Электронная библиотека » Мария Жиглова » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Фрэнсис Весь"


  • Текст добавлен: 23 августа 2016, 19:50


Автор книги: Мария Жиглова


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Мария Жиглова
Фрэнсис Весь

Помиловал меня Бог

от дураков-друзей

в сорок лет.

Засевшая в памяти фраза. Мария Жиглова

С детства хотела, чтобы меня называли Машей. А меня на самом деле зовут Ольга. Просто у меня две Маши ходили в подружках. Так что это мой псевдоним. Три четверти жизни провела в Новосибирском Академгородке, а 10 лет – в Москве. Работала на многих должностях от стажера-исследователя в Институте философии Сибирского отделения АН СССР – и до переводчика высшей категории в английской редакции ТАСС.

С 2008 года на вольных хлебах, но налоги плачу – я ИП, то есть директор, переводчик и редактор на собственном предприятии. Живу переводами и в материальном, и во многом в духовном смысле. Люблю свою работу.

Стихи сочиняю всю жизнь, за вычетом 1990-х годов, когда жила в столице. Надеюсь до глубокой старости жить и работать в России. Я достаточно лояльна. Крещеная. Веротерпима. Мне 47,5 лет. «Я люблю вас, люди, будьте бдительны». Юлиус Фучик. «Я люблю вас, люди, будьте доверчивы». Александр Галич. И жизнь моя, и эпоха моя колеблется между этими двумя цитатами.

Ваша Маша Жиглова (О.Б).

Фрэнсис Весь и другие Марии Жигловой

«От меня остался только голос», – исчерпывающее и вместе с тем интригующее самоопределение. Почему, спросит читатель, в связи с какими обстоятельствами – «остался только голос»? И кто – «я» в этой строчке? Автор отвечает кратко и точно, однако читателю ответ не ясен. Поэту свойственен синдром Кассандры. Ему не верят и не поверят до тех пор, пока не обнаружат его стихи рядом с собою. Однако поэта степень понятости его творений мало беспокоит. Его занимает нечто, чего читатель пока не видит. Например, Фрэнсис Весь. Кто это или что это? Персонифицированный голос? Звук, ставший материей, – звуковая материя, принявшая облик персонажа? Что это за книга – поэма о голосе? Тогда зачем этот Фрэнсис принёс с собою столько биографических подробностей? Почему он расхаживает из времени во время и обратно? Зачем он написал роман «Опий»? Не ему ли принадлежит поэма «Госпоезд»? И не мистификация ли его задорные, но с горчинкой, посвящения, например, Пастернаку? И что стало с его невестой?

Перед читателем книга яркая, огромная и требовательная. Она разворачивается не спеша, как свиток. А на открывшихся пространствах свитка, противореча его неспешности, возникают стремительные, как языки пламени, персонажи. Читатель замирает от гипноза поэзии, в которой фантасмагория гармонично переплетена с иронией, а лирика сообщает гротеску трогательную пластику.

 
И чернота, и грязь стиха,
И высота, и ширь небес.
 

Кружащийся, летящий, густонаселённый мир книги есть создание поэта, которого автор видит как отражение Творца. В идеале поэт – инок из одноимённого стихотворения, всем существом углубившийся в слушание Божественного слова – божественного соловья. Но среди людей это Фрэнсис Весь. Вы незнакомы? Пора бы познакомиться.

 
«Урок:
Не суйся к поэтам, мой друг, с пистолетом.
Он ходит всегда и стреляет как бог».
 

Перед читателем поэма о поэте. Поэт в этой объёмной книге всё – и психоделический персонаж Фрэнсис Весь, и тревожный временной фон за его спиной, и женская крылатая сущность, то нисходящая к земным страстям, то воспаряющая к божественным высотам духовного мира. Поэт – и возлюбленная страна, угнетённая и всё же непокорённая. Страну можно считать одной из героинь поэмы. Страна стала прекрасной парой Фрэнсису Весю – его невестой. Опасно приближаться к поэту. Но читатель во все времена остаётся читателем, и основное в нём – любопытство. Доверчивое или недоверчивое, любопытство является основным мотивом преступления, которое может совершить читатель – прочитать книгу. «Фрэнсис Весь» с этой точки зрения – книга-преступление. Она вовлекает читателя и делает его участником всего, что в ней происходит. Она манит и отталкивает. Читатель, игнорируя грозное предупреждение автора, опрометчиво идёт на дело и получает вполне заслуженную пулю. Выстрел будет точным, без длительного прицеливания. Поэт не мстителен, но шутки с ним плохи.

 
«И хор безмолвных поэтесс
Молчит, кивая в такт».
 

Так звучит реквием самому себе. Или нет, погодите: вот он, живой Фрэнсис Весь, возникает снова со своими стихами и с новым посвящением другу-поэту. Самодовольно выступает, как некогда Маяковский, на фоне раскрашенных щитов истории. Кстати, как нам сообщает автор, Фрэнсис Весь любит песни Александра Галича и Владимира Высоцкого и даже знаком с обоими. Что это, розыгрыш? Вряд ли.

Поэт и поэтессы как герой и хор. Есть пословица: «Когда говорят пушки, музы молчат». История и культура отчасти опровергли это утверждение. Но во все времена, когда говорит герой, хор либо молчит, либо говорит тише. Опыты, когда герой и хор поют громко и одновременно, заканчиваются катастрофой. Так что сначала – о герое.

Автор, мне кажется, особенно долго не раздумывал, выбирая имя. Оно как будто возникло само – странное, запоминающееся. Иностранное и корневое, двухчастное: Фрэнсис Весь. Весь – значит страна, край. Страны, края – веси. Имя героя склоняется: Весю, Веся. Дойти до края света. Побывал во всех краях страны. Смысловая плотность имени очень высокая. Это классическое говорящее имя.


На первый взгляд, название поэмы звучит на человеческом языке как «всё о Фрэнсисе». Вот вам, мол, подноготная, вот вам обнажённое нутро жизни. Однако автор изумляет читателя. Прежде всего тем, что обаятельный и вездесущий персонаж, несмотря на множество приписанных ему автором черт, оказывается почти безликим. Фрэнсис Весь – Тот Человек, прохожий, фатальный своей безымянностью. Встреча с ним не изгладится в памяти никогда. Он возникает то утомлённым, фланирующим, как Есенин в последние годы жизни. То смело переносит заключение, сохраняя военную выправку, как Николай Гумилёв. А то, сделав рискованный скачок во времени, затеряется среди придушенных застоем молодых и прекрасных гениев. Тогда его лицо напоминает то лицо Владимира Высоцкого, то лицо Александра Башлачёва. Автор сообщает временной промежуток «действия» Фрэнсиса Веся – «поэма о десятых – сороковых годах». Но добавляет не без лукавства: «в стиле римейк». Строчки в этой поэме поразительно напоминают рок-тексты:

 
Один алкоголик,
Другой наркоман.
И в этом таится
Какой-то обман.
Столичный проулок
Или сельская весь —
Шагает по городу
Фрэнсис Весь.
 
(Из «Стихов Фрэнсиса Веся»)

Фрэнсис Весь недоступен времени. Он, говоря современным языком, есть свой собственный римейк. Он может быть сыгран (а скорее всего, сыграет самого себя) как только ему заблагорассудится, и так, как посчитает нужным. В книге два раза (в начале и ближе к концу) возникает поэма о нём, с незначительными изменениями. Обе – наиболее сильные волны в бурном океане книги. А над этой книгой не заснёшь. Она то насылает сладкие и немного терпкие грёзы сонетов, то ласково и грустно звучит народной песней:

 
Катался барин по Уралу
С своей красивою женой,
А мимо шел этап усталый,
Этап же охранял конвой.
 

Или в этом фрагменте, похожем на колядку:

 
Ясли, сени и покос…
Молвит Богородица:
«Нынче у Меня Христос,
Сын и Бог Мой, родится».
 

То гипнотизирует таинственным стихом модерна:

 
Зимний дворец —
Золотой телец.
Его с «Авроры»
Не видно, и взоры
Матильда Кшесинская
Бросает на нить
Судьбы.
 

Но какую бы поэтическую форму автор ни выбрал, какие бы вихри враждебные ни бушевали вокруг источника его вдохновения, тот остаётся кастальски чистым. Прихотливость и причудливость стихов Марии Жигловой соединены с подлинной любовью – к стране, в которой живёт и которую обожает, к возлюбленным, ко всему живому, наконец. В этой книге, как в неком царстве-государстве, близком к раю, поют птицы, бушует синее море, растут прекрасные города. И сквозь всё это великолепие чуть прохладной, как прикосновение вдохновения, тенью путешествует Фрэнсис Весь.

«Люди, я любил вас, будьте бдительны!» Юлиус Фучик. «Я люблю вас, люди, будьте доверчивы». Александр Галич. И жизнь моя, и эпоха моя колеблется между этими двумя цитатами – говорится в авторском предисловии. Прекрасное авторское предзавещание!


Александр Гриценко

Алиса Эйнем

Пролог
 
Вот – мой вымысел печальный;
Знаешь, где он – труд вокзальный
Пьяниц, нищих, побирох.
Начинается, как вздох,
 
 
Мой роман в стихах, и Фрэнсис
Весь вступает в белом френче.
Труд поденный начат, я
(Автор, скажем) и скамья,
На которой памятник
Стоит маленький из книг.
 
 
А собачка – щелк да щелк,
Пробежал по снегу волк —
Бич небесный, свод хрустальный,
Сказка – «Машенька и волк».
Воет волчьим воем волк,
На снегу, нажав курки,
Три охотника и волк,
Ну-ка, Маша, помоги.
 
 
Это было ни к чему
По мнению по моему,
И жена купила шубку,
Это было почему?
Шел дождь с градом пополам,
Вышла из дому мадам,
Расфуфыренная очень:
Никому себя не дам!
 
 
Сказка – ложь, ее конец
Будет девушке венец,
И собаки – рысь да лай:
«Жениха не выбирай».
 
 
А как буду помирать,
Мне дурак поставит «пять»
За стихи про Машку
И Фрэнсиса – Ивашку.
 
Глава 1
 
В старом Питере вечернем
Свет небесный просиял.
Папа с мамой очень нервно
Приезжают на вокзал.
– Мы приехали в Россию,
Где комета и война.
Ряженые попросили
В праздник хлеба и вина.
И мороженые вишни
Гимназист жует с трудом.
Фрэнсис Весь из порта вышел
Посмотреть на царский дом.
– Не учиться надо, папа.
Я хочу поэтом быть.
– Песни пишет. Лапы шкапа
Толстые… – Не перебить
Мне тебя, – пошутит мама. —
Фрэнсис, ты ли говорлив?
Папа скажет: – Вот реклама,
Посмотри, чем Питер жив.
Вот стихи от футуристов.
Может, хочешь к ним примкнуть?
Мама скажет: – Лето близко…
Ты поешь чего-нибудь.
Шкап с картинкой. В Эрмитаже
Царь живет. Идет война.
Старый Весь мне скоро скажет:
«Хочешь яблок и вина?»
Мальчик скачет, и девица,
С животом почти под нос,
Убегает из столицы:
Где больница – там гипноз.
Все по Фрейду, видит Бог.
Морфинисту черт помог:
Фрейд гипнозом занимался
И с сестрою тоже смог.
 
 
Мама плачет очень горько:
Фрэнсис, Фрэнсис, ты подрос.
От тебя ли этот Колька
Нищий ноги чуть унес?
Ты подрался, повзрослел…
Фрэнсис Весь на стульчик сел
И негромко так запел:
В детском садике-саду,
У няней на поводу
У семи няней в подоле
Глазки пялит какаду.
Мальчик, скачущий на воле:
– Нет, в детсад я не пойду:
Какаду сидят в неволе
В Лондонском зоосаду.
 
 
Фрэнсис Весь куплет пропел.
Как отец наш постарел.
И для седины причина —
Кареглазый тот пострел.
Дал мне Бог такого сына!
Я карету приобрел
И вообще, поднаторел
В излечении больных я
Все по Фрейду; он – орел!
Папа – добрый психиатр,
Фрэнсис Весь идет в театр,
Кончилась мировая!
Началась революция,
Так матросы распевали
Вовсю на улицах!
В платье, в платье сине-черном,
В этом скопище позорном
Выступает мать ФВ.
Гул проходит по Москве.
Мать его идет с корзиной
По Тверской и по Неглинной.
Речка тихая текла.
«Ангелы все три крыла
Темно-синие раскрыли».
Элли, Элли, это ты ли?
Нет, идет Элеонор
И приковывает взор
И колье, и та корзина.
Русь-то падает в трясину,
Звуки «Яблочка» вокруг,
Вот он, черный света круг
Вот народ ее зовет,
Песик палочку несет.
Нету рядом мужа вроде —
Так матросы колобродят:
«Хочешь шутку-прибаутку?
Ты нам, Элли, покажи,
Как летала эта утка
За утеночком во ржи!»
 
Глава 2
 
В Америке поздно
Гаснут огни.
Манхэттен;
Все розы скупили они.
И смотрят на шоу;
Не видно большому
Американцу,
Как черный поет.
На сцене светло,
Красиво, тепло,
И в зале певица поет.
У них Фрэнсис Рузвельт,
Свой Президент.
В Техасе – ружья.
У нас – кадет.
 
 
Кадет выступает
В Собрании: он
И в Думу включен был;
И Ленин закон
Выносит, и громко
Залпы стучат.
Попросим почаще
Мы этих ребят
В Кронштадте палить.
Им жить бы да жить,
Но Революция; водки налить
Требуют парни.
Хлопают ставни.
Зимний дворец —
Золотой телец.
Его с «Авроры»
Не видно, и взоры
Матильда Кшесинская
Бросает на нить
Судьбы. На гробы
Теперь и на кладбище.
Выступают – хорошие, разные.
В Париже – пастбище
Ангелов; жить
Нетрудно, пока
Картофель дешевый.
Но тут инфляция.
Трудятся пчелы,
А мед дорожает,
И с сахарином
Чай; Катя рожает,
Когда ночь так длинна.
Революция,
Коллективизация.
Годы лютые,
С овчинку казаться
Стало небо.
Нету хлеба.
 
Глава 3
 
И чернота, и грязь стиха,
И высота, и ширь небес.
Скажи мне, кто придумал так,
Чтоб человек высокий в лес
Ушел, сказав: «За табаком»,
Итак, растраченный пятак
Отдав, вернулся в этот дом
Из никуда, скажи? А как
Устали ангелы кружить
Над ним, когда он пропадал,
И, Бог мой, как хотелось жить —
Кругом один дрянной вокзал,
И бедный Весь домой пришел,
И посмеялся домовой —
Incubus: что мне кошкин вой,
И бедный человек нашел,
Что нету никого вокруг,
И лето возвратилось вспять.
Скажи, ведь Берий умер, друг?
Тогда зачем гробам вставать?
 
 
Текст Ф. Веся
Один алкоголик,
Другой наркоман.
И в этом таится
Какой-то обман.
Столичный проулок
Или сельская весь —
Шагает по городу
Фрэнсис Весь.
 
 
Народу немного,
Но шубка видна,
И думает Фрэнсис —
Вот будет жена.
И ночкою темной
Шагает один
В черной шинели
Больной господин.
 
 
Нет, он не Фрэнсис,
Не мой он герой.
Но черной шинели
Он машет полой.
И потому
В мой стих он влез,
Что тоже в городе,
Как в темный лес,
Исчез в свой дом,
Где мужик за окном.
 
 
«Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод…»
 
 
И опять как по команде
Поднимается завод.
Заводчане прокричали:
– Нынче стачка!
– Не пройдет, —
Молвит их хозяин нравный, —
Молодой и разнотравный
Мелкотравчатый французик
С вами судиться пойдет.
 
 
Дело было под дождем,
Под грибным и мелким.
– «Мы малярничать пойдем»,
(Галич). В Переделкине
 
 
Сносят новые дома.
Пастернак сошел с ума?
Кто он, шизофреник?
Дали ему денег?
 
 
– Эко денег у него,
Галич пишет. Что с того?
Православие квасное,
Говорит одна кума…
Павел, что это такое?
Или я сошла с ума?
 
 
Бедный мой Давид,
Все псалмы твердит.
Это санитарка,
Ей ни холодно, ни жарко.
 
 
Вот жаровня, вот игла.
Вот кума с Момом пришла.
Ищут санитарки,
Где ему жарко.
 
 
Жарко ли в постели?
Птицы прилетели.
Птицы куролесят,
А меня подвесят.
 
 
Не лечу от неврастений, —
Отвечает Боже, – гений.
И от этого ответа
Сразу лето зацвело.
У меня, как у поэта,
Чисто вымыто стекло.
Чистая рубашка, детка,
Кланялся тебе В. М.
Припугай сидит на ветке,
Еду я писать не всем.
Русская литература
В дурах бродит; между глаз
Ей от царския фигуры —
И цензура в самый раз.
Без прикрас, как Ванька-Каин,
Литератор написал.
 
 
Мы его, товарищ Сталин,
Устаканим. Пес сказал
Мне, как белая ослица;
Между нами, в Вифлеем
Ты иди ко мне в горницу.
Я не кушаю, а ем.
Я не ем своих записок,
На манжетах я пишу.
И от королевских списков
Я едва уже дышу.
 
 
Вот «Онегин» выступает,
Рядом – все мои друзья.
«Скарлетт» в США летает,
Вот и Пушкин, вот и я.
 
 
И на площади
Вышли лошади.
Как ей там, бедняжке, на площади?
Лошадь, лошадь,
Нельзя, дорогая.
Вышли мы нынче
Между врагами.
И вот он, вот он,
Ответ поколений:
Каждый из нас
По-своему гений.
Каждый из нас по-своему лошадь.
И выходим на Лобную площадь.
Вышли мы на Лобное место.
Вот и Фауст, гляди, ни с места.
 
 
Вот и блоковская невеста.
Менделеева?
Да. Ни с места.
И протесты, как заводские.
Сходят в прорубь
Дела лихие.
И не братство, а тунеядство.
Смотрит Сталин.
Сверху грозятся.
 
Глава 4
 
Вот пробка, бутылка,
Постой, паренек,
Ты из лесу вышел,
Ты, видно, продрог,
И из камелька
Не дует пока,
И есть козья ножка,
Что лучше стиха.
 
 
Вот-вот, ангелок,
Ты роток-то закрой.
Он дышит, и курит,
Пьет водку порой.
Германская каска
И русская весь,
Шагает по улице
Фрэнсис Весь.
 
 
Попробуй подметку.
Вот лесоповал,
И здесь в 31-м
Мой Фрэнсис вставал.
Он курит тихонько
И слышит пока,
Что Сталина все ж
Не убили. Река
 
 
Течет и течет.
И Волга, и Дон.
Народ мой сидит
И шагает с трудом.
И Волга, и дом,
И река, и Ока.
Не видно, не видно,
Не видно врага.
 
 
Вот Змей,
Он наводит свои полки.
В окне
Не видно,
Не дремлют враги,
И вот охота,
До крупного пота,
И вот, неохота —
Не видно ни зги.
И ветер грохочет, запомнив края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя!»
 
 
В тех дальних-дальних
Американских краях
Жил тоже когда-то
Один дурак.
Забрался он в школу,
Детей пострелял,
Его бы к нам тоже
На лесоповал.
 
 
И в этот сонный,
Бессонный лес
Шагает по улицам
Фрэнсис Весь.
 
 
Вот залпа салют,
Ивановки шьют
Да синицы поют.
Вот сонный, кессонный
Лес.
И старый редут,
Где воют и пьют,
Бомжи и бродяги
Тут.
Вот именно здесь
Шагает с котомкою
Фрэнсис Весь.
 
 
Вот с рокотом шпор
Шагает Егор,
И конь его рядом,
Во весь опор.
 
 
Егор – великан,
Волк попался в капкан.
И тащит волка
Егор за аркан!
 
 
Цветное стекло
На сердце легло
И Евдокию поволокло
Конями, конями
По жухлой траве
Радио передали
По всей Москве
Лет через сорок,
А то – пятьдесят,
И кони все сутки,
Как гуси, летят.
 
 
Лебеди белые,
Офицеры смелые,
Кони в подводу,
И зубы стучат.
А на погоду
Не вышло полгода,
Совсем на полгода
Забыли ребят
 
 
На полюсе холода.
Вздрогнули губы
На полюсе холода
Очень темно.
 
 
Зимой положили
В сугробы мы чудо
Жизни своей, и
Открыли окно.
 
 
Берет он котомку
И узелок.
У нас Фрэнсис Весь
Все уволок,
И спросим его,
Где тот колосок
И дети. Как бьется
Жилка в висок.
 
 
Он знает, где дети,
Почем колосок,
Он к нам заглянул
На часок, на часок.
 
 
И брит или лыс,
Или белобрыс —
Но это не плюс,
Раз похитили крыс.
 
 
В блокаду, блокаду
Похитили крыс
И это неважно,
Он брит или лыс,
 
 
И ветер ревет, задувая в края:
«Блокада, блокада, блокада моя».
И черная речка,
И черная весь.
Бежит по городу
Фрэнсис Весь.
Сожмись, как кулак,
А этих собак —
Мимо, мимо
Пройдешь, дурак!
 
 
В друзьях – Маяковский, Есенин и Блок,
Который сегодня сильно продрог.
Ф. Весь – англичанин, к России причалил,
Его посадили – и в лагерь. Урок:
Не суйся к поэтам, мой друг; с пистолетом
Он ходит всегда и стреляет как бог.
 
Глава 5
 
Тяжелую маму тащу на руках —
В тяжелых сталинских сапогах.
Хочу, чтоб мы с мамой увидели рай.
– Ты меня, Берий, больше сажай,
Тогда я вырасту подлинней
И мама останется вечно моей,
И бабушка Гутя, придя с лагерей,
Встанет еду собрать поскорей.
Тяжелая, верная мама моя
Когда-нибудь скажет: – Пойди погуляй,
И нету тирана, и мама моя
Покажет мне Ферду – того муравья,
С которым читали мы (с братом) тогда,
Когда были хлеб и в бокалах вода,
Пока что я маму тащу поскорей,
Свободную от лагерей и зверей.
Мама уж вышла, а бабка сидит,
Ей полковник что-то твердит,
И скоро три года, как августа нет,
Мама моя, бомбежка и свет
Выключен. Берий, меня не сажай.
Я хочу с мамой увидеть рай.
Где мой отец? Он на фронте пропал;
В немецкий концлагерь и в лесоповал —
Мой дед-белорус. О, Белая Русь,
Великая Русь, я уже не боюсь.
Я хочу с мамой увидеть рай.
Ты меня, Сталин, не вырубай.
Пробирается по лесу человек,
Говорит, что Бога не было вовек,
Прощен? Казнен.
В этой странной Богом проклятой стране
И на малой, злой-коварненькой луне
Он казнен, не прощен…
Он не верил, потому что был простой,
Не женат – короче, холостой,
Он не знал, что неженатых не казнят,
Только водку с пивом не едят.
У него икона – Маркс и помело,
Ходит дворник-то по Стольной-то с метлой…
Только больно, те глаза уж не глядят.
Курят, пьют, да разве не едят?
Он не знает, кто Иуда Маккавей,
Он не слышит, точно дышит соловей,
Он не знает, что католики молчат
Мало, знает – на него стучат.
Кто стучит? Ты слышал в двери мощный стук,
Ты узнал одну святую из наук —
Если по тебе стучат-стучат,
То не веришь в Бога; в палача
Надо верить, но не сильно. Ты простой.
Вышел Фрэнсис Весь из леса не-пустой,
У него корзинка,
У него ботинки,
У него шинель
Гоголя, и ель
Рядом виснет. Плечи поутру
От морозца сильно ежатся в бору.
Фрэнсис Весь идет себе вперед,
Только воду-пьяну в ротОк не берет.
Едут наци,
едут и папарацци.
 
Глава 6
 
Лик мой дурен,
Взгляд мой ясен.
Кто-то дурень,
Где-то ясень.
Рядом – тонкая косица,
Месяц ясный и девица.
Не мычит, не телится
Парень; бедна девица
 
 
Смотрит в рот. Какой лубок!
Тонкий Пэ грызет сапог
И катает на коньках
Человек в метели.
Облетел наш леший в прах —
Листья отлетели.
 
 
Небо в зиму не родит.
Словно в Оренбург, катит
Светлая кибитка.
Кошка скачет прытко.
 
 
Вот собаки, вот блины.
Уезжают из страны
Цесаревич с князем;
Мой дурак, как Разин,
 
 
Вышел с вотчины с трудом.
Он же – в кацавейке.
Оставляем на потом
Волчьи телогрейки.
 
 
Через поле – в Амстердам.
Чистых красок много, дам.
Малые голландцы,
Бедность, голодранцы.
 
 
И венец отлит зимой.
Миром правят боги
Красно-синие; домой
Возвращусь в тревоге
 
 
С дурака-то моего.
Мой дружок, отдай его.
Это – про ненастье
И про зло-несчастье.
 
 
Лихо пишет мне мой царь:
Вы в Париж езжайте.
Денег нету на вокзал?
Вы не отревайте
 
 
Это знамечко мое,
Белое, большое.
Царь отрекся у нее,
Мани, за спиною.
 
 
На вокзал я не приеду,
В поезде не буду.
Не поспею я к обеду,
Нет, не позабуду:
 
 
Про царя и про Париж.
Мой дружок, давай, шалишь!
А в Париже детки
Ходят на пролетки.
Кто-то умер, спору нет.
Молвит дура мне в ответ:
 
 
«Стала Кольку вспоминать,
Показалось – мало,
Но молиться и писать
Я не перестала.
 
 
Хороши ль твои стихи?
Ведь царя-то нет уже.
Войны, происки, грехи.
Нету тоже Фаберже».
….
….
….
….
Поженятся ль они
   Иль разойдутся,
Стаканы потяни,
   Как будто вертишь блюдца,
Кто духа вызывал,
   Виновен он пред небом?
Кто зверя рисовал,
   Не знает цену хлеба
В тяжелые года,
   Когда личины нету,
И ипостаси, да,
   Бредут с сумой по свету,
 
 
Шикарнее икон,
   Чем новоделы, нету.
И вновь ушел мой Весь,
   Хоть обойди планету,
Как новенькое, всё.
   И в Весе рак сгорает,
Читает он Басё,
   И ангел вспоминает
Святые руки их,
   Богов, что понемногу
Творят среди своих
   Жизнь, правду и дорогу.
 

Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации