Текст книги "И. А. Милютин. Дело и река"

Глава 3
Как явился на свет «Торговый дом братьев Милютиных»

Если все это и стало для меня раньше других понятно, то только потому, что я жил одной жизнью с народом.

И. Милютин «Россия и Германия»

Одной из глав своей во многом автобиографической книги «Россия и Германия» Иван Андреевич предпосылает любопытный эпиграф: «Трудись, Демидыч, помогу», – слова императора Петра I, отправлявшего за Урал первого Демидова.

Нужно же, наконец, чтобы эти слова были начертаны на чьем-либо знамени». Рцы. ¹

Рискуя вызвать у наших читателей революционные ассоциации, скажем, что Милютин, будучи человеком решительным, сам поднял такое знамя, на котором начертал идею социально-экономических преобразований Череповца. Начертал простыми словами, доступными и крестьянам, и провинциальному дворянству, и купечеству из рискового торгового люда. Его избрали городским головой в то время, когда Россия вступала на путь серьезных правительственных реформ. К этому времени Милютин успел сколотить на продаже хлеба крепкий капитал, что существенно подкрепляло его общественное положение и авторитет.

Молодые, а, следовательно, дерзкие замыслы переполняли его кипучую натуру. В трудно читаемых черновиках Милютина, между прочим, баловавшегося стихами, можно найти такие строки:

 
Предназначенье дней великих
Свершится, может быть, тобой…
 

Он мог сказать это, только оставшись наедине с самим собой, ибо в жизни, или, как мы говорим, в быту был скромен, но, конечно же, как все мы, грешен, не без огонька тщеславия. Впрочем, юношеское стремление к славе со временем превратило Милютина в заботливого альтруиста. А заботливый человек не может не быть состоятельным, или, проще говоря, богатым.

Родился Иван Милютин 8 (ст. ст.) апреля 1829 года, брат его Василий – двумя годами позже. Родились в мещанской семье, в той части Воскресенского проспекта, которая называлась еще «Благовещенской половиной» и где проживали так называемые «буржуа» – земледельцы, торговцы, судовладельцы. В те времена малые уездные города ничем не отличались друг от друга, разве что видами церковных строений. Те же березки и краснеющие рябинки под окнами деревянных, обшитых тесом и вросших в землю домиков, войти в которые можно было только по мостику через сточную канаву, с дощечкою на воротах, гласящую о «принадлежности». Приличнее выглядели «присутственные места». Они могли быть каменными и даже двухэтажными, но далеко не во всех городах. В Череповце присутственные места – Дворянская опека, Городническое правление,² Казначейство и Квартирная комиссия – ютились «тесно и неудобно» в частных, наемных деревянных домах.

Добавьте к этому торговые ряды, лавки, питейные заведения да на краю городка, а «край» находился в двух шагах от центра, стоял обязательный тюремный «острожек». Люди в таких городках жили тихо, незатейливо и просто. Сено для своей живности, по той же простоте душевной, раскидывали и сушили прямо на улице – во всяком случае, так это делали в Череповце.

О родителях Милютина известно весьма немного. Отец Андрей Иванович, занимавшийся скупкой и перепродажей скота в Петербург, умер рано, в 1838 году, когда ему было 32 года. Матушка Мария Афанасьевна, урожденная Милютина, происходила из рода купца Василия Григорьевича Милютина и его жены Марии Прокопьевны. У них было пять сыновей, в том числе Афанасий – отец Марии Афанасьевны. Она вышла замуж за своего однофамильца – мещанина Андрея Ивановича Милютина. После смерти мужа Мария Афанасьевна продолжала вести торговлю в лавке, а делами отца занялись несовершеннолетние отроки – Иван и Василий. Жизнь продолжалась, только детство закончилось слишком рано.

В книге «Краткий очерк возникновения города Череповца…» милютинский секретарь Ф.И. Кадобнов, описывая детство своего героя и сонное состояние дореформенного Череповца, припомнил лишь праздники да то, как варили в те времена пиво двух сортов к этим праздникам. Вспомнил с удовольствием и в подробностях, да так, что будь тот солод в наличии, можно было бы и сейчас сварить забористое пивцо по «кадобновскому» рецепту. Что же касается школьного воспитания, то, похоже, юный Иван Милютин успел короткое время поучиться в Малом народном училище. Кстати, это первое учебное заведение в Череповце было открыто в начале XIX века. Городской голова Василий Никифорович Демидов подарил городу под училище собственный деревянный дом и за свой счет сделал в нем необходимый ремонт с перепланировкой. Со своей стороны городское общество обязалось ежегодно давать по 150 рублей на содержание училища. В доме Милютиных, оставшемся без старшего мужчины, над всем главенствовала бабушка Акулина (Акулина Федоровна Волкова – тетка матери и крестная мать юных коммерсантов). Авторитет ее был непререкаем и среди своих домашних, и среди всех добропорядочных жителей города. Она вошла в семейство Милютиных вместе со своей племянницей и осталась там на долгие годы. Акулина Федоровна взрастила наших героев, и они, уже будучи в зрелом возрасте, безропотно выслушивали ее предостережения:

«Ой, ребята, смотрите: растащат вас». «Смотрите, проиграетесь, так после догадаетесь, да поздно будет». Ей доверялось вести счет деньгам – и бумажным, и монетам – и в том не было бы ничего удивительного, если бы не одно обстоятельство: с рождения бабушка Акулина была незрячей. Она не видела, но никто мимо нее не мог пройти неузнанным. Умерла Акулина Федоровна 100 лет от роду, когда любимому крестнику Ване стукнуло 40 годков.

Но вернемся к нашим малолетним героям. Они взялись за дело своего отца, вовсе не подозревая о многих тонкостях этого тяжелейшего промысла. Схема их торгового предприятия была проста: скупали по деревням коров, телят, овец и перегоняли в Петербург для продажи на мясо. Схема была проста, да труд каторжный. Пройдет время, и личный секретарь Ивана Милютина впишет в биографию своего шефа этого периода лишь несколько слов: «Эта операция (скупка скота – Р., Б.) происходила на сто верст в окружности от города и производилась вся пешком. Придя в деревню с вечера, на другой день, уже с двух часов ночи они отправлялись колотить палками в окно в каждый дом, спрашивая, нет ли на продажу какой-либо животины, чтобы до выгона скота на пастьбу уже осмотреть его. Это делалось круглый год (…). Расстояние в 600 верст до Петербурга проходилось пешком, вместе со скотом, от 20 до 30 верст в день (сутки). Ночевали в лесу или в поле, разведя «пажек». ³ Доили коров и поили молоком родившихся в пути телят, которые везлись на лошади, из чугунка, из которого и сами пили чай. Купленный же и отгулявшийся скот шел для мяса, на продажу и в посол, в чаны от 100 до 400 пудов. Производство доходило до 5000 пудов в год»⁴.

Вдоль и поперек босыми ногами измерили братья Милютины Череповецкий уезд. Казалось бы, знакомые места, но теперь они поворачивались к ним сторонами совершенно неведомыми.

Времени, которого не хватало для систематического образования, теперь было в избытке, чтобы хорошо изучить экономическую географию родного края.

Просыхала весенняя влага, согревалась земля, и возвращались домой те из крестьян, кто провел зиму в кузницах, в молотобойнях при домницах, добывая болотное железо. А это значит, что пришел Егорьев день (день церковной памяти великомученика Георгия Победоносца – 6 мая (н.с.) – Р., Б.) – праздник пастухов. Ранним утром добрые хозяева выгоняли свою скотину на пастбище, подбадривая ее вербою, специально хранившейся для этого случая еще с Вербного воскресения. С Егория и начинался поход наших юных охотников за продажной скотиной.

А на поле уже сеяли яровые сорта пшеницы и ржи, ячмень, овес, коноплю, лен, не забывая при этом нарубить в лесу деревья с сучьями, чтобы осенью приняться за «сжение угля».

Уборка хлебов и его молотьба заканчивались 1 октября (ст. ст.), а через месяц крестьяне уже стояли за наковальнями.

Скудная природа, малоплодная земля вынуждали жителей Череповецкого уезда искать дополнительных заработков для уплаты выкупных платежей, все увеличивающихся налогов, страховых платежей, покупки хлеба, земледельческих орудий и других надобностей. По разнообразию промыслов и числу рук, занятых ими, Череповецкий уезд занимал первое место в Новгородской губернии.

Уломский край, разместившийся на южной половине Череповецкого уезда, издавна поставлял в больших количествах железные изделия, главным образом, гвоздь: строительный, лодочный и сапожный. Производство это распространялось далеко за пределы Уломы.

Жители более 200 деревень в округе (Череповецкий, Пошехонский, Устюженский, Белозерский, Весьегонский, Мологский уезды) были заняты гвоздарным промыслом. Это был своего рода промышленный оазис посреди чисто земледельческих поселений. На окраинах деревень стояла масса кузниц. Работали в них зимой в свободное от полевых работ время. Помимо гвоздей делали сельскохозяйственные орудия: косы, лопаты, лемехи, сошники для сох и косуль. Некоторые деревни поставляли втулки, шпонки, подковы, крюки шторные, и зеркальные, и водопроводные, наковальни.

В деревне Совала работал знаменитый мастер Харлам Богданов, ковавший котлы до восьми пудов весом. В Коротово, Жидихово, Игнатово делали плуги, веялки, молотилки. Большой Двор и Ботово специализировались на производстве топоров, вил, серпов, ножниц, а село Нелазское продавало свои знаменитые сковороды и экипажи, в том числе, изысканные, рессорные.

Кузнечная работа была тяжела и изнурительна. 12-13-летний мальчуган становился в кузницу и начинал помогать отцу в этом тяжелом труде. К сорока годам он смотрелся уже совершенным стариком.

Уломские гвозди

У некоторых кузнецов молотом били и женщины: жена или взрослая дочь. К сожалению, основан этот промысел был не на взаимном понимании выгод между производителем и скупщиком изделий, а на взаимном притеснении и надувательстве. Кузницы сельских мастеров были, как писал очевидец, «выше всякого возможного безобразия».⁵ Стены и крыши едва держались, сквозь щели выл ветер, проливался дождь и падал снег. Наковальня, на которой ковались замечательные вещи, нередко представляла собой кусок безобразного железа. Может быть, поэтому имя «уломские гвозди» обратилось в бранное прозвище городских мещан.

 
Безлюдье кузнецы,
Что безлюдье кузнецы,
Без иф жить-то не моци. ⁶
 

Не лучше кузниц были и дома, в которых жили кузнецы.

Среди их лачуг, как писал врач П. И. Грязнов, можно было видеть в некоторых селениях большое, хорошее здание с известной долей изысканности и роскоши. «Это дома расковщиков-хозяев, раздающих для расковки на гвозди населению железо и живущих своими капиталами и трудом этих мучеников-кузнецов».

Многие череповецкие купцы вели значительную торговлю железом и железными изделиями (преимущественно коваными гвоздями) в Петербурге, Риге, Москве, Ярославле, Нижнем Новгороде, Киеве и Ростове-на-Дону. Для этой цели предпринимались героические поездки артельным обозом в далекие края и даже за границу. Художник Верещагин, вспоминая свои детские годы в усадьбе Пертовка, что стояла в полуверсте от берега реки Шексны, писал о длинном ряде кузниц по обрыву горы. В них «крестьяне ковали гвозди для скупщика Головинского, поставлявшего им железо и отправлявшего потом выработанные гвозди даже в Англию, так как дешевизна рабочих рук зимою была тогда баснословной в России».⁷ По мнению академика В.П. Безобразова, история промыслов переполнена всякими случайностями. Например, уломское гвоздильное производство, известное с XVI века (и даже ранее), возникло на основе переработки залежей местной болотной руды. С конца XVIII столетия скупщики стали привозить железо с Урала, приобретая его на нижегородской ярмарке, большей частью в обмен на гвозди.

Расположенный на одной из крупнейших водных артерий, Череповец рос и богател, главным образом от судоходства. Городское и сельское население находило приложение рабочим рукам и капиталу преимущественно в судоходном деле. Развивались и другие, тесно связанные с ними промыслы: лесной, судостроительный и проч.

По рекам Мологе, Шексне, Суде, Андоге стучали топоры, звенели пилы, и сходили на воду баржи: мариинки, барки и, так называемые «полулодки», специально предназначенные для перевозки хлебного зерна, а потому отделанные более тщательно.

Здесь же делали бочки для упаковки гвоздей и ольховые бочки для упаковки сливочного масла, деревянную посуду, колеса, заготавливали лес строевой и на дрова, и для отправки его в низовые волжские города.

Сплав леса и дров производился здесь так называемым «молем», заключающимся в том, что эти материалы спускались в реку вразброс и предоставлялись течению. Для сопровождения их наряжались люди с баграми для того, чтобы отталкивать лес, зацепившийся за кусты и камни.

С появлением конной тяги на Шексне жители прибрежных волостей предпринимали сложные и громоздкие путешествия в Тамбовскую губернию за лошадьми, а по окончании навигации распродавали их.

Не брезговали в этих местах работой и вовсе неквалифицированной, вплоть до сбора ивовой коры, бересты и разной лесной ягоды, приносившей, тем не менее, кое-какие деньги, позволявшие крестьянам уплачивать многочисленные подати, справлять местные праздники, свадьбу сыграть. В Уломской волости много моховых болот, на которых в изобилии произрастает клюква. Самой ценной считалась «мороцкая». За нее всегда платили дороже. Некоторые деревни клюквой уплачивали все подати и оброки. За ягодами ходили не только женщины и дети, но и мужики, которые на время бросали свои кузницы, чтобы отдохнуть от черной и тяжелой работы. Хороший заработок местным жителям давал сбор белых грибов. Их сушили и отправляли в Москву, где они пользовались большим спросом и стоили довольно дорого. Другие виды грибов – волнухи, рыжики – заготавливали преимущественно для себя. Лес и огород – два источника харчевых запасов крестьян. «Худой крестьянин, если 11 мер сушеных грибов не наносит», – говорили они.

Среди крестьян Воронинской, Богородской, Стефановской волостей было немало шерстобитов или катовалов (катанки валяют). В ноябре и декабре отправлялись они по деревням и селам, поселялись в какой-нибудь избе и работали на хозяйском содержании: били овечью шерсть, катали валенки и замечательные по своей дешевизне крестьянские шляпы, пользовавшиеся большим спросом в Рыбинске, Весьегонске, Тихвине.

Портные или швецы были тоже местными. Работали по приглашению хозяина, который должен был предоставить им материал вплоть до самых ничтожных мелочей. Шили на швейной машине, так как крестьяне ручной работы не признавали. А самым оригинальным промыслом в Череповце и Череповецком уезде, бесспорно, следует назвать производство гармоник, по-местному, просто «игрушек», «игрушечек», «тальяночек».

Первые однорядки, изготовленные череповецкими мастерами, появились в 70-е годы XIX века.⁸ Миниатюрный инструмент, не превышавший в высоту и 20 сантиметров, стал необыкновенно популярным, получив ласковые прозвища – «череповка», «черепанка», «черепашка», «черепянка».

Знаменитые гармоники «черепанки»

Петербургский гастролирующий гармонист Невский, услышав в Череповце звучание этого «необыкновенного малыша», заказал себе целый набор «черепашек», разных и по форме, и по звучанию, а затем демонстрировал их на концертах не только в России, но и в Западной Европе.

В конце XIX века о популярности «черепанки» писал в своих этнографических заметках учитель Уломской школы, корреспондент «Этнографического бюро» князя В.Н. Тенишева Василий Антипович Антипов (1853–1919):

«Из музыкальных инструментов самым любимым и распространенным является гармоника; редко балалайка; других среди крестьян мне не приходилось встречать. Череповецкие гармоники, под названием «черепанки», до последнего времени, пока их не стали вытеснять немецкие и итальянские – тальянки, – славились. Их можно было встретить в петербургских магазинах музыкальных инструментов. Теперь пошли в моду гармони двухрядные. Есть замечательные мастера игры на гармонике, они могут играть не только песни и танцы, но и более сложные вещи: романсы и церковные пьесы, понятно, по слуху. Большинство же деревенских парней довольствуется игрою песен-частушек и плясовых». ⁹

 
Что игрушка не играешь,
Поясом завязана.
Что, милашка, не встречаешь,
Аль дома не приказано?
 
 
Купи, миленький, тальяночку,
Научишься играть.
Веселье будет, миленький,
На улице играть.
 

Некоторые парни-щеголи заказывали даже вычеканить на гармони свое имя и фамилию, время изготовления.

Однако первое место по числу занятых рук держал в уезде сапожный промысел. Более всего он был развит в Шухободской волости, где почти все крестьяне были сапожники и где сапожное мастерство существовало исстари.

Правда, сапожники были неважные, но, уходя весной и осенью в безремесленные волости, они зарабатывали от 100 до 150 рублей на человека. Происходило это следующим образом. Накладывали себе мастера на плечи огромные сумы с кожевенным материалом и отправлялись туда, где, как говорили в народе, «шила в руки взять не умеют».¹⁰ Если взятой кожи не хватало, сапожники шли в Череповец или на кожевенный завод, покупали кожи и снова шили, переходя из деревни в деревню, из местности в местность.

Спрос на сапоги и башмаки зависел от продолжительности сырого времени в году или, как тогда говорили, «от воды». В плохую погоду веселее стучали сапожные молотки, а лукавые мастера приговаривали:

 
Церепаны, подлеци,
Шьют худые сапоги.
Сапоги худые шьют —
Даром денежки берут.
Это нелюди сапожники. ¹¹
 

Сбывали товар в Череповце, Весьегонске, Устюжне. Через Ригу сапоги «уходили» за границу. Череповецкий торговец обувью Черняев поставлял сработанные в Богословской волости сапоги воинским частям Петербургского военного округа. Близкое знакомство с трудом крестьянина-ремесленника позволило впоследствии Ивану Андреевичу высказать мысль, пусть не оригинальную, но проникнутую твердым убеждением: «Наша Русь – мудреная и загадочная страна, как по запасу природных богатств, так и по проявлению таящихся в ней богатырских сил».¹²

Когда старшему братцу Ивану исполнилось пятнадцать лет, матушка, имевшая некоторые связи в среде рыбинских торговцев хлебом, решила, что пора приобщить детей к делу более почтенному и прибыльному. По ее заказу недалеко от Рыбинска было построено судно-«полулодок»¹³ длиною в 20 сажень (~ 42 м). С этой баржой молодые череповецкие купчики отправились в Рыбинск.

Расположенный на разливе трех рек – Волги, Мологи и Шексны – Рыбинск развивался как первый хлебный рынок внутри России. С ним даже Нижний Новгород – главная всероссийская ярмарка – не в силах был конкурировать в части продажи хлеба. И, действительно, как можно соревноваться с Рыбинском, если он стоит у начала трех дорог, ведущих к богатым, но малохлебным районам империи? Вот потому-то и собирались здесь продавцы с южных районов страны и оптовые покупатели северной части России. Собирались и в почти дружеской обстановке (как правило, в трактире) совершали акты взаимовыгодных сделок.

Шестнадцатилетним молодым человеком явился Иван Милютин на «Кресте» – знаменитой рыбинской площади близ часовни Югского монастыря. Можно только догадываться, какие чувства испытали братья, увидев этот праздник торгового состязания, феерический праздник барыша. Каждый год в мае сюда съезжалось более ста тысяч тех, кто так или иначе был связан с хлебной торговлей; и начинался великолепный спектакль, называемый хлебной ярмаркой. Оживали девять главных пристаней, и более двухсот «складочных» магазинов наполняли свои закрома; а набежавших к Рыбинску судов было так много, что, как утверждали очевидцы, Волгу можно было перейти, не замочив ног.

Разгрузка судна с хлебом

Ах, где же тот новый Гоголь, всезнающий и всевидящий, который описал бы рыбинские торги, как Николай Васильевич Сорочинскую ярмарку! Описал бы так, чтобы запахло вдруг пряными мешками с хлебным зерном, чтобы можно было вновь услышать голоса далеких дней… А посмотреть тут было на что.

Вот бывалый покупатель не спеша погружает ладонь вглубь мешка с зерном, избранного им из общей партии, и замирает на мгновение, чтобы прочувствовать товар «изнутри». Затем извлекает полную пригоршню и, ссыпая назад, словно просеивая, как завороженный, вслушивается в шуршащую струю падающего злака. И шепчет зерно только ему одному, какого оно сорта, какого качества и какая у него настоящая цена. Мешки не принято было взвешивать (хотя весы всегда находились рядом), покупатель «на глаз» определял вес до фунта. И ежели продавец приходил «в сумление», оспаривая оценку покупателя, и решался на перевес, то быстро убеждался в своей неправоте.

Среди пшеничного товара на Рыбинской бирже ходили два вида зерна – «размольное» и «биржевое» – и мука двух сортов. Крупное «размольное» зерно шло на крупчатые заводы. Мелкозернистое «биржевое», так называемая «саксонка» или «русское», уходило на Петербургскую хлебную биржу. Качество пшеницы определялось ее «натурой», то есть весом, заключающимся в четверти (10 пудов чистого продукта). Чем больше вес, тем лучше зерно. Кроме пшеничных, Рыбинская биржа предлагала ржаные хлеба, сибирские или казанские, овес и так называемые приварочные – гречневую крупу и пшено, лучшие сорта которых поступали с Моршанских пристаней.

Автор очерка «Хлебный путь в столицу» И.Ф. Тюменев увидел на одной из пристаней такую картину, типичную, впрочем, и для других пристаней: «У берега грузится судно, рабочие один за другим таскают мешки с мукой по узкой сходне, перекинутой с берега на судно. У самой сходни внизу поместился подросток, вооруженный большим деревянным молотком, и лишь только рабочий, несущий мешок, поравняется с ним, как молодой человек, широко размахнувшись, отвешивает полновесный удар молотком по мешку.

Рабочий встряхнется и идет далее, а молоток, прикоснувшись ко дну стоящей тут же плошки, уже снова готовится к нанесению удара. На взгляд непривычного человека этот подросток кажется порядочным озорником, издевающимся над беззащитными, благодаря своей ноше, рабочими; на деле же он, как и они, исполняет возложенную на него работу. На молотке вырезано клеймо владельца муки, а в плошке разведена краска, и подросток изображает собой первобытного вида печатную машину».¹⁴

К началу майских торгов в Рыбинске собиралось более тысячи скупщиков, подрядчиков, поверенных иностранных и русских экспортных фирм, а с ними до трех тысяч лоцманов, до семи тысяч коногонов – большей частью рыбинские, пошехонские, мологские крестьяне. Этот неустроенный люд, зимой обычно занимавшийся извозом, к поставщикам вынужден был обращаться через посредников – «овсяников», которые, кроме найма, монопольно ведали еще снабжением (в частности, овсом для лошадей) и заламывали при этом трехкратные цены. Не будешь брать – потеряешь работу.

А вокруг сновали нищие, прикормленные купечеством, сборщики подаяний «на церкву Божию», «на благовестное колоколо». В великом числе бродили они за собором и гостиным двором по «обжорному» ряду, где торговцы харчем предлагали бурлакам и лоцманам немудреную пищу: вареный горох, лапшу, судака соленого, гречневики в виде бурлацких шапок. Особым спросом пользовался «мозжучный квас» – настой из можжевеловых ягод. Среди всей этой пестроты благоденствовал еще один промысел – воровской, вечный спутник барыша, называемый здесь «мартышничеством». Ночью, разъезжая на лодках, «мартышки» очень ловко тянули с барж все, что попадало под руки. Награбленное исчезало в кабаках за Волгой у «приемщиков» краденого. ¹⁵

Вот в такой мир наживы и разорения вошли братья Милютины. Вошли без всякого смятения или неуверенности и очень быстро преуспели – сказалась так рано пройденная «сиротская» школа выживания.

Два молодых купца, основавших фирму «Торговый дом братьев Милютиных», начали с того, что загрузили свое судно закупленным в «Крестах» зерном и отправились на Калашниковскую набережную Петербурга, где сосредотачивалась хлебная торговля столицы. В те времена «Калашники» представляли собой пологий берег Невы, в который утыкались носы сотен барж, в основном с хлебным грузом. Это было царство приказчиков, «крючников» и крыс, существенно округлявших хлебный груз в меньшую сторону. У милютинского биографа Федора Кадобнова сказано коротко: «С этим судном он (то есть И.А. Милютин – Р., Б.) поехал в Рыбинск, там взял на поставку хлеб, нагрузил его и отправился на нем до Петербурга.

Доставив благополучно хлеб и сдав его, возвратился с судном домой в Череповец. От этой операции чистого барыша было получено около 200 рублей». ¹⁶ На самом же деле не так все просто было. Реки Шексна и Ковжа, Ладожское и Онежское озера вошли в состав Мариинской системы, соединявшей северную столицу с Рыбинском, в своем естественном состоянии. Даже с опытными лоцманами небезопасно было подниматься по Шексне с ее многочисленными грядами, порогами, изменчивым фарватером и быстрым течением (в основном выше Череповца). Неожиданности подстерегали у каждого поворота реки. Эти гиблые места носили звучные названия: Судьбицкие гряды, Баран-порог, Повалиха гряда, Черная гряда, Коленораменский порог, Болтун-порог, Гряды косые. Существовали даже специальные денежные премии для лоцманов за благополучный проход каждого порога.

Не меньшие опасности таило в себе Белое озеро, когда в ненастную погоду все мрачнело, вздыбливалось и терзало проходящие суда. Здесь к тому же приходилось нанимать пароходные буксиры у вытегорского купца Столбкова за немалые деньги, поскольку он имел на этот счет привилегии с 1830 года. Надо сказать, что в России в начале XIX века довольно активно приступили к развитию водных путей сообщения. Их проблемами занимался император Павел I, занявший деньги на строительство Вытегорского канала «из сохранной казны Воспитательного дома», находившегося под патронажем императрицы Марии Федоровны, за что канал и вся водная система в целом получили наименование Мариинской. Государственный секретарь М.М. Сперанский написал «Правила для сплава лесов россыпью по малым рекам и озерам Новгородской губернии, впадающим в судоходные реки».

Известный уже нам трудолюбивый принц Георг Гольштейн-Ольденбургский также пытался разрешить ряд важных проблем в области судоходства. Женившись на сестре императора Александра I, принц получил титул «Ваше Императорское Высочество» и вскоре был назначен генерал-губернатором Новгородским, Тверским и Ярославским. (В этом качестве он и представлял на утверждение Правительствующему Сенату в 1811 году проект герба города Череповца). В сентябре 1809 года инициативный губернатор берет под свое начало «Экспедицию водяных коммуникаций», присоединив к ней «Экспедицию об устроении дорог». Наконец-то в стране появился орган, объединивший обширную и запущенную сеть путей сообщения.

Но 25 декабря 1812 года принц Ольденбургский погибает в сражении с французами, и его место – должность главного директора Экспедиции – получает известный инженер, генерал-лейтенант Франц-Павел Павлович Деволант. По мере приближения французов к Москве Экспедиция меняла место своего пребывания: из Твери – в Рыбинск, а оттуда – в Череповец. Послужной список Ф.П. Деволанта заслуживает внимания. Двадцатитрехлетним он сражался за независимость Северо-Американских Штатов, в России проектировал города – Николаев, Новочеркасск, Таганрог, а вместе с О.М. Дерибасом занимался строительством города и порта Одессы. Работал он и на Днепровских порогах, и на белорусском Огинском канале. Под руководством Деволанта были успешно выполнены работы по строительству Мариинской и Тихвинской водных систем.

Через год после завершения работ на Мариинском канале он запишет: «Впрочем, хотя судоходство по сему пути приняло полное свое действие, но должно сказать, что оно не было еще доныне так значительно, как бы ожидать того было можно. (…) Главнейшие сему суть две важные причины: первая – крайний недостаток рабочего народа для препровождения судов, от малого населения того края и в особенности на Крохинской пристани при истоке Шексны из Бела-озера. Рабочие люди с Рыбинска никогда не доходят далее Крохина, следовательно, здесь должно нанимать или вновь, или до самого С.-Петербурга, или до Вытегры, где также встречается в приискании их подобное затруднение. (…)

Ф. П. Деволант (1752–1818)

Сверх того, места за Белым озером, по Ковже и по самому Мариинскому каналу, который соединяет сию реку с Вытегрою – весьма еще дики и пусты, где судовщикам нельзя почти найти никаких для себя припасов». ¹⁷

И хотя строки эти были написаны за тридцать лет до того, как Милютин совершил первый хлебный рейс в Петербург, они не теряли своей актуальности достаточно долго, так что Ивану Андреевичу пришлось испытать на себе все прелести такого путешествия.

Существовала еще масса других неприятностей на пути к столице: это и заливаемые бечевники, и сибирская язва, косившая тягловых лошадей. В сороковых годах они заменили человека и обходились гораздо дешевле, так как подле Шексны было много заливных лугов. Но с тех пор здесь прочно поселилась сибирская язва. Это обстоятельство являлось просто Божьим наказанием для речных торговцев. Особенно страдало местное население. «Пришекснинский, или Пошехонский край, – читаем мы в «Живописной России», – сделался кладбищем падали, гнездом заразного яда и главным центром периодически повторяющихся падежей. (…) Недаром жители деревень, лежащих между Белозерском и Рыбинском, иногда встречали коноводов кольями и гнали прочь». ⁽¹⁸⁾ Для бечевой тяги в Рыбинске собиралось до 20000 лошадей, погибало же более 50 % живых сил. Тысячи судов стояли без всякого движения, потому что испуганные лоцманы уводили сохранившихся от язвы лошадей.

Но как бы там ни было, молодому купцу удалось не только благополучно совершить свой первый коммерческий рейс Рыбинск – Петербург в одну навигацию, но и получить прибыль в 200 рублей. Случай для новичка почти невероятный, но так свидетельствует его биограф. Он же говорит, что удача сопутствовала Милютину и на следующий год, когда он провел уже четыре судна. А к моменту вступления в городские головы, то есть к 1861 году, постройка судов у Милютина «дошла до 100 №№». Это сделало его заметной фигурой среди волжского купечества.

Период 50-х годов оказался благоприятным для развития судопромышленного промысла и среди других череповецких граждан.

Некоторые из них, главным образом бывшие шкиперы и судовые приказчики, также обзаводились сначала одним-двумя судами, стоившими сравнительно недорого. Суда по Мариинской системе делали только один рейс в навигацию. От судовладельцев требовалось лишь умение принять и сдать товар, сохранив его от подмочки.