Текст книги "Фрэнсис Весь"

Эпилог

Жить будет Фрэнсис в раю на Тибете,

Ездить к Богу на велосипеде.

Ангелы райские его поведут,

Котомку возьмут и одежду пошьют.

Речь старика

 
А чеченцы чем виноваты?
А они ведь солдаты тоже.
И от этой родимой хаты
Оторваться никто не может,
И солдаты идут за ранью,
В одиночках сидят чечены.
И теперь нас подъемным краном
Не поднять, чтоб идти в ученье.
Белый старец коня стреножил,
Что он сделает против танка?
И однако, сказать он может,
Что взорвали сыночка – ранка.
 
 
Бедный люд. И кто посередке,
С женами и детьми поменьше —
Топят тех, и горят лебедки
Буровые казенной нефтью.
 
 
Очень жаль. В бедный стих что лезет?
И сорвали одну перемену
Блюд – и в школе одну. И плесень
Остается. Что делать, Ленин?
 
 
И не знает он, что сказать нам,
Старый памятник, что из гипса.
НесказАнно, ах, несказАнно.
И Чечня – почти заграница.
 
 
Что пылить по газетам старым?
Знаешь, «Шурочка тоже пилит» —
Это Ильф и Петров сказали…
И теперь, в заграничной пыли,
 
 
Как бандитов прославим вместе,
Да и русских, однако, жалко.
Лебединая это песня.
Бесконечная пляшет палка.
 

Волга

 
Мимо Волги мы едем
На ямщике,
И прощай, свобода
В Америке.
Я не умер
И не умерла,
И во мне
Свобода жила,
Как в американском штате
Миссури, или Джорджия —
Нате!
Мне кланялся
Маяковский,
И что мне
Уют московских
Квартир,
Хоть в сибирской ссылке
Пишу и рисую вилки
И яблоки, «С Новым годом!»
И «Рождеством!» картины.
Надежды? И Черной Даме
Ткут зеленые палантины,
Шекспир ли? Ура, да будет!
И вновь меня не осудят
На каторге каторжане.
Ко мне приходят люди —
Старые парижане
И парижанки летом
Носят красивые кольца.
Фрэнсис – поэтам
Пригодится, наверно.
Машка, ты успокойся.
Все сделано верно.
 

Буржуазные частушки Фрэнсиса Веся

 
Под кремлевской под стеной
Вождь целуется с женой,
А с другой-то стороны,
Вождь гуляет без жены.
 
 
Я хожу и волком вою
Мимо ресторан «Савою»:
До чего …
Жизнь-то буржуевая.
 
 
Хорошо свистелось мне
У кремлевской у стене —
Кто ходили к Мавзолею,
Подпевали только мне.
 
 
Макиндовид был на мне;
На кремлевской на стене
Горит золотом орел!
Ваня дует в колокол…
 
 
И на башне вечевой
В поисках языковой
Правды дует в колокол
Правоглазый тот орел.
 
 
«Православие квасное», —
Говорит одна кума.
Кум ей говорит: «Какое!
Ты, видать, сошла с ума».
 
 
Скажем утром мы чекистам,
Коим дали в баре квас:
«Не стреляйте в пианиста,
Он работает на вас!»
 
 
Гениальную частушку
Нынче Кремль нам прописал:
«Девальвацию проводим.
Кризис в мире. Бог сказал».
 
 
Ах, гляделки, вы гляделки,
Страшное оружие!
Поиграем в переглядки,
Только не подружимся…
 
 
Жил да был один священник,
Был, однако, неврастеник.
Говорят, что это стресс:
«Пушкин» петь, где до-диез.
 
 
Уронили папу на пол,
Сел на ж… Римский Папа,
Все равно его не брошу,
Как Кирюшу и Алешу!..
 

2009–2010 годы

Творцы

1. Д. Хармсу

 
Саша и Алеша, Алеша и Саша
Сидели на крыше и не пропали.
В трик-трак играли, и было поздно,
Поздно вечерком они Ольгу продали.
 
 
Саня и Алена, Алена и Саня
Говорили весело: «Вот наша Оля».
А потом сидели и весело писали,
А потом писали гражданкам на волю.
 
 
В трик-трак они играли,
Играли в поле.
Играли и в поле, играли на воле,
А потом опять, ничего не понимая,
Жили они снова,
А в них стреляли…
 

15 ноября 2002 года

2. Гераклиту

 
Эх, жрите сами
Супчик с сухарями
И курите черные «Максим».
Эх, ешьте сами
Супчик со слезами —
Мы чуть-чуть получше поедим.
 
 
Мы – красавцы,
Вовсе не мерзавцы,
Спой, голуба, только не проси
Милости нашей,
Мы сидим с мамашей,
И садятся в черное такси.
 
 
Эх, жрите сами
Супчик с сухарями
Мы с тобою кашу поедим.
Эх, на неделе
В лагерь не успели,
Мы уже с винтовками сидим.
 
 
Мы на дело
Ходим с левольвером,
Мы – орлы из ВЧК.
Шлепнули Колю,
Учимся в партшколе,
А потом играем в дурака.
 
 
Эх, на бульваре
Ходют злые баре,
Очевидно нам, по рожам ждут.
Наши кони и
Тони в Главревкоме
К нам, пожалуй, нынче не придут.
 
 
В наших книжках
Записи о Гришках,
Нам вершат нормальный Страшный Суд.
Бог наш правый —
Наш начальник бравый —
Скажет нам, кого к нам повезут.
 
 
Мы не баре,
Мы не цари,
Мы – орлы из ВЧК.
Наше дело —
Избежать расстрела,
Мы живем, живем, живем пока.
 
 
Эх, мы сами
Пареньки с косами.
Эх, работаем пока.
Эх, надо-надо,
Надо выпить яду,
Мы живем, живем, а жизнь – река.
 

После 17 ноября 2002 года

3. Зинаиде

 
Ешь мацу, а вот блины.
Так наелось полстраны.
Что – поэт не человек
И у рифм недолгий век?
 
 
Вот блины, а вот маца.
Дело было – три часа.
Распахнулося окно.
Вышел Батька из кино.
 
 
Бабочка с усами,
А Батька – с волосами,
Что растут из-под губы,
Словно черные грибы.
 
 
И заморскому поэту
Мы про то, а он по свету
Понесет молву о нас.
Та молва – что добрый час.
 
 
Много пишет батька-Каин,
Мы Россию устаканим,
А железной новью
Батьку остановим.
 
 
Не хула, а похвала.
Вот Россия из угла
Черного не вышла.
Коммунизм – что дышло.
Вспять им реки повернем,
А потом опять заснем.
Вот и смертушки коса:
Ешь блины, а вот – маца…
 

4. Языческий философ

 
Я жду спокойный и недолгий ход
Спокойного, сухого вдохновенья,
Своей улыбкой вяжущего рот.
Лесбийской песенки плетеный переплет,
Летейской травки щелканье и тленье
Сплетаются в одно глухое пенье.
И как дурная девочка поет
О солнце, бьющем в солнечном сплетенье,
Речному солнцу выставив живот.
И неотвязной музыки гуденье
Хотя не престает, не устает
И понемногу забирает в рот
Меня, спокойное и сильное растенье,
Собой к бессмертию наметившее брод.
 

1993 год

5. Пастернаку

 
Морозен воздух, воздух синь,
Иконный лик суров.
По Правды едет лимузин,
Бегу от докторов.
 
 
Я видел Иисуса лик.
Его хотят распять.
Я слышал зов, я слышал крик.
Немедленно бежать.
 
 
Меня опять хотят убить.
Бегу от докторов.
Я жить хочу сегодня. Жить.
Я сильно нездоров.
 
 
Я вижу Свет. Откуда ты,
Пречистый светлый лик?
У этой вечной чистоты
Стоит Господь Велик.
 

2004 год

6. Мандельштаму

 
Я люблю, когда рядом со мною
Голубеет, лоснится земля.
Еду я со старушкой-землею
По дорожке до само Кремля.
 
 
У коня мово черная грива,
Не купец я, а путник еще.
На меня обернется пугливо
По земле дурачок с кумачом.
 
 
Небольшая, веселая, злая
Подо мной тяготеет земля.
И видна отовсюду родная
И прекрасная башня Кремля.
 

7. Г. К

 
Как страшно быть вдвоем.
Никто не знает, где
Спокойный водоем
И катер на воде.
 
 
Никто не знает, да,
Что ты уснешь тогда,
И я останусь в нем —
Цветущий водоем.
 
 
Никто не знает, что
Опять сюда пойдет,
Останется в пальто
И снова ждет-пождет.
 
 
Как страшно быть вдвоем.
Опять и вновь: «Нигде».
Спокойный водоем
И капли на воде.
 
 
Как трудно, только я
Не знаю, где ты есть.
Не видно ничего
И мне не счесть, не счесть
 
 
Хороших лет, когда
Не знаю, как прожить.
Спокойная вода,
И только жить и жить.
 
 
Как трудно быть одной,
Когда живешь одной
Несчастной мечтой,
Ушедшею женой.
 
 
Никто не знает, где,
И чернота из глаз,
Никто не знает, где,
И вот, в который раз —
 
 
Как совестно вдвоем.
Так ангелы поют.
Усталый водоем,
Живот, любовь и труд.
 

8. М. Булгакову

 
Я к свету никак не дойду.
Я к свету опять побежал.
А черт кипятится в аду,
Серебряный месяц держал.
 
 
А бес веселится и лжет —
«Пожалуйста, кончите бегство».
Пожалуйста, и без наследства
Уходит больной человек.
 

9. Будда

 
Вот павлин, а вот кувшин,
Юноша прекрасный.
Сколько нынче гнется спин
На тебя, мой ясный.
 
 
Ты сидишь в своем саду
И не видишь горя.
Скоро выйдешь. – Как пойду
Я в монахи вскоре?
 
 
Видишь, желтый тот монах
Девушку хоронит.
Видишь – толстая мошна,
А бедняк твой стонет.
 
 
Гаутама, погоди,
Ты сидишь на троне.
В мир сегодня выходи —
Девушку хоронят.
 
 
Станешь Будда и монах,
В размышлений нимбе.
Нету страха. Есть ли страх?
Ты уже не с ними.
 
 
С нами ты, как и Христос,
С вечною моралью.
Статуэтки купорос
Светом бьет как сталью.
 

22 декабря 2008 года

10. Н. Гумилеву

 
С корочкой мандариновой,
С корочкою лимонной
Пили мы чай с малиной.
К нам бежал верблюжонок.
 
 
Протягивал к маме ручки,
Стучал ножками и копытцами,
Мамой своей наученный —
И печаль на ресницах.
 
 
Грустно с ним, да и только.
И, как повозка, строчки.
Сколько осталось, сколько?
– Я – верблюжонок Точкин.
 
 
Точкин – моя фамилия.
Я прихожу к вам летом
И приношу вам лилии,
Ровно две штуки – поэтам.
 

26 декабря 2008 года

11. Портрет инквизитора

 
И Лютер грозно хмурит бровь
И пишет в Рим, а инквизитор:
«Пожалуй, Мартин, не любовь».
Наверно, был он папский ритор,
Что папской буллой написал
Анафему в рожденье церкви.
Как лоб высок!.. Но тут летал
Тот бес, что жив всегда – не меркни,
Огонь костра (ведь Меланхтон
Католиков сжигал). Поклон,
Ответ, рука и шпага рядом.
И Лютер римлян мерит взглядом
И инквизитора портрет.
И вот – из Рима шлют ответ,
И Лютер вновь берет пергамент
И рвет, и топчет – под ногами
Женева. Булла – не совет,
А искушение пророкам.
И немцам обернется Роком
Тот на картине беглый свет…
 

12. Ф.М. Достоевскому

 
Пойдем, Идиот, ты посмотришь на окна
Настасьи.
Потом, Идиот, ты посмотришь на окна Аглаи.
На тех, кто остался —
Кого-то оставила старость
Последнего лета,
Кого-то измучила леность
Последнего лета, как пену на кружках немецких
Врачей, на губах, на помятых и потных постелях
Оставила леность болезни, оставила леность…
И только собаки охрипли, охрипли от лая.
Вперед, Идиот, мы пойдем на места показаний,
Пойдем, Идиот, как они – на места отступлений.
И рыжее солнце, играя, в закат уползает,
И рыжие кошки застыли в фарфоровой лени,
Пойдем, Идиот, мы спешим на места наказаний
Потом, Идиот, как они – на места преступлений,
И рыжее солнце, сжимаясь, в закат уползает,
Играя, шалит в чемоданах, вокзалах
И окнах вокзальных, уюте и женских коленях,
Где все мы спасались.
Но поздно – уехало лето,
Пустынные дачи, как раки, по льду
расползались…
И только собаки охрипли, охрипли от лая.
И только собаки остались, остались, остались.
 

1984–1985 годы

13. Б. Пастернаку

 
Ты зовёшь его из последних дней,
Из болезни своей зовёшь.
Умирать пора. И кому видней,
Где тут правда теперь, где – ложь?
 
 
Посиди со мной. Из последних сил
Выбивайся, но оживай,
Пусть в стихах своих. Счастья не проси,
И тогда откроется рай.
 
 
Попроси о них. И последний срок
Пусть с последним стихом пробьёт.
Не молчите, Сталин. Ведь, видит Бог,
Разговор – и вновь оживет
 
 
В разговоре текст. Из последних лет
Я ведь Вас зову, мой поэт.
Вы не смейтесь, друг. Это ведь не грех —
Книжка выйдет уже для всех
 
 
Через год иль два, через много лет.
Шестьдесят четвертый пошел.
Но, прости, богам умирать не след,
Полубогу – жить хорошо.
 

14. А. Ахматовой

 
Мы теперь с тобой в разводе,
Юность бедная моя.
Тот же шарф, и шубка, вроде,
Те же трели соловья…
 
 
Но, как будто междулетьем,
Седина белит висок.
О, стихом и междометьем
Завязался узелок!
 
 
И на памяти зарубка —
Жить, как что-то переждать.
Мир, как пьют вино из кубка,
Льет вино стихов опять.
 

15. О. Мандельштаму

 
Мальчик в красных сапогах,
Мальчик диатезный,
Мир он держит на руках
В этот век железный.
 
 
Поклониться и прийти
К веку золотому
Всё никак. Он – на пути,
Он ушёл из дому.
 
 
Мальчик птице Божьей рад,
Красной голубице.
Пасха, куличи, Пилат —
Неужели снится?
 
 
Щурит мальчик в сапогах,
Курит сигареты.
Рядом – бабушка в чулках.
Вот они – поэты!
 
 
Как понурит мальчик мой
Голову лепную,
Так Давид придет домой,
Кошка лето чует.
 
 
Где-то крякает авто,
Девочки, веснушки.
Ты скажи, мой милый, кто,
Кто же этот Пушкин?
 
 
Сталин умер. Тридцать три.
Год температуры
И болезни не сотри
В памяти… И куры
 
 
Казахстанские орут
Вместе с петухами.
Кто он, этот мальчик? Брут,
Только со стихами.
 

16. Галилей

 
И Фауст был, и матерь Маргарита.
Прекрасен миг – почти каламбуретта,
Усталый бес слезает с табурета
И смотрит проницательным зрачком
На Фауста. Тот думает– комета,
И Маргариту бес сживет со света,
И думая, что вертится (потом)
Земля, мой Галилей науку движет,
И бедная красоточка не дышит,
И нету меха вечного с вином.
 
 
Прекрасен миг. Остановись, мгновенье.
И инквизиция сжигает преступленье,
И книги Фауста заполонили дом.
 
 
Он дышит весь гармонией, старик,
И видит богословский светлый лик,
Моленья и акафисты устало
Он воздает, и видит жертву он:
С огромного нисходит пьедестала
Его неверный старый друг, Платон,
И музыка грохочет неустанно,
И Фаусту смеяться не пристало,
И длится злой Ново-Временный сон.
 

31 мая 2009 года

17. М. Волошину

 
Продай имение. Мне было суждено
Продать имение, как Бог сказал когда-то.
Среди цветов я вижу бесноватых
И революции вино.
 
 
Продай имение. Писать мне суждено.
Страну равняли вы лесоповалом,
И гения пождать просили мало,
И революция давно
 
 
Пурпурно-красных лилий ожидает.
Во рту у лагеря снежинка тает,
И красный стих, и красное кино.
Как стрелки, стрелочников ожидают
Суды, расправы и казенное бревно
Вместо креста. И мелкий бес летает.
 

1 июня 2009 года

НеСонеты

1

 
Я жду с упорством Сизифа опять,
Когда мне книжки привезут с вокзала,
Из типографии – то бишь поставят «пять».
И жизнь моя дороже пятака
Теперь едва ли, на который ни куска
Купить, ни на метро не хватит – мало,
Но без которого, я думаю, тоска.
Хотя не знаю – мутная река,
Летящая по краю Ойкумены,
Меня уж подхватила, но пока
Я голову держу, и с откровенным
Вниманием смотрю на берега.
 

2. Бабочка

 
Вот бабочка одна передо мной
Играет, вертится.
Другая за спиной.
Третья на плече,
Четвертая на третьей.
А пятых – пятых нету ни одной.
 
 
Их много так на пальцах белых рук.
И от часов без времени – их звук.
Меня зовут, конечно, Галатея,
А не Психея. Мне не люб паук.
 
 
Их много так на пальцах этих рук,
И береста, и пробочки, и звук,
И от чего сойти с ума – не знаю,
Как от всего. Опять «Весна без краю».
 
 
И майский день под Пасху не велит
Печалиться бессмертию, пиит.
 

3

 
Уносит все в последние мгновенья
Клепсидры бег; вот остановка, ход,
И Минотавра видно отраженье…
Вот новые считалки, поворот,
Как ясно все в последние мгновенья
Спектакля – и как Новый Век идет,
Летейской травки пенье островное,
И плеск ее, и смех, и как чужое
Безумие нас забирает в рот.
 

2008

4. Мор в Тифлисе

 
Над постаментом – пустота.
Античности слепые дали.
И вновь в Тифлисе цинандали
И вечность – света маета.
 
 
Война пришла зимой в Тифлис,
Пришла домой в ветрах, воочью.
Но мы сегодня собрались
Не пить вино – смотреть, как ночью
 
 
Комета страшная встает.
И в свой черед чума идет.
 
 
Комета в Грузию пришла,
Раскинул Ангел два крыла,
Как темной ночью – свет в окне.
Война. Чума. И страшно мне.
 

5. Нимфы

 
Гудели липы… грозовым
Стал горизонт, и розовым
Предстало небо для двоих,
Застывших даже не в руке
Рука,
И голод взгляда их,
Застывший тоже на века,
Как всякий детский голод, чист
И грозен дистрофией, и
В забвенье страха, в знанье числ
Не тронули тела свои.
 

Две средневековые баллады

Баллада о Роланде

 
Огромный дом, пустой-пустой,
И рядом ходит пес простой,
И входят в дом пустой-пустой
Роланд и девушка, постой,
 
 
На трон или в дом они спешат?
У них нет маленьких ребят,
Нет и хорошеньких детей,
Так входят ангелы, злодей.
 
 
Так разоряется гнездо,
Так Рона плещет, и весло
Горгулья старая за то
У девушки берет.
 
 
Прекрасный кавалер Роланд
Красивых в танце кружит дам.
И никому я не отдам
Гроша на Новый год.
 
 
Так разоряется гнездо,
И входят в поднебесный дом,
Где есть та девушка с веслом,
Гоморра и Содом.
 
 
Так Парка нить его прядет,
И совка старый гнезда вьет,
Так разоряется гнездо,
Нажитое трудом.
 
 
Так входят в дом – туда, туда!
Так расступается вода,
Когда пират на корабле
Печет бифштекс на вертеле,
 
 
Когда спускают старый флаг,
И в трюм спускается моряк,
Так входят в дом пустой, когда
В округе есть вода.
 
 
Роланд и девушка бегут
На небо, ждет Господень суд
Тех, кто прогнал их всех туда,
Где Роны плещется вода.
 
 
А кто прогнал их всех в сонет?
Суда не ждет и пишет; нет,
Хотя я и боюсь суда,
Но все же – ерунда.
 
 
Роланд в сонетах был мастак,
И мастер делает не так
Чтоб плохо гробы для того,
Кто, впрочем, ничего.
 
 
Под Рождество в Раю прядут,
И девушек гадалки ждут,
И вот – в моем селе редут
Французский; наповал
 
 
Стреляет граф; поэт убит,
И кошка сказку говорит,
И девочка сидит – плеврит…
Я б многое отдал…
 
 
За то, чтоб жизнь была, весна,
Чтоб детям было не до сна,
Прекрасный цвет, покоя нет,
И день – как свет у дна
 
 
Реки. Стреляют мужики,
Роланд ведет свои полки
И королевские стрелки
Уже по крышам бьют.
 
 
Католик ты или гугенот,
Иди смелей, иди вперед,
Ведь Франция одна, и вот
Гремит большой салют.
 
 
Мне не пора ложиться в гроб,
Но знает Бог, что день несет.
На круге этом в свой черед
Уложат наповал.
 
 
Мне не пора ложиться в гроб,
Но на кругу не видеть чтоб
Крысятников и подлипал,
Я б многое отдал…
 

Баллада о любви

 
Шутовской бубенчик был,
Шутовской поклон отдал.
Я сегодня не любил,
Вас сегодня целовал.
 
 
Ты сегодня гугенот,
Ну а я – католик был…
Может быть, на этот год
Я Вас тоже полюбил.
 
 
Poor Jorick, вы друзья.
И с шутом твоим в вине
Роза красная, и я
Знаю – быть у нас войне.
 
 
Все же войны – от любви.
Я пишу тебе сонет.
И поют, как соловьи,
Пули мне на той войне.
 
 
Ухожу на поле я.
Ты сегодня – гугенот.
Сердце ранено, моя
Девочка, под Новый год.
 
 
Роза красная в вине,
Шут твой плачет на войне.
Но меня мой враг убил.
Я сегодня полюбил.
 
 
В Рай иду я с той войны
Под янтарный звон церквей.
И корона у жены
Необвенчанной моей.
 
 
Шутовской бубенчик был,
Шутовской поклон отдал.
Я сегодня Вас любил,
Вас сегодня целовал.
 

Памятник деду

 
Я играю в слова
И немного боюсь.
Говори на раз-два:
– Ты ведь только не трусь.
 
 
Не играя в слова,
Речь лилась как ключом,
Не боли, голова.
– Мне опять горячо.
 
 
От любви от моей
Мне навязло в зубах,
Магомет на коней
Все садится, Аллах!
 
 
Вот и памятник им
По делам по твоим,
Ты пойдешь в ад и в рай,
Ты концы подбирай.
 
 
Ты при жизни пойдешь.
– Ты, наверно, пиши;
– В ад и в рай попадешь;
– Дело есть у души.
 
 
Вот четыре стиха.
– Только первых моих.
Я бегу от греха,
Попадаю я в стих.
 
 
Попадаюсь, прости.
«Маяковский и Брик».
Я влюбилась, пусти,
Вот и умер старик,
 
 
Бедный дед, белорус,
От Хатыни – года.
Я, наверно, боюсь,
Но не знаю, куда
 
 
Попаду я сейчас.
И дорожка видней.
«Маяковский» сейчас
Тоже в мире теней.
 
 
….
 
 
Дед, русак, белорус,
Тоже книжки читал,
Я немного боюсь,
Только час не настал.
 

Москва

 
Подай мне, Господи, на бедность,
На крайность нищую мою.
Московских утлые надежды
Стоят у жизни на краю.
 
 
Подай мне, Господи, на память,
Я память новую пошью.
В Москве леса стоят колками,
И вся Москва – в одну струю
 
 
Сливаясь, – кружится и вьется,
Везде – живой переполох,
И крутятся, и как придется,
Покуда с нами этот Бог.
 
 
То на бок, то опять в кулачный
Идет царица мира в бой.
И плачет самый настоящий
Бездомный мальчик, Бог с тобой.
 
 
И снова жизнь, и снова нити
Волшебные они прядут.
Москва приходит как родитель
И слезы льет, когда не ждут.
 
 
По миру красному, в полмира
И в Вавилон она росла.
От монопольки и кумира
Остались город и крыла.
 
 
И Пушкин, Пушкин над Москвою,
Стоит чугунный пьедестал.
О дети, племя! Бог с тобою,
Мне кто-то некогда сказал:
 
 
«Укрою, милая, с обидой
Я никогда не отвернусь».
Теряем, милая, из виду,
Как далека «святая Русь»,
 
 
От Арктики и до Кавказа,
Среди полярных тех ночей
Оставил, как зеницу глаза,
Здесь стольный Питер сноп лучей.
 
 
Москва, Москва царит повсюду
И стелется внизу листва.
Ужель я никогда не буду
Здесь? Как кружится голова!
 
 
Прекрасный дождь по листьям стынет.
Москва и Яуза – ручьи
С водой большой. Когда покинет
Меня мой друг, как соловьи,
 
 
Я старой совлекусь одежды,
Стою одна, как на краю.
Подай мне, Господи, надежды
На безнадежную мою.
 

«Когда-то я была такой…»

 
Когда-то я была такой:
Ходила с сумочкой почтовой
И ездила на тачке клеевой
С красавцем; к мужу – ни ногой.
 
 
Когда-то я была другой;
Ходила исподволь за «Маркой»,
Дарила кукол и подарки,
Однако с дурочкой-судьбой
 
 
Ходила я почти в обнимку:
Пегас – Пегасом, по старинке
Так пишет ручка, и молчит
Машинка старая; кишит
 
 
Ошибками статья в работе…
Когда-то я была такой:
Редакторство, и на отлете
Опять, за «Красною стрелой»,
 
 
То в Петроград, то водку пьете,
Мои красавцы и друзья.
Вот Брежнев умер, быть нельзя,
А надо только выжить; гнете
Вы спину, видимо, не зря,
И Волгодоном потянули
Народу спину те князья,
Что спину вовремя не гнули…
 

Госпоезд
(поэма)

Эпиграф:

Помиловал меня Бог

от дураков-друзей в сорок лет.

 
Ах, Кресты, Кресты, Кресты,
Все на «вы», а мы – на «ты».
Ходят сумасшедшие,
Из дому пришедшие.
 
 
Ах, холмы, холмы, холмы,
Все на «ты», а вы – на «мы»…
Сестры невеселые,
Санитарки квелые.
Пуговки латунные —
Радуйся, Подлунная!
 
 
В Российской империи
Нету больше Берии,
А в чужой Америке —
Сэндвичи и бебехи!
 
 
Выступают горделиво
Молодец и леди Дива.
Молодец-то – молодец,
«На-ко, скушай голубец!
 
 
Накося да выкуси,
У Исуса попроси», —
Нянька говорит ему.
На вопрос мой, почему,
Есть один у них ответ:
Пушкин славный был поэт,
Ну а ты за ним куда?
Я за ним бегу, вода
Утекает в реку Че,
Спит гитара на плече…
 
 
Мы читали Ал-Коран,
С Библией ходили,
В храме жались по углам,
А не в «Крокодиле».
Надо дотянуться,
Но надо бы пригнуться.
 
 
«А Господь-то не простак,
Все Он делает за так», —
Говорят нам в церковке,
А поп сидит на маковке.
Все Он знает наперед,
Мойшу взяли, и вперед:
«Может быть, Он лысый?»
«Нет, Он белобрысый».
 
 
…
 
 
Я хожу, смиренный раб,
Звали Евдоксией,
Кольку-нищего, в сто крат
Лучше, попросили
Помолиться за отца,
А он просит: «Ца-ца-ца —
Царствие небесное,
Гробики вам тесные».
Будто Ольгой нареклась,
А чертовка завелась:
«Может быть, ты лысая?»
– Нет, я белобрысая!..
 
 
Я платочек-то носила
Беленький, как Волга,
Все у Бога я просила
(Вырезать недолго
Цензору проклятому,
Если б русопятому…)
Как мы папу отпевали
В это воскресение
И блиночки подавали
(Цензору – веселие!)
«Не дождаться Мне серег», —
Молвит Богородица.
– Вы купили оберег,
А серег – не водится!
И-эх!..
 
 
Пусть подавятся потомки
Моей рифмой крепкою.
Патриархи и подонки,
Все летят за ветками.
Обморожена ольха,
Под горою вишня.
Я уже не дочь полка,
Кабы что не вышло.
В огороде бузина,
В Киеве жил дядька,
Мне не видно ни рожна,
Спросим Перетятько.
 
 
Ать-два, ать-два,
Раскололась Москва.
При прежнем правительстве —
Духовом ловительство.
Правительство Брежнева
Было очень нежное,
Просто травоядное,
Как волки плотоядные!..
 
 
Крест ломали на Петре;
Памятник срывали,
Дырку выжгли на костре
Три бомжа в подвале.
Назывался наш юрод
Нынче бомж, как весь народ.
 
 
Промелькнул госпоезд мне
В бабушкиных спицах.
А Господь-то при луне
Смотрит, и не спится.
Вот уже сарай-вокзал,
В колокол тревога.
Папа мне вчера сказал:
«Собери в дорогу
Пирожки и курицу.
И нечего сутулиться».
 
 
Вот госпоезд прошуршал
Медленно по шпалам.
Промелькнул сарай-вокзал.
Мамин лик усталый
Тихо смотрит на меня.
Провели уже полдня
В этой суматохе.
В поезде пройдохи
Всё играют в преферанс.
Поезд катит. Бедный Ганс
Думает: «Шпионы,
КГБ, погоны.
Что мне делать, как мне быть?
Как Германию забыть?»
 
 
….
 
 
Мой отец уже устал
От сарай-вокзала.
И в госпоезд мне сказал
Погрузиться. Мало
Мне того, что он сказал.
Я курю. Не знало
Общество вокзальное,
Пестрое, нахальное,
 
 
Что мы едем в south,
То есть в южный городок,
Где течет реки поток
И впадает в море
Черное. На взморье
Едем Рижское потом.
Где собор и белый дом.
 
 
…
 
 
Нас крестили в Вивьен Ли
И Марией звали.
И купалися в пыли
Воробьи в вокзале.
Как ее еще назвать?
Как России воевать?
То с американцами,
То вовсе с голодранцами
Мы общаемся в сенях.
Катит Санечка в санях,
Заболела «тубиком»,
Вот и кашель кубиком.
 
 
«Разве это не народ? —
Молвит Богородица, —
Что-то у Меня, юрод,
И овес не родится!»
 
 
Поезда да поезда,
Да ничего хорошего,
Повезли нас никуда,
Да было припорошено.
– Как на свадьбе у меня
Целовались горько.
– Расстегнулася мотня
У юрода Кольки…
 
 
И поэт, и Мандельштам
Разбежались по кустам.
Разблажился батька.
– Рак был, Перетятько.
 
 
Мир направлен на меня,
Нету мне покоя.
Кира спросит у меня:
«Что это такое?»
 
 
Ангелочки вы мои,
Люди неземные!
Ах вы саночки мои,
Сани расписные!..
Ясли, сени и покос…
Молвит Богородица:
«Нынче у Меня Христос,
Сын и Бог Мой, родится».
 
 
На двуглавого орла
Мишку посадили.
Подошли из-за угла,
Олю подсадили.
Бьют два белые крыла:
«Едем в «Пикадилли!»
 
 
Люди те, как тать на тать,
На него похожи.
Я просила Божью Мать:
«Пощади Сережу!»
А он —
Заломил красиво ноги
И поехал по дороге.
Снится Маше с Мишей сон:
Заиграл опять клаксон.
 
 
Вот кирпичик, стукачи,
Ну-ка, Таня, помолчи,
Вот «Онегин», вот друзья,
Вот и белая свинья
Хрюкает и возится.
Звезды и занозица.
Хочу я видеть всех,
Кто был со мной
В те годы юности мятежной,
Когда орех
Как круг земной,
И вечер радостный и нежный…
 

2007–2008 годы