Текст книги "Держись подальше, Лапочка"

Мария Зайцева
Держись подальше, Лапочка

1

Тонкие пальчики скользят по голой груди, мягко, легко. Пугливо.

– Какой ты… Твердый, словно из дерева… – голос тоже мягкий, нежный-нежный… Сладко мне, приятно.

Пальчики проходятся по шее, слегка касаются щеки. Замирают.

Ну, чего ты остановилась? Давай еще! Еще!

Она словно слышит меня, опять гладит.

Черт… Когда меня последний раз так гладили? Женщина? Просто гладила, трогала, аккуратно, испуганно, словно боясь боль причинить…

Даже и не вспомнить.

Лет десять точно такого не было. А раньше… Ну, раньше и трава зеленее…

– Волосы светлые… – продолжает шептать, очарованно трогая уже двумя ладошками! Каааайф… Двойная доза кайфа! Не останавливайся только… – Красивый… Как хорошо, что ты меня не слышишь…

А вот тут ты ошибаешься, девочка. Я тебя хорошо слышу. Просто не хочу прекращать это все.

Мне не важно сейчас, кто ты: сиделка, медсестра или даже случайная посетительница, забредшая не туда. Плевать. Только не останавливайся. Пока ты трогаешь, боль отпускает. Плечо уже не дергает, мышцы расслабляются.

Надо же… Никогда не думал, что вот так тупо попаду под пулю, защищая одну маленькую рыжую лисичку. Лапочку.

Мы их называем лапочками.

Своих девушек и женщин. Или тех, кого хотим сделать своими.

Перед глазами тонкое нежное лицо с прозрачной кожей, на которой так легко плывет румянец. И веснушки. У нее на носике веснушки. Забавные.

И глаза такие… Темные. Карие. Волосы рыжие, длинные. Красивая девочка. Очень.

Не для меня.

Но в мыслях-то можно? Кто запретит?

– Ты, наверно, спортом занимаешься, – продолжает свою исследовательскую деятельность посетительница. Пальчики скользят уже по плечу, спускаясь к предплечью. Быстро минуют область ранения. Больно боится сделать. Деликатничает. – Мне сказали, что ты – компьютерный гений. Но разве бывают такие мышцы у тех, кто целыми днями сидит за компьютером?

Бывает, крошка, еще как бывает…

Если у тебя с самого детства только два увлечения – муай-тай и коды, то все бывает.

Днем ты ходишь в школу, потом сразу на тренировку. Вечером уроки и затем на полночи – любимый комп. Нафаршированный по самое «не балуйся». Мама не в курсе, конечно же, что все бабки, которые выдаются на завтраки, на карманные, которые приплывают от дядьки в качестве поддержки единственному племяшу, все уходит на него, игровой, охеренной мощности комп и ноут.

Ноут – для дела.

Комп – для игры. Надо постоянно апгрейдить, выходят крутые игрушки, требования растут, раз в полгода – новая видюха, чтоб тянула топовые игры на максималках. Это постоянные траты. Бабки, бабки, бабки…

Наращиваешь постепенно, незаметно. А потом в какой-то момент смотришь – а ты ничего так уже боец. Серьезных чуваков уделываешь. И бабки уже не требуются от родных. Потому что сам рубишь столько, что твой дядька-прокурор очень сильно бы удивился. Если б узнал, конечно.

Твой смешной ник «Демон», придуманный в пятом классе для серьезности и взрослости, да так и не поменянный, неожиданно перестает вызывать смех у соперников по играм. И у конкурентов.

Потому что, когда у тебя из под носа уводят серьезного клиента, верней, он сам уходит, потому что Демон – лучший, уже как-то не до смеха.

А я даже и не обращал внимания на всякую подводную шелупонь, делал то, что нравится, погружался полностью.

Днем – школа и спорт. Ночью – коды и игры.

Кайф.

И так каждый день. Каждый месяц. Каждый год.

В муай-тай не заметил, как мастера спорта получил.

В интернете – как стал самым востребованным спецом по кибербезопасности и одним их самых популярных игровых стримеров.

Говорят, когда увлекаешься чем-то, то успех для тебя вторичен.

Главное, кайфовать от того, что делаешь.

Я кайфовал. Погружался. Тонул. Все, что угодно. Только, чтоб не выныривать. Только, чтоб не на поверхность.

– Знаешь, – тихо и доверчиво продолжает посетительница, лица которой я почему-то не хочу видеть. Не хочу всплывать на поверхность. Опять. – Я ведь даже не поняла ничего. В подъезде, когда ты кинулся к этому… Я словно в трансе была, не смогла осознать… Твоя мама сказала, что ты… Должен прийти в себя. А ты все не приходишь… Тебя скоро увезут отсюда, я слышала, твой дядя и мама разговаривали. А меня… Меня могут уже сегодня отправить… Я боюсь, что больше тебя не увижу, не смогу поблагодарить…

Последние слова ее тонут в дрожи.

А я, похоже, понимаю, кто тут сидит и трется о меня.

Рыжая лисичка, которую я умудрился спасти сегодня… Или не сегодня? Сколько я валяюсь уже? Да хрен его знает…

Лисичка с длинными волосами и розовыми губками, не знающими краски. С наивными карими глазами. Лапочка. Могу ее так про себя. А в лицо… Нет.

Такие лапочки не для таких, как я. Ей лучше держаться от меня подальше. Для ее же блага.

– Ну что, проснулся он?

О, а вот и маман заявилась.

Пальчики пугливо убираются, и мне остается только чуть сильнее сжать губы в протесте. Черт, ну неужели так сложно оставить меня одного?

Вернее, не одного, а с маленькой рыжей лапочкой.

Пусть бы еще своими пальчиками поиграла… Может, до какого интересного места доигралась бы.

Хотя, это уже бред…

– Нет, почему-то не хочет просыпаться, – растерянно шелестит голосок, – я переживаю, все ли хорошо? А вдруг…

Голос прерывается так резко, словно Лапочка себе рот ладошкой закрывает, опасаясь даже сказать о своих опасениях.

– Сходи за врачом, пожалуй, – командует мать.

И Лапочка послушно идет. Она вообще послушная. Наверно. Должна такая быть…

Мысли об этом приятны, и я даже на секунду-другую допускаю в голову вполне себе горячие картинки…

– Хватит притворяться, – голос маман спокоен и холоден, – вижу, что давно уже не спишь.

Черт…

Никогда не мог ее обманывать.

Насквозь видит. Единственная из всех знакомых мне женщин.

Открываю глаза. Смотрю на нее.

Даааа… Даже ранение единственного ребенка и грозящая ему гипотетическая опасность не могут ее выбить из колеи.

Идеальная прическа а-ля Гейс Келли, волосок к волоску, строгий брючный костюм, минимум макияжа и украшений. Ольга Савинова всегда считала обилие декора дурновкусием.

– Привет, мам.

Голос хрипит и вообще плохо слушается. И сушняк.

– Дай попить.

Она наливает из графина воду, помогает мне сесть, поддерживает аккуратно, затем подает стакан:

– Немного.

Пью, кайфуя от вкуса воды, нереального, сладкого. Сколько же я провалялся, если во рту такая сушь?

– Сколько я?..

– Со вчерашнего дня, – спокойно отвечает маман, а затем прикладывает прохладную ладонь ко лбу. И я едва сдерживаю себя, чтоб не потянуться за ее лаской, как котенок, что трется ушами о гладящую руку.

Ладонь, помедлив немного, отстраняется.

Маман невозмутима.

– Как ты себя чувствуешь? Сейчас врач придет.

– Нормально.

– Плечо болит?

– Да.

– Ну и правильно. Должно болеть. Действие препаратов завершается, капельницу надо сменить.

– Не надо обезболивать больше.

– Да. – Она смотрит на меня серьезно, словно прикидывает, выдержу ли. Словно сомневается.

А меня опять бьет от этого. Внутренне, конечно.

Внешне я давно уже ничего не показываю.

Просто вспоминается некстати, как она вот так же смотрела на меня перед соревнованиями. Словно сомневалась, выдержу ли, пройду ли дальше, смогу ли победить…

Как меня это бесило! Как выводило!

И я выдерживал, проходил, побеждал. Только для того, чтоб из ее глаз сомнения убрались!

Мне ей, наверно, стоит сказать «спасибо» за это?

Но почему тогда внезапно те осторожные лапочкины прикосновения и ее неприкрытое восхищение в голосе кажутся гораздо важнее, гораздо ценнее?

Вырос, что ли, наконец?

Маман явно настроена еще что-то сказать, но дверь открывается, впуская врача и следующую за ним рыжим хвостиком Лапочку.

Я тут же впиваюсь в нее взглядом.

Бледная. Одни глаза на тонком лице. И волосы – рыжим всполохом. Губы искусаны.

Ты переживала, Лапочка? Или… Или тебе все же перепало? Я старался, вроде успел, убрал тебя с линии огня, но мало ли…

Последнее предположение заставляет еще внимательней ее осмотреть, медленно, не пропуская ни одной детали.

От заношенных стареньких кед до нежного горла. Она нервно сглатывает, а я… Я хочу проследить этот путь. Губами.

Черт!

– Пришел в себя? Ну отлично, сейчас посмотрим показатели…

Врач смотрит монитор, что-то щелкает по клавиатуре.

Навороченная техника какая, практически, как в Германии. Я там бывал, в клиниках. Приходилось.

К другу ездил, к Питеру.

Он тогда там лечился после пожара. Обгорел, пересадки делали, пластику, возвращая прежнее лицо.

Я еще прикалывался тогда над ним, предлагал, чтоб пользовался моментом и исправлял недостатки физиономии. Ну что там бабы любят? Подбородок поквадратней, взгляд побрутальней…

Он меня не прикончил в последний раз только потому, что не догнал.

Но было весело. Я развлекся, и ему не дал утонуть в депрессняке.

Так вот, там точно такая же стояла техника.

Я особо в медицинской не шарю, но железо вижу, что хорошее.

Значит, не в районной больничке валяюсь. Это понятно сразу, и без техники, собственно.

В палате уютно, на стене плазма висит, мягкий уголок для посетителей, явно не Икея…

Значит, дядька постарался, перевез в свою вип-лечебницу для привилегированных особ.

А я этого и не помню уже…

Видно, переоценил себя, все силы ушли на удержание сознания, пока это было необходимо. А затем… Провал.

Вот понесло же меня из столицы в эту глушь! Только для того, чтоб пулю схватить!

В глазах маман тоже вопрос невысказанный. Типа, какого, собственно, черта тебя, сын мой, в провинцию вынесло? Да еще и прямо на бандитов?

Стойко выдерживаю ее ледяной взгляд, врача не слушаю, смотрю на Лапочку.

Она бледная, губки кусает.

Глаз с меня не сводит.

И шепчет что-то, не решаясь прервать врача.

Я понимаю, что она шепчет.

«Спасибо».

– Да не спасал я тебя, Лисенок, – не выдерживаю я, отвечаю на невысказанное обожание, с досадой и напором, – случайно получилось! Ты полезла и подставилась! Не надо меня благодарить!

Врач тут же замолкает, смотрит на бледного Лисенка. Маман тоже, приподняв бровь.

– Надо!

Ого! Голос прорезался у нас! И такой непохожий на тот сладкий шепот, с которым она меня трогала буквально десять минут назад, что даже не по себе как-то становится.

Звонкий голос, отчаянье в нем сквозит.

– Надо! Если бы не ты… Вы! Если бы не вы…

Она неожиданно закрывает лицо руками, и я залипаю на подрагивающие пальчики. Тонкие и бледные. Руки художника…

– Не я. – Это мой голос да? Такой ровный, равнодушный даже. Ну надо же. Реально вырос, Игорех… – Сама виновата. Подставилась и орала. Говорили тебе, стой и не отсвечивай.

– Но… Я же… – она отводит руки от лица, глаза на мокром месте, огромные такие, жалкие.

Но я не собираюсь жалеть. Надо донести, что из-за нее пулю словил. Чтоб ушла уже отсюда и не провоцировала своими тонкими пальцами и мокрыми губами.

– Полезла сама, пришлось отталкивать. Не хотел я тебя спасать. Не собирался. Я же не дурак. Все. Вали отсюда.

В гробовом молчании слышу ее сдавленное рыдание, а затем лисичка, взмахнув рыжим хвостиком, стремительно выбегает из палаты. И, надеюсь, из моей жизни. И очень сильно надеюсь, что навсегда.

По крайней мере, я очень для этого постарался сейчас.

Еще одно почетное звание бесчувственной скотины я вполне переживу. А вот второй ее визит в свою палату, возможно, и нет.

Маман в ярости разворачивается ко мне, проводив предварительно хрупкую фигурку взглядом.

– Это что еще такое?

Голоса она не повышает, но мне этого никогда и не требовалось.

Льда там столько, что еще чуть-чуть – и не пробьюсь. Ко дну пойду.

Хлопает дверь – врач, умный мужик, сваливает так, что только полы белого халата взметаются.

– Ты о чем, мам?

Я равнодушно откидываюсь на подушки, смотрю в окошко. Погода, природа… Так о чем это мы?

– Ты зачем ее выгнал? Зачем гадостей наговорил?

– Правду сказал. Из-за нее пулю словил.

Отвечаю ровно, голос ни в каком месте не дрожит. Я хороший ученик. У меня были очень крутые учителя.

Сейчас я не собираюсь топить Лапочку, ежу понятно, что мать не дура и мстить ей на то, что ее сынок чуть коня не двинул в заштатном провинциальном городке, не станет.

И мать прекрасно понимает, зачем я это сделал.

От того и злится.

– Игорь!

О, полное имя! Серьезный будет разговор. Опять. Надоело с первой буквой «З».

– Игорь, тебе тридцать три!

– Да, возраст Христа… Намекаешь на что-то?

– Прекрати паясничать!

Маман аккуратно промакивает сухие глаза салфеткой, берет драматическую паузу.

Бред какой опять. Игра на публику. Вот только у актрисы старая школа и на меня уже не действует.

Не верю, мам!

– Я перенервничала! Тебя чуть не убили! Опять! А ты у меня – единственный сын!

– Ну прости… Надо было еще рожать.

– Не смей.

А вот это уже без игры. Запретная территория. Ладно, ладно…

– Прости.

– Игорь… – она садится на край кровати, ерошит мои волосы. И да, я опять чуть не воображаю себя котёнком. Так хочется ушами потереться, чтоб еще, еще, еще… – Пора подумать о семье, понимаешь? Я чуть с ума не сошла вчера, когда узнала… И пока ехала… И сегодня, пока ты не проснулся…

– Как это связано, я не понимаю…

– Все ты понимаешь. Ну зачем ты прогнал эту девочку? Она искренне тебе благодарна… И, смотри, она хорошенькая. И такая простушка. Как раз то, что тебе нужно. Ты у меня, согласись, не подарок… А она будет тебе всю жизнь благодарна… Детей тебе родит…

Хочется сказать матом. Много. Мне, наверно, впервые ужасно хочется обругать родную мать.

Послать мать по матери.

То есть, меня любить нельзя? Да, мам? Нельзя? Меня можно только терпеть? Испытывать ко мне благодарность? И только из благодарности спать со мной, детей рожать… Да, мам?

А не пошла бы ты, мам?

Неожиданно резко пищит что-то в аппарате, который контролирует мои показатели, в глазах темнеет, я вижу невероятно бледное, испуганное лицо маман. И испытываю от этого мстительное, мелочное удовольствие.

2

– Знаешь, я понимаю тебя…

Черт, дежавю во всей красе… Вот есть у нас, у программеров, кто постоянно в паутине тусит, такая профессиональная болячка.

В какой-то момент реал резко выцветает, и появляется совершенно четкое ощущение матричности.

Я, когда фильмец старый увидел, «Матрицу», сразу понял, что кто-то из наших там постарался. Очень уж взгляд изнутри… Знакомый. Профессиональный.

Потому что живешь, живешь… И, вроде, все нормально, все штатно.

А потом происходит то, чего не должно быть. Или событие двоится. Как кто-то при мне ляпнул, закон «парности». Два одинаковых события, происходящих друг за другом. Словно сломалось что-то с системе.

Или ты прекрасно понимаешь, что уже было, уже точно такое же переживал…

Это как-то по-умному называют психологи и объясняют, если по простому, вывертами мозга.

Но мозг – это же тоже большой комп.

И программки в нем часто лагают…

Короче говоря, можно далеко уйти по этой дорожке из призрачных кирпичиков.

Например, один из моих знакомых, очень крутой геймер, кстати, сейчас в дурке. Потому что в какой-то момент перестал ощущать реал и твердо осознал себя – частицей матрицы.

И до сих пор именно так осознает, когда не на препаратах.

У меня тоже такие мыслишки были, но как-то все стороной прошло. Наверно, мне опять маман надо «спасибо», да? Ее твердокаменный характер и полная материалистичность сделали свое дело. Воспитали во мне определённый взгляд на мир.

Более материалистично мыслящего человека, чем она, я не знаю.

И я, наверно, такой же.

Но вот конкретно сейчас, слушая сладкий голос Лисички, ощущая ее пальчики на своей груди, логично приходит мысль про сбой матрицы.

Потому что это все уже было.

И даже слова те же.

И моя реакция не отличается новизной. Я лежу и делаю вид, что пока не пришел в себя. А сам все думаю, в этой реальности она продвинется еще немного? Может, поцелует? Ну а почему нет?

Она настойчивая, оказывается, Лапочка-лисичка. Особенно, когда сопротивления нет.

– Я понимаю, почему ты так сказал… Мне кажется, что ты ужасно одинок… Ольга Владимировна переживает тоже, она мне говорила…

Ну, понятно. Маман готовит плацдарм. Зря.

Она, конечно, на людях любит играть такую добрую, заботливую мать, но в реале все ее действия очень четко структурированы. И, если что-то вбито в голову… Хрен выковыряешь. Мне ли не знать.

Я весь в нее.

– Я, на самом деле, думаю… – тут пальчики убираются с груди, и это ощущается больно. Словно потеря острая. Я едва терплю, до того хочется открыть глаза и попросить ее… Приказать. Чтоб продолжала. Но, если я открою глаза, то единственное, что смогу ей приказать, это чтоб убиралась прочь.

А потому терплю. И жду развития событий. Что она там думает, лисичка рыжая?

– Я думаю, что тебе не хватает любви.

Вслед за этими словами кровать прогибается чуть-чуть, потому что в лисичке веса, как в баране, то есть мало, и она прижимается всем телом ко мне. Никакого интима, очень целомудренно, поверх покрывала. И все равно мне дико горячо. И дыхание перехватывает на мгновение от близости.

Что она творит?

Она или дура первостатейная, простушка, как маман выразилась, или… Или наоборот. Очень прошаренная мадам.

Уже договорившаяся с матерью и теперь четко претворяющая их общий план в жизнь.

Бесит! Так бесит, что я едва сдерживаюсь, чтоб не спихнуть дуру с кровати.

Но следующие ее слова заставляют замереть.

– Знаешь, когда я была маленькая и болела, мама часто ложилась со мной, обнимала и говорила, что моя боль перейдет к ней. Что она ее забирает. А я спрашивала, как же так? Ведь тогда ей будет больно? А мама смеялась и говорила, что она – сильная, что ей не страшно. Я верила, и боль уходила.

Я не дышу в этот момент, столько в ее словах искренности, а в движениях – невинности. Она лежит рядом, гладит мою грудь, аккуратно кладет голову, чтоб слышать стук сердца и ни в коем случае не потревожить рану. И бормочет тихим, успокаивающим голосом:

– И знаешь… Это помогает, правда-правда! Когда Богданчик маленький был… Сын Лады, моей подруги… Он заболел сильно, температура, озноб… Мы с ней легли с двух сторон, обняли его, и на утро стало легче. И потом тоже. Тут главное, верить, понимаешь?

От ее теплого дыхания на коже – мурашки по всему телу, непроизвольно. Я пытаюсь раздышаться, но мешает что-то в груди. Не дает.

– Я просто полежу рядом, и твоя боль уйдет. Ко мне. А я – сильная. Я выдержу. Правда-правда.

Хорошо, что она лежит и не смотрит на мое лицо. Не видит мои раскрытые глаза, мой взгляд.

Ее макушка пахнет корицей, чуть-чуть. Вкусно и волнующе.

Я лежу, смотрю в потолок и не хочу, чтоб это прекращалось.

Тепло ее тела, ее сладкий голос, ее мягкий запах…

Лапочка. Рыжая лисичка, доверчивая и нежная…

– Вот хорошо, если б ты пришел в себя, – шепчет она тихо-тихо, – и не гнал бы меня, позволил поблагодарить… Я бы испекла печенье с корицей, я умею, оно такое вкусное получается… Ладе и Богдаше всегда так нравилось… И тебе бы понравилось, точно-точно… Очень вкусно с кофе с молоком… Я все время так ем… Господи, какие-то глупости все говорю… Глупости… Я очень надеюсь, что тебе легче. Ты не должен был потерять опять сознание, врач сказал, это от того, что крови много… Что ты держался до последнего и не пережал вовремя рану… Зачем ты так? Зачем терпел?

«Затем, что ты была рядом, в опасности», – хочется мне ответить, но молчу, естественно.

Вчера, когда мы с моим другом Питером, поехали забирать его беременную женщину в больницу, едва не разминулись с тварями, которым заказали похищение.

Не лисички, нет. Она – как раз неучтенный фактор, баг.

Мой друг – владелец крупной фарм-корпорации, а я ему помогал наладить систему кибербезопасности в этом регионе.

Это официальная причина нашего здесь нахождения.

А неофициальная, но доминирующая – внезапная любовь Питера. Как и любая такая фигня, случившаяся резко и против всяких правил. Крыша у друга съехала начисто, его женщина все чего-то выдуривалась и бегала, а он, как привязанный, за ней. И в этот город в итоге прибежал.

Тут, слава яйцам, взял себя в руки и решил вопрос.

Женщина его, та самая Лада, про которую сейчас шепчет лисичка, оказалась беременной, а, ее сын, вот чудеса – сыном Питера, о котором тот и не знал.

Короче говоря, всем было весело, Питера чуть удар не хватил, когда узнал…

Ну а потом друг пришел в себя настолько, что вспомнил, где у него яйца, и вопрос с побегами, естественно, моментально утрясся.

А вот вопрос с кибербезопасностью, наоборот, разворошил такое осиное гнездо, что впору радоваться, что Питера так вовремя нахлобучило любовью.

Я не знаю, кто те скоты, решившие с утра пораньше выкрасть беспомощную женщину из ее квартиры, но они немного опоздали.

Лада уехала в больничку с охраной, досталось оставшейся в квартире Лисичке.

Маленькой наивной девочке, доверчиво открывшей дверь бандитам.

Хорошо, мы подоспели вовремя!

Твари только и смогли вытащить Лисичку в подъезд, а там уже мы их встретили.

И вот как раз в этом подъезде я пулю и словил. Случайно, на самом деле, Лисичка вообще не виновата, но почему-то считает по-другому.

Нам еще пришлось какое-то время постоять в подъезде, пережидая, пока Питер с Кирьяном, нашим безопасником, разберутся с устроившими перестрелку в тихом спокойном дворе бандитами.

Ну и вот как падать в этот момент?

Когда еще ничего не известно, и, может, есть кто-то дополнительный в засаде? А за моей спиной только плачущий Лисенок, с огромными доверчивыми глазами.

Тут, даже если и не герой нисколько, не отступишься.

Вот я и держался. Несмотря на не прекращающую течь кровь.

А потом, когда все завершилось, и стало понятно, что наши победили… Как-то резко силы кончились. Последнее, что запомнил, это причитания рыжей лисички. И глаза ее темные. В них свет солнечный тонул.

И вот теперь опять.

Что с ней делать? Как прогнать, если не хочется совершенно?

И, вроде, все понимаю.

Я – тот еще гад, и мне это привычно, мне так комфортно, менять ничего не собираюсь. И явно не смогу и не захочу, что самое главное, реагировать так, как, может, желает Лапочка.

Она – маленькая, наивная, смешная. Рыжая лисичка, пригревшаяся на камне.

Укрылась хвостиком пушистым, мордочку симпатичную спрятала.

Доверчивая, глупенькая.

Она вообще меня не потянет. А я ее разочарую. Это сто процентов, без вариантов даже.

А значит, что?

Значит, надо гнать. Пока не прикипела. И пока сам не…

Но как гнать, когда вот оно, чудо чудесное… Лежит, обнимает, шепчет что-то, сладко-сладко. И на сердце неожиданно хорошо. И в горле ком проходит.

Просыпаться не хочется, проявлять себя не хочется.

Пусть лежит.

Греется.

И меня греет.

– А еще мне мама пела песенку, такую, детскую… Меня успокаивало очень.

И она начинает тихо петь, даже, скорее, шептать еле слышно:

 
– Спи, моя крошка, спи,
Свет из окошка звездный
Гладит пусть сны твои
Спи, моя крошка, поздно…
А за окном темно,
А за окошком небо,
Звезды летят стеной,
Спи, моя крошка, крепко…
Утром придет рассвет,
Утром все будет ладно,
Солнечный будет свет,
Спи, моя крошка, сладко…
 

Я закрываю глаза, ощущая ее дружелюбное, поддерживающее тепло рядом, слушая ее голос, мягкий и сладкий, и не понимаю, почему так легко мне, почему так спокойно.

Наверно, и в самом деле, песня лечебная.

Сбой матрицы…

Бывает…

На следующее утро меня перевозят в столицу. Требуется переливание крови, а у меня первая отрицательная. В регионе нет такой.

Лапочку я больше не вижу, и, в принципе, даже этому радуюсь.

Потому что сложно в глаза смотреть.

И колыбельная ее тихая в голове постоянно вертится. Стоит закрыть глаза и ослабить контроль над собой.