Текст книги "Король говорит! История о преодолении, о долге и чести, о лидерстве, об иерархии и о настоящей дружбе"

Австралия, как и Британия, понесла в Первой мировой войне огромные потери убитыми и ранеными. Из ее менее чем пятимиллионного населения на войну ушло 416809 человек, из которых более 60000 было убиты и 156000 ранены, отравлены газами и взяты в плен.

Как и в Британии, начало войны было встречено с энтузиазмом, и, хотя предложение о введении воинской повинности дважды было отвергнуто плебисцитом, многие молодые австралийцы пошли на войну добровольцами. Большинство из взятых в армию в августе были поначалу направлены не в Европу, а в Египет, навстречу угрозе, которую представляла Оттоманская империя для британских интересов на Ближнем Востоке и в зоне Суэцкого канала. Первая крупная кампания, в которой участвовали объединенные силы Австралийского и Новозеландского армейских корпусов (АНЗАК), была развернута в Галлиполи.

25 апреля 1915 года австралийцы высадились в месте, которое стало известно как Бухта АНЗАК, непрочно закрепившись на крутых склонах над полосой берега. За атакой союзных войск последовала турецкая контратака – та и другая окончились неудачей, и скоро началось затяжное противостояние, которое длилось до конца года. По сведениям, собранным австралийским Департаментом по делам ветеранов, 8709 австралийских солдат были убиты и 19 441 ранен. Психологический эффект кампании в Галлиполи для страны был огромен: у австралийцев была подорвана вера в превосходство Британской империи. Анзаки же быстро обрели статус героев, и признанием их героизма стало учреждение Дня АНЗАКа, который с тех пор отмечается 25 апреля.

Логу уже исполнилось тридцать четыре года, и у него было двое сыновей, но тем не менее он решил идти добровольцем. Его забраковали по медицинским показаниям: после окончания школы он, играя в футбол, упал, сильно ударился и размозжил колено, что исключало серьезные занятия спортом и службу в армии. «Я вступил в стрелковый клуб, но вынужден был бросить его, потому что не смог бы маршировать, – сказал он в газетном интервью, которое появилось во время войны. – Боюсь, что, став солдатом, я после первого же длинного перехода вышел бы из строя на несколько недель и оказался лишь обузой для своей страны».

Ему не пришлось перенести ужасы Галлиполи, но Лог все же намерен был внести вклад в усилия своей воюющей страны. Он направил всю энергию на организацию выступлений, концертов и различных представлений любительских театров Перта в помощь фонду Красного Креста, французскому Фонду заботы, бельгийскому Фонду помощи и другим благотворительным организациям. Программы часто представляли собой любопытную смесь глубоко серьезного и комического. Во время выступления группы «Квартет из Фримэнтла» в июле 1915 года Лог начал программу, по словам рецензента, «драматизированной декламацией „Адских ворот Суассона“[17]17
  Стихотворение американского поэта и журналиста Герберта Кауфмана (1878–1947).


[Закрыть], где выразительно описывался подвиг двенадцати солдат Королевских инженерных войск, преградивших немцам путь к Парижу в сентябре минувшего года». А потом заставил публику безудержно хохотать над несколькими «восхитительно смешными пустячками».

До сих пор деятельность Лога была связана с декламацией и драмой, но теперь он попытался применить свои знания о голосе так, чтобы получить возможность помогать военным, у которых вследствие контузий и газовых атак развились нарушения речи. С некоторыми он добился успеха, включая таких, кому госпитальные врачи уже сказали, что помочь им невозможно. Достижения Лога были подробно описаны в статье, которая появилась в «Уэст Австрэлиен» в июле 1919 года под драматическим заголовком «Немые говорят».

Первым его успехом был, по-видимому, случай Джека О’Дуайера, бывшего рядового из Уэст-Ледервилла, которого он встретил в пертском пригороде. В начале года Лог оказался в вагоне поезда рядом с незнакомым солдатом: он обратил внимание, как тот, наклоняясь к двум своим товарищам, разговаривает с ними шепотом. «Мистер Лог обдумал увиденное и, перед тем как выходить во Фримэнтле, дал солдату свою карточку и предложил прийти к нему на прием», – пишет журналист. О’Дуайер, как оказалось, был отравлен газом при Ипре в августе 1917 года, и в лондонском госпитале ему сказали, что он никогда больше не сможет говорить. В госпитале Тидворта под Солсбери его пытались лечить суггестивным и гипнотическим методами, но они не дали результата. И вот 10 марта 1919 года бедняга пришел к Логу.

Лог был уверен, что сможет ему помочь. Насколько он мог судить, газ затронул горло, нёбо и гланды, но не голосовые связки – и это вселяло надежду. Однако это была лишь теория, ему предстояло применить ее на практике. Через неделю Логу удалось добиться вибрации голосовых связок, и его пациент смог произнести ясное и отчетливое «ах». Лог продолжил, показывая пациенту, как надо артикулировать: в значительной степени так же, как мать учит младенца говорить. Менее чем через два месяца О’Дуайер полностью излечился.

Лог определил способ лечения (которое – он ясно дал понять – было бесплатным) как «терпеливое обучение подаче голоса в сочетании с поддержкой в пациенте веры в результат» – то самое соединение физического аспекта с психологическим, ставшее впоследствии характерной особенностью его работы с королем. Это резко отличалось от гораздо более грубых методов, включая электрошоковую терапию, уже опробованных на пациентах в Британии – по всем признакам, безрезультатно.

Ободренный излечением О’Дуайера, Лог повторил свой успех с пятью другими бывшими военными, среди которых был Дж. П. Тилл, отравленный газом, когда в составе австралийских войск сражался при Вильер-Бретонне на Сомме. Когда Тилл обратился к Логу 23 апреля того же года, у него отсутствовала вибрация голосовых связок и то, что осталось от его голоса, можно было расслышать не дальше полуметра. Лог выписал его 17 мая, после, судя по всему, полного выздоровления. «Сказать по правде, я недели три говорил без остановки, – рассказал Тилл газетчикам. – Друзья шутили: „Ты что, никогда не замолчишь?“ А я им отвечал: „Мне нужно наговориться за все потерянное время“».

Глава третья. Переезд в Англию

19 января 1924 года Лайонел и Миртл отплыли в Англию на борту «Хобсонз Бэй», двухмачтового однотрубного судна, принадлежащего компании «Содружество и Доминион». Они путешествовали третьим классом. С ними были трое сыновей – Лори, которому уже исполнилось пятнадцать, десятилетний Валентин и трехлетний Энтони Лайонел (в семье его звали Мальчиком), который родился 10 ноября 1920 года. Судно водоизмещением 13 837 тонн, имеющее на борту 680 пассажиров и 160 человек команды, совершило свой первый рейс из Лондона в Брисбен менее трех лет тому назад. После сорока одного дня в пути оно 29 февраля вошло в Саутгемптонский порт.

Только по воле случая – да еще одного из тех мгновенных решений, что определяли ход всей его жизни, – Лог, в то время преподававший технику речи в пертской технической школе, оказался на борту «Хобсонз Бэй». Он и его приятель, врач по профессии, собирались вместе отправиться на каникулы со своими семьями. Чемоданы Логов были упакованы, машина готова, но тут зазвонил телефон: это был тот самый приятель.

– Извините, не смогу поехать с вами, – сказал он, согласно рассказу, опубликованному позднее Джоном Гордоном, журналистом и другом Лога[18]18
  Диалог взят из публикации Джона Гордона в «Санди экспресс».


[Закрыть]. – У меня друг заболел. Придется остаться с ним.

– Ну вот, каникулы отменяются, – сказал Лайонел жене.

– Но тебе нужен отдых, – ответила она. – Почему бы тебе не поехать на восток одному?

– Нет, – ответил он. – Я был на востоке в прошлом году.

– Тогда, может быть, в Коломбо?

– Ну, – нерешительно сказал Лог, – если я поеду в Коломбо, мне, вероятно, захочется в Англию.

– В Англию? А почему бы и нет? – воскликнула Миртл.

Мгновенно загоревшись этой идеей, Миртл заставила мужа позвонить другу, возглавлявшему пароходное агентство. Когда Лог спросил, можно ли заказать две каюты на пароходе, отправляющемся в Британию, его друг рассмеялся.

– Не говорите глупостей, – ответил он. – Нынче год Уэмбли. Ни на одном пароходе нет ни единой свободной каюты, и быть не может.

Логу не нужно было объяснять, что означает Уэмбли. В апреле этого года предстояло открытие Георгом V и принцем Уэльским в Уэмбли, северо-восточном пригороде Лондона, выставки Британской империи – одного из грандиознейших зрелищ в мире. Выставка должна была стать крупнейшей за всю историю, и ей надлежало представить империю во всем ее величии: ставшую домом для 458 миллионов жителей (четверти населения земного шара) и занимающую четвертую часть суши. Целью выставки провозглашались «поощрение торговли, укрепление уз, связующих Державу-мать с ее сестринскими и дочерними государствами, более тесное их сплочение и уникальная возможность для всех, кто хранит верность британскому флагу, сойтись вместе, узнать и научиться понимать друг друга».

Были сооружены три гигантских здания – Дворец промышленности, Дворец техники и Дворец искусств, а также Имперский стадион с его видными издалека башнями-близнецами. (Подобно стадиону Уэмбли, он стал центром английского футбола и оставался им до 2002 года, когда был снесен.) Выставку посетили около 27 миллионов человек – многие приехали из отдаленных уголков империи, в том числе из Австралии.

Огромное количество людей направлялось в Британию, так что у Лога почти не оставалось надежды осуществить свое намерение, но спустя полчаса зазвонил телефон: это был агент пароходства, и в голосе его звучало ликование.

– Вам неслыханно повезло, – сказал он Логу. – Только что отменили заказ на две каюты. Они ваши. Пароход отправляется через десять дней.

– Я дам ответ через полчаса.

– Сию минуту или никогда.

Миртл кивнула, и Лог более не колебался.

– Согласен. Беру, – ответил он.

Путешествие длилось шесть недель, и у них была масса времени, чтобы познакомиться с пассажирами и командой. Они особенно подружились с капитаном, шотландцем по имени О. Дж. Кидд, который впоследствии, восемь лет спустя, пригласил Лога провести праздники у него дома, под Абердином, и показал ему замок Холируд, Гленко, перевал Килликренки и десятки других мест, о которых Лог читал мальчишкой.

Трудно сказать, входило в планы Лога и Миртл эмигрировать или просто еще раз увидеть страну, из которой они уехали десять лет назад. Во всяком случае, в Австралии их ничто не удерживало. Их отцы оба давно умерли; в 1921 году скончалась мать Лога, Лавиния, в 1923-м – мать Миртл, Майра.

Британия, где оказалась семья, пребывала в состоянии брожения. Первая мировая война вызвала резкие и глубокие перемены, и вернуть страну к мирной жизни было невероятно трудной задачей. Английский премьер Дэвид Ллойд Джордж поклялся превратить Британию в «страну, достойную своих героев», но прежде надо было найти рабочие места для возвращающихся солдат и убедить женщин, сменивших их у станков, вернуться к домашнему хозяйству. Оптимизм быстро увял, когда краткий послевоенный бум сменился в 1921 году спадом: социальные расходы были урезаны, число безработных резко выросло. Война ввергла Британию в огромные долги. Даже имперский пафос, воплотившийся в павильонах Уэмбли, был иллюзорным: Британия ощущала непомерность взваленного на себя экономического бремени по защите своей империи – та обрела дополнительные 1,8 миллиона квадратных миль территорий и 13 миллионов новых подданных благодаря Версальскому договору, по которому Ллойд Джордж и другие главы победоносных держав Антанты перекроили мир.

Менялась и политическая карта страны. Стэнли Болдуин, ставший премьер-министром в правительстве консерваторов в мае 1923 года, не смог получить большинства голосов на внеочередных выборах в декабре того же года, открыв тем самым дорогу для первого в истории Британии правительства лейбористов. И вот в январе 1924 года Рамзею Макдональду, незаконнорожденному сыну шотландского батрака и служанки, Георг V поручил сформировать правительство меньшинства при поддержке либералов. Макдональд произвел на короля большое впечатление. «Он хочет делать то, что справедливо, – записал король в своем дневнике. – Сегодня исполняется 23 года со дня смерти любимой бабушки [королевы Виктории]. Интересно, что бы подумала она о правительстве лейбористов!»

Правительство просуществовало недолго: лейбористы потерпели поражение на выборах в октябре того же года, вымостив дорогу для возвращения Болдуину и консерваторам, которым предстояло руководить британской политикой в последующие два десятилетия, пройдя через всеобщую стачку 1926 года, через Депрессию 1930-х годов и, наконец, через Вторую мировую войну.

Эти мрачные дни были еще впереди, а сейчас у Лога были другие неотложные заботы. Они с Миртл, возможно, поначалу предполагали устроить себе каникулы, но вскоре решили остаться на более долгий срок. Но как прокормить семью? Он пытался найти работу, но это было нелегко. С собой он привез свои сбережения – две тысячи фунтов. В то время это была во много раз большая сумма, чем сейчас, но все же недостаточная, чтобы долгое время содержать семью из пяти человек. Серьезность положения, в которое он поставил себя и своих близких, внезапно открылась ему во всей полноте. У него не было здесь знакомых, и он привез с собой только одно рекомендательное письмо – к Гордону, журналисту родом из Данди, на десять лет моложе его, который в 1922 году стал помощником редактора «Дейли экспресс». В последующие годы он продолжал работать в этой газете, а с 1928 по 1952 год с большим успехом издавал приложение к ней – «Санди экспресс».

Лог поселил семью в скромных комнатах в районе Мэй-да-Вейл, в западной части Лондона, и стал обходить местные школы, предлагая свои услуги в занятиях с детьми, страдающими дефектами речи. Работа, которую ему удавалось получить, приносила некоторый заработок, но при том, как малы были его сбережения, этого дохода было недостаточно. И тогда он принял решение – оказавшееся судьбоносным, – в котором отразилась его твердая уверенность в своих способностях. Он снял квартиру в Болтон-Гарденз, в Южном Кенсингтоне, и арендовал консультационный кабинет в доме 146 по Харли-стрит[19]19
  Харли-стрит – улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов.


[Закрыть], в самом сердце медицинского сообщества Британии. Большинство зданий на этой улице относилось к концу восемнадцатого века, но лишь к середине девятнадцатого название «Харли-стрит» стало синонимом медицинской профессии. Одним из первых медиков, обосновавшихся здесь в 1830-е годы, был Джон Сент-Джон Лонг, известный лекарь-шарлатан, осужденный за непредумышленное убийство, когда в ходе лечения искалечил позвоночник своей молодой пациентке. За ним последовали другие, привлеченные не просто близостью состоятельной клиентуры на прилегающих улицах, но и удобным сообщением с вокзалами Кингз-Кросс, Сент-Панкрас и Юстон, поставлявшим пациентов со всех концов страны. К 1837 году здесь обосновались 36 докторов, к 1900-му медицинское население этой улицы выросло до 157, а десятью годами позже – до 214 человек.

Говоря коротко, Харли-стрит была уже на пути к тому, чтобы из адреса превратиться в знак профессиональной принадлежности. Первостепенное значение, однако, имела только часть улицы. Чем меньше номер дома, чем дальше на юг в сторону Кавендиш-сквер, тем престижнее адрес. Приемная Лога была близко к северному концу улицы, где Харли-стрит сливается с оживленной Мерилибоун-роуд, пересекающей Лондон с востока на запад.

Однако Харли-стрит есть Харли-стрит. О том, что именно думали другие обитатели этой улицы о «неотесанном австралийце», сведений не сохранилось. К тому времени, когда он приехал, былых лекарей-шарлатанов уже сменили современные дипломированные врачи. Лог, в отличие от них, не имел никакого официального медицинского образования. Но никто из его соседей не умел помогать людям с дефектами речи и не представлял себе, как эти дефекты осложняют жизнь.

Одно дело – открыть практику, совсем другое, и в те времена гораздо более трудное, – привлечь пациентов. Лог быстро освоился и нашел друзей в австралийской общине Лондона. Человек «кипучей энергии и самобытности», по определению его друга-журналиста Гордона, он был из тех, кого легко запоминают. И постепенно Лог начал выстраивать свою врачебную практику со смешанным составом пациентов, большую часть которых направляли к нему другие австралийцы, жившие в Лондоне. Он устанавливал внушительную плату для богатых пациентов, снижая за ее счет плату для бедняков. Но это по-прежнему была борьба за выживание. «Я все еще пробиваю себе дорогу наверх. А это требует времени, труда и денег, – писал он брату Миртл в июне 1926 года. – Мне вскоре нужно будет хорошенько отдохнуть, иначе я не выдержу». Он постоянно искал всевозможные подработки. Когда страна была парализована всеобщей стачкой, он стал специальным констеблем[20]20
  Специальные констебли используются для помощи полиции в случаях возникновения гражданских беспорядков; работают бесплатно в свободное от основной работы время.


[Закрыть], получая шесть шиллингов в день.

Логопедия – и лечение заикания в особенности – еще пребывала в относительно младенческом состоянии. «То было время пионеров в области работы с речью, и в далекой Австралии почти ничего не знали о лечении речевых заболеваний; потому долгие годы приходилось лишь экспериментировать, – вспоминал впоследствии Лог. – Ошибки, которые делались в то время, составили бы целую книгу».

От дефектов речи люди страдали, по-видимому, с тех пор, как человек начал говорить. В Книге пророка Исаии, написанной, как предполагают, в восьмом веке до новой эры, заикание упоминается трижды[21]21
  Marcel E. Wingate. Stuttering: A Short History of a Curious Disorder. Westport, CT: Bergin & Garvey, 1997. P. 11.


[Закрыть]. Древние египтяне имели даже особый иероглиф для его обозначения. В Древней Греции и Геродот, и Гиппократ упоминали заикание, хотя наиболее полно знание древних греков о речевых дефектах отражено у Аристотеля: в сочинении «О спорных вопросах» он описывает несколько видов речевых дефектов, название одного из которых – ischnophonos – переводится словом «заикание». Он отмечал также, что заикающиеся обычно страдают от этого дефекта сильнее, когда нервничают, и меньше, когда бывают пьяны.

Самым знаменитым заикой во времена Античности был Демосфен. Как повествует Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях», Демосфен, стремясь победить этот недостаток, говорил с камешками во рту, практиковался перед большим зеркалом и декламировал стихи, бегом поднимаясь в гору и спускаясь с нее. Римский император Клавдий, правивший с 41 по 54 год н. э., тоже заикался, но ничего не известно о том, пытался ли он излечиться от заикания.

Интерес к дефектам речи стал расти в девятнадцатом веке, отчасти благодаря прогрессу в медицине. В середине столетия уже велись физиологические исследования речи, механизмов произношения и восприятия. Многие открытия еще только предстояли: лишь к середине двадцатого века фонетика (наука об артикуляции речевых звуков) значительно шагнула вперед.

Растущий интерес к искусству и технике речи неизбежно притягивал внимание к тому несчастному меньшинству, для которого произнести самую простую фразу было тяжким испытанием.

Одним из первых авторов, писавших о заикании в постантичные времена, был Иоганн К. Амман, швейцарский врач, живший в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века. Недуг этот он называл «hesitantia» (колебание)[22]22
  Ibid. P. xx.


[Закрыть]. Хотя лечение его было прежде всего направлено на то, чтобы обучить пациента контролировать движения языка, Амман считал заикание «дурной привычкой». Авторы, писавшие после него, склонны были видеть в заикании приобретенную особенность, являющуюся по большей части следствием страха.

По мере того как расширялись познания в области анатомии человека, все чаще начинали искать физиологические объяснения, сосредоточив внимание на органах, которые участвуют в процессах артикуляции, звукоизвлечения и дыхания. Заикание объясняли нарушением функции той или иной зоны голосового аппарата. Внимание сосредоточилось преимущественно на языке как органе речи. По мнению одних специалистов, проблема заключалась в том, что он слишком слаб, другие, напротив, считали, что причина в его гиперактивности.

Самым безобидным следствием этого подхода было назначение упражнений, контролирующих движения языка, и применение всевозможных причудливых устройств, вроде вилообразной золотой пластинки, изобретенной французским врачом Марком Итаром, в качестве подпорки для языка. Страдающим заиканием рекомендовалось также держать между верхними и нижними зубами кусочки пробки. Гораздо хуже было то, что это привело к моде на хирургию на языке. Пионером в этой области стал в 1840 году немецкий хирург Иоганн Диффенбах, и у него появилось множество последователей в континентальной Европе, Британии и Соединенных Штатах. Конкретная процедура варьировалась от хирурга к хирургу, но в большинстве случаев сводилась к частичному удалению языковой мускулатуры. Помимо неэффективности, в эпоху отсутствия действенных средств анестезии и антисептиков такое медицинское вмешательство было болезненным и опасным. Случалось, что пациенты умирали при операции или в результате осложнений.

В своей опубликованной в 1908 году книге «Воспоминания о людях и книгах» преподобный А. Дж. Черч пишет, что в 1840 году, четырнадцатилетним мальчиком, он был прооперирован доктором медицины Джеймсом Йерсли с Сэвил-роуд, 15, первым медиком, практиковавшим как отоларинголог. «Он утверждал, что, удалив гланды и язычок, может излечить от заикания», – пишет Черч. Не убежденный в эффективности операции, он далее замечает: «Я не думаю, что лечение принесло какую-либо пользу».

Со временем внимание стало смещаться на процессы дыхания и подачи голоса: решения проблемы стали искать в дыхательных упражнениях и системах дыхательного контроля. Авторы, многие из которых говорили на немецком, стремились установить, какие именно звуки представляют особую трудность; они определили также, что затруднение часто возникает при переходе от согласного звука к гласному. Были отмечены и другие факты: например, то, что для страдающих заиканием поэтическая речь представляет меньшую трудность, чем прозаическая, а пение и вовсе не вызывает затруднений и что с возрастом недуг отступает. Установлен был и тот факт, что страдающих заиканием мужчин значительно больше, чем женщин. Большое внимание в исследованиях уделялось ритму как возможному средству лечения.

Становление психологии как самостоятельной науки и развитие бихевиоризма, как и учения о наследственности, способствовали в начале двадцатого века возникновению новой научной дисциплины – науки о речи и слухе – и новой профессии. На континенте она имела тенденцию оставаться специальной областью медицины. В Британии, напротив, врачи склонны были искать совета по поводу заикания и других речевых отклонений у тех, кто профессионально имеет дело с голосом и речью. Хотя новые клиники в большинстве случаев размещались на территории больниц и номинально находились под началом медиков, практикующие специалисты, каким был Лог, обычно приходили из классов декламации и драматических школ.

Одним из самых известных специалистов в Британии был тогда Г. Сен-Джон Рамзей. Он много лет работал логопедом и лектором в лондонской больнице Гая, написал в 1922 году несколько статей для медицинского журнала «Ланцет» о дефектах речи, а годом позже обобщил свои идеи в книге «Незачем заикаться». Аргументы Рамзея сводились к следующему: два главных фактора как в речи, так и в пении – создание звука в гортани и формирование этого звука в слова посредством движений языка, губ и челюсти. Одни и те же органы, разумеется, используются как для речи, так и для пения, но если речь сосредоточена на словах, а не на голосе, то с пением дело часто обстоит прямо противоположным образом. По этой причине, утверждает Рамзей, заика часто поет без затруднений и нередко способен имитировать диалекты и акценты, так как при этом должен уделять больше внимания гласным звукам.

В одном случае Рамзей предложил необычное лечение от заикания – бальные танцы. Как он утверждает, это средство действительно помогло одной пациентке, двадцатилетней девушке. «Теперь ее заикание проходит, и она может не только следовать, но и вести в танце, – рассказал Рамзей репортеру[23]23
  Star, 11 January 1926.


[Закрыть]. – Ее заикание было вызвано отсутствием чувства ритма. Теперь благодаря танцу она может чувствовать и понимать ритм».

Лог был согласен с Рамзеем в том, что заикание объясняется физическими причинами. Как позже рассказывал один из его бывших пациентов, он был убежден, что источник проблемы в нарушении координации между мозгом и диафрагмой и, как только наступает «отсутствие синхронности», оно вскоре закрепляется в виде привычки. Метод лечения Лога основывался на том, чтобы заставить пациента забыть о неправильной координации, которую он развил в себе, и заново научиться говорить. «Но надо помнить, что самое главное – верный диагноз», – продолжал он:

Одним людям трудно делать вдох. У других происходит спазм диафрагмы. Третьи не поспевают словами за мыслью. Многие люди, обычно не заикающиеся, оказываются не в состоянии говорить гладко в минуты сильного возбуждения. Это чаще всего иллюстрация третьего типа дефекта – мысль опережает дыхание и артикуляцию. Задержка длится, пока мозг не сумеет, так сказать, возвратиться вспять и распутать узел[24]24
  Pittsburgh Press, 1 December 1928.


[Закрыть].

Позже Лог несколько иным образом сформулировал свои идеи в радиопередаче, озаглавленной «Голоса и кирпичные стены», которая транслировалась 19 августа 1925 года из Лондона по 2ЛО – одной из радиостанций, управляемых недавно возникшей Британской радиовещательной компанией[25]25
  Сообщалось в «Дейли экспресс» от 21 августа 1925 г. и воспроизводилось полностью в «Радио таймс» от 25 сентября. Би-би-си стала Британской радиовещательной корпорацией в 1926 г.


[Закрыть]. Выбранное им для передачи название подразумевало самые главные препятствия, которые, как он считал, преграждают дорогу хорошей речи: нарушенное дыхание, нарушенная подача голоса, неправильное и нечеткое произношение.

Однако, продолжал он, ничто не может быть более тягостным, чем речевые недостатки, разросшиеся до степени запинания и заикания:

Ничто не способно воздвигнуть такую же гигантскую «кирпичную стену», как этот речевой дефект. Утешает только то, что при упорной работе со стороны обучаемого от дефекта можно теперь излечиться примерно за три месяца. Но невежество, которое обнаруживается в этой области, поразительно.

Люди с этими нарушениями могут в большинстве случаев с легкостью петь, без всяких затруднений кричать во время спортивных игр, но простое дело – купить в кассе билет на поезд или спросить дорогу у прохожего – превращается в немыслимое мучение.

Те, кому приходилось иметь дело с такими случаями во время и после войны, знают, какой огромной помощью была и остается вокальная терапия, заменяющая муки с произнесением слов на легкое, необременительное пение.

В той же радиопередаче Лог рассказал о любопытном эксперименте, в ходе которого ему удалось с помощью визуализации снизить слишком высокий тембр голоса пациента. Пациента посадили перед панелью с несколькими разноцветными лампочками и дали команду тянуть гласный звук, глядя на верхнюю лампочку. Затем его заставили понижать тембр его обычного разговорного голоса по мере того, как лампочки одна за другой гасли. Ценой очень большого напряжения удалось несколько снизить тембр. В следующий раз отсчет начали на более низком звуке, и голос внезапно и окончательно сместился в более низкую тональность.