерии различения сигналов и гибкие реакции на воздействия, приспосабливающиеся к заранее неизвестным сигналам и воздействиям»[125]. Эти системы в своей основе носят открытый характер, то есть в них происходит постоянный обмен с внешней средой энергией и веществом. Их развитие – это постоянная смена двух процессов: иерархизации (то есть переход от более простых к более сложным социальным структурам) и деиерархизации (то есть обратного перехода от более сложных к более простым структурам). Спектр направлений, в которых могут протекать эти процессы, определяется бифуркацией, то есть разветвлением старого качества на конечное множество вполне определенных новых качеств. Каждый раз, когда саморазвивающаяся система проходит через точку бифуркации, она делает выбор между тем или иным направлением развития. Совокупность возможных векторов развития получила в синергетике название «тезаурус» (в переводе с греческого это слово означает «сокровищница»).

Национальные правовые системы также следует относить к системам открытого типа, где процессы самоорганизации играют важную роль в общем динамическом процессе их развития. Заранее отработанной программы на воздействия внешней среды они не имеют и не могут иметь в своей основе. Уже в процессе своего развития правовая система приспосабливается к заранее неизвестным внешним проявлениям. Так, в частности, имея дело с проявлениями последующей пробельности права, современные правовые системы пытаются ответить на вызовы внешней среды в лице динамически развивающегося института информационного общества.

Синергетика подразумевает признание конструктивной роли хаоса в эволюции[126]. На определенных ступенях эволюционного роста правовые системы также имеют хаотичную, диссипативную структуру. Внешними проявлениями деирархизации системы становятся неминуемые процессы распада связей между различными элементами правовой системы. А как следствие этих процессов – непонимание населением страны сути правовых реформ, существование огромного множества бездействующих законов, отчуждение гражданского общества от политико-правовых преобразований в обществе. Подобные «хаотичные» фазы своего развития российская правовая система проходила неоднократно. Только в ХХ веке она дважды (после октября 1917 года и в начале 1990-х годов) пережила бифуркационные скачки и процессы становления правового порядка из правового хаоса.

Согласно синергетической методе флуктуация, приводящая к смене режимов, не может сразу «одолеть» начальное состояние – она должна сначала установиться в некоторой конечной области и лишь затем распространиться и заполнить все пространство. Нередко в подобных случаях правовая система находится на переходной стадии своего развития. И в зависимости от того, лежат ли начальные флуктуации ниже или выше критического значения, флуктуация либо затухает, либо распространяется на всю систему.

Не следует также забывать и о прогностической функции синергетики. Использование ее базисов позволяет моделировать карту эволюционных возможностей правовой системы и ее элементов. В свете идей синергетики важно в данном случае проследить внутреннюю логику развития правовой системы, ее стержневой фокус. В таком случае ее реформирование станет не процессом навязывания внешнего и искусственного для нее правового образа, а напротив, проявит себя как закономерный юридический модус.

Помимо методологической базы в строгом значении этого слова в структуре методологии сравнительно-правовых исследований следует выделить и ряд концептуальных подходов, определяющих их сущностный вектор. Наиболее очевидным, но отнюдь не единственным концептуальным базисом выступает в данном случае юридический позитивизм[127]. Не следует забывать, что правовая система является не только нормативно-правовым явлением общественной жизни, но и этико-социально-юридическим феноменом. Вследствие чего социологическую школу права также следует рассматривать как основание компаративно-правовых исследований.

Наиболее проработанную методу использования социологического подхода при проведении сравнительно-правовых исследований мы находим, в частности, в работе У. Дробнига «Методы социологического исследования в сравнительном праве». Важно подчеркнуть при этом, что У. Дробниг обращает внимание читателей как на цели проведения подобного рода исследований, подчеркивая, что «изучение только законов, договоров и даже судебных решений еще не достойно, чтобы дать полную картину иностранного права… для этого требуется знание той среды, в которой действуют правовые нормы… необходима точная информация прежде всего о том, как применяются и модифицируются эти нормы в судебной, нотариальной и иной практике… если сравнительное право хочет выполнять все стоящие перед ним задачи, оно должно включать в сферу исследования “живое право” (а также фактические условия, в которых оно действует) стран, являющихся объектом сравнения»[128], и фактические способы его проведения – «использование статистических данных»[129], «вопросники»[130], «интервью»[131] и «анализ документов».

Профессор Хашматулла Бехруз выделяет также цивилизационный, герменевтический, аксиологический и антропологические подходы, применяемые в ходе компаративно-правовых исследований. Актуализируя свою научную позицию, Х. Бехруз, в частности, отмечает:

– цивилизационный подход дает возможность рассматривать историю человечества как многовариантный процесс; соответственно, использование данного подхода в сравнительном правоведении позволит, с одной стороны, сделать видение эволюции правовых систем более многомерным, а с другой стороны, обусловливает необходимость изучения всех, а не только европейских правовых систем;

– благодаря герменевтическому подходу[132] становится возможным выявление не только буквы, но и духа тех источников, которые выступают как памятники права в рамках различных правовых систем;

– аксиологический подход позволяет раскрыть сущностно-содержательный аспект восприятия права в рамках различных правовых систем;

– использование антропологического подхода в рамках методологии сравнительно-правовых исследований позволяет определить реальное место человека в правовой жизни общества, что обеспечивает объективное рассмотрение закономерностей формирования и функционирования различных правовых систем[133].

Также следует сказать, что само сравнительное правоведение как мировоззренческая система на современном этапе развития юриспруденции сама становится методологической платформой для теоретических исследований и практических шагов в рамках отраслевых и прикладных юридических дисциплин.

Что касается функций сравнительного правоведения как мировоззренческой системы, то следует сказать, что их оценка стала предметом научного поиска еще в самом дебюте ХХ века. Так, флагман Первого международного конгресса по сравнительному правоведению в Париже Р. Салейль полагал, что функция сравнительного права заключается в выяснении общих принципов, свойственных всем цивилизованным системам права. Он трактовал эти принципы как универсальные, но не неизменные, образующие модель права, так называемое естественное право с изменчивым содержанием (droit idéal relative)[134]. Останавливался на данной проблеме и основатель первого европейского института по сравнительному правоведению Э. Ламбер. Он говорил о двух функциональных целях сравнительного права. Первая, по его мнению, заключается в обнаружении средств процесса сравнения, с тем чтобы проследить процессы рождения, развития и отмирания юридических институтов. Вторая охватывает область сравнительного законодательства и связывается с осуществлением практических задач и сводится к созданию «международного общего права» из норм, применимых к потребностям обществ, достигших одинакового стандарта цивилизации[135].

Другие западные ученые связывали функциональный подход к сравнительному праву с пониманием права как средства контроля и организации. Так, М. Рейнстайн в связи с этим отмечал, что «для юридической науки он включает в себя задачу исследования социальной функции каждой юридической нормы и института»[136]. Небезынтересна и позиция по данному вопросу одного из основоположников немецкого компаративизма, Э. Рабеля. Он утверждал, что «каждому сравнению необходим общий деноминатор – “tertium comparationis”». Для самого Э. Рабеля таким «tertium comparationis» стали социальная цель норм права и разработка для этой цели соответствующих понятий[137].

На сегодняшний момент времени следует, на наш взгляд, говорить о нескольких крупных функциональных полюсах деятельности droit comparé, гносеологическом, прогностическом, а также об утилитарных научных поисках, направленных на гармонизацию и унификацию правовых норм.

Какие же объекты входят в круг гносеологического вектора научной деятельности?

В первую очередь следует говорить о познании и теоретическом анализе ядерных основ национальных правовых систем как таковых. Отдельные правовые нормы и их комплексы становятся предметом научного мониторинга в рамках целого конгломерата научных дисциплин, объединенных в собирательном термине «сравнительное правоведение». Так, синхронные исследования в разрезе зарубежного отраслевого права направлены, прежде всего, на оценку действующего правопорядка иностранных государств. С другой стороны, сравнительная история права, напротив, действуя в диахронном ключе, призвана оценить правовой феномен различных государств в динамическом развитии.

Однако не только позитивное право и его отдельные элементы становятся и должны становиться предметом познавательной деятельности в рамках юридической компартивистики. Важно также дать теоретическую оценку специфическим особенностям и иных элементов правовой системы. Прежде всего речь идет о специфических техниках интерпретационной деятельности, используемых в том или ином правопорядке, о юридических школах, ценностный потенциал которых положен в основу национальных правовых системах, а также об особенностях правосознания народонаселения той или иной юридической системы, с одной стороны, и государства и общества – с другой.

Только комплексный познавательный мониторинг иностранных правовых феноменов может способствовать формированию многомерной юридической карты миры. Мы не должны в данном случае впадать в догматическую эйфорию и искать смыслы, источники и конечные точки юридических систем только лишь в правовых нормах как таковых. В противном случае в наш век повсеместной горизонтальной преемственности, безоглядной рецепции аутентичные образы национальных правопорядков не сотрутся, нет, а окажутся просто невидимыми для юридической науки. Мы не увидим, в частности, почему внешне «клонированные» с европейских образцов правовые системы стран Латинской Америки и Африки, внутренне отнюдь не тождественны своим прообразам; не сможем понять, где правовой институт приобретает благодатную почву для рецепции, а где окажется комплексом бездействующих норм, которые, как известно, хуже отсутствующих.

Таким образом, следует сказать, что гносеологическая функция сравнительного правоведения призвана дать фактический материал для последующего компаративного научного поиска. На его основе представляется возможным сделать прогностические исследования комплексного характера деятельности.

В зависимости от уровня локализации научных исследований прогностическая функция, в свою очередь, распадается на внешне прогностическую (когда речь идет о возможных путях развития иностранных правовых феноменов) и внутренне прогностическую (когда речь идет о будущих точках роста отечественного правопорядка).

В условиях последовательного развертывания процесса глобализации и развития интеграционных связей различных уровней и качественных направленностей между государствами приобретают также особое значение и выполняемые сравнительным правоведением функции по гармонизации и унификации права.

Текущий момент времени можно оценить как стадию последовательного роста активности компаративно-правовых исследований в означенной области. Данные исследования имеют безусловные теоретические основания, социальную основу и, что особо следует подчеркнуть, практический заказ со стороны общественных, государственных и наднациональных структур. Начиналось же все во многом с декларации, своего рода мечты пионеров droit comparé о возможных утилитарных потенциях сравнительного правоведения[138].