Текст книги "Савва Мамонтов"

Александру III картина понравилась, и он заявил об этом во всеуслышание, как единственный, кто имеет право без обиняков высказывать здесь свое суждение.

– А где же автор этого замечательного произведения?

Замечательного?! Устроители заметались по залу, вытащили на середину автора. Царь пошел ему навстречу, пожал руку, вспомнил даже, что во время посещения им Парижа он был в мастерской Васнецова и ему понравились тогда «Акробаты».

Спектакль был окончен. Но будущее Васнецова теперь уже твердо определилось. Устроители подходили к нему, наперебой поздравляли с замечательным – да, да, замечательным – художественным произведением и, конечно же, со монаршей милостью, без которой и успеха-то не было бы, и неизвестно, было бы замечательным произведение «Каменный век» или нет…

Конечно, живя летом 1883 и 1884 годов в «Яшкином доме», Васнецов работал не только над «Каменным веком».

В 1883 году выстроена была по его проекту беседка. Вжившись в стиль давно ушедших эпох, Васнецов сделал проект в виде некоего дохристианского еще славянского капища.

Беседка выглядела такой сказочной, что получила наименование «Избушки на курьих ножках». Под этим названием существует она до сего дня.

В мае 1883 года в Абрамцево приехал Антокольский, и Савва Иванович, воспользовавшись его пребыванием, энергично принялся за лепку. 15 мая, в день коронации нового царя, мальчики уехали с гувернером Тоньоном в Москву, а Савва Иванович, наслаждаясь покоем, наступившим в Абрамцеве, начал лепить с Антокольского барельеф.

Серов и Васнецов сделали карандашные портреты Антокольского. Васнецов, кроме того, написал еще портрет Антокольского маслом. Написал он тем же летом портрет Татьяны Анатольевны Мамонтовой. Не отставал от него и Серов, карандаш которого буквально не знал в то лето покоя, а альбом не закрывался. И недаром в «Летописи» Савва Иванович записывает: «В начале июня явился Валентин Серов и до сего дня пребывает, обольщая всех своими разнообразными талантами»²⁴²⁵. Рисунков, сделанных Серовым в летние месяцы 1884 года в Абрамцеве, не счесть.

Этим же летом Васнецов написал для абрамцевской церкви небольшой образок, выросший впоследствии в одно из значительных его творений: центральный образ Владимирского собора в Киеве – Богоматерь с младенцем на руках на фоне ярко-голубого неба. Рассказывая Адриану Викторовичу Прахову о том, как возник замысел этого образа, Васнецов говорил: «Вспомнил, как однажды весной Александра Владимировна[7]7
   Жена В. М. Васнецова.


[Закрыть] вынесла в первый раз на воздух Мишу, еще младенца, и он, увидав плывущие по голубому небу облачка и летающих птичек, от радости всплеснул обеими ручонками, точно хотел захватить, прижать к своему сердцу все, что увидел в первый раз в своей жизни!.. Вот тут и представилось ясно, что так надо сделать. Ведь так просто никто еще не писал! А потом припомнилось, что когда-то давно писал на эту тему маленький образ и подарил его Елизавете Григорьевне, а она поставила в абрамцевскую церковь». Воспоминание это, записанное сыном Прахова, кончается словами: «Утром послал телеграмму».

Телеграмма была о согласии художника принять участие в росписи Владимирского собора в Киеве, создание которого поручили Прахову после удачной реставрации Кирилловской церкви.

Правда, реставрация Кирилловской церкви – это, собственно, заслуга не Прахова, а Врубеля. Врубель работал, а Прахов им руководил. Однако с Врубелем у Адриана Викторовича отношения не ладились, и написанные Врубелем для Владимирского собора эскизы были им отвергнуты.

Эскизы эти были написаны Врубелем позже, чем Прахов сделал предложение Васнецову. Так что работа Врубеля при всей ее гениальности в любом случае была обречена на провал, как были бы обречены на провал пять-шесть лет назад работы Васнецова, пока Савва Иванович не взялся за устройство его художественной судьбы. И Врубель бедствовал в Киеве, бился как рыба об лед, пока не попал через несколько лет к Мамонтовым, где наконец был оценен по достоинству…

Еще несколько лет назад Васнецов чувствовал себя неприкаянным в Москве, сейчас же был полон веры в себя, полон силы, какую дает признание, сейчас упрашивали его ехать в Киев, а он все отказывался, и лишь воспоминание об образке, подаренном Елизавете Григорьевне, вдохновило его, и он согласился завершить в Киеве то, что было найдено в Абрамцеве, согласился на руководство росписью Владимирского собора, на которую, думал он, уйдет года три, не больше.

И он уехал в Киев и работал там десять лет. Из крупных художников сумел привлечь лишь Нестерова. Приезжал туда позднее Дрюша Мамонтов, окончивший Училище живописи, но ни Праховы, ни Васнецовы не смогли уберечь его, и он вернулся из Киева в Абрамцево смертельно больным. Приглашал Прахов и Серова, но тот был, по выражению Репина, «не мастер в срок поспевать». Присланный им эскиз пришел действительно позже срока; Серов и не жалел, он видел, каково в Киеве его другу Врубелю – настоящему большому художнику, который рад-радешенек, что ему доверили писать самостоятельно какие-то орнаменты, чтобы он хоть с голоду не умер.

Ну а как же Савва Иванович Мамонтов? Он где? Да везде. Это он вдохновил Васнецова и он же помог ему осуществить его помыслы и мечты. И вот появились «Три царевны» и «Ковер-самолет», «Битва русских со скифами» и «Аленушка», появились декорации к «Снегурочке», а потом уже все пошло само собой: и приглашение в Исторический музей, и приглашение в Киев.

А теперь следует рассказать еще об одном абрамцевском предприятии, в котором сам Савва Иванович участия почти не принимал (а потому говорить о нем мы будем кратко), хотя, не будь его поддержки, не было бы и этого предприятия. Здесь речь пойдет о столярно-резчицкой мастерской, находившейся под эгидой Елизаветы Григорьевны, к которой вскоре присоединилась еще одна женщина. Это талантливая художница и обаятельнейший человек, младшая сестра Поленова – Елена Дмитриевна.

Летом 1881 года, бродя по окрестностям Абрамцева, Репин с Поленовым увидели удивительной красоты доску, покрытую старинной резьбой и украшавшую фасад избы. Они приобрели ее, ссудив хозяевам, кроме денег, еще новую доску вместо старой.

Осенью того же года Поленов ездил в имение брата, в Тамбовскую губернию, и привез в подарок Елизавете Григорьевне три деревянных резных валька, тоже покрытых старинным геометрическим орнаментом. Эти три валька, привезенные весной 1882 года в Абрамцево, вместе с доской составили начало коллекции изделий народного искусства.

Тем же летом 1882 года Антокольский отдыхал и лечился в Биаррице. Времени было много, он скучал, оторванный от своей работы, и писал письма. Эпистолярный стиль Антокольского никогда не отличался лаконизмом, но на этот раз он превзошел самого себя. Письмо, пришедшее из Биаррица в Абрамцево, было на 28 страницах. «Послушайте, мой дорогой старик, – писал Антокольский Савве Ивановичу, – мне хотелось поговорить с Вами об одной идее, которая меня занимает вот уж восемь лет, а именно о развитии в народе вкуса, о поднятии в России индустриального искусства. Много я думал об этом, много наблюдал и изучал и с каждым годом все больше и больше убеждаюсь в необходимости разбудить народное творчество, которое до сих пор еще не тронуто».

Вернее было бы сказать не «не тронуто», а «умирает».

Первые экспонаты будущей богатой абрамцевской коллекции говорили о том, что и вкус у народа был, и мастерство было, но со временем народное искусство хирело.

И в Абрамцеве было решено сделать что-то (хотя еще не знали, что именно), чтобы собрать предметы народного творчества, пробудить в людях интерес к нему, возродить народные промыслы и сделать их плоды украшением не только народного быта.

И вот тут, к счастью, появилась в мамонтовской компании Елена Дмитриевна Поленова. Случилось это вскоре после женитьбы Василия Дмитриевича на кузине Елизаветы Григорьевны – Наташе Якунчиковой.

28 ноября Елена Дмитриевна пишет своей приятельнице: «Ты спрашиваешь, с кем часто вижусь. Решительно ни с кем, кроме своих. Вообще я ближе всех с Наташей (женой В. Д. Поленова. – М. К.), которая оказалась преоригинальным и преинтересным субъектом, и с m-me Мамонтовой, которая тоже очень симпатична…»

Вот этим трем женщинам и принадлежит заслуга возрождения народного творчества, создания столярно-резчицкой мастерской.

Елизавета Григорьевна отдала этой мастерской весь свой административный талант, самоотверженность, Елена Дмитриевна – свое незаурядное художественное дарование, а Наталья Васильевна Поленова стала историографом этого предприятия.

Начало созданию мастерской положила Елизавета Григорьевна осенью 1882 года, решив сделать мастерскую неким ответвлением обычной школы. Задача была поначалу практически-нравственная: удержать крестьян в деревне, которая скудела и беднела, по мнению Елизаветы Григорьевны, оттого, что молодые люди уезжали на обучение ремеслам в город, а потом так и оставались там. Конечно, остановить этот естественный процесс было невозможно – он был характерен для того времени, но чтобы замедлить его, хотя бы для окрестных деревень, и решила Елизавета Григорьевна создать с осени 1882 года столярную мастерскую. Дети, учившиеся в абрамцевской школе, должны были получать одновременно с общим обучением еще какую-либо специальность, которую могли бы применить в деревне.

Быстро росла коллекция кустарных изделий, предметов народного быта. Крестьяне близлежащих деревень, прослышав, что Мамонтовы покупают всякую всячину, сами приносили старые прялки, вальки, расписанные дуги – и продавали их. Когда в компанию вошла Елена Дмитриевна, они вместе с Елизаветой Григорьевной стали обходить близлежащие села, покупали интересную бытовую утварь, и пока Елизавета Григорьевна расплачивалась с хозяевами, Елена Дмитриевна набрасывала акварелью эскизы с тех изделий, которые представляли художественную ценность.

Увидев эти эскизы, Васнецов пришел в восторг и уговаривал Елену Дмитриевну использовать их для создания образцов мебели, которая изготавливалась бы в столярной мастерской, то есть не просто мебели, а художественной мебели. Елена Дмитриевна мнением Васнецова очень дорожила, считая себя в какой-то мере его ученицей, считала, что она «набиралась около него понимания русского народного духа».

Вняв совету Васнецова, она купила на базаре обычный кухонный шкафчик и расписала его цветами, как некогда Васнецов расписал в абрамцевской церкви клиросы. Написала она на этом шкафчике и птицу Сирин. Васнецову роспись эта понравилась, он написал на шкафчике стилизованных сороку и ворону. Потом Елена Дмитриевна сделала эскизы угловых шкафчиков и расписала их. Шкафчики эти должны были стать образцами для работ учеников. В одном из писем Елена Дмитриевна сообщает, что она поделилась с Саввой Ивановичем мыслью о том, «чтобы в абрамцевской мастерской производилась такая мебель, а потом под руководством художников окрашивалась тоже какими-нибудь троицкими маляришками, из тех, которые там посуду расписывают… и потом ставить для продажи на кустарную выставку».

Савва Иванович охотно шел навстречу этому предприятию, финансировал его и отдал свой кабинет под музей кустарных изделий. Но так как столярная мастерская была весьма отдаленной областью его интересов, мы и закончим здесь краткий рассказ о ней…

Глава III

В этой главе мы вернемся на несколько лет назад и расскажем об одной из сторон деятельности Мамонтовского кружка, которой не касались раньше намеренно, – о театральной деятельности.

«Театральная деятельность» – это, собственно, звучит пока что неоправданно громко. Театральной деятельностью – без кавычек – можно будет назвать ее лишь через несколько лет.

А началось все с увлечений довольно скромных и весьма распространенных в те времена почти во всех интеллигентных семьях: с коллективных чтений. Трудно сказать, когда и как эти чтения начались, по-видимому, сами собой возникли из увлечения литературой и потом, по мере расширения круга знакомств, расширения поля самостоятельной деятельности, выливались иногда просто в чтения более или менее обширной компанией, иногда в чтения с распределением действующих лиц по ролям.

Более систематично проводились чтения, когда Мамонтовы жили в Москве.

В большом кабинете Саввы Ивановича накрывался сукном длинный стол, рассаживались «артисты»: члены семьи Мамонтовых, художники Репин, Поленов, братья Васнецовы, Левицкий, Неврев, Николай Кузнецов, а потом и дети, племянники и племянницы, становившиеся год от года все более многочисленными, ибо росли они буквально как грибы: и «Федоровичи», и «Анатольевичи», и «Николаевичи», и двоюродные братья и сестры Елизаветы Григорьевны – Якунчиковы, Алексеевы.

Выбиралась пьеса (Шекспир, Шиллер, Островский), распределялись роли, и осенний или зимний вечер проходил шумно и весело.

Скоро, однако, это перестало удовлетворять участников кружка. Предприимчивому и неутомимому на выдумки Адриану Викторовичу Прахову пришла мысль устраивать в мамонтовском доме живые картины. Они были в то время в моде.

Тогда, кстати, и произошел тот курьез, о котором рассказывает в своих воспоминаниях о Савве Ивановиче двоюродный брат Елизаветы Григорьевны, Костя Алексеев – Константин Сергеевич Станиславский (этот псевдоним Константин Сергеевич выбрал себе несколько лет спустя). «…Ставился апофеоз, изображавший богов Олимпа. Из столов нагромоздили два этажа; наскоро рассаживались боги и богини; все мальчики с седыми бородами, которые их еще больше молодили, ждали Зевса, который задерживал антракт и срывал успех. Зевса изображало очень почтенное лицо из художественного мира. Савва Иванович сам побежал за ним и провел его через публику, закутав пледом. Зевс торопливо лез на второй этаж, Савва Иванович его подталкивал; еще один толчок – и Зевс наверху, а плащ остался внизу, он зацепился за первый этаж, и Зевс на троне в костюме Адама, точно в бане на полке; гомерический смех богов, конфуз и смущение богинь, но Савва Иванович не сразу отдал плащ провинившемуся Зевсу, он потомил его и даже испугал. „А ну-ка, давайте занавес“, – крикнул он за кулисы. Паника, а Савва Иванович залился своим типичным смехом с катаральным хрипом, заканчивавшимся катаральным кашлем».

В этих воспоминаниях, прочитанных публично со сцены Художественного театра, где происходило чествование памяти Саввы Ивановича, Станиславский, конечно, не мог назвать того «очень почтенного лица из художественного мира», с которым приключился такой конфуз. Но впоследствии он раскрыл эту загадку. «Почтенным лицом» был сам инициатор живой картины – Адриан Викторович Прахов.

Живые картины, как и чтения, постепенно прочно вошли в быт Мамонтовского кружка, приведя в конечном счете к серьезнейшему предприятию – созданию Русской частной оперы, которая сыграла столь значительную и прогрессивную роль в русской оперной культуре.

Но не будем торопить события и вернемся к вечеру 31 декабря 1878 года, когда было поставлено пять живых картин: «Демон и Тамара», «Русалка», «Апофеоз искусств», которые ставил Поленов, и «Жницы», «Юдифь и Олоферн», поставленные Праховым.

Живые картины эти были осуществлены экспромтом. Но, воодушевившись ими, участники на следующий год, опять на Святках, 29 декабря 1879 года, руководимые Поленовым, поставили три живые картины: прошлогоднюю «Русалку» и две новые – «Сказку» и «Вальпургиеву ночь». Незадолго до того появился в мамонтовской компании Виктор Васнецов и тут же, подчинясь общему духу, царившему в кружке, принял участие в «Вальпургиевой ночи», так как его фигура показалась подходящей для Мефистофеля. Кроме живых картин, был подготовлен последний акт пьесы Аполлона Майкова «Два мира». После вечера 29 декабря 1879 года и живые картины, и постановки пьес происходили уже не только на Святках и не только в Москве, но и летом в Абрамцеве. В них увидели еще одну возможность эстетического наслаждения и эстетического применения бьющих через край сил и возможностей.

В 1880 году Савва Иванович сам сочинил пьесу белым стихом на сюжет библейского предания об Иосифе, и пьесу эту, которая с пародийной претенциозностью названа была мистерией, поставили сначала на Святках в 1880 году, а потом еще два раза – в 1885 и в 1889 годах.

Сочинял Савва Иванович легко, и хотя пьесы его были не бог весть какими шедеврами, но, написанные к случаю, они представляли лишний повод повеселиться, а если учесть особый талант Мамонтова – умение вдохновлять и то, что был он окружен людьми таланта первостепенного, то пьесы его вызывали взрыв творческой энергии Поленова, Васнецова, Серова, Станиславского…

Станиславский же, кстати сказать, очень живо передает атмосферу этих милых вечеров, когда создавались спектакли, автором и режиссером которых был Савва Иванович Мамонтов: «Обыкновенно спектакли происходили во время рождественских праздников. Тогда на целую неделю или на две дом превращался в театральные мастерские и швальни. В одной из комнат расстилалось полотно для Василия Дмитриевича Поленова, и он со своим молодым помощником К. А. Коровиным готовил декорацию своего акта. В другой комнате Илья Ефимович Репин со своим помощником, хотя бы, например, Серовым, писал другой акт. В третьей комнате работал Виктор Михайлович Васнецов, суетился Врубель. В другой половине дома кроили, шили, примеряли костюмы. Где-то по углам репетировали, в кабинете стучали топоры: строили сцену, а в большой столовой с утра до вечера не сходили со стола самовар и угощение для всех участников спектакля. Здесь было наибольшее оживление. Молодежь, которая всем мешала и которую отовсюду гоняли, толкалась вокруг чайного стола в ожидании ролей. В комнате стоял гул от звонких молодых голосов. И среди всей этой юной компании, перекидываясь забавными шутками, сидел Савва Иванович и писал первый акт той пьесы, постановку которой спешно готовили наверху.

„Дядя Савва, напиши мне такую роль, чтобы всех девчонок за волосы таскать по сцене“, – помню, приставал к С. И. один из его шустрых племянников. Савва Иванович тут же писал шуточную сцену, в которой кто-то из старших давал шалуну подзатыльника. Сцена читалась, тут же со всеми реальными подробностями репетировалась, имела огромный успех и в конце концов вычеркивалась, к искренней радости проученного шалуна. День спектакля был содомом. Все опаздывало, ролей не успевали выучить; Савва Иванович сам ставил декорации, освещал их, дописывал пьесу, режиссировал, играл, гримировал, при этом шутил, веселился, восхищался, сердился».

Воспоминания эти написаны Станиславским в мае 1918 года. Позднее, когда Станиславский писал свои широко известные мемуары «Моя жизнь в искусстве», в главе «Конкурент» он более аналитически рассказывает о Мамонтовском кружке, о самодеятельных спектаклях, в частности противопоставляя их тем спектаклям, которые ставились в созданном им, Станиславским, Алексеевском кружке. «Эти прославившиеся спектакли, – пишет он о мамонтовских постановках, – в полную противоположность нашему Алексеевскому домашнему кружку, ставились всегда наспех, в течение рождественской или масленичной недели, во время которых был перерыв в школьных занятиях детей». Далее дается картина, подобная той, с которой мы уже познакомились, но оканчивается рассказ анализом различий двух кружков: «В результате двухнедельной работы получался своеобразный спектакль, который восхищал и злил в одно и то же время. С одной стороны – чудесные декорации кисти лучших художников, отличный режиссерский замысел создавали новую эру в театральном искусстве и заставляли прислушиваться к себе лучшие театры Москвы. С другой стороны – на этом превосходном фоне показывались любители, не успевшие не только срепетировать, но даже выучить свои роли. Усиленная закулисная работа суфлера, беспомощные остановки и паузы оробевших артистов, тихие голоса которых не были слышны, какие-то конвульсии, вместо жестов, происходившие от застенчивости, полное отсутствие артистической техники делали спектакль несценичным, а самую пьесу, прекрасный замысел режиссера и чудесную внешнюю постановку – ненужными. Правда, иногда та или другая роль заблестит на минутку талантом, так как среди исполнителей бывали и настоящие артисты, и тогда вся сцена оживала на некоторое время, пока артист стоял на ней. Эти спектакли точно были созданы для того, чтобы доказать полную ненужность всей обстановки при отсутствии главного лица в театре – талантливого артиста. Я понял это именно на этих спектаклях и воочию увидел, что значит отсутствие законченности, срепетовки и общего ансамбля в нашем коллективном творчестве… Искусство – порядок, стройность… Мне важно, чтобы создания единого художника или художественного коллектива сцены были цельны и закончены, гармоничны и стройны, чтобы все участники и творцы спектакля подчинялись одной общей творческой цели. Странно, что сам Мамонтов – такой чуткий артист и художник – находил какую-то прелесть в самой небрежности и поспешности своей театральной работы. На этой почве мы постоянно спорили и ссорились с ним, на этой же почве создавалась известная конкуренция и антагонизм между его спектаклями и нашими. Это не мешало мне принимать участие в мамонтовских постановках, играть там роли, искренне восхищаться работой художников и режиссеров; но как актер я ничего, кроме горечи, не получал от этих спектаклей.

Тем не менее они сыграли большую роль в декорационном искусстве русского театра; они заинтересовали талантливых художников, и с этих пор на горизонте появились настоящие живописцы, которые постепенно стали вытеснять прежних декораторов, представлявших собою подобие простых маляров».

24 июня 1881 года в Абрамцеве была поставлена сочиненная Саввой Ивановичем комедия «Каморра». Сюжет ее очень прост, даже банален. Каморра – банда шарлатанов и люмпенов – устраивает (за мзду, конечно) семейное счастье двум влюбленным русским туристам, оказавшимся в Италии. Водевиль не обходится без намеков на императорскую оперу (Джиджи, член каморры, объясняется тетушке Ларисе Павловне в любви, притворившись испанцем.

«Джиджи. Очаровательная Лариса, я у ног твоих! Ты должна быть моей! Иначе лезвие это (показывает большой нож) пронзит мое сердце!

Лариса Павловна. Ух! Какой натуральный испанец! Я в какой-то опере в Москве точно такого видела… Ах, боже мой, да это целый роман! Нечего делать, идемте!» и т. д.).

Зимой 1881/82 года была поставлена «Снегурочка» Островского. Поставлена она была, как мы уже знаем, Виктором Михайловичем Васнецовым и настолько соответствовала характеру его дарования, что постановку эту можно считать не просто этапной, а как бы переходным звеном от любительских спектаклей к профессиональным. И ставили ее не на шутку серьезно. Исполнители были одеты не в специально сшитые, а в хранившиеся в абрамцевском музее подлинные национальные русские костюмы. Сам Васнецов играл Мороза, и играл замечательно…

Но у нас еще будет возможность и даже необходимость поговорить подробно о «Снегурочке», когда она – не как пьеса уже, а как опера – будет поставлена по эскизам того же Васнецова в профессиональном театре – Частной опере, которую предстоит в недалеком будущем организовать Савве Ивановичу.

23 августа 1882 года в Абрамцеве был большой театральный день: был поставлен «Камоэнс» Жуковского, третий акт оперы Гуно «Фауст» и по случаю бракосочетания племянницы Саввы Ивановича Марии Федоровны с кузеном Елизаветы Григорьевны Владимиром Васильевичем Якунчиковым сочиненная Саввой Ивановичем комедия «Веди и Мыслете» («веди» и «мыслете» – славянские названия букв «в» и «м», то есть первых букв имен новобрачных).

А соль комедии состояла в том, что действующими лицами ее были художники: Репин, Поленов, Васнецов и Неврев, причем Репина играл Репин, Васнецова – Васнецов, Поленова – Поленов и Неврева – Неврев.

16 января 1883 года в Москве в постановке Поленова была показана «Алая роза». Автор ее – опять-таки Савва Иванович, взявший канвой для пьесы известную сказку «Аленький цветочек». Только действие сказки перенесено из России в Испанию.

Спектакль был разыгран на славу, и присутствовавшая впервые на подобном представлении Елена Дмитриевна Поленова писала своей приятельнице: «Вчера была на мамонтовском спектакле и вернулась поздно… Спектакль очень удался… Декорации были удивительно удачны, костюмы великолепны, да и пьеса талантливо поставлена. Mise en scéne прелестная, а что всего милее, это то, что главные роли были исполнены детишками и подростками… Вообще все мило, изящно, художественно».

20 мая того же 1883 года Поленовым был сделан первый опыт оперной постановки. Поставлены были «Виндзорские кумушки» Николаи.

На Святках решили повторить «Снегурочку». Одновременно сотрудник Саввы Ивановича, некто Кротков, открывши в себе композиторский талант, написал музыку и превратил «Алую розу» в оперу. Таким образом, к Святкам 1883/84 года готовились две постановки.

Савва Иванович, которого больше всего захватила постановка оперы, сочиненной на сюжет его пьесы, сообщает Поленову: «Репетиции „Алой розы“, постановка и всякие хозяйственные хлопоты (не говоря уже об железных дорогах, которых все-таки забывать не приходится) настолько абсорбируют меня, что я не найду времени спокойно расписать тебе все как следует.

Опера наша вышла сверх ожидания так интересна, что можно смело сказать, что в сокровищницу русского творчества поступает новый и небезынтересный вклад, и я хожу по этому случаю небывалым именинником – из нашей художественной сферы что-то делается на общую потребу, и эта мысль является для меня чем-то особенно одуряющим и приятным… Васнецов написал для волшебной залы новую декорацию – готика со сводами и разными волшебными страхами… Спиро поет Альмериго – очень забавно, хотя со всеми онерами tenore di grazia».

7 января 1884 года «Алая роза» была поставлена.

После этого регулярные домашние спектакли у Мамонтовых прекратились, вытесненные заботами о Частной опере, но нет-нет да собиралась еще компания в доме на Садовой-Спасской или в Абрамцеве и развлекалась по-старому. В Абрамцеве даже вместо сенного сарая, где происходили первые постановки, в большом доме была сделана раздвижная стенка, превращавшая первую комнату вместе с пристройкой в зал, где можно было и сцену устроить, и должное количество гостей рассадить.

3 января 1886 года в Москве опять была повторена «Снегурочка». В этом же году 1 августа Серов и Остроухов поставили в Абрамцеве новую пьесу Саввы Ивановича – «Черный тюрбан», из восточной жизни. Здесь Мамонтову очень помогли его воспоминания о пребывании в Персии. 4 января 1887 года «Черный тюрбан» был повторен в Москве, в тот же день повторили и детский спектакль «Иосиф», тогда же Поленов поставил сочиненную Мамонтовым новую пьесу «Волшебный башмачок». 6 августа 1888 года в Абрамцеве была поставлена «Женитьба» Гоголя, а через год, 1 августа 1889 года, повторены «Иосиф» и «Черный тюрбан».

В 1890 году к отцу подключился Сережа, и они вместе написали пьесу «Царь Саул», поставленную 6 января. В ту пору в Мамонтовском кружке был уже Врубель, и одновременно с «Саулом» в постановке Врубеля была повторена «Каморра». 4 января 1891 года Поленов поставил сочинение Саввы Ивановича «На Кавказ», а 6 января 1894 года – им же сочиненную комедию «Около искусства». В тот же вечер было поставлено несколько живых картин. На этом домашние постановки прекратились, если не считать возобновленную 5 января 1897 года (в который раз!) «Снегурочку».

Несколько слов об исполнителях. Ими были все, или почти все, родственники и знакомые Саввы Ивановича. Узнал он, что жена Алексея Дмитриевича Поленова – Фанни – хорошо поет, и тотчас же вызвал ее в Москву. Спиро, старый друг Саввы Ивановича, профессор Новороссийского университета (в Одессе), каждый год, зимой и летом, в санях и в бричке и по железной дороге приезжал в Москву и в Абрамцево, чтобы участвовать в спектаклях. Неожиданно обнаружился замечательный голос у Малинина (служащего торгового дома Алексеевых), и вот он уже поет в каждой опере, а потом переходит с любительской сцены на профессиональную. Виктор Васнецов с успехом исполнил роль Мороза в «Снегурочке», и уж теперь всякий раз, как только «Снегурочка» идет у Мамонтовых, он непременно исполняет эту свою единственную роль. Всем запомнился Остроухов также в единственной исполненной им роли – палача в «Черном тюрбане». Роль эта была бессловесной и предварялась репликой:

 
«Скорее плаху приготовь,
И ханская прольется кровь».
 

Вслед за тем выступал одетый в красное худой и высоченный Илья Остроухов, прозванный в Абрамцеве Ильюханцией. Выступал он совершенно безмолвно, с бесстрастным лицом, чем вызывал гомерический хохот зала и долго не смолкавшие аплодисменты.

Хохот и аплодисменты обидчивый Остроухов воспринял как насмешку и с тех пор наотрез отказался выступать.

Зато кто выступал много и охотно – это Серов. Артистический талант его был поистине блистателен, развивался так же быстро, как и художественный, и если бы он не стал еще более блистательным художником, то мог бы стать прекрасным артистом.

В 1893 году решили отметить пятнадцатилетний юбилей кружка, и в типографии Анатолия Ивановича Мамонтова издана была книга колоссального формата, на чудесной бумаге, предназначавшаяся не для продажи, а приносившаяся в дар участникам кружка и самым близким ему людям.

Странное впечатление производит эта книга. Ее название – «Хроника нашего художественного кружка». Распределение ролей: Маша Мамонтова, Н. В. Якунчикова, В. В. Якунчиков, Е. Г. Мамонтова, Н. С. Кукин, К. С. Алексеев, Дрюша, Ваня и Сережа Мамонтовы.

Все это могло бы показаться проявлением тщеславия, если бы не получилось так, что в понятие наш входили не только «Лиза», «Сережа», «Вера», но и братья Васнецовы, братья Коровины, брат и сестра Поленовы, Серов, Врубель, Остроухов, Левитан. Эта книга уберегла от времени сделанные ими декорации, эскизы, карикатуры, часть которых сохранилась, а большинство исчезло бесследно.

Но куда более значительна роль «нашего художественного кружка» в том, что эстетические принципы, положенные в его основу, вышли за рамки кружка и стали основой передовых театральных веяний того времени. Эти именно принципы были заложены и в Частную оперу, созданную С. И. Мамонтовым в 1885 году, и в какой-то мере в созданный в 1898 году – тоже нашим – Костей Алексеевым – Художественный театр. Новая оперная система, созданная С. И. Мамонтовым, сомкнулась с новой декорационной системой, создателем которой по праву считается Василий Дмитриевич Поленов. Несмотря на то, что одним из наиболее высоких достижений были декорации Васнецова к «Снегурочке», но этапным, основополагающим моментом была постановка Поленовым «Алой розы».