Текст книги "Подружка №44"

– Всегда мерзну по ночам, независимо от температуры воздуха, – вздохнула она с интонацией французской актрисы, говорящей, что никогда больше не сможет полюбить. – Принесите мне пива, ладно?

И исчезла, танцующей походкой выйдя в дверь в зеркальной стене, изящно опрокинув по дороге одну из высоких стальных пепельниц в стиле 60-х годов. Разумеется, даже не остановившись, чтобы поставить ее на место. О, беззаботность (а точнее, пофигизм)…

Мужчина предыдущего поколения (или иного социального круга) бегом ринулся бы к холодильнику, мельтеша руками и ногами, как персонаж мультфильма, чтобы первым успеть за пивом. Мы же с Джерардом сидели как пришитые. Никто не жаждал проявлять излишнюю прыть; зная Джерарда, предположу, что он даже не хотел проявлять интерес к девушке, чтобы не спугнуть ее. Я напомнил себе, кто я есть, встал и пошел за пивом.

– Вот, опять ты высовываешься, – прошипел Джерард, когда я вернулся.

Я поставил пиво на какой-то столик.

– Джерард, она никогда не узнает, что пиво принес я.

– Послушай, – голосом строгого отца, в четвертый раз говорящего: «Сынок, я последний раз тебя предупреждаю», отчеканил он, – это я придумал сюда поехать, верно? Значит, она моя. Я первый. Понятно?

Последние три слога он буквально проскрежетал. Я не стал даже дразнить его за это «я первый». В конце концов, мы имеем дело с живой женщиной, а не с призом в луна-парке. И вообще, если тут кто и первый, то я.

– Между прочим, после такого агрессивного «понятно» вряд ли я с тобой соглашусь, – так же агрессивно прошипел я.

– Отвали, – тихо прорычал Джерард.

– Почему?

– Потому что ты можешь встречаться с кем угодно. А я нахожу привлекательными очень немногих, и она к ним как раз относится. Ее волосы… это что-то. Как будто случайно смешались русые и каштановые пряди, и вышло лучше, чем было. Она – единственная из миллиона, кто может мне понравиться. А ты забирай всех остальных.

– Чувствительно вам благодарен, – осклабился я, снимая воображаемую шляпу. Как я уже объяснял, Джерард боится не столько того, что девушка достанется мне, сколько того, что я разрушу его шансы на успех.

– Прошу тебя, Гарри, один только раз!

Его смуглое лицо искажалось и кривилось от невыносимой тяжести желания, брови ползли вниз, почти встречаясь с темной тенью щетины на щеках.

– «Прошу тебя, Гарри…» Черта с два! – взорвался я. – Она прекрасна, и при этом выглядит как первостатейная шлюшка. Сынок, ты просишь о том, чего я дать не в состоянии. – И я сложил руки, как для молитвы.

– Ау-уу-у, – взвыл Джерард, как малыш, которому велели поделиться с братом шоколадкой. Вся его физиономия сжалась в одно черное пятно. Не знаю, почему он, как все нормальные люди, просто не приударил за девушкой без лишних слов. Мое присутствие его как будто подавляло.

– Нет, правда, – рассмеялся он, всем своим видом говоря: «Мы, мужчины, друг друга всегда поймем», – дай мне шанс.

– «Нет, правда», – передразнил я, – не дам!

– Черт, поверить не могу! – вдруг вскипел он. – Фарли был тебе настоящим другом. Он сейчас болтается в ледяной воде, а ты собираешься завалить его подружку!

Он тыкал в воздух указательным пальцем, как инкубаторная курица клювом в автоматическую кормушку, пусть даже корма там нет.

– Заваливать я ее не собирался. Во всяком случае, не собирался этим ограничиваться. И потом, тебе он тоже был другом или ты забыл?

Мы уже оба вскочили со стульев.

– Я был с ним знаком, и все, – уверенно возразил Джерард. – Ты хочешь ее трахнуть. А точнее, ты хочешь плевать мне в лицо, встречаясь с ней и регулярно, шумно трахаясь с ней в соседней со мной комнате. Боже!

Хотя представил я себе это исключительно благодаря Джерарду и хотя он явно полагал мое соединение с Элис чистой формальностью – «Подпишите здесь, сэр, и можете немедленно тащить ее в спальню», – мне все же показалось, что ответить надо.

– Тебя потрясла его смерть. Наверное, ты еще не оправился от шока.

– Жизнь продолжается, – промолвил Джерард, вступив в отправную точку своих обычных философских построений. – Поверить не могу, какой эгоист…

– От неожиданности и с перепугу я забыла спросить, почему вы здесь, – раздался голос Элис, и она появилась из-за зеркальной двери, как луна над водной гладью.

Джерард замолчал. Молчал и я. В каком-то странном помутнении сознания, то ли от горя, то ли обезумев от любви к ней, мы забыли сообщить Элис, что ее парень покончил с собой. Я видел, что Джерард смотрит на меня, хотя я сам смотрел на Элис, теперь одетую в мешковатые коричневые мужские брюки и майку с надписью «Нью-Йорк таймс» шрифтом газетного заголовка. Она выглядела просто роскошно – очень усталая, но свежая; небрежная и растрепанная, но так мило, что никакими стараниями не достигнешь. Надо бы добавить какой-нибудь изъян, чтобы разбудить в вас сочувствие к Элис, но, увы, я не припомню ни одного. Может, в данный момент она вам не очень симпатична, но, поверьте, она божественно хороша.

В третий раз за эти сутки я столкнулся с проблемой, как сообщить новость о смерти. И труднее, чем сейчас, мне еще не бывало. Поскольку с самого начала мы ничего не сказали, теперь надо было как-то изворачиваться.

– Фарли мертв, – брякнул Джерард, наконец решившись.

– Что? – переспросила Элис. – Вы не шутите?

– Он покончил с собой, – вступил я, не желая, чтобы все ее внимание было обращено на одного Джерарда.

Элис опустилась на диван.

– Минуточку, минуточку… Фарли, хозяин этой квартиры, покончил с собой? Не верю. Почему?

Мужчина, наверное, спросил бы, как; ответить на этот вопрос значительно проще.

– Точно не знаем, – сказал я, опять входя в образ телевизионного детектива.

В душе я был готов к тому, что Джерард с его непрошибаемой честностью немедленно завопит: «Да нет, знаем, из-за вас», но он довольствовался загадочным взглядом в мою сторону.

– Почему вы так смотрите? – спросила его Элис.

– Как – так?

– Как будто знаете, почему он покончил с собой.

– Просто, – пожал плечами Джерард. Ух ты, подумал я, да он ее охмурит, он ведь соврал! На такое он способен отнюдь не со всеми.

– Кажется, он был расстроен из-за отношений с вами, – сказал я, осторожно заменив словом «отношений» другое, более краткое – «вас».

– Почему вы так говорите?

– Он оставил сообщение на автоответчике.

– И что там было?

Ее нижняя губа начала мелко подрагивать.

– Сказал, что собирается покончить с собой из-за неудачи в личной жизни.

Элис закрыла лицо руками и заплакала, и впервые за сегодняшний день мне тоже захотелось плакать. Я почувствовал, как слезы подступают к глазам, горло распирает комок, и понял, что вот-вот разревусь. Я вообще плачу легко и по любому поводу: от счастья или, стыдно признаться, вспоминая о спортивных победах. Странно, я могу прослезиться и от страха, и от радости, и если меня бросит девушка, и от телесериала «Больница для животных», и от истории жизни пораженного болезнью Паркинсона Мохаммеда Али, – но смертью друга из меня слезу не вышибешь. В школе эта непонятная плаксивость привлекала ко мне совершенно ненужное внимание недругов. Если ваши глаза увлажняются всякий раз, когда вас начинают дразнить, хулиганов это только раззадоривает. А вас зачисляют в слабаки. Да, в общем, оно и справедливо.

Сколько невзгод я претерпел из-за этого, сколько боролся с собой! В пятнадцать лет на приеме у врача даже спросил, нельзя ли мне прижечь слезные протоки. Врач, сухой, жилистый шотландец, раньше служил в армии и обошелся со мной вполне в духе полкового лекаря: посоветовал взять себя в руки. Иными словами, прижечь свои слезные протоки можно только огнем собственного мужского характера, и никто это за тебя не сделает. Но хотя с тех пор я много работал над собой, слезы у меня по-прежнему близко. Я не расцениваю их как признак исключительной эмоциональной глубины; скорее как что-то среднее между сентиментальностью и трусостью. Я почувствовал, как слеза ползет по щеке, и мне захотелось подойти к Элис и обнять ее, но я не мог. Получилось бы, как будто я пользуюсь ситуацией, играю на ее горе. Да и по отношению к Джерарду вышло бы некрасиво, хоть это меня волновало гораздо меньше.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил тем временем Джерард, неловко присаживаясь рядом с Элис на диван.

– Между нами ничего не было, – немного успокоившись, сказала Элис. – Просто он был ко мне добр. Я рассталась со своим парнем, и Фарли пригласил меня съездить в отпуск вместе, чтобы немного развеяться. Потом сказал, что я могу пожить у него несколько недель, пока он будет заниматься виндсерфингом в Корнуолле. Понимаете, у нас могло бы что-то получиться, но я была не готова. Он мне нравился – ну, немножко, – и я понимала, что он чувствует. Это было видно даже по тому, как он двигался, но я не была готова. Не была, и все. Потом, я его почти не знала. А теперь он умер. Мне казалось неправильным прыгать в постель с другим парнем, когда после разрыва очень серьезных отношений не прошло и недели. Так не делают, верно ведь?

– Нет, конечно, – согласился я, надеясь, что Джерард прикусит язык. – Вы ни в чем не виноваты. Видимо, он был не в себе. Нормальные люди не убивают себя из-за девушки, с которой даже не спали.

– Который час? – спросила Элис.

Джерард опять полез в потаенные глубины своего кармана за ископаемыми электронными часами.

– Полвторого, – сказал он. – По-моему.

Элис улыбнулась сквозь слезы. «Как будто солнце после дождя», – подумал я в совершенно несвойственном для себя духе.

– Какие здоровские часы, дай посмотреть.

Ее рука метнулась к Джерарду неуловимым, как вспышка света, движением, и он воспользовался этим, чтобы, отдавая ей часы, развернуться к ней всем корпусом. Дождь после солнца, подумал я, что было похоже на меня гораздо больше.

– Ух ты, – сказала Элис, – классно! Терпеть не могу тех, кто таскает на себе все эти дизайнерские прибамбасы – главное ведь, чтобы время показывали, верно? И ты молодец – так долго хранишь вещи.

– Мне других не надо. – Джерард расплылся в улыбке, которая, видимо, казалась ему победоносной, но в действительности делала его похожим на какого-то ветхозаветного комика. Видимо, слова Элис ему очень польстили. – Хотя, возможно, неплохо бы, как порядочному человеку, заиметь «Ролекс» или эти новомодные часы с точностью хода до миллионной доли секунды.

– Да, было бы очень стильно, – иронически заметила Элис, но голос ее ничуть не изменился, и это мне понравилось.

– Тогда я знал бы точно, на сколько опаздывает автобус. Так бесит, что приходится все округлять до секунд

Элис рассмеялась. Вероятно, подумала, что он шутит, чтобы подчеркнуть бессмысленность дорогих часов, но шутил Джерард лишь отчасти. Вообще-то он частенько входит в пришедший не по расписанию автобус со словами: «Опоздание на десять минут двадцать восемь секунд. Надеюсь, в карты вы сыграли с удовольствием».

– Нет, нехорошо, нельзя так смеяться. До сих пор не могу поверить, что он мертв, – посерьезнела Элис. Улыбка опять пропала с ее лица.

– Тяжело, да? – сочувственно поддакнул я. Не очень умею сочувствовать. Когда слышу о бедах, постигших близких друзей, первое мое побуждение – превратить все в шутку. Это я понял еще в дошкольном возрасте. Сочувствие мне не идет, в результате я начинаю ахать, как толстая тетушка, говорить с интонациями профессиональной сиделки или ведущих ночных программ на телевидении с их вечным: «Как вы чувствуете себя после этого?»

– Знаете, чего мне сейчас хочется? – сказал Джерард. – Напиться в дым. Что толку горевать, а? Вряд ли Фарли это было бы нужно.

Тут я бы с ним не согласился. По моим ощущениям, Фарли как раз хотел бы всенародной скорби, траура не меньшего, чем по принцессе Диане. Но мысль о том, чтобы напиться, меня устраивала сразу по двум причинам: во-первых, подольше побыть с Элис, и, во-вторых, с территории Джерарда мы переместимся на мою. Вообще странно, зачем он это предложил. Джерард пьет баснословно мало, причем после четвертой кружки пива уже валится под стол. Не знаю, был ли он пьянее меня, но ему нравилось держать себя под контролем, и, видимо, он хотел показать, на что способен. Я в этом смысла не вижу. Смысл потребления веществ, изменяющих настроение, в том, чтобы настроение изменить. Остановиться после двух кружек – все равно что выйти из зала на середине фильма ужасов, когда становится слишком страшно. Для меня потеря контроля над собой проблемой никогда не была, хотя лучше бы я пьянел быстрее: сэкономил бы кучу денег.

Однако в ту ночь в глубине моей души гнездилось подозрение: что, если Джерард ограничится чашкой кофе и будет разливаться перед Элис соловьем, когда я напьюсь до поросячьего визга?

Элис явно сомневалась:

– А правильно ли это?

Взгляд у нее стал немного бессмысленный – то ли от потрясения, вызванного смертью Фарли, то ли от раздумий, стоит ли напиваться в компании двух совершенно незнакомых мужчин.

– Конечно, – уверенно сказал я. – В холодильнике что-нибудь есть?

Она пожала плечами:

– Неделю назад купила в аэропорту бутылку текилы. Даже открыть не успела.

– Любишь текилу?

– Да, люблю.

– Ур-ра! – завопил я, совершенно забыв о том, что Фарли умер.

Джерард посмотрел на меня осуждающе. Элис, однако, моя выходка развеселила. Она засмеялась и пошла в спальню, без слов напевая себе под нос какой-то джазовый мотив, насколько можно напевать такое, не разжимая губ. Джерард проводил ее недоуменным взглядом, как будто она сделала что-то в высшей степени непристойное. Когда она скрылась в комнате Фарли, он отчаянно затряс головой, показывая мне глазами «отвали», но я с подчеркнутым вниманием читал журнал. Элис вернулась с бутылкой желтоватой жидкости.

– Настоящая мексиканская, сразу мозги отшибает, – сказала она. – Джерард, будь лапочкой, принеси с кухни лимон и соль, ладно?

«Будь лапочкой» мне понравилось – очень утонченно, очень в духе 50-х годов, этакая Марго – нет, Маргарет, – никак не могу запомнить точно – Резерфорд.

– Интересно, о чем он думал, когда умер? – с задумчивым видом промолвил Джерард, как обычно, решив противопоставить себя как человека думающего мне – дамскому угоднику. Не то чтобы он действительно отличался глубокомыслием, да и сопереживать способен разве что себе самому, но делать вид ему удается куда лучше, чем мне. Он научился изображать, будто внимательно слушает. Кроме того, он очень худой, а это всегда ассоциируется с эмоциональной глубиной. Итак, оборвав наше неуместное веселье и заставив нас устыдиться собственного легкомыслия, он опять оказался на своей территории. Теперь, даже в случае неудачи, он все равно будет участвовать в разговоре, будет торчать с нами, как теннисист, который тянет время, только чтобы удержаться на корте до конца сета.

Ничего нет хуже ощущения, когда общаешься с симпатичной тебе девушкой, а друг твой ни в чем тебе не уступает. Ты изо всех сил внушаешь ей: «Это я тебе должен понравиться, я, не он! Я больше тебе подхожу!» – а она заливается смехом от его искрометного юмора и благосклонно берет из протянутой им чаши оливку, а тебе говорит: «Нет, спасибо», когда ты предлагаешь ей блюдо с жалкими остатками бутербродов. Но пока ты рядом с ней, отчаиваться рано. Если продержишься до конца схватки, еще можешь послать соперника в нокаут, пусть даже он двенадцать раундов колошматил тебя как хотел.

Мы с Элис проигнорировали вопрос Джерарда о том, что думал Фарли, когда умер (я расцениваю это как тщетную попытку остаться на диване).

– Вы давно знакомы? – спросил я.

Джерард поплелся за лимоном и солью.

– Месяца два. Ездили вместе в Дартмур, замечательно провели время, но, честное слово, я его тогда почти не знала. Наверное, я должна переживать сильнее. То есть я действительно переживаю, плачу и вообще, но… не знаю. Сначала одно, потом другое… Я как-то отупела. Интересно, когда…

– Там только лаймы! – сообщил громогласно Джерард.

– Сойдет! – крикнула в ответ Элис и опять рассмеялась. – Интересный человек твой друг.

Этот вопрос мне почему-то обсуждать не хотелось.

– Если тебе такие нравятся. Так что интересно, когда?..

– Интересно, когда это все…

– Где соль? – завопил Джерард так, что, наверное, его было слышно на середине Ла-Манша.

– В шкафу справа от плиты! – столь же оглушительно ответила Элис.

– Когда это все кончится?

Ненавижу договаривать за других, но надо же кому-то.

– Не могу найти!

Я физически ощущал, как Джерард пытается перехватить инициативу. Он явно хотел биться до конца, и если сам не мог участвовать в разговоре, то и мне решил не давать.

– Тебе трудно приходилось в последнее время?

– Вот это, в оранжевой банке?

От вопля Джерарда бумаги на письменном столе Фарли слегка зашуршали.

– С надписью «Соль»? – во всю мощь легких заорала Элис. Соседи, должно быть, думали, что у нас тут происходит какая-то ссора.

– Да! – взвыл Джерард, как десять полицейских сирен или ученый, совершивший открытие мирового уровня.

– Это она! – попыталась перекричать его Элис, но сорвалась.

– Вы были очень…

– Все готово, – с легкой хрипотцой заявил Джерард, входя в комнату с тремя стаканами, блюдцем с ломтиками лайма и солонкой.

– Гарри спрашивал меня, были ли мы с моим бывшим другом очень близкими людьми, – сказала Элис. Странно, я вообще не спрашивал ее об этом, хоть и собирался. Если хотите попытать счастья с девушкой, нужно достичь определенного уровня доверия, не переходящего в бесцеремонность. В других обстоятельствах я приберег бы вопрос о бывшем друге на потом, но смерть Фарли давала мне особые полномочия.

– Да, так что? – ставя блюдце на пол, спросил Джерард.

– Иногда я чувствовала близость к нему, но… Он как будто не хотел взрослеть, – вздохнула она, перекидывая волосы через плечо. Я внутренне содрогнулся и немедленно решил казаться более зрелым и взрослым. Трубку, что ли, начать курить? – Мне было с ним весело, интересно, и все такое, но эмоционально он остановился в развитии. В двадцать восемь лет от жизни надо бы хотеть большего, чем каждые выходные напиваться с приятелями.

– О ком это? – встрепенулся Джерард. – «От жизни надо бы хотеть большего, чем каждые выходные напиваться с приятелями». Гарри, да это прямо твоя эпитафия. Только ты выходных не ждешь, верно?

Минуту назад я выставил бы его вон с поля, пока не появился арбитр, но теперь он уверенно пер к воротам. Еще несколько таких сокрушительно остроумных замечаний, и я начну сдавать позиции. Надо было возвращать удар.

– А у тебя, Джерард, какая будет эпитафия? Всего лишь «от жизни надо хотеть большего»?

Джерард ухмыльнулся, как мастиф, сожравший кило сосисок, насыпал на руку Элис соль и поднес ей блюдце с ломтиками лайма.

– Это всегда сложный вопрос, правда? Что вызывает в нас отклик, что заставляет быть вместе? Вы знаете, чего хотите от женщины?

Казалось, Элис ведет свой собственный разговор, без нашего участия.

Джерард налил ей текилы. Она втянула в себя лимонный сок, выпила и слизнула с руки соль. Я видел, как скривилось от раздражения его лицо, как он борется с собой, чтобы не сказать ей, что она все делает не в том порядке.

– Давай, Джерард, говори, что хотел.

Я знал: он не удержится от комментариев насчет последовательности лайма, соли и текилы и выкажет себя педантом и занудой.

Элис посмотрела между мною и Джерардом.

– Ой, кажется, я не вовремя взяла лимон. Вечно путаю. Правое полушарие, левое полушарие… О господи! – Она налила себе еще текилы и теперь проделала все как надо.

– Вот, – улыбнулась она. – Так-то лучше.

И я не понял, развеселил я ее или рассердил.

– Порядок не важен. Важно получать удовольствие, – заметил Джерард, решив развлечься за мой счет. Я определенно проигрывал. Надо было срочно выбивать почву у него из-под ног.

– А ты, Джерард, чего хочешь от женщины? – спросил я, страстно желая вытащить из темных глубин его мозга какую-нибудь гадость, как грязные носки со дна бельевой корзины.

– Теперь, когда мы все сосем и лижем в нужной последовательности, я могу продолжать, да?

– Это очень важно, – снова рассмеялась Элис. Вечер превращался в полностью оплаченный, хотя и не спланированный кошмар.

– Любви, разумеется, – изрек Джерард. – Мне нужен человек, способный полностью и целиком отдать свою любовь мне. Полумер я не приемлю. Остальное – внешность и все такое – несущественно. Хотя, конечно, интеллект важен. Университетское образование, даже если она не училась в университете.

«Интересно, – подумал я, – когда он научился так врать?»

– А новый университет сойдет? – спросил я, надеясь на шумный всплеск возмущения переименованиями в университеты и академии всех политехнических институтов. Но, увы, расчеты мои не оправдались.

– Для тебя не важна внешность? – вступила Элис.

Джерард методически слизнул с руки щепотку соли, выпил текилу, пососал лимон и слегка закашлялся, когда жидкость попала не в то горло.

– Внешность важна, но, понимаешь, женщины такие разные. Я мог бы влюбиться почти в кого угодно. Главное – личность, характер. Что касается внешности, тут легче сказать, какой она не должна быть, чем определить, чего вы хотите.

Например, груди – прошу прощения, бюст, который не подходит под формулу, памятную мне из университетского курса дифференциального исчисления. На самом деле внешность для Джерарда имеет исключительное значение. Джордж Бернард Шоу, согласно словарю цитат, сказал: «Красота ослепительна на первый взгляд, но кто станет обращать на нее внимание после трехдневного пребывания в доме?» Так вот, Джерард относится скорее к тем, кто не оторвет округленных ужасом глаз от уродства, если оно пробыло в доме больше трех секунд.

– А что тебя отталкивает? – спросила Элис.

Вопрос мне понравился, хотя, если Джерард возьмется отвечать подробно, листья на деревьях успеют пожелтеть, лужи на тротуаре покроются первым ледком и, выйдя на улицу, мы немедленно замерзнем, ибо к тому времени настанет зима.

– Да, в общем, мелочи. Косметика там, и все такое. Глаза, губы, нос, уши – большие уши никому не понравятся.

Он честно старался втиснуть перечень своих требований в рамки нормы, но большие уши – это святое.

Помню, как-то раз мы пошли гулять в луна-парк – я отнюдь не преувеличиваю, мы, двое тридцатилетних мужиков, без детей и жен, пошли в луна-парк, – и там Джерард расстался со своей девушкой. Целуя ее, он положил ладонь ей на затылок, отвел волосы с лица – и обнаружил, что у нее большие уши; вздрогнул, как ужаленный, и отшатнулся. Оно и к лучшему: на вид девушке было не более пятнадцати, и, кажется, я слышал, как она говорила, что еще не решила, какие экзамены будет сдавать за курс средней школы.

– Уши? – переспросила Элис. – По-моему, внешность вообще никакой роли не играет. В семьдесят все будем одинаковые. Важно, как вы ладите друг с другом, правда ведь? Необязательно соглашаться абсолютно во всем, но по большей части – просто необходимо.

– По большей части да, – согласился Джерард, понизив голос к концу фразы. – Бессмысленно встречаться с тем, кто балдеет от мобильных телефонов, дорогих ресторанов или убийства животных ради забавы, если вы таких вещей не принимаете.

«Интересно, – подумал я, – позволит ли ему это «если вы таких вещей не принимаете» воспылать неожиданной любовью к охоте на зайцев, если она нравится Элис?»

– Боже, и ты ненавидишь мобильные телефоны? – сказала она. – По-моему, они отравляют жизнь. С ними ни у кого больше нет личного времени.

Джерард, видимо, мысленно потирал ручки от радости и уже завяз по уши.

– А дорогие рестораны? – спросил я с тайной надеждой, что она окажется завсегдатаем «Мишлен» или другого, равно шикарного заведения.

– Ну, иногда можно, – ответила Элис, – но я предпочитаю поджарить дома замороженную овощную смесь.

Джерард удовлетворенно кивал, как требовательный старый учитель музыки талантливому ученику, играющему трудное упражнение.

При том что Элис жила в столице и, кажется, была вегетарианкой, у меня оставалась весьма слабая надежда на ее возможную любовь к красным пальто и жарким спорам о защите природы при виде собачьей драки (зато цыплят никто не трогает!). Чтобы не сойти с ума, я решил отставить философию и срочно менять тактику. Поспорить с ней, посмотреть, нравится ли ей ссориться. И заодно подпустить пару комплиментов.

– Легко тебе говорить, что внешность не имеет значения. Ведь ты очень красивая. Внешность имеет огромное значение, причем собственная – в первую очередь.

После слов «ты очень красивая» Джерард заметно свял, как лист салата, чьи лучшие дни уже прошли. Да здравствует тактика «спроса и предложения»!

Элис взглянула на меня в упор:

– Ну, вы-то оба не уроды.

Вот так, и вся моя система аргументации полетела к чертям.

Джерард пригубил текилу, залпом, как мы с Элис, он пить не стал. Что дальше, я знал очень хорошо. По мнению Джерарда, лучший способ понравиться девушке – задавать ей невероятно личные вопросы. По первому разу это ставило в тупик многих его знакомых, ибо до того они считали Джерарда человеком робким и застенчивым. Сам я не понимаю, откуда это в нем берется. Моя единственная аналогия – люди (как правило, мужчины), которые много лет подряд носят очень длинные волосы, а потом, когда вдруг решают сменить прическу, не ограничиваются нормальной стрижкой, а бреются налысо. Они как будто с разбегу берут некий личный барьер, обычными способами не преодолимый. Заметьте, Джерардом я за это восхищаюсь, дело-то хорошее, пусть даже в результате для девушки он будет не более сексуально привлекателен, чем телефонный хулиган. По крайней мере, он ее удивит, и запомнит она его как человека необычного.

– А кто из нас двоих красивее? – кокетливо спросил Джерард, от души плеснув Элис текилы.

Он что, хочет ее напоить? Вот уж в чем не вижу смысла. Если один из партнеров пьян до бесчувствия, секс теряет некоторую взаимность, а без этого неинтересно. При шансах на скорое сближение джентльмену надираться не пристало. Стошнить один раз за вечер – еще куда ни шло, это все поймут, но второй раз свидетельствует о ненужном рвении и простителен разве что вчерашнему школьнику.

– Он, – указывая на меня, сказала Элис.

– А вот здесь, – заявил Джерард, – ты ошибаешься.

Я не мог не оценить быстроту его реакции. Я знал, что он смутился.

– Задавая такие вопросы, никогда не получишь желаемого ответа, верно, дорогой?

Мне понравилось, как она сказала «дорогой» – этак небрежно, снисходительно, как аристократка из девятнадцатого века. С несколько наигранной благосклонностью – прямо светская львица, а не девушка. А вот что мне не понравилось – она почти флиртовала с Джерардом.

– Так, значит, он не красивее меня? – не отставал тот.

«Ах ты, – подумал я, – теперь он с ней флиртует, используя как средство флирта мою красоту или ее отсутствие! Ай да молодец!» Мне ничего не оставалось, как сыграть на собственной скромности, а ее, как отлично известно Джерарду, у меня совсем немного.

– Вообще-то я не очень в настроении обсуждать мужскую внешность, – вдруг сникнув, сказала Элис.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – благодарно подумал я. Она закурила новую сигарету, чиркнув спичкой о книгу и старательно, как ребенок на одуванчик, подула на огонь. Мне пришло в голову, что она красива какой-то неожиданно вспыхнувшей древней красотой, из-за которой сходили с ума поэты эпохи Возрождения и велись кровавые войны в античном мире.

– Прости, – спохватился Джерард. – Я только хотел тебя развеселить.

– Знаю, и это очень мило с твоей стороны. Мы не должны унывать – ради Фарли, правильно?

Она положила ладонь на колено Джерарду. Да, события развивались не так, как хотелось бы мне. Может, стоит немедленно дать подробное описание состояния трупа Фарли, чтобы она убрала руку с чужого колена и поднесла ее, например, к глазам – смахнуть подступившие слезы – или ко рту, борясь с тошнотой? Нет, лучше не надо, не то решит, что я способен приносить только дурные вести. Умнее будет предстать благоговейным хранителем памяти о погибшем друге, особенно после слов Элис о том, что с ним у нее могло что-то получиться.

– Да, – вздохнул я. – Как думаете, о чем бы он хотел, чтобы мы сейчас говорили?

Даже после дождичка в четверг у меня язык не повернулся бы произнести такое, но надо было срочно отбирать у Джерарда ведущую роль.

– О нем, – сказала Элис.

– А что именно мы можем о нем сказать? – начал Джерард.

– Что было в нем лучше всего? – подхватил я, боясь забуксовать в самом начале сеанса воспоминаний.

– Он был добрый, – ответила Элис.

Мы с Джерардом не поперхнулись текилой, что, по-моему, свидетельствует о нашей выдержке и воспитании.

– Верно, – согласился я. – Что еще?

Элис залпом опрокинула почти полный стакан текилы, предусмотрительно налитый Джерардом.

– Он был орнаментален.

– Прости?.. – высказался Джерард за нас обоих.

– Он был орнаментален. В наше время это единственный долг мужчины. Он был декоративен.

Она уже успела немного опьянеть. Интересно, нарочно затевает спор или нет? Если да – отлично, легкая пикировка в любом виде хороша.

– Разве у нас нет долга делать что-то еще? – снова подливая ей текилы, спросил Джерард.

– Нет, больше нет. Непокоренных высот уже не осталось. Мужчины их взяли все до одной – или по крайней мере те, которые считали нужным взять. Мир стал таким, как надо вам, и менять больше нечего. Теперь ради самоутверждения вам приходится выдумывать себе новые цели, ставить рекорды скорости, в одиночку ходить под парусом вокруг земли, заниматься всякой ерундой. Открытия завтрашнего дня принадлежат нам, женщинам. Наш мир еще нужно вылепить. Быть членом совета директоров для женщины достижение, а для мужчины – кошмар. Мы побеждаем наперекор всему, а вы умираете от скуки и недостатка воображения.

Язык у нее немного заплетался, и я решил считать ее пьяной, хотя подозревал, что нечто подобное она уже говорила раньше. Добрый знак. Если женщина выдает заранее подготовленную речь, значит, старается произвести впечатление. Лет пятьдесят тому назад просто выставила бы на стол свой лучший фарфоровый сервиз.

– А медицина? Там и мужчины, и женщины совершают одинаково ценные открытия.

Медицина, по мнению Джерарда, единственное в мире средоточие безусловной добродетели.

– Медицинские открытия вредят окружающей среде, – отчеканила Элис.

– Ну да, они там пользуются всякими химикатами и жестоко обходятся с крысами, – согласился Джерард.

– Правильно, – кивнула Элис. – И спасают людей. Чем дальше уходит вперед медицина, тем хуже делается цивилизованная жизнь. Докторам бы отдохнуть от дел лет этак пятьдесят. Каждый раз, когда я слышу о новом лекарстве и спасенной тысяче жизней, я задумываюсь: сколько еще ублюдков выживет, чтобы своими машинами пытаться сбить меня с велосипеда? Сколько еще придурков будет давиться в пробках, дышать мне в лицо бензином, швырять в море использованные презервативы? Эта гребаная медицина тоже на вас, мужиков, работает.