Текст книги "Только для нас"

Где брать информацию?

Глава 12. Ветка. Сейчас

– Ребят… – я оглядываюсь, с непривычной для ситуации и для себя, мудрой и взрослой, умеющей признавать ошибки прошлого, и, главное, забывать их, отпускать, жадностью осматривая такие знакомые, родные до боли метки нашего общего “вчера”. Пятилетней давности “вчера”.

Берег у реки стал, вроде бы, более пологим. Размывает потихоньку? К нему по-прежнему спускается узкая металлическая лестница. Ох, какая война была, помню, у родителей наших воспитанников и администрации лагеря насчет этой лестницы! Слишком она узкая, травмоопасная, а дети, в стремлении как можно быстрее оказаться у воды и окунуться в речку, часто бывают неаккуратны. Толкнут нечаянно… А лететь-то высоко… Я помнила жесткий инструктаж воспитателей на пятиминутках… И конечно же никто ничего не соблюдал. Как за все время существования лагеря тут никто себе шею не свернул, уму непостижимо…

А с другой стороны – сам лагерь. Невысокое ограждение, которое и пятилетка преодолеть способен, низкие крыши корпусов. Интересно, там до сих пор туалеты на улицах? И душ один на три корпуса? Странно, почему это раньше вообще не казалось проблемой? Сейчас-то я бы ни за что своего ребенка в таких условиях не оставила… Если б он был у меня, ребенок.

Старая конюшня, где держали мирных и привычных к детским рукам лошадок – одна из фишек администрации лагеря: воспитание через любовь к животным. Уход за этими лошадками был частью нашего ежедневного досуга. Необременительной, надо сказать… Все же в чем-то администрация была права: рядом с животными даже самые заядлые хулиганы светлели лицом и с удовольствием скребли и чистили смирных коняшек.

А еще в стороне, за конюшней, сарай с сеном…

В машине становится невозможно сидеть, слишком больно физически от густой, пряной атмосферы, и я, щелкнув ремнем безопасности, открываю дверь и ступаю на мягкую траву, перемешанную с песком.

Каблуки тут же увязают в грунте, покачиваюсь, но уже не от хмеля, нет его, весь выжгло бешено бегущей по венам кровью, а от того, что колени подгибаются.

Слышу, как позади хлопают дверцы.

Мои друзья детства, мои братишки, как я когда-то считала, и даже про себя называла их так, тоже ступают на берег.

Неслышно шагают ближе, спиной ощущаю их присутствие, остротой режущих взглядов.

Торопливо, не поворачиваясь, делаю шаг в сторону, к лестнице, тревожно позвякивающей в темноте.

Чувствую себя неожиданно слабой, такой, что нет сил даже на голос, а потому шепчу:

– Ну зачем вы, ребят?

Я знаю, зачем, я все понимаю… Верней, нет. Не понимаю. Ощущаю, скорее. Во взглядах их, не изменившихся и изменившихся одновременно. Они по-прежнему жадные, горячие такие, Ванька совершенно не скрывал в машине голодного блеска зрачков, и глаза Тима в зеркале заднего вида были черными и пугающе откровенными.

Они ничего не забыли, не отпустили за эти годы, как я надеялась. А я? Я отпустила? Я забыла?

Вряд ли… Если так отчетливо помню каждый куст на этом берегу, шепот каждой волны, мягко прибивающейся к берегу, тонкий звон железной проволоки, скрученной в жгуты и приспособленной вместо перил у лестницы…

И остальное тоже помню.

Хотела забыть, правда, хотела…

Не получилось.

И теперь не получится. Они не позволят.

– Знаешь, Вет, – тихо говорит Ванька, и я вздрагиваю от понимания, насколько он близко сейчас. Прямо за моей спиной. – Мы ведь тебя искали… Ты в курсе?

Молчу. Тут даже кивать не требуется. Знаю, конечно.

Когда, после отъезда пять лет назад, уже устроившись в Москве, через пару месяцев позвонила матери на работу, потому что дома телефона не было никогда, она в трубку матерно орала что-то неразборчивое про “ебанутых придурков”, которые тут у нее в квартире засаду устроили, выпить не давали, и все перерыли, потому что меня искали.

Я тогда не поверила. Зашла на страницу в соцсетях, давно заброшенную, стукнулась к бывшей однокласснице, аккуратно поинтересовавшись, как дела. И узнала, что мои друзья детства перерыли весь город, прошерстили всех моих знакомых, где уговорами, а где и угрозами пытясь выяснить, куда я делась, куда уехала. Потом одноклассница задала вопрос про мое местонахождение, и я торопливо вышла из сети, даже не попрощавшись.

И сидела какое-то время с дико колотящимся сердцем и глазами, полными слез.

Зачем они? Ну вот зачем? Ну я же хочу забыть… Все, что произошло, такая глупость, такая страшная ошибка, перечеркнувшая все, что было между нами хорошего! Все наше детство перечеркнувшая!

Я была зла на них, моих “братишек”, сделавших со мной такое, о чем и думать без жара в груди было невозможно. Зла именно на порушенную память о единственном, что у меня было светлого в детстве: о нашей дружбе. Они отобрали у меня это, лишили.

И, судя по тому, что я слышала, о чем они договаривались тогда, даже не видели в этом ничего дурного. Неправильного. Для них случившееся было нормальным! Естественным! И они не собирались ничего прекращать, не собирались сожалеть ни о чем!

Интересно, а сейчас сожалеют?

– Мы тебя долго искали, Вет… – продолжает Ванька, – и, когда поняли, что не найдем… Блять…

Рядом тихо вздыхает Тим. Он не большой любитель говорить, но когда надо, и без слов способен все передать… Я помню.

И сейчас на меня иррационально накатывает чувство вины. Словно… Словно я должна им что-то! Словно во мне причина их душевных страданий! А я? У меня нет причин страдать? Если бы не они, ничего бы этого не было! Это они во всем виноваты! Они!

Тогда, пять лет назад…

Глава 13. Ветка. Тогда, пять лет назад…

Тогда, пять лет назад, они внезапно появились на вечернем костре в лагере. Пусть он и не был уже пионерским, но традиция вечернего костра администрацией поддерживалась и одобрялась.

Вечер уже давно перешел в ночь, вожатые, с трудом уложив детей, возвращались к костру. Это было наше время. Спокойных посиделок, когда не надо сдерживаться из-за мелкотни, можно посмеяться, даже где-то пошло пошутить. А еще попеть под гитару, выпить чуть-чуть, поцеловаться с понравившимся парнем… Летние романы в детском лагере – это же особое удовольствие. Я, правда, воздерживалась, как-то никогда не была слишком смелой для такого, а тут еще и впечатления от похорон бабушки Тима были свежи. Я, все же, много времени с ней провела, она не чужим человеком была… И Тимка, такой потерянный стоял у могилы, одинокий. Сердце сжималось от переживаний и сострадания.

А потом, когда исчез внезапно из кафе, мы с Ванькой с ног сбились, искали его. И в осиротевший их с бабкой домик раза три заглядывали же, но там было закрыто! Где его носило несколько часов, неприкаянного, расстроенного, непонятно. Может, сидел где-нибудь на лавочке, горевал. Потом купил бутылку водки, пришел домой.

Когда мы с Ванькой, уже потеряв надежду, заглянули к нему домой опять, Тимка стоял, качаясь, посреди кухни, и лицо его было… Ох, тяжело вспоминать! Невозможно!

Ванька его подхватил, уложил, а Тимка за меня зацепился и с собой потянул… И я не смогла отказать, так ему в тот момент поддержка нужна была. Наша, с Ванькой.

Я потом, весь следующий день изо всех сил гнала из головы воспоминания о странном ощущении, когда лежала между ними, горячими такими, твердыми, тяжело дышащими… Это было одновременно неправильно и правильно. Неправильно, потому что я никогда так близко с ними не находилась, ни по одиночке, ни вот так, втроем, на одной кровати… Даже в далеком детстве, когда мы все были маленькими и смешными. Ну а сейчас тем более как-то неловко это… Все же, они взрослые мужики, в армии отслужили, вернулись другие совсем… Несмотря на горе от потери и неожиданность от встречи, потому что не ждали их к похоронам, только-только отстучали телеграмму в часть, я ведь обратила внимание, какими большими и возмужавшими они стали, мои братья по детству. И лица как-то погрубели, и губы стали тверже в изгибе, а глаза какие-то совсем жесткие теперь были, взгляды такие, что хотелось прятаться невольно. И в то же время, они были одновременно не только чужими, но и родными, Тим и Ванька. И потому лежать вот так, между ними, делясь своим теплом, поддерживая их, чем возможно только, казалось правильным тоже. Тимка смотрел на меня, и его взгляд, полный боли и ожидания, заставлял сердце замирать. А рука Ваньки на талии ощущалась тяжелой и горячей… Их дыхание заменяло мне воздух и казалось невероятно обжигающим, волновало повему-то. Каким образом мне удалось заснуть в этом состоянии и положении, непоянтно…

Но удалось.

А утром, с трудом выбравшись из их каменных, ставших, кажется, еще тяжелее за ночь, объятий, я поспешила на автобус. Меня с работы отпустили всего на два дня, только на похороны, и теперь нужно было вернуться.

В суматохе, смущенная прошедшей ночью, которая все же теперь, в свете дня, казалась слегка чересчур, я забыла оставить ребятам записку о своем местонахождении. Вспомнила только в автобусе.

Пометалась туда-сюда… И выдохнула. Ничего такого, я уже через день вернусь в город, только смену осталось сдать, самые напряженные сутки.

И потом увидимся с ними.

Перед моим отъездом в Москву.

Успокоив таким образом совесть, я с головой окунулась в работу. И, естественно, не выныривала из нее вплоть до последнего в смене костра.

И сидела, уже выдохнув, вполне расслабленно, спокойно, попивая из стаканчика разливное пиво, за которым ребята смотались в деревню, и смеясь чьим-то шуткам. Рядом сидел Мишка, вожатый со второго отряда, всю смену намекавший мне на что-то большее, чем просто приятельские отношения. Я не намекалась, игнорируя все подкаты. Но вот сегодня почему-то позволила положить руку себе на плечо.

Почему?

Может, хотела понять, каково это, когда тебя обнимает… кто-то, кто не является твоим “братишкой”? Что я при этом должна почувствовать?

Я сидела, пила пиво и чувствовала… разочарование. Потому что никаких особых эмоций по поводу близости Мишки не ощущалось.

Наоборот, рука мешала, хотелось ее убрать…

Я и убрала.

А Мишка настырно положил ее обратно, да еще и приятнул меня к себе.

Мне это очень не понравилось, и я, пользуясь тем, что никому вокруг не было до нас дела, повернулась к нему, желая сказать что-то резкое.

И как-то так получилось, что именно в этот момент он потянулся ко мне и поцеловал!

Я настолько удивилась, что застыла и пару мгновений даже не реагировала на слюнявый, совсем неприятный поцелуй.

А затем, когда осознала… Уже было поздно реагировать.

Мишку от меня оторвало какой-то невероятной силой, а в круге костра внезапно сделалось очень шумно и тесно.

Оглушенная, я не сразу поняла, что происходит, откуда здесь Ванька и Тим? И почему Ванька, оскалившись, трясет Мишку, а Тим, рыча предупреждающе, стоит рядом в стойке, прекрасно дающей понять всем окружающим, что вмешиваться не стоит.

Выглядело это в темноте ночи и потрескивающем костре инфернально и страшновато.

А еще невероятно глупо!

Ведь мгновенно стало ясно, что случилось! Парни приехали ко мне, пошли искать по лагерю и увидели наш с Мишкой случайный поцелуй!

Ну и что? Из-за этого такое устравивать?

Да что обо мне подумают другие вожатые?

Мгновенно разозлившись, я отважно кинулась на спину Ваньки, повисла, словно мелкая собачонка на медведе, колотя его кулаками и вопя:

– Отпусти его! С ума сошел? Отпусти!

Из-за плеча Ваньки виднелось уже совершенно синее лицо ни в чем не виноватого Мишки, и мне стало страшно, что он его задушит!

Вокруг все бегали, кричали, рычал Тимка, и никто не решался подойти к бешеному Ваньке!

Я завизжала и зубами вцепилась мочку уха Ваньки.

Он вздрогнул, повел плечами, отпустил Мишку и попытался достать меня из-за спины.

Но я спрыгнула сама, предусмотрительно подальше, постояла немного, оглядывая картину испорченного костра, бледного до зелени Мишку, хрипящего земле, суетящихся рядом с ним вожатых, и стоящих над всем этим безобразием и спокойно смотрящих на меня Ваньку и Тимку, кажется, совершенно не ощущающих своей вины. Даже наоборот, судя по злобным взглядам, мне желающих что-то предъявить!

Последнее выбесило настолько, что я, рявкнув что-то матерное, резко развернулась и рванула прочь, в темноту ночи, не желая даже видеть этих придурков.

Шла, сжимая кулаки, злая невероятно! Как они могли? Да какое вообще право имели? Ну, поцеловал он меня, и что? Из-за этого такое устривать? Да я сама с ним разобралась бы, без их помощи! Тоже мне, защитнички!

Тут с неба, словно по заказу, ливанул дождь, мгновенно вымочив меня до нитки, а еще рядом внезапно оказались Тим и Ванька.

Они возникли молчаливыми статуями прямо на тропинке передо мной, и, судя по всему, не собирались никуда двигаться с места.

Я оскалилась злобно:

– Ну и чего встали? Чего устроили там? Дураки совсем?

– А какого хрена ты с ним целовалась? – внезапно заорал Тим, и это было так неожиданно, что я замолчала, уставившись на него, и Ванька тоже с изумлением обернулся. А Тим, продолжая удивлять непонятно, откуда взявшейся эмоциональностью, продолжил, – ты сама попутала! Какой-то урод! Целует! Охуеть, картина! Да хорошо, что Ванек его взял первым, я бы вообще убил, нахуй!

Я раскрыла рот от тупой и неожиданной предъявы. Это он о чем вообще? И… Почему?

– Да, Вет, – вступил Ванька, видно, не увидевший в темноте и дожде, до какой степени меня поразили слова Тима, и решивший добить ситуацию до логического финала: полной идиотии, – ты сбежала, мы сутки тебя искали, если не больше, все уже передумали, нашли, а ты тут… Целуешься!

Пока он это говорил, у меня в голове сложился паззл. Редкий в своей неожиданной глупости.

Они ревнуют.

Они меня просто ревнуют!

Но… Какого хера?

– Какого… Происходит? – смогла выдавить я, внезапно ощутив дикий холод и обняв себя руками за плечи, – вы… с ума сошли?

Получилось жалко и глупо.

И непонятно.

Но они поняли. Переглянулись и… кивнули. Синхронно. Настолько одинаковыми мне в этот момент показались, что даже не по себе стало. И как-то жутковато рядом с ними.

Инстинкты вопили во мне вовсю, требуя валить подальше от них. И это было до того глупо и непривычно, что я не понимала сама себя.

Как это – валить от них? Они же… Они же друзья мои… Братишки…

Но взгляды их, не смягчаемые бесконечной пеленой дождя, были странными и неопределяемыми настолько, что я… Трусливо попятилась, а затем и вовсе развернулась и пошагала, практически побежала прочь от них по узкой дорожке в сторону пляжа.

Я бежала, ощущая спиной, что они движутся следом, не догоняя, но и не отставая, а сердце лупило о ребра больно и жутко и отдавалось в горле, запирая дыхание. И глаза слепо таращились в серую пелену дождя. А в голове билось только: “Как же так? Как это? Как? Не может быть… Просто не может… Они же…”

Додумывать не получалось, мысли выходили обрывочные, словно сами себя пугались и прятались в моем воспаленном мозгу, не желая додумываться до конца.

Впереди показалось низкое строение сарая, в котором хранилось сено для лошадок, и я почему-то побежала туда, словно пытаясь спрятаться, скрыться от всего, что происходило снаружи… И, особенно, от того, что происходило внутри меня.

В голове был такой сумбур, что не получалось вообще думать.

Я забежала в сарай, остановилась и резко обернулась, глядя на высокие фигуры парней, молча ступивших за порог следом за мной…

Глава 14. Ветка. Тогда, пять лет назад…

Они стояли совсем близко, и в этот момент оказалось, что я невероятно ниже их ростом. Настолько, что приходилось задирать подбородок, чтоб в лица их посмотреть. Я опять поразилась, насколько они похожи. Нет, они по прежнему оставались полными противоположностями: улыбчивый, легкий светловолосый Ванька и хмурый, темноглазый Тим. Но было что-то общее в их лицах, в выражении таких разных и таких одинаковых в этот момент глаз. Что-то, отчего дрожь, приутихшая было во время суматошного бега, снова начала бить, да так сильно, что я не могла унять нервный перестук зубов.

Конечно, все можно списать на дождь, пусть теплый и летний, но все же он изрядно охладил… Должен был охладить.

Но от парней, стоящих так близко, непозволительно близко ко мне, шел жар дикой силы, меня окутывало этим жаром, дурманило голову.

Они шагнули ко мне от порога одновременно, оказавшись еще ближе.

– Ветка… Ветка, Ветка, Ветка…

Ванька, часто и неглубоко дыша и невольно привлекая мой взгляд к широкой груди, такой крепкой под облепившей ее мокрой майкой, неожиданно поднял руку и сильно, с нажимом, начал убирать мои волосы за ухо. Рядом, за спиной, раздалось недовольное ворчание Тима, а на мои плечи легли его смуглые, цепкие пальцы.

– Вет… Красивая такая… Поцеловать хочу…

Пальцы Ваньки с лица скользнули на затылок, притягивая ближе, и я, не понимая происходящего, уперла ладонь в мокрую грудь, обожглась о бешено стучащее прямо под пальцами сердце, вздрогнула всем телом.

Ворчание сзади превратилось в предупреждающее рычание, смуглые ладони прошлись по плечам… И стянули широкие лямки майки, оставляя голыми лопатки… Я хотела обернуться, все еще не соображая ничего, но всем телом ощущая опасность своего положения.

Никогда я не испытывала страха рядом с ними. Наоборот, только защиту, только безопасность.

Никогда.

До сегодняшнего дня. До этой минуты.

Они что-то делали со мной, одновременно, вдвоем, что-то до такой степени невозможное, неприличное, что у меня и названия этому не было.

Я не понимала, как регировать в изменившейся в одно мгновение реальности, не понимала, что делать… Как это остановить. Это же надо остановить?

– Что вы… Ваньк… Что…

Протест выразился в неловком булькании горлом, куда упали и не смогли нормально сказаться глупые, невнятные слова, и в нелепо упирающейся в грудь Ваньки ладони.

Вторую ладонь забрал в свои горячие пальцы Тим, и я с ужасом и каким-то порочным превкушением ощутила, как он прикасается к предплечью губами. Легко-легко. Мягко. Обжигая и оставляя на коже огненные следы. Все выше, выше, выше…

Я ощущала это, неотрывно глядя в серьезное сейчас лицо Ваньки, и должно быть, в глазах моих было столько непонимания и безумия, что он, неожиданно изогнув губы в поразившей в самое сердце жутко порочной усмешке, наклонился ниже.

Прямо к моему лицу.

– Хорошая такая, Вет… Красивая… Можно?

“Что можно? Что? Что?” – хотелось закричать мне, но в этот момент горячие губы Тима добрались до кожи плеча и неожиданно жестко вжались в него, причиняя легкую, будоражащую боль.

Я дернулась, словно от разряда тока, и в то же мгновение Ванька лизнул меня в щеку. Как зверь. Длинно, от подбородка до скулы.

Я только ахнула, моментально слабея в коленях и непонимающе тараща безумные глаза за его спину. На стену дождя в проеме сарая.

Они прижались ко мне одновременно, так сильно, что дышать не могла. Да и нечем было дышать. Только ими, только через них.

Ванька, низко, жарко застонав, словно вкус моей кожи причинил ему боль, рванул майку, уже спущенную Тимом до середины плеч, ниже, обнажая грудь, и тут же положил обе ладони на нее, обжигая своей бесцеремонностью так, что у меня все внутри заныло. А Тим, развернув меня чуть-чуть за подбородок и поразив до глубины души голодным, бешеным блеском глаз, жадно вжался в раскрытые в протесте губы, сразу проникая языком в рот, заставляя меня задохнуться от изумления и непонятного сладкого ужаса.

Меня никогда еще не целовали…

И тем более, не целовали так…

Ощущение падения, вихря, кружащего меня, кружащего, кружащего…

Неожиданно острая боль от прикушенного соска.

Я изумленно распахнула ресницы, не понимая, что происходит.

Они меня словно в воронку черную за собой утянули, беспросветную.

И Тим, уже оторвавшийся от моих губ и сладко кусавший шею прямо возле бешено стучащей венки, и Ванька, склонившийся с высоты своего роста к моей груди и теперь терзавший мокрые уже не от ливня, а от его слюны соски губами…

Внезапно всего этого стало невероятно слишком для меня, небольшой просвет в голове сделал свое дело, я вскрикнула и, непонятно, каким образом, сумела вывернуться из их рук.

Отшагнула вглубь сарая, прикрывая голую грудь и нелепо выставляя перед собой ладонь.

– Нет… Вы… Вы что? Нет…

Они стояли передо мной, такие разные и такие одинаковые сейчас, с одинаково голодными взглядами, с бешено рвущимся из ходящей ходуном груди дыханием…

И я ощущала, как разбуженное их непрошенными, странными для меня ласками тело дрожит, как губы не могут выговорить слова, те самые, способные остановить их. И возможно ли это вообще? Возможно ли их остановить?

– Я… Я пойду…

Мне нужно было только выбраться отсюда, как-то обойти их обоих, друзей моего бесшабашного детства, в одно мгновение ставших опасными и пугающе-притягательными.

Мне нужно было найти слова, чтоб достучаться до них, чтоб включить мозги. У всех. И у меня, в том числе.

Потому что губы горели, шею жгло, а грудь, потеряв так нужную ей ласку, требовательно ныла.

– Вет… Слушай… Ну разреши, а? – голос Ваньки звучал на удивдение жалобно, просительно даже, – Ветк… Дай… Ну, пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста… Хочу тебя, сил нет…

– Что? Что? – задушенно шипела я, отходя все дальше и дальше в глубь сарая, желая хоть как-то выползти из-под их бешеного влияния.

– Вета… Блять… – разговоры никогда не были сильной стороной Тима, им он предпочитал действие.

И сейчас тоже сделал выбор в эту пользу, просто шагнув вперед. Ко мне.

Следом за ним, словно брат-близнец, двинулся Ванька.

– Нет… Я не… Да вы что? – торопливо зашептала я, отступая назад и пытаясь под их горячими взглядами вернуть на место болтающуюся на талии майку.

– Пожалуйста, Вет… Пожалуйста…

Ванька шептал эти, такие простые и такие безумные слова, и я не хотела понимать, что именно он хочет от меня. О чем просит… Не хотела впускать себе в голову это.

Тим не говорил больше ничего. Просто двигался ко мне.

А я – от них.

До какой-то деревяшки, попавшейся под ноги.

Я запнулась и с негромким криком полетела назад, прямо в мягкую, перепревшую после дождя траву.

Задохнулась от неожиданности, страха, забарахталась, пытаясь выбраться…

И не смогла. Потому что меня сразу с двух сторон прижали горячие, влажные, обжигающие просто тела моих друзей. Тех самых мальчишек, что всегда защищали, с кем мы бегали по улицам нашего города, разведывая заброшенные участки в частных домах, чтоб залезть туда и полакомиться дикой малиной и яблоками…

Тим, когда я в реке наступила на банку и порезала ногу, нес меня на руках до медпункта, пока Ванька бежал впереди, расчищая нам путь.

Ванька бросился на свору одичавших собак, окруживших меня, с длинной палкой, чтоб разогнать, а Тим в это время кидал камни, метко, чтоб не попасть в меня…

Сейчас они, эти бывшие мальчишки, которым я привыкла доверять, как самим себе, делали со мною что-то невероятное. Порочное. Неправильное.

И у меня не было сил противостоять их настойчивости!

Трава, мягкая, совсем не колючая, одуряюще пахла, смешиваясь с запахом наших тел, а я не понимала, кто из них меня сейчас целует, кто гладит, кто жадно приникает в груди, сильно и грубо прикусывая соски до неожиданно приятной боли.

Я все еще шептала свое “нет, нет, нет”, я все еще пыталась снять с себя их настойчивые руки, увернуться. Но уворачиваться было некуда. Стоило убрать от себя руки одного из парней, его тут же сменял другой. И в какой-то момент я устала бороться. Устала взывать к их разуму. Не было там никакого разума. И у меня тоже не было. Они отключили.

Их жаркое дыхание, их руки, их губы, скользящие по телу, так, что, казалось, не осталось ни одного сантиметра кожи, который бы не зацеловали, не заласкали…

Куда-то улетели мои шорты, мое немудрящее хэбэшное белье, а я даже не заметила этого момента.

И не заметила, когда мои пальцы принялись скользить уже по голой, горяченной коже… Это было приятно. Это было безумно и одновременно сладко.

Я периодически закрывала глаза, не выдерживая остроты происходящего.

Когда в очередной раз открыла их, то увидела над собой лицо Тима. Он опирался на кулаки по обе стороны от моей головы, а ниже был совершенно голый.

Почувствовав упирающуюся в живот твердость, я на мгновение пришла в себя и дернулась испуганно, опять складывая исключительно губами свое “нет”.

– Не бойся, Вет, не бойся… – жарко зашептал он, наклонившись ко мне еще ниже, – я аккуратно, веришь? Не будет больно, не будет… Хорошо будет…

Я не понимала, о чем он, просто дрожала всем телом, никак не умея побороть то безумное возбуждение, которым горело все тело. Они меня заразили, свели с ума.

Тим откинулся назад, садясь передо мной на колени и еще шире раздвигая безвольно дрожащие ноги. Я посмотрела в его пах и застонала от страха.

Тут же перед перед моим лицом возник Ванька, до этого возившийся в стороне, с приглушенным матом стягивая мокрые насквозь джинсы.

– Не бойся, малыш, не бойся… На меня смотри, на меня… – он неожиданно наклонился, прижимаясь к моим губам, жадно и исступленно целуя, и в это мгновение я ощутила острую, дикую, невероятную боль!

Вскрикнула, сжала зубы, прикусывая Ваньке губу до крови.

Он оторвался от меня, утирая рот, повернулся к Тиму, с внимательной жадностью рассматривая, как он погружается в мое тело до основания.

Я, чувствуя безумное растяжение, ощущая, что меня сейчас буквально разорвет изнутри, тоже смотрела туда же. И умирала от боли… И какого-то, совершенно дикого возбуждения. Оно не делось никуда, приглушилось болью, переплавилось, создавая нечто новое. Нечто безумное.

Тим с выдохом опустился на меня и жадно прижался к окровавленным губам, слизывая кровь и заставляя меня раскрыть рот шире, принимая его язык в себя.

И двинулся в это же мгновение. Так больно, до искр из глаз!

Я, не выдержав, мстительно прикусила и его губу, ощущая радость от того, что сделала ему больно.

Тим оторвался от меня, переглянулся с Ванькой, усмехнулся… А затем закинул обе моих ноги себе на плечи и снова двинулся во мне, короткими мощными толчками, вышибая каждым движением хриплые вскрики.

Я беспомощно мотала головой, тянула руки, не понимая, что хочу сделать, то ли оттолкнуть, остановить боль и безумие, то ли продлить их.

А потом и не тянула, потому что оба моих запястья попали в плен ладони Ваньки. Он прижал их над моей головой, буквально растягивая меня по прелой прошлогодней траве, целовал грудь, по очереди прикусывая уже болящие от возбуждения соски и бормотал, бормотал, бормотал бесконечно:

– Красивая, красивая какая, малыш, Ветка наша, наша, наша, красивая… Мне дашь потом, да? Дашь? Я хорошо сделаю, хорошо… Тебе понравится…

Я мотала головой, ощущая поднимающееся изнутри горячее, влажное, всепоглощающее безумие, которое дарили равномерные, жестокие движение Тима, его хриплые выдохи, сплетающиеся с умоляюще-восхищенным бормотанием Ваньки и собственными жалобными стонами, умирала от смеси боли и удовольствия, и не могла ответить на просьбы Ваньки… Просто физически не могла.

Когда Тим, хрипло выдохнув, резко вышел и перевернул меня, я даже пискнуть не успела.

Оторопело схватила в горсти траву, уставилась перед собой… Ощущая, как опять все внутри натягивается от медленного, неотвратимого вторжения.

И невольно выгибаясь ему навстречу.

Это было что-то совершенно инстинктивное, животное желание облегчить боль, сделать приятное жестокому партнеру, чтоб смилостивился и был нежнее. Аккуратнее.

– Малыш… Оххх… Как круто… Малыш… Да…

Голос Ваньки слышался откуда-то сверху, а перед моими глазами оказался Тим. Он властно приподнял меня за подбородок и поцеловал в красные от уже запекшейся крови губы. Ему было плевать, что на моих губах смешалась кровь его и Ваньки, как, судя по всему, было плевать, что сейчас именно Ванька берет мое слабое перед их властью тело.

Я осознавала происходящее, но как-то странно. Словно не со мной творились все эти пошлые, неправильные вещи.

Словно не меня сейчас по очереди брали мужчины, бесстыдно заставляя прогибаться и раскрываться для них.

Словно не мне шептали, сладко, искушающе, умоляюще сразу два хриплых от возбуждения голоса… Словно не я плавилась от этого, сгорая в их настойчивых, жадных руках стеариновой свечой…

Грубая ладонь Ваньки прихватила меня за рассыпавшиеся по спине волосы, движения стали жестче, уже не принося боли, а вызывая внутри странный, будоражащий отклик.

Тим мягко приподнял меня, заставляя встать на колени и опереться на грудь Ваньки, взял мою руку и сжал на своем члене, водя ею вперед и назад в быстром темпе и не отрывая от меня безумных темных глаз.

Жесткая рука Ваньки перехватила под грудью, сильнее вжимая в себя, он начал двигаться все быстрее, я почувствовала укус в шею… и задрожала, громко и жалобно выстанывая свое безумие прямо в рот склонившемуся ко мне Тиму.

Он не отпускал мою руку, заставляя ласкать его все быстрее и сильнее, пока не задрожал крупно, выматерился с облегчением, а мою руку залила теплая жидкость.

После этого Ванька резко наклонил меня вперед, топя в мягкой прелости, и сделал еще пару, совершенно жестких, выносящих за пределы разума, движений.

Я ощутила его дрожь, застонала жалобно, когда он покинул мое тело.

И упала без сил лицом вниз, сгребая на себя траву, в безотчетной попыке спрятаться от происходящего, закрыться.

Но мне на дали, не позволили.

В четыре руки развернули, прижали, убирая с лица солому, вытирая майкой кровь с губы, а потом внизу.

– Ветка… Ветка… Хорошая, красивая… Наша… Наша теперь… Наша… Не плачь, все хорошо… Тебе же было хорошо, да? Да?

Я не могла отвечать.

Слезы текли по щекам, и остановить их было нереально.

– Вет… Ну не плачь, не плачь… Ну что ты? Больно было, да? Потом будет лучше… Лучше… Гораздо лучше.

Их слова, сбивчивый шепот, не доходили до меня. Совсем.

Тело все еще потряхивало от случившегося безумия, между ног тянуло, а на губах ощущался металлический привкус крови моих друзей.

Бывших. Бывших друзей…

Глаза закрывались от усталости и всего пережитого, и я не могла этому противиться.

Покорно зажмурилась, позволяя парням уложить себя на кого-то из них сверху. Так и не поняла, на кого. Они оба в этот момент были для меня одинаковыми. Горячими, как печка, обжигающими, как пламя.

И безумными, как я сама.