Текст книги "Подружка №44"

Джерард склонил голову набок, как дегустатор, осторожно пробующий новое, неизвестное вино. «Интересно, – подумал я, – как бы она себя чувствовала, если б тяжело заболел кто-то из очень близких ей людей?» Но Элис пристально смотрела на меня своими темно-зелеными глазами, и потому я решил вопроса не задавать. Насколько мне известно, обижаться и негодовать я умею не очень, а насчет мужчин она, пожалуй, права. Что такое моя работа, как не декорация, не право сказать: «Я работаю на телевидении, спать со мной не зазорно». Как часто я мечтаю, чтобы кто-нибудь взял и освободил меня от обязанности трудиться, но это вряд ли, разве что выиграю в лотерею, а это, в свою очередь, тоже маловероятно. Безрассудство мне симпатично, но чисто внешне, поэтому в лотерею я не играю.

Джерард, как я заметил, затих. Элис впала в задумчивость. Текилу я больше пить не мог, а потому принес себе пива, вскрыл банку, и некоторое время мы все сидели и ждали утра.

Конец разговора подействовал на Элис отрезвляюще. Она сидела на диване, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и целых полчаса молчала, а потом вдруг заговорила – спокойно и немного невнятно:

– Фарли был в своем роде гением. В нем был некий блеск, причем блеск этот давался ему без малейших усилий – а любые усилия сводят все хорошее на нет. Легкий блеск, блестяще. Нет ничего более привлекательного, особенно в мужчине. – Она тихо рассмеялась, глядя в свой почти пустой стакан. – Он был как замечательно удачно поставленный светильник, а ничего другого от мужчины и не требуется. Довольно я мучилась с пилами и молотками, пытающимися придать миру форму, которая у него и так уже есть.

Она улыбнулась, выдохнула облачко дыма. Слова, как мне показалось, были позаимствованы из какой-то пьесы.

Впрочем, неважно, были то ее слова или чужие; они несколько расходились с тем, что Элис говорила сначала – «я почти его не знала». Мне в голову пришла гадкая мысль: «удачно поставленный светильник», возможно, ставил Элис в такие откровенные позы, представлять которые у меня сейчас не было никакой охоты. Впрочем, нет худа без добра: при таком отношении к мужчинам я должен ей понравиться. Воображение немедленно нарисовало мне чудную картину: я лежу в гамаке, лениво созерцаю нашу роскошную виллу на Средиземном море, рядом Элис с портативным компьютером.

– Дорогая, – говорю я, – так ли нужно было в отпуск брать с собой работу? Я почти дочитал книжку, и мне нужно с кем-нибудь поговорить. Поди сюда, расскажи, какие подарки ты мне купишь.

Некоторые, выпив, превращаются в животных, другие – в зануд или неразумных детей, но Элис только стала ближе, душевно теплее. От усталости и опьянения мне захотелось уснуть в ее объятиях, если только удастся спихнуть с дивана Джерарда. Забрезжил рассвет. Я чувствовал себя победителем. Джерард, к моей великой радости, уже спал. Отныне усталость становилась моей союзницей против него. Как и у всех страдающих бессонницей, большую часть времени, когда ему хотелось бодрствовать, у него слипались глаза, зато в постели всякий сон отшибало напрочь. Сейчас, как обычно во сне, Джерард имел вид душевнобольного, которого накормили какой-то химией, дабы он не причинил вреда себе и окружающим. Глаза у него были закрыты не полностью, одну руку он по-обезьяньи запустил в волосы, а нижнюю губу подпер изнутри языком, отчего лицо его напоминало гримасу, что делают дети, дразня умственно отсталых.

– Смотри, – мягко шепнула Элис, – правда, он милый?

– Нет, – ответил я.

Я старался настроиться на ее волну, вообразить себя предметом интерьера, но не мог.

При этом я предельно ясно сознавал, как сильно хочу ее. В конце нашей пьянки мозг мой затуманили воспоминания о женщинах, говорящих последнее «прощай», моих слезах, их слезах, моем и их гневе. В сереньких утренних сумерках, на полупьяную голову и с пепельницей вместо души, я понял идею хандры – состояния, когда все, что случилось плохого со мной лично, кажется связанным со всем, что случилось плохого в мире вообще.

– Нам пора, – сказал я.

Она кивнула. Острая боль как ножом отозвалась у меня под ложечкой, но, несмотря на пары текилы и страшную усталость, я чувствовал, что должен высказаться, пока не проснулся Джерард. Мне хотелось поцеловать ее, остаться с ней, чтобы она прогнала рассветную тоску, но опережать события было неумно, и я это знал.

Слова не шли у меня с языка, но я заставил себя, потому что так было надо.

– Я хотел бы еще увидеться с тобой.

Над крышами висело пустое, холодное небо, от стылого влажного света делалось неприютно и грустно.

– Конечно, – сказала она. – Позвони мне. Я тут побуду еще несколько дней. Может, на похоронах встретимся.

Я подошел к дивану, поцеловал ее в щеку и сразу же предусмотрительно отпрянул, чтобы не рухнуть обратно в ее тепло. Она улыбнулась, заглянула мне в глаза. Ее лицо говорило: «Мы справимся с этим вместе», что не так уж мало, учитывая, как недавно мы были знакомы. Тихонько, неохотно (уходить мне совсем не хотелось) я растолкал Джерарда. Он вскинулся, сел, бессмысленно глядя перед собой, будто наполовину во власти кошмарных снов, и сказал:

– Элис, я хочу, чтобы ты со мной спала.

– Не сейчас, – ответила она, тряхнув его за колено, чтобы разбудить окончательно. – Но веди себя как положено, и кто знает…

– Сейчас вызову такси, – буркнул я.

5
НЕПОКОРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ

Встреча с представителями власти прошла тяжело.

Как я упоминал выше, к парням в форме я питаю врожденное недоверие. Оно основывается на двух моментах, или, по выражению Джерарда, догмах. Первый: среди молодых людей всегда было модно не доверять полицейским, а я себя считаю молодым. Второй: личный опыт научил меня не доверять представителям власти.

Вот, например, в семнадцать лет у меня был друг, Рег, который работал на бойне. У него, в свою очередь, был безумно серьезный товарищ Пол, активист эколого-террористической организации «Фронт освобождения животных». Когда бойню, где работал Рег, разгромили эти юные вандалы, полиция, уже установившая слежку за Полом, пришла к выводу, что Рег – их тайный агент. Их подозрения только укрепил тот факт, что Рег носил длинные волосы, – по мнению некоторых, это само по себе преступление.

Итак, в пять утра они вломились к нему и поволокли в участок. В данном случае меня беспокоит даже не ошибочность их предположений, а вопиющее нарушение правил первичного задержания. Потратив некоторое количество денег налогоплательщиков и два часа своего времени, в течение которого Рег подвергся всего лишь легкому физическому устрашению, самый умный из полицейских додумался спросить, не было ли у него взысканий раньше.

– Были, – ответил Рег.

– За что? – встрепенулся страж порядка, представляя себе акты вандализма, облитые краской дорогие шубы и бомбежки исследовательских центров по экспериментам над животными.

– За браконьерство, – признался мой друг.

Разумеется, его тут же отпустили восвояси. Вот вам один из великого множества случаев, вследствие которых при общении с полицейскими я всегда выказываю неведение, полное тайного злорадства. Каменные задницы, что приперлись к нам по поводу смерти Фарли, ни на йоту не изменили моего мнения; то были два здоровяка в просторных кожаных куртках с резинкой на талии, позволявших им, насколько я понял, вдоволь угощаться дешевыми пирогами и жареной картошкой в служебной столовой. К их чести, однако, надо заметить, что столь высокого уровня дисциплины я еще у работников полиции не наблюдал. Представьте: прежде чем прийти, они позвонили и предупредили!

Заявились они к нам в нетипично жаркий для конца апреля день; то есть, если сидеть в нашей прохладной кухне, было совсем не жарко, даже приятно, но если весь день таскаться в костюме из вискозы и дешевых ботинках… В общем, дамы могут разгорячиться, джентльмены – перегреться, лошади потеют, а эти ребята, появившись у нас на пороге, были взопревшими, как участники конкурса «Кто выпьет больше пива».

Несмотря на предвзятое отношение, я всегда предпочитаю при общении с представителями закона вести себя цивилизованно. Это – мера предосторожности, такая же, как необходимость взять в пеший поход теплые вещи, учитывая нашу переменчивую погоду; или незапланированное возвращение домой с остановки автобуса, чтобы проверить, выключен ли утюг. Можно и не возвращаться, но по закону подлости именно в тот раз, когда вы решите не дергаться попусту, вы об этом пожалеете.

Кроме того, давая показания, чувствуешь себя как-то по-особому, как в те немногие моменты жизни, когда оказываешься в некой драматической роли, и твое мнение действительно может что-то значить.

Так что, хоть меня и опечалило отсутствие среди полицейских соблазнительной мисс Эрроусмит, я пригласил их войти, предложил присесть, и они сели неожиданно изящно, как цирковые слоны на тумбы. Я спросил, не хотят ли они чаю или тостов (они хотели, и побольше), и с помощью Джерарда ответил на вопросы касательно нашего и Фарли местонахождения в выходные.

В субботу Джерард работал допоздна, и днем в воскресенье тоже, что практически лишало его потенциальной возможности сгонять в Корнуолл и кого-либо убить. Я в субботу ходил с моим приятелем Джоном пить пиво, выпил очень много, и до пяти часов вечера в воскресенье спал, после чего отправился в гости к другу Питу, нуждавшемуся в утешении и поддержке по поводу беременности своей подружки. Полицейским понадобилось точное время и подробности разговоров, но ничего определенного насчет субботы я вспомнить не мог. Вообще никогда не запоминаю, кто что говорит вокруг меня. По счастью, в памяти всплыли названия клубов, куда мы заходили: «Кросс», где происходил какой-то дрянной танцевальный вечер, «Старт» на Уондсворт-стрит, открытый до восьми утра с не знаю какого часа вечером. В обоих клубах были установлены камеры наблюдения, так что следователь мог запросить видеозапись, подтверждающую мое пребывание там.

Беседу с Питом я запомнил лучше, потому что был горд тем, как сострил, узнав о его скором отцовстве. Я посоветовал ему смотреть на вещи со светлой стороны: по крайней мере, можно за нянькой приударить. Полицейский № 2 неприятно усмехнулся, но № 1 только сказал: «А не рановато ему заглядываться на нянек?» Бывают же такие буквоеды.

Еще я вспомнил, что позавидовал Питу – не столько из-за ребенка, сколько из-за того, что он вот-вот поднимется на новую ступень, и готов к этому, – так что мы еще немного поболтали о новом мотоцикле, который я планирую купить на деньги, что у него отныне будут уходить на кроватки, коляски и прочую дребедень. Он ответил что-то вроде: «На твоем месте я бы не был так уверен», из чего я заключил, что его не так уж радует перспектива тихого семейного счастья и он подумывает, не пойти ли на попятный. От Пита я вышел около часа ночи.

– И ровно в 10.35 был на работе, – поспешно добавил я, заметив недобрую ухмылку стража № 2. № 1 что-то черкнул в своем блокноте.

Я заглянул туда и прочел: ЖЕНАТ НЕ БЫЛ (в 32 года!!!). РАЗВЕДЕН НЕ БЫЛ. СНИМАЕТ КВАРТИРУ ВДВОЕМ С ДРУГОМ!!!!!! Еще он написал слово БИТА и под ним – Джерард Росс, а чуть правее – ЛУНКА и мое имя, затем схематическое изображение двух игроков в крикет, хотя, по-моему, биты и лунки здесь значили то, что значат обычно – тип сексуальной деятельности.

Как я с сожалением успел понять, наши гости всерьез задались вопросом: «Гомик он или нет?», который возникает у многих в отношении Джерарда. Сомнения подогревает его худоба, привычка размахивать руками и абсолютный пофигизм. У тех, кто знает его ближе, подобные мысли никогда не возникают, поскольку ни один нормальный гомосексуалист не может настолько не понимать женщин и не уметь одеваться со вкусом. Кроме того, я с легкой тревогой отметил, что по аналогии (так работает мысль у всех полицейских, если они честно выполняют свой служебный долг) меня тоже сочли «голубым».

Что хорошо – кажется, им понравилась наша собака. С утра в тот день я вымыл ее шампунем от блох, придавшим шерсти животного интригующий запах лимона. Детектив № 1 почесал псину за ушком и сказал, что от его жены пахнет точно так же. Все засмеялись, кроме цокнувшего языком Джерарда и Рекса, который фыркнул, в буквальном смысле слова вырвавшись из рук закона. Он – зверь чуткий, и, судя по недовольному выражению морды, несомненно, заметил, что детектив № 1 незнаком с дезодорантами.

Иногда, мне кажется, трудно поверить, что у меня есть собака – ведь о ней надо заботиться, выгуливать, кормить. Но такой уж я есть – каждый день две прогулки с Рексом в парке, без выходных и праздников, и вожу знакомство с продавщицей из зоомагазина. С одной стороны, я горжусь собой, с другой – остро ощущаю несвободу. Вопрос о кругосветном путешествии или о работе, куда нельзя прийти с собакой, для меня просто закрыт. Иногда, если Джерард не заходит домой после работы, я не могу даже позволить себе завалиться куда-нибудь выпить, потому что должен сперва зайти домой, чтобы вывести и покормить Рекса. Фарли, бывало, говорил, что преимущество детей перед домашними животными в том, что всю скучную работу можно взвалить на жену, а на свою долю оставить одни развлечения – например, сводить ребенка на футбольный матч или блеснуть перед ним остатками былой спортивной формы. Разумеется, он шутил.

Итак, наши алиби были безупречны, руки чисты, страницы в тетрадях не запятнаны кляксами, и, наблюдая, как собака чешет себе лапой за ухом, мы на минуту поверили, что в мире все спокойно. Я отдал полицейским ключи от квартиры Фарли, умолчав о нашем визите к Элис, и счел свои обязанности исчерпанными. Тут-то, в порядке легкой, непринужденной болтовни, меня угораздило небрежно заметить, что у детектива № 1 нет корнуэльского акцента. Это было ошибкой.

– Нет, сэр, – кивнул он, засовывая большие пальцы под врезавшийся в пузо ремень, – я вообще-то с Юго-Запада. Здесь у вас слишком много машин, люди все куда-то бегут.

В голосе его сквозило тайное осуждение, будто я лично каждое утро выходил на улицу с единственной целью – подгонять прохожих. Страж порядка посмотрел прямо на меня, затем на магнитную доску для заметок, рядом с которой сидел; на уровне его глаз висела фотография времен нашего последнего отпуска: Джерард в клетчатой рубашке, плетущийся по какой-то дороге в Греции. Я пририсовал ему усы и подписал под фотографией: «Я таков, каков я есть». Правда, почему-то мне показалось, что детективу № 1 подобные изыски остроумия недоступны.

– Я часто думал: как было бы здорово жить в какой-нибудь тихой глубинке, – попытался я навести мосты.

– Пензанс не глубинка, а оживленный современный город, – возразил № 1 с усилившимся к концу фразы корнуэльским акцентом. – Правда, мы не в самом центре Пензанса, а немного в стороне.

– Да, конечно, – поддакнул я. – Нет, серьезно, я уверен, там намного лучше, чем здесь. У нас на улицу выйти невозможно, чтобы на тебя не напали и не залезли бы к тебе в квартиру. Иногда одновременно.

– Да будет вам известно, в Корнуолле, что бы вы тут ни думали, преступность тоже на уровне, – вступил в разговор детектив № 2.

– Наверное, это обычное дело, – вставил Джерард несколько небрежнее и спокойнее, чем могло бы понравиться полицейским.

Последовала краткая пауза, в течение которой полицейские собрались с мыслями, а пес перебазировался ближе к двери в коридор. Он, как я уже замечал, животное исключительно чуткое, и я могу лишь предположить, что он ощутил растущее напряжение и решил на всякий случай подготовиться к бегству.

– Сэр, вы фигурируете в завещании мистера Фарли, – сообщил № 1 уже с явным и неоспоримым корнуэльским акцентом.

– Неужели?

– Да, сэр, он упомянул об этом в прослушанном нами сообщении на автоответчике.

– Да, верно.

Голос мой приобрел необъяснимую надменность, даже, пожалуй, спесь. «Прекрати, – велел себе я, – ты ходил в обычную среднюю школу в Шотландии, а не в какой-нибудь Итон».

– И все же вы, сэр, забыли об этом, – вклинился в разговор детектив № 2, явно видевший во мне потенциального злодея. Судя по всему, он почуял во мне гонор и решил, что пора меня обламывать, причем желательно путем помещения в каталажку. Смотрел он как-то странно; пожалуй, по-своему он понимал меня глубже и полнее, чем любой из тех, с кем сталкивала меня жизнь. Он видел меня насквозь с моей взбалмошностью, завиральными идеями, игрой на публику, и, хотя, разумеется, ему тоже случалось играть на публику, играл он иначе, да и публика была другая. По его меркам, я был человеком пустым и несерьезным и нисколько ему не нравился.

Наверное, и на мою гомосексуальность он понадеялся именно потому, что так ему проще. Мысль о том, что я могу встречаться с женщиной, тем более красивой, была бы для него как нож острый. Мне даже захотелось, чтобы в нашу кухню сию минуту вошла Элис, и тогда я бы сказал: «Смотри, самец жирный, что у меня есть (сознательно заменив «кто» на «что» для пущего эффекта). А у тебя, с твоей игрой в дартс по выходным, с твоим пивом и синим клеенчатым ремнем, была хоть одна женщина, отдаленно похожая на эту? Наверняка не было». Размечтавшись, я упустил, что и у меня самого никогда в жизни не было женщины, хоть сколько-нибудь похожей на Элис, но я ведь попросил ее о свидании и вроде получил согласие, а ему и такое не снилось.

Полицейские явно ждали ответа на вопрос, почему я ни словом не упомянул о том, что Фарли включил меня в завещание. Они смотрели на меня, всем своим видом говоря: «У нас времени много», который обычно значит, что через пять минут человек предпочел бы оказаться в пабе.

– Ах да, это было немного неожиданно, – лениво проронил я, намеренно растягивая слова.

– В самом деле, сэр. Вам было известно, что мистер Фарли переписал завещание всего две недели назад? В вашу пользу?

Я ответил, что не знал. Он подался ближе ко мне. Должен сказать, к частному пространству я отношусь достаточно трепетно, и уж если пожелал бы общаться с кем-либо на близком расстоянии, то с пылкой нимфеткой, а не с распаренным полицейским. В обычных условиях я отшатнулся бы, но сейчас почувствовал, что для моего проницательного собеседника подобная реакция послужит неопровержимым доказательством виновности, и потому отпрянул медленно, насколько это вообще возможно.

– Вот такие вещи дают профессиональным детективам повод для беспокойства, сэр. Что, по вашему мнению, скажет на это суд, сэр? – промолвил № 1 таким голосом, что одноногий пират Джон Сильвер по сравнению с ним выглядел бы благовоспитанным, интеллигентным тихоней. «Сэр» он произносил как «сарррр», и звучало это у него как «ублюдок» или «подонок». Видимо, слово «сэр» лишь до известного предела означает вежливое обращение к собеседнику.

– Что он был щедрым и внимательным другом? – предположил я, искренне желая помочь. Из меня явно делали главного подозреваемого, потенциального убийцу, но, вместо того чтобы пугаться, я чувствовал себя до странности польщенным. В наши дни так редко кто-нибудь проявляет неподдельный интерес к твоей персоне. Кроме того, о тех убийцах, которых показывают в кино и по телевизору, говорят все, а я теперь практически поднялся до уровня их известности, пробился в заголовки воскресных выпусков желтой прессы: «На чистую воду: злобный интриган утопил друга» или «Обаятельный прожигатель жизни сказал: «Я сделал это, потому что он мне надоел». Я на миг почувствовал, что такое совершить некий поступок, найти в себе силы выбиться из толпы. Хотя, пожалуй, ничего подобного я не ощущал бы, если б убил Фарли на самом деле.

– Не люблю, когда мне лгут, сэр, – процедил № 1, пытаясь оказать на меня моральное давление. По-моему, тихая угроза всегда самая действенная, но № 1 явно сделал выбор в пользу громких эффектов.

– Мы не любим, когда нам лгут, – вступил № 2, решив, что заявление коллеги нуждается в поддержке.

– Тогда вы, наверное, ошиблись с выбором работы, – брякнул Джерард. Его любовь к правде, как я уже упоминал, иногда существенно отягощает нашу дружбу. Сам он, разумеется, полагал, что удачно сострил, ибо после рассказывал об этом Лидии раз пять, не меньше.

Я позволил себе еле заметно ухмыльнуться (когда меня тянет ухмыльнуться, я пытаюсь сдержаться и в результате выгляжу довольно глупо). Клянусь, я видел, как при этом оба полицейских взялись за дубинки, хотя никаких дубинок при них в помине не было.

Детектив № 1 отстранился.

– В беседе со следователем Эрроусмит вы сказали, что мистер Фарли пробыл в воде не более двенадцати часов. Откуда вы это знали?

– Не знал, а только предположил, что он покончил с собой накануне вечером.

– Почему?

– Ну, он вряд ли решился бы на самоубийство до выходных, верно? – подал голос Джерард.

– Но почему?

Полицейские были явно озадачены.

– Потому что пропустил бы субботний вечер.

При других обстоятельствах я бы непременно заметил, что субботний вечер в парке развлечений «Золотые пески» в Пэдстоу или где там он был скорее способен подтолкнуть человека к встрече с вечностью, но сейчас решил придержать язык.

Сыщики переглянулись.

– Почему вы думаете, будто в ту субботу он планировал идти развлекаться? – спросил № 2.

– Планировал? Что вы имеете в виду? – удивился Джерард.

«Резонно», – подумал я.

– Планировал. Готовился, настраивался.

– Да не стал бы он планировать, правда, Гарри?

Наши гости перестали что-либо понимать.

– А почему он не стал бы планировать?

Здесь я счел полезным вмешаться:

– Мы… он… в этом смысле ничего не планировал. Просто ждал, кто позвонит.

О таком легкомысленном отношении к договоренностям полицейские имели весьма смутное представление.

№ 1, с вымученным терпением школьного учителя старой закалки, вынужденного преподавать на демократических началах, предпринял еще одну попытку:

– Тем не менее вы знали, что он куда-то собирается. Откуда?

– Потому что дело было в субботу вечером, – сказал Джерард, а я из мужской солидарности кивнул.

– Вы хотите сказать, что этот парень в возрасте тридцати двух лет каждую субботу ходил развлекаться?

– Да, – ответил Джерард.

– Куда? – спросил № 1.

– Куда угодно, – пожал плечами Джерард. – В основном на вечеринки и в клубы. Где дискотеки.

Последнее слово он произнес с нажимом; так, наверное, белые поселенцы объясняли появление «железного коня» угнетенным массам, ранее известным как краснокожие индейцы. Я задумался о враждебном отношении Джерарда к полиции; не столько о причинах – у него они почти такие же, как у меня, плюс вечное ворчание о пустых разговорах, не имеющих к нему никакого отношения, – но о его мудрости и, более того, об откровенной смелости. Пойти на риск в представлении Джерарда значит купить две пинты молока вместо одной и молиться, чтобы мы успели выпить его прежде, чем оно скиснет. Тем не менее, похоже, как фельдшер он больше, чем я, привык иметь дело с полицией, которую по старинке величал «аппаратом государственных репрессий».

№ 1 сжал челюсти. № 2 скорбно глядел на чайник.

– Старейший гуляка в городе, а? – сказал № 1, имея в виду: «Самый умный, что ли?» Его определенно пугал образ жизни покойного Фарли, ныне трупа.

Только тут я впервые поднял глаза на наших гостей. В своем описании постараюсь быть добрым. Как я уже упоминал, оба они были толстыми, но не рыхлыми, а мощными и крепко сбитыми. Перейти дорогу кому-либо из них лично мне не хотелось бы. Их толщина была результатом еды на бегу, килограммов готовых котлет и литров пива бессонными ночами на работе. То была толщина функциональная, необходимая, чтобы припереть преступника к стене или загородить собой дверной проем. Мне они были настолько несимпатичны, что я не мог взять в толк, как им удается играть в «хорошего следователя и плохого следователя». А может, они играли в плохого и очень плохого следователя, хотя лично я не взялся бы угадать, кто из них есть кто.

№ 1 был плешив. Голова его напоминала типичную болотную кочку: волосы буйно топорщились по краям абсолютно гладкой выпуклости. Точно в качестве реванша за позорно голую макушку, растительность над верхней губой была на диво пышна и обильна. Есть люди, от роду обреченные быть лысыми; другие лысеют из-за стрессов и недостатка ухода за волосами, а на некоторых эта напасть наваливается вдруг, в особенности после скучных одиноких ночей и ежегодных обедов в регби-клубе. № 1, похоже, облысел сознательно, ибо это соответствовало его внутреннему настрою, дождливым дням в переполненных народом городах и длинным очередям в супермаркетах после работы.

Главное, что людям типа детектива № 1 не нравится в таких, как я, – впечатление, будто мы смотрим на них свысока. Смотрел ли я сверху вниз на него? Думал ли, что я лучше его? О да, и был бы согласен пройти любые испытания, чтобы это доказать.

Он сбежал в захолустье – бог весть почему: потому что там тихо и спокойно или меньше машин и легче водить свою? В его планы не входило прятаться от людей вроде меня, хотя, разумеется, он этого захотел бы, если б общался с такими, как я, регулярно.

Я же сбежал из провинции именно для того, чтобы быть подальше от таких, как он. От их поступков, от мест, куда они ходят. Я не желал существовать рядом с обычными тружениками, на которых держится наша страна. Среди них я вырос, в поте лица зарабатывал на пропитание, и вот он я – какой есть. Хочу жить в Лондоне, якшаться с кучкой самовлюбленных оболтусов с телевидения, которые ни малейшего понятия не имеют о том, что такое вкалывать с утра до вечера. Не хочу испытывать гордость за честный труд, хочу легкой жизни. Каждому свое, понимаете ли.

Смотря в лицо полисмену, я пытался найти в нем доброту, ум или искренность, но вместо того понял ужасную вещь. № 1 был примерно моих лет, может, даже моложе. Я невольно поднес руку к волосам – к моему облегчению, они были на месте, разве только чересчур густы и даже роскошны.

В наше время возраст больше, чем когда-либо, – дело добровольное, и детектив № 1 явно выбрал себе средний возраст. А что выбрал я, даже не знаю… Тут он заметил, что я на него смотрю.

– Сэр, могу я задать вам вопрос?

Я удержался от искушения ответить: «Вы уже задали» – это было бы неуместно и вовсе не смешно.

– Да.

– Состоял ли кто-либо из вас в гомосексуальной связи с мистером Фарли?

Я моментально отвел взгляд от лица № 1.

– Нет, мы не «голубые». И он тоже не был.

Оба сыщика синхронно утопили подбородки в шейных складках и удивленно подняли брови.

– В самом деле, сэр?

– В самом деле, – отрезал Джерард, небрежно размахивая руками, как крыльями ветряной мельницы. Он обожал вертеть руками, ему это шло и девушкам нравилось, но сейчас это было абсолютно некстати.

– Вы уверены? – вкрадчиво осведомился № 1.

– Зачем нам лгать?

– Может, вам стыдно признаться, – пожал плечами № 1, будто речь шла о вещах совершенно очевидных.

– Стыдно нам не было бы. Мы не «голубые», но ничего против них не имеем. Чего не скажешь о вас, верно? Вероятно, считаете? – презрительно, как Элвис Пресли в фильме «Тюремный рок», осклабился Джерард.

– Нет, сэр, – с убийственной серьезностью ответствовал № 2. – У нас с детективом Аткинсом ориентация весьма смутная, и мы оба решили не скрывать этого от наших товарищей по службе.

– Хорошо, – промямлил я, не понимая, шутит он или нет. Теперь он нравился мне намного больше.

– Ладно, Джон, кончай эту бодягу, переходи к делу, – сказал № 1, детектив Аткинс.

– Сейчас перейду, – с металлом в голосе посулил № 2. Металла, по моему разумению, было как раз достаточно, чтобы закончить эту бодягу. Он открыл серый пластиковый портфельчик и достал оттуда аккуратно вскрытый конверт, обернутый в целлофан.

– Это письмо, сэр, мы извлекли из почтового ящика мистера Фарли. Пожалуйста, взгляните на него, не открывая пакета.

Он передал письмо Джерарду. Тот внимательно осмотрел конверт, от старания подперев языком нижнюю губу, затем запустил руку в джинсы, задумчиво почесал промежность; покачался взад-вперед, как раввин на молитве у Стены плача.

– Письмо мое, – изрек он и потупился с глубоко виноватым видом.

№ 2 достал из портфеля еще какой-то листок бумаги.

– Потрудитесь прочесть фотокопию вашего письма и сказать нам, как мог бы истолковать его разумный человек.

«Пожалуй, для Джерарда это будет трудновато, – подумал я, – неблагоразумие для него было образом жизни».

– «Сукин ты сын, я хочу тебя прикончить. Ты меня в последний раз так опускаешь. Впредь берегись. «Из дружеской постели ненависть всего жарче». P. S. Верни альбом «Верв», – прочел Джерард, безуспешно стараясь, чтобы читаемое звучало приятно, если не хвалебно.

– Позвольте узнать ваше мнение: как мы должны это трактовать? – продолжал № 1 тему, начатую № 2.

– Я был на него очень зол. Он обещал помочь мне вернуть мою девушку и не помог. По-моему, мало похоже на почерк опытного преступника, а? Ну, написать человеку письмо с угрозами, а потом убить его.

– А вы что, опытный преступник?

– Нет, – обиделся Джерард, надменно глядя на № 2.

– В таком случае очень возможно, сэр, чтобы вы написали это письмо, а потом убили адресата, верно? Поскольку вы обычный лондонский педик, а не криминальный гений, вы вполне могли допустить ошибку, правда же? Вот что думаю я. Вам светит пожизненное заключение.

Последние два слова № 2 сбили с Джерарда всю спесь. Он погрустнел и сник – совсем как наш пес, когда мы накормили его несвежим цыпленком.

– Я не убивал его, я был на работе, – внезапно осипшим голосом сказал он. – И я не «голубой».

– При том что вы медбрат, – веско заметил № 1, будто представляя неопровержимую улику.

– Фельдшер, – не сдавался Джерард.

– Вот как, – слегка расстроился № 1, вычеркнув что-то у себя в блокноте, и вернулся к письму.

– «Из дружеской постели ненависть всего жарче»? Что вы хотели этим сказать? Почему постель, сэр? Зачем вы упоминаете о постели?

– Это цитата.

– Откуда? Нам нужна полная информация, – заявил № 1.

– Приятно слышать, – вставил я.

– Сильно умных, сэр, не любит никто, – сквозь зубы процедил № 2.

Вот и неправда. Я люблю. Вообще из всех человеческих качеств считаю ум наиболее достойным восхищения, но в данный момент решил воздержаться от спора.

– Это цитата из стихотворения, – сказал Джерард.

– Кто написал? – спросил № 2.

– Я, – тихо ответил Джерард. Пес, который опять зашел в кухню, бросил на него тревожный вопрошающий взгляд.

– И давно? – поинтересовался № 2.

– Еще в школе, – покаянно признался Джерард.

– Так какая же это тогда цитата, мать вашу? – встрял я.

– Сэр, вопросы задаем мы, – оборвал меня № 2.

– Извините.

Детективу № 1, как видно, очень не хотелось далеко уходить от темы гомосексуализма. По-моему, он куда более настойчиво добивался от нас признания нашей нетрадиционной ориентации, чем выяснял обстоятельства смерти Фарли.