Текст книги "Сказки для Саши"

ПРО АНТОШКУ

Любил Антошка книжки читать. Как какую прочтёт, сразу умнее становится. Сверху это вроде не видно – ростом выше не стал, голова размерами та же, а всё ж на чуток Антошка другой – в глазах покой, в ногах устойчивость, а в животе как будто свечка горит и сердце греет.

Узнала про это Антошкино нутро какая-то Гнида и давай гнидить. То тут, то сям. Везде. Всё хочет в нутро Антошкино пролезть, а никак у неё это не получается.

А тут Антошка достал где-то очень старинную книгу и начал её тихое чтение.

Гнида – в книгу – шасть! – и ну давай по буквам ползать, их порядок мешать. Сама потом схоронилась под корешок и оттеда высматривает: каковы, мол, результаты моей гнидности. Очень она умела подлючки кидать. Две подлючки кинет – и молчок, на какое-то время выключилась. Потом ещё две-три подлючки, ещё и ещё… У неё, у Гниды, этих подлючек бессчётное число, она ими прямо вся из себя наполнена. Потому и Гнида.

Вот Антошка читает свою книгу и впервые в жизни понять ничего не может.

Попалось, к примеру, ему на глаза слово «доска», а он читает – «тоска». И становится ему тоскливо.

Смотрит Антошка на слово, скажем, «весна», а читает «десна». И сразу зуб у Антошки начинает ныть.

И тогда уж не до чтения.

Но Антошка – упорный книгочей. Продолжает допытываться, а смысла не находит. Схватил другие книги с полки, Гнида и туда забралась, и там бедокурит.

– Дорогая рама! – это значит к маме кто-то обращается.

– Миру – тир! – понятно, что бред, хоть и не такой бессмысленный.

Далее вместо: «кожа – рожа», «мыло – рыло», «чуб – дуб», «путь – жуть», «баба – жаба».

Особенно неприятно было заметить, как и без того противное слово «дезинфекция» превратилось в не менее гадкое «дезинфикция».

Почувствовал Антошка, что кто-то хочет его сбить с толку, догадался, в общем, что кто-то в его книги залез. Стал следить за своей библиотекой.

Смотрит как-то: старинная его книга, самая драгоценная, стала в порче желтеть, будто заболела… Края страничек подвернулись и стали отсыхать. А некоторые углы будто мышью обгрызены. Какие-то чёрные комочки по страницам распространились – неизвестного происхождения, но пахнут довольно мерзко. Ещё Антошка удивился: вдруг эта и так толстая книжка стала пухнуть. Вздулась, бедная, переплёт горбом, золотая тесёмочка дыбом, – это Гнида воздухом объелась, вот книгу и стало пучить.

Тут Антошка книгу над чистым столом тряхнул пару раз – Гнида вывалилась, он её хвать и – к ногтю.

– Вот ты какая! – воскликнул.

– Какая?

– Гнида!.. Будешь мне ещё подлючки кидать!?

– Конечно, буду!.. Я без этого не могу.

– Ах, так? – и придавил Гниду.

Потом разобрал свою библиотеку. Каждую обложку от пыли протёр, каждую раненую страничку подлечил, подклеил, загнувшиеся края отгладил…

И начал все книги заново читать. По второму разу.

«Дорогая мама»!

«Миру – мир»…

Если «доска», то «доска». Если «весна» – то уж «весна».

И все другие слова опять в порядке.

Вернулся смысл, а с ним у Антошки в глазах – ещё больший покой, в ногах – твёрже устойчивость, а в животе свечка ещё ярче горит и теплее сердце греет.

ЛЕТАЮЩИЕ ТОПОРЫ

А наши топоры

Лежали до поры.

Н. А. Некрасов

Несколько наших топоров решили полетать – себя показать, на мир посмотреть. А как полетишь – крыльев-то у топоров нету. А всё ж полетели – топоры, они такие, им достаточно их желания.

Вот летят они над миром.

Смотрят – внизу Индия, а по Индии слон топает. Топоры на него сверху все разом – хрясь!.. Слон упал, бедный, сначала на одно колено, потом на другое, ничего понять не может, а тут ещё кровь хлещет – кто это его? Зачем? Почему?

А топоры вскинулись к небу и дальше полетели.

А внизу уже Сибирь, тайга…

Тут топорам раздолье. Спикировали вниз, повырубали тайгу, даже подустали немножко, почувствовали свою тупость.

Отдохнули – и дальше в полёт.

Пролетая над Москвой, подивились её красоте, мимоходом срубили все кресты со всех церквей – это так, из баловства, просто так ведь над Москвой скучно кружиться, да и воронья много – конкуренция…

А куда от Москвы дальше лететь – топоры не знают, в небе сто дорог, и все в разные стороны…

Потянуло в Европу. А Европа-то закрыта. Стена высоченная, выше облаков…

Топоры посовещались между собой, решили прорубить окно в Европу…

Стали рубить, а стена некрепкая, мягкая – из ваты, попробуй вату топором – ничего не получится… Наконец прорубили… Окно – не окно, а вроде дырки маленькое отверстие…

Туда и устремились.

Летят над Польшей. Смотрят, чего бы срубить. А там уже нет ничего, всё порублено. Опоздали, как всегда, с Польшей, далее Германия…

А там свои топоры всегда готовые к взлёту стоят. Лучше Германию не трогать.

Бельгия, Голландия, Люксембург – это страны маленькие. Рубанёшь и не заметишь. Разве ж это удовольствие?

Франция. Тут, конечно, очень заманчиво топорам поиграть. Здесь для них много всего. Многое, так сказать, вдохновляет. Так сказать, зовёт к топору.

Ну, во-первых, женщины. Краси-ии-ивые!.. Из-за каждой можно рубиться. Во-вторых, вина, коньяк… Тут вообще – чуть перебрал – сразу вырубился. А если топор вырубился – он уже не топор.

Решили махнуть в Англию. А там всё то же, что во Франции, только по-английски.

Отрубили от Италии сапожок. Подарили Швеции. Пусть носит!

Отрезали кусок мяса. Оказалось, это от Потамии. Пусть оказалось!

Махнули через океан в Америку. Вот где всё как в России, только лучше.

Тут топорам воля – Америка – страна свободы, гуляй – не хочу. Разгулялись. По небоскрёбам прошлись, по дорогам проехались.

В результате оставили после себя горы трупов, заодно в Голливуде снялись в кино – так что эти трупы можно на экране посмотреть, только деньги заплати… Вообще в Америке всё на деньги.

В России если кому топором по башке дашь – это можно и бесплатно, а в Америке только за деньги, хотя в принципе – то же самое.

Двинулись из Америки на Кубу – там своя рубка. Познакомились с мачете, подружились – хоть и чужие, а родные. С Кубы – в Чили. Там спокойно сейчас, топорам делать нечего. Потом в Бразилию. Там всё танцуют. И в футбол играют. Теперь рубятся.

Оттуда до Антарктиды – рукой подать. Но там с айсбергами много возни. Лёд рубить тяжелей, чем людей. Потому в Антарктиду так и не развернулись.

В Африке… В Австралии – кенгуру: кен – влево, гуру – вправо. Зебру порубили: чёрная полосочка отдельно, белая отдельно.

Везде наши топоры – свои люди. Всюду их принимали как почётных гостей.

Потому что боялись. Всё же топоры – опасные существа.

Особенно когда по миру летают косяками.

ПОЭТ И ДВЕРИ

В одном городе жил один Поэт, который не мог войти ни в одну дверь.

Но не потому, что был толстый, а потому, что двери его не пускали. Всех пускали, а его нет.

Вот, например, идёт он со своими стихами в редакцию. Хочет войти, да не может – дверь его по лбу – хлоп!.. Сразу шишка, Поэт домой возвращается, не солоно хлебавши.

А дома тоже беда.

Дверь оказывается заперта, и ключ потерян – Поэты они такие люди, вечно всё теряют по дороге.

Пришлось Поэту лезть по водосточной трубе к себе на третий этаж и через форточку проникать в собственную же квартиру.

Однажды приходит весь избитый. Пытался проникнуть в Министерство Литературы, а там крутящиеся двери. Изметелили Поэта так, что всю жизнь будет помнить, как в Министерство ходить.

А на днях Поэта пригласили для беседы в один очень солидный дом.

Там было много гостей из высшего общества. Все приезжали на шикарных автомобилях, а самые богатые – в старинных ландо – это такие кареты, которых уже нет, их музеи просят…

А Поэт пришёл пешком. Так даже до двери не дошёл. Ему Швейцар:

– Ты куда?

Поэт показывает пропуск-приглашение. А Швейцар:

– Не-ет… ты мне ещё паспорт предъяви.

– Зачем?

– Чтоб я знал, что это приглашение именно тебе.

– Да мне оно, мне!..

– Не, – говорит Швейцар, – я должен удостовериться, что ты – это ты.

– А давайте я вам стих прочитаю какой-нибудь, и тогда вы поймёте, что я – это я, и никто другой.

– Ну давай, – согласился Швейцар.

Поэт подбоченился и произнёс:

 
Я – Поэт! Уж ты мне поверь!
Предо мной открывается всякая дверь!
 

– Это не стихи, это глупость! – говорит Швейцар. – Пшёл вон!

Так и не пустили Поэта в высшее общество.

Но он не расстроился. На следующий день уехал из города жить в деревню.

В свою избу он проникает кое-как через окно.

А в остальном жить стало намного лучше.

В чистом поле да в лесу никаких дверей – а значит, и швейцаров! – в помине нет, да и стихи там лучше пишутся.

КТО-ТО КОГО-ТО КОМУ-ТО

Когда-то кто-то на кого-то покатил бочку. Бочка была гнилая, трухлявая, но гремела громко.

– Кому-то это выгодно. Только кому? – спросил некто и сам же ответил: – Уж кто-кто, а мы-то понимаем, кто за этим стоит.

Кого-то от этих слов передёрнуло, а кому-то эти слова пришлись не в бровь, а в глаз.

Все думали, что сейчас или очень скоро кто-то будет разоблачён, но, к всеобщему удивлению, это никого не удивило. И вообще как-то всем было не до того. Однако никто не остался равнодушным.

– Кому-то это нужно. Но никто сейчас об этом не должен знать, – сказал тот, кого так и не разоблачили. – Надеюсь, вы понимаете, кого я имею в виду.

Тотчас какие-то люди приняли это на свой счёт и покатили бочку на тех, кто был заинтересован в том, о чём не принято говорить.

– Мы находимся в эпицентре и потому не останемся в стороне, – сказали те, кто привёл всех к трагическому концу.

Впрочем, никем ничего не было официально заявлено, хотя все обо всём знали, потому что всё было неофициально разглашено.

С этой поры те, кто стоял в стороне, покатили бочку на других, кто их и знать не знал.

Другие не остались в стороне и перешли на сторону противников.

Тогда кто-то послал кого-то куда-то, но не сказал куда.

Кто-то в кого-то плюнул. Но попал не в того, в кого целился.

При этом те, кого послали, естественно, покатили бочку на тех, кто на них плюнул, а те, кто плюнул, поняли, что послали вовсе не их, а тех, кого они имели в виду.

– Во всём этом надо разобраться, – сказал кто-то. – Только некому.

Его поддержали те, кого до этого и знать не знали.

– Почему нас никто не понимает? – возмутились они. – Или вы не знаете, кто мы?..

Решили узнать. В ту же ночь за кем-то пришли и кого-то взяли. Только не того.

Кто-то ещё на что-то надеялся. Но кому-то это даже надоело.

Началась драка, потом две драки, потом три…

Но не с теми и этими, а с кем-то ещё, кто пожелал остаться неизвестным. Он сказал:

– На нас это никак не отразится, хотя мы считаем, что это кое-кому дорого обойдётся.

Тотчас какие-то самолёты стали бомбить какие-то сёла и города, и кто-то погиб.

При этом по радио звучала какая-то музыка ни к селу ни к городу. Но кто-то пел, кто-то танцевал. Кому-то дали орден, а кого-то похоронили. Кто-то кому-то улыбнулся, а кто-то куда-то бежал, неизвестно почему и зачем.

– Почему неизвестно? – сказал кто-то кому-то. – Потому что кто-то когда-то на кого-то, и кому-то это было выгодно.

И в самом деле, бочка была гнилая, трухлявая, но гремела громко.

ТУЧКИ

Жили на небе тучки. Десять тучек, сто, тысяча… Но все они жили, можно сказать, по отдельности. Одна тучка там, другая сям, а третья – вообще неизвестно где.

Меж тучек изредка летали птички, а ещё реже – самолётики. Иногда они прямо врезались в какую-нибудь тучку во время полёта и, честно говоря, тучкам это не слишком нравилось. Не то, что им было больно, а как-то неприятно, не по себе. Небо любило оставаться спокойным.

И только когда налетал Ветер, тучки приходили в движение, на небе начиналась какая-то бурная, непредсказуемая жизнь.

Ветер возникал чаще всего неожиданно, без предупреждения.

Он говорил:

– Я художник. Я работаю интуитивно.

Последнее слово означало, что он никогда не знал, что хочет, и очень высоко ценил то, что сам не понимал.

Всё у Ветра получалось как бы само собой, но особенно он радовался, когда у него ничего не получалось.

Тут он говорил:

– А я, собственно, того и хотел. Чтобы вам стало ясно, чего я хочу.

Но яснее не становилось. Тогда Ветер смеялся:

– Ну, и ладно. Буду гулять непонятый.

А гулять он любил. Целыми неделями мог шастать по небу из конца в конец. Иногда пел. Иногда свистел. И никогда не затихал.

В эти дни небо хмурилось, даже, бывало, плакало дождём.

Это тучки испуганно собирались вместе где-нибудь у неба на краю и пережидали, пока Ветер не угомонится или не улетит в неизвестном направлении…

Но вот однажды под утро Ветер прилетел будто пьяный, будто сумасшедший. Начал бушевать: то ему не так, это ему не этак… Согнал несколько туч вместе и кричит:

– Вы не тучи теперь. А… коровы!

И действительно: посмотрели тучи друг на друга и видят, что приобрели очертания огромнейших коров. И это всё благодаря Ветру. А он:

– Вы моё стадо. Я – ваш пастух.

«Ну, хорошо, пастух, так пастух», – подумали тучки. Они и знать не знали, что это такое.

Ветер говорит:

– А теперь… дайте мне молочка!

И давай одну тучку «доить». То есть ка-ак схватит её за то самое место, что у коровы под животом. Тучка ка-ак замычит:

– Муу-у…

И рогами Ветра ка-ак наподдаст!

Ветер с неба-то и свалился. Куда?

А на Землю, куда же ещё!

А по Земле в это время проходило стадо настоящих коров. Ветер подумал было: вот сейчас возьму, да как налечу на какую-нибудь. А она окажется тучкой.

Нет, решил, не буду этого делать. А то ещё боднет, куда я тогда?.. С Земли уже не свалишься. Это только с Неба можно свалиться.

Так Ветер перестал работать интуитивно.

Это его тучки небесные проучили.

А может, коровы.

Надо у него самого спросить, да разве Ветер хоть когда-нибудь правду скажет?..

Эх, Ветер, Ветер, а ещё считает себя Художником!

ШКОЛА МУДРЕЦОВ

В Школе Начинающих Мудрецов шли приёмные экзамены в первый класс.

– Объясните, пожалуйста, смысл поговорки «Не в свои сани не садись!»

По очереди отвечали 10 претендентов, и все одинаково:

– Ну-у… Вот улица. Зима… На улице стоят сани. Они – чужие. Потому в них садиться и нельзя…

И вдруг одиннадцатый малыш отвечает:

– «Не в свои сани не садись» – это значит «Не своим делом не занимайся».

Его-то и приняли в Школу.

За образное мышление.

А других направили в Школу Начинающих Дебилов.

За отсутствие всякого мышления.

ПРО КРОЛИКОВ НА РОЛИКАХ

И встали кролики на ролики.

И начались их великие-превеликие катания по асфальту древнего города.

И стали шарахаться от них непохожие на них прохожие – волки, медведи, олени. А те, на которых они налетели, ругались непотребно, и некоторые попали в больницу с переломами после столкновения.

Но кролики на роликах продолжали своё быстрое и ловкое катание.

Некоторые из них научились ездить задним ходом, то есть, не видя того, на кого они могли налететь.

Количество наездов увеличилось. Особенно на неповоротливых бегемотов и мирно гуляющих тигров. Но когда какой-то кролик на роликах сбил тихо шедшего по тротуару слона (дело кончилось для слона реанимацией!), животные окончательно озверели.

Они потребовали от городских властей прекратить кроличий беспредел.

Но кролики на роликах продолжали размножаться.

Их становилось день ото дня всё больше и больше. Напрасно городские власти выделили им специальные площадки, где эти нежные от природы красноглазые существа могли скользить по асфальту сколько им заблагорассудится. Кролики так и шастали по улицам, переулкам и площадям.

Более того, им будто бы нравились места, где возникало, как нарочно, большое скопление зверей и именно там они юлили на больших скоростях перед носом добропорядочных животных, которые сгорали от ненависти и к роликам, и к кроликам, и, особенно, к кроликам на роликах.

И тут вдруг один маленький Бегемотик весь затрясся и сказал своим родителям – большому Бегемоту и отнюдь не крохотной Бегемотихе:

– Хочу.

– Чего? – спросили наивные тугодумные родители.

– На ролики, – сказал Бегемотик.

Его тотчас поддержал в другом конце города какой-то Чижик.

– И я, – сказал он.

– Что? – спросили его Чиж и Чижиха.

– Буду кататься.

– На чём?

– На роликах.

Он мог ничего и не объяснять. Умные родители Чижика и сами давно поняли, чего желает, о чём мечтает их маленький сынок.

– Послушай, – сказали ему, – твоё призвание летать. Зачем тебе лишний раз соприкасаться с этой землёй?

– Я буду летать, – уверенно ответил Чижик. – Но на роликах!.. И, пожалуйста, не мешайте мне!..

Но самый большой скандал возник в семье пресмыкающихся. Там на ролики взгромоздилась старая-престарая Кобра. И сразу стала похожа на длинный извивающийся поезд, который наводил на всех страх при первом появлении в центре города. Глаза её светились, как две фары огромного локомотива и всем казалось, что она на каждого смотрит, как удав на кролика. Ужас! Ужас! Ужас!

Но кролики на роликах никого и ничего не боялись. Они двигались по-прежнему с такой быстротой, что тяжёлая Кобра, лежащая плашмя на колёсах, совершенно была для них неопасна.

Получилось, что змеи стали уступать кроликам. И всё из-за роликов.

Скоро все животные и птицы города встали на ролики и началось что-то невообразимое.

Метро отменили. Автобусы и троллейбусы даже не выходили из своих парков. Зачем? И такси, которого вечно не хватало, тоже стало совершенно ненужным видом транспорта.

Ролики победили. Весь город стал шнырять на них по всем направлениям.

Столкновения прекратились. Скорость возросла.

Конечно, Саша, признайся, тебе хотелось бы жить в этом городе. И кататься, кататься, кататься!

Но для этого ты должна сначала стать кроликом. А ролики, обещаю, я тебе куплю и подарю.

ДВА ПАЛАЧА

В одной никому неизвестной стране жили два палача. Один вешал, другой рубил головы.

Работали они через день в одну смену без выходных, ибо в той никому неизвестной стране казнить надо было безостановочно. Это, можно сказать, были будни. А само слово «воскресение» из недели было вычеркнуто как несоответствующее действительности.

И всё бы шло хорошо в этой стране – день за днём, казнь за казнью, кабы палачи были одинаковые, похожие друг на друга. Ан нет!

Один был палач, как палач, вполне нормальный профессиональный убийца. А другой был добрый и совестливый. Ну, в общем, не такой, как все палачи.

Вот этот второй палач как придёт домой после смены, сразу начинает мучиться и терзаться:

– Ох, и зачем я это сегодня сделал?..

Жена спрашивает:

– Что, дорогой?

А дорогой отвечает:

– По шее… топором… человеку…

Жена говорит:

– Да ведь он же преступник небось?..

– Да, – говорит палач, – конечно, преступник… Но прежде всего он ведь ещё и человек…

И плачет. И рыдает. Настоящими, представьте, слезами. Потому что этому палачу ничто человеческое не чуждо.

В другой раз жена ему говорит:

– Кончай плакать и рыдать. Если ты такой добрый, уходи со своей работы, меняй профессию и живи спокойно…

– Нет, – говорит палач. – Не могу. Я свою работу люблю. Мне моя профессия нравится. Только…

– Только что? – спрашивает жена и смеётся.

– Только, – говорит палач, – крови много. А я крови совсем не переношу. И ещё меня тошнить начинает, когда я вижу, как обезглавленное тело дёргается.

– А как оно дёргается?..

– А так. Сначала резко, потом меньше, потом уж и совсем затихает и уже не вздрагивает… Ты себе не представляешь, дорогая, до чего это гадкая картина. Я прямо волнуюсь. Переживаю страшно. Смотреть противно, честное слово… – Почему не представляю?.. Очень даже хорошо представляю, – говорит жена. – Я всё же кто?.. Жена палача!.. Знала, за кого выходила.

Палач вздыхает:

– Да, но ведь я только исполняю свой долг. Я честный. А ведь на моём месте служит ещё мой напарник, которому абсолютно всё равно, который равнодушен в своей жестокости, а я больше всего ненавижу это страшное равнодушие. Ты знаешь, как он намыливает верёвку?

– Как?

– Совершенно равнодушно. Он и вешает людей, не глядя кого. Не интересуясь их личностями, их индивидуальностями… Совершенно не зная их биографий. Ужасно!..

Жена говорит:

– А может быть, вам поменяться?.. Ты в его смену, а он – в твою… Ты пойдешь вешать, а он – рубить… В конце концов в любом деле надо уметь находить прелесть в разнообразии…

– Нет, – отвечает палач. – Его работа не по мне. Требует силы воли. А у меня её нет. Я рубанул – и всё. А тут надо и петлю делать, и табуретку ногой вышибать. Да и многие жертвы обделываются в процессе – запах плохой. Я не выношу плохих запахов.

– Да!.. Ты нежный!.. Ты тонкий! Ты мой дорогой!..

Так они разговаривали бесконечно долго, пока вдруг… ох, это вдруг – вечно означает что-то неожиданное!.. Вдруг вышел приказ: первого палача перевести на отрубание, а второго на повешение.

Приходит с работы наш палач (это раньше он был вторым, а теперь, значит, он стал первым), и жена его спрашивает:

– Ну, как?..

– Чево?

– Как тебе сегодня работалось?

– Да ничего, – говорит, – особенного.

Жена удивилась его равнодушию.

– Ну, ты… хоть повесил его?

– Кого?

– Да человека… человека сегодняшнего.

– Преступника?.. Конечно, повесил. Почему бы мне его не повесить.

– И веревку намылил?

– Намылил.

– И табуретку выбил?

– А как же. Всё сделал, как положено.

– И что?

– И ничего.

Жена успокоилась и говорит:

– Ну, и слава богу.

Прошло с того дня много лет. Вдруг стук в дверь, вбегает напарник, хватает жену палача и тащит её казнить. А первый палач абсолютно равнодушен. Он знал, что в этой никому неизвестной стране они со сменщиком уже переказнили всех, кого только можно было. И вот, стало быть, очередь до его жены дошла. Жена кричит:

– Заступись, идол!.. Он же мне сейчас голову отрубит.

А тот с твердокаменным лицом ей отвечает:

– Ну и пусть. Скажи спасибо, дорогая, что сегодня не моя смена, а то бы я тебя собственноручно повесил… В общем, отрубил напарник голову жене первого, бывшего второго палача и, конечно, страдает на своём месте:

– Ох, чёрт дери, до чего же я дошёл… До чего опустился, что жену своего ближайшего коллеги уничтожил… Столько крови!.. Что же теперь будет?

– А ничего особенного, – говорит ему его сменщик. – Теперь моя смена. И я буду тебя вешать…

– То есть как?! – испугался палач. Очень он был нервный в последнее время. Все ныл и переживал.

– А так. Остались только мы с тобой в этой проклятой никому неизвестной стране. Всех остальных уже переказнили. И тебя повесить – мой профессиональный долг.

Сказано – сделано. На следующий день повесил палач палача.

И вот один-одинёшенек идёт с работы и думает:

– Как хорошо, что я когда-то с рубки голов на повешение перешёл. Всё-таки повезло мне в этой жизни. Ох, повезло!..