Текст книги "Под алыми небесами"

Глава четвертая

1

В июне и в июле 1943 года самолеты союзников прилетали каждую ночь. Здания рушились одно за другим, тучи пыли поднимались над улицами и висели в воздухе, даже когда вставало кроваво-красное солнце и палило нещадно, усугубляя ужас первых недель бомбардировок.

Пино и Карлетто почти каждый день бродили по улицам Милана, смотрели на развалины, видели убитых, сопереживали боли, которая присутствовала, казалось, повсюду. Спустя какое-то время все в душе у Пино омертвело, он чувствовал себя маленьким. Иногда ему хотелось сделать то, о чем говорил Карлетто: свернуться калачиком и спрятаться от жизни.

Но он почти каждый день вспоминал Анну. Он понимал, что это глупо, но часто заходил в пекарню, где увидел ее, в надежде, что встретится с нею снова. Но так и не встретился. А когда он спросил о ней у жены пекаря, та ответила, что понятия не имеет, о ком он говорит.

23 июня отец Пино отправил Миммо до конца лета в «Каса Альпина» в Альпах, к северу от озера Комо. Он пытался отправить туда и Пино, но тот отказался уезжать. Мальчишкой и подростком Пино любил лагерь отца Ре. Он с шестилетнего возраста проводил в «Каса Альпина» по три месяца каждый год: два полных месяца летом лазал по горам, а еще приезжал в общей сложности на месяц покататься на лыжах. У отца Ре было здорово. Но компанию, которая там собиралась, Пино уже перерос. Он хотел остаться в Милане и вместе с Карлетто на его улицах искать Анну.

Бомбежки усилились. 9 июля Би-би-си рассказала о высадке союзников на Сицилии и о яростных сражениях с немецкими и итальянскими войсками. Десять дней спустя бомбардировке подвергся Рим. Известие о налете ошеломило Италию и семью Лелла.

– Если бомбят Рим, то Муссолини и фашистам конец, – объявил отец Пино. – Союзники выдавливают немцев из Сицилии. Они высадятся в Южной Италии. Скоро все закончится.

Как-то в конце июля родители Пино посреди дня поставили пластинку на фонограф и принялись танцевать. Король Виктор Эммануил III арестовал Бенито Муссолини и заключил его в крепость на горе Гран-Сассо к северу от Рима.

Но к августу целые кварталы Милана лежали в руинах. Повсюду хозяйничали немцы, устанавливали зенитные орудия, оборудовали блокпосты, пулеметные гнезда. В квартале от театра Ла Скала над отелем «Реджина» развевался яркий немецкий флаг.

Полковник гестапо Вальтер Рауфф ввел комендантский час. Пойманные на улице в неурочное время без документов – арестовывались. Если у человека не было документов, его могли расстрелять на месте. Владение радиоприемником также каралось расстрелом.

Пино не обращал внимания на запреты. По ночам он прятался в туалете и слушал радио – музыку и новости. А днем он начал приспосабливаться к новому порядку в Милане. Трамваи теперь ходили редко. Можно было идти пешком, ехать на велосипеде или искать попутную машину.

Пино предпочитал велосипед, он ездил по городу, не обращая внимания на жару, проезжал через различные блокпосты, запоминал, что ищут немцы, останавливая его. Большие участки улиц были изуродованы воронками, и ему приходилось идти там пешком или выбирать другие маршруты. В своих поездках он видел семьи, живущие под брезентовыми навесами рядом с их превращенными в руины домами.

Он понимал, как ему повезло. И чувствовал, что везение в мгновение ока может отвернуться от него и на его голову обрушится бомба. И еще он думал: жива ли Анна?

2

В начале августа Пино наконец понял, почему союзники бомбят Милан. Диктор Би-би-си сообщил, что союзники почти уничтожили промышленную базу нацистов в долине Рура, где прежде изготавливалась бóльшая часть вооружений для немецкой армии. Теперь они уничтожают промышленную базу в Северной Италии, чтобы немцы не смогли воспользоваться ею и затянуть таким образом войну.

Ночью 7 и 8 августа британские «ланкастеры» сбросили на Милан тысячи бомб – их целью были фабрики, промышленные предприятия и военные объекты, но неизбежно страдали и находящиеся поблизости дома.

Когда бомбы стали взрываться достаточно близко от их дома, сотрясая его стены, Порция запаниковала и попыталась убедить мужа увезти семью в Рапалло на западном берегу.

– Нет, – сказал Микеле. – Они не будут бомбить рядом с собором. Здесь все еще безопасно.

– Одной случайной бомбы нам будет достаточно, – сказала Порция. – Я беру Сиччи и уезжаю.

Отец Пино, хотя и расстроенный, был полон решимости:

– Я останусь ради бизнеса, но думаю, что Пино пора отправляться в «Каса Альпина».

Пино отказался во второй раз.

– Это для маленьких мальчиков, папа, – сказал Пино. – Я уже не маленький.

12 и 13 августа в налете на Милан участвовало более пяти сотен бомбардировщиков союзников. Впервые бомбы падали рядом с Дуомо. Одна из них повредила церковь Санта-Мария делле Грацие, но чудесным образом не затронула фреску Леонардо да Винчи «Тайная вечеря».

Ла Скала повезло меньше. Бомба пробила крышу театра и взорвалась, в театре начался пожар. Другая бомба попала в «Галерею», которая сильно пострадала. Взрывной волной сотрясало и дом Лелла. Пино ту жуткую ночь пересидел в подвале.

На следующий день он встретился с Карлетто. Белтрамини собирались уехать от бомбардировок на ночь за город. Отец Пино, тетя Грета, дядя Альберт и Туллио Галимберти со своей последней подружкой присоединились к Белтрамини.

Когда поезд тронулся с вокзала, направляясь на восток, Пино, Карлетто и Туллио стояли у открытой двери товарного вагона, набитого миланцами, покидающими на ночь город. Поезд набрал скорость. Пино посмотрел на небо, такое безупречно-голубое, что он не мог себе представить его черным, с тесно летящими по нему самолетами.

3

Они пересекли реку По, и задолго до наступления темноты, когда земля еще млела от летней жары, поезд со скрежетом остановился среди холмистых сельскохозяйственных угодий, паровоз спустил пар. Пино с одеялом на плече поднялся следом за Карлетто на невысокий травянистый холм, окруженный фруктовым садом.

– Пино, – сказал синьор Белтрамини, – ты смотри внимательнее, к утру пауки сплетут паутину у тебя на ушах.

Синьора Белтрамини, хорошенькая хрупкая женщина, которая, казалось, всегда страдала от какой-нибудь болезни, пожурила его:

– Зачем ты это сказал? Ты же знаешь, я боюсь пауков.

Торговец фруктами едва сумел сдержать улыбку:

– О чем ты говоришь? Я всего лишь предупредил парня об опасностях, которые подстерегают, когда спишь в высокой траве.

Его жена хотела было что-то возразить, но потом просто отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

Дядя Альберт выудил из полотняной сумки хлеб, вино, сыр и салями. Белтрамини достали пять спелых дынь. Отец Пино сел в траве рядом со скрипичным футляром, обхватил руками колени. На его лице появилось очарованное выражение.

– Ну не великолепно ли? – сказал Микеле.

– Что великолепно? – спросил дядя Альберт, недоуменно оглядываясь.

– Это место. Какой чистый воздух. А запах. Ни дыма, ни вони взрывчатки. Все кажется таким… не знаю. Невинным?

– Точно, – сказала синьора Белтрамини.

– Что точно? – спросил синьор Белтрамини. – Пройди чуть подальше – и все не так уж невинно. Коровьи лепешки, пауки, змеи…

Хлоп! Синьора Белтрамини стукнула мужа по руке:

– У тебя нет ни капли жалости? Хоть когда-нибудь?

– Эй, больно же, – сказал синьор Белтрамини с улыбкой.

– И хорошо, – сказала она. – Прекрати это. Я глаз не сомкнула прошлой ночью после всех этих разговоров о пауках и змеях.

Карлетто, который казался необъяснимо расстроенным, поднялся и пошел вниз по склону холма к фруктовому саду. Пино заметил девушек у каменной стены, окружавшей сад. Никто из них по красоте не мог сравниться с Анной. Но может, настало время действовать. Он потрусил вниз за Карлетто, поделился с ним своим планом, и они попытались перехватить девушек, но другая стайка парней оказалась проворнее.

Пино посмотрел на небо и сказал:

– Я всего лишь прошу немного любви.

– Я думаю, тебя устроил бы и поцелуй, – сказал Карлетто.

– Я удовольствуюсь и улыбкой.

Пино вздохнул.

Парни перелезли через стену и пошли вдоль рядов деревьев, ветки которых гнулись под тяжестью плодов. Персики еще не до конца созрели, но инжир был уже спелый. Некоторые ягоды попа́дали на землю. Они подняли несколько плодов, отерли их, сняли кожуру и съели.

Хотя им редко выпадало удовольствие поесть плоды с дерева во времена нормирования продуктов, с лица Карлетто не сходило обеспокоенное выражение.

– У тебя все в порядке? – спросил Пино.

Его друг отрицательно покачал головой.

– И что случилось?

– Так, ощущение.

– Чего?

Карлетто пожал плечами:

– Похоже, жизнь пошла не так, как мы ожидали, ничего хорошего она нам не сулит.

– Почему ты так думаешь?

– Ты всегда был невнимателен на уроках истории. Когда воюют большие армии, победитель в побежденной стране разрушает все.

– Не всегда. Саладин не разграбил Иерусалим. Все же я что-то слушал на уроках истории.

– Бог с ней, с историей, – сказал Карлетто, еще более расстроенный. – Просто я так чувствую, и оно не прекратится. Оно повсюду и…

Карлетто поперхнулся словами, слезы побежали по его щекам. Он тщетно пытался взять себя в руки.

– Да что такое с тобой? – спросил Пино.

Карлетто наклонил голову, словно разглядывал картину, которую никак не мог понять. Губы его дрожали, когда он произнес:

– Мама больна. Все плохо.

– Что это значит?

– А что, по-твоему, это может значить? – воскликнул Карлетто. – Она умирает.

– Господи Исусе! – сказал Пино. – Ты уверен?

– Я слышал, родители говорили о том, как ее нужно похоронить.

Пино подумал о синьоре Белтрамини, потом о Порции. Он подумал, что чувствовал бы, узнав о близкой смерти матери. Громадная пустота образовалась у него в желудке.

– Мне очень жаль, – сказал Пино. – Правда очень. Твоя мама – замечательная синьора. Она терпит твоего отца, значит она уже святая, а говорят, что святые получают вознаграждение на небесах.

Карлетто, несмотря на грусть, рассмеялся, отер слезы.

– Только она и может ставить его на место. Но он должен перестать, понимаешь? Она больна, а он дразнит ее, говорит о змеях и пауках. Это жестоко. Словно и не любит ее.

– Он любит твою маму.

– Он это никак не показывает. Он словно боится этого.

Они пошли в обратном направлении. У каменной стены услышали звуки скрипки.

4

Пино посмотрел на вершину холма, увидел, что его отец настраивает скрипку, а рядом стоит синьор Белтрамини, держа в руках ноты. Золотые лучи заходящего солнца освещали обоих и толпу вокруг них.

– Нет! – застонал Карлетто. – Матерь Божья, нет.

Пино был обескуражен не меньше Карлетто. Временами Микеле Лелла играл блестяще, но чаще фальшивил. Отец Пино не выдерживал ритма, пропускал части, которые требовали идеальной игры. А голос у синьора Белтрамини обычно ломался или садился. Слушать обоих было мучительно, ты ни на минуту не мог расслабиться, потому что знал: сейчас они сфальшивят, и временами это звучало так плохо, что ты чувствовал смущение.

На вершине холма отец Пино любовно прижал подбородком к плечу скрипку, великолепный инструмент, изготовленный в Центральной Италии в восемнадцатом веке. Порция подарила мужу скрипку на Рождество десять лет назад, и Микеле берег ее как зеницу ока. Он поднял смычок.

Синьор Белтрамини покрепче встал на ноги, руки свободно опустил.

– Сейчас произойдет крушение поезда, – сказал Карлетто.

– Надвигается, – проговорил Пино.

Его отец проиграл первые такты мелодии «Nessun dorma», или «Никто не будет спать», возвышенной арии для тенора в третьем акте оперы Джакомо Пуччини «Турандот». Это была одна из самых любимых вещей отца, и Пино слушал ее на грампластинке: полным оркестром Ла Скала дирижировал Тосканини, исполнял арию мощнейший тенор Мигель Флета, а запись была сделана в 1920-е годы на первой постановке оперы.

Флета пел партию принца Калафа, богатого королевского сына, инкогнито путешествующего по Китаю, где он влюбляется в красивую, но холодную и капризную принцессу Турандот. Король постановил, что тот, кто добивается руки принцессы, сначала должен отгадать три загадки. Не отгадаешь хоть одну – и тебя ждет страшная смерть.

К концу второго акта Калаф разгадывает все загадки, но принцесса по-прежнему отказывается выйти за него замуж. Калаф говорит, что, если она до рассвета узнает его настоящее имя, он уедет, но если не сможет, то должна будет выйти за него.

Принцесса повышает ставки, она говорит Калафу, что если узнает его имя до рассвета, то ему отрубят голову. Он соглашается, и принцесса объявляет: «„Nessun dorma“ – никто не будет спать, пока имя ухажера не будет узнано».

В опере Калаф поет арию с приближением рассвета, когда принцесса близка к поражению. «Nessun dorma» идет в нарастающем темпе, она все ускоряется, требуя от певца все больше сил, он воспевает свою любовь к принцессе и неизбежную победу, которая приближается с каждым мгновением.

Пино считал, что для достижения эмоционального торжества арии необходимы полный оркестр и знаменитый тенор вроде Флеты. Но в исполнении его отца и синьора Белтрамини ария, сведенная к одной мелодии и тексту, звучала так сильно, что он такого и представить себе не мог.

Когда Микеле играл в ту ночь, его скрипка издавала сильный, сочный звук. И синьор Белтрамини никогда не пел лучше. Голос скрипки и голос певца звучали для Пино как голоса двух ангелов – один высокий, другой низкий, и оба являли собой скорее божественное вдохновение, чем мастерство.

– Как они это делают? – удивленно спросил Карлетто.

Пино понятия не имел, почему его отец заиграл так виртуозно, но потом он заметил, что синьор Белтрамини поет не всем, а кому-то одному, и он понял, почему голос торговца фруктами звучит так прекрасно и нежно.

– Ты посмотри на своего отца, – сказал Пино.

Карлетто поднялся на цыпочки и увидел, что отец поет не всем собравшимся, а своей умирающей жене, словно в мире нет никого, кроме них двоих.

Когда они закончили, толпа на склоне принялась свистеть и хлопать. У Пино выступили слезы на глазах, потому что он впервые увидел своего отца героем. Слезы в глазах Карлетто были вызваны другими, более серьезными причинами.

– Ты играл фантастически, – сказал Пино отцу позднее, когда опустилась темнота. – И «Nessun dorma» – идеальный выбор.

– Для такого великолепного места мы и не могли выбрать ничего другого, – сказал отец; он, казалось, сам восхищен своей игрой. – А потом нас понесло, как говорят музыканты Ла Скала, – играли con smania, со страстью.

– Я это слышал, папа. Мы все слышали.

Микеле кивнул и счастливо вздохнул:

– Давай теперь поспим.

Пино вытоптал себе место, затем снял рубашку, чтобы подстелить под голову, завернулся в одеяло, которое взял из дома. Потом он уютно устроился и от запаха травы сразу же почувствовал сонливость.

Глаза его закрылись, он думал об игре отца, таинственной болезни синьоры Белтрамини и о том, как пел ее муж-весельчак. Он уснул с мыслью о том, что стал свидетелем чуда.

Несколько часов спустя Пино во сне бежал по улице за Анной, когда вдали раздался гром. Он остановился, а она продолжала бежать и вскоре скрылась в толпе. Это не расстроило его, но он подумал о том, когда начнется дождь и каким будет вкус капель у него на языке.

Карлетто встряхнул его, разбудил. Луна стояла высоко, проливая синеватый свет на склон. Все вокруг, кто успел встать на ноги, смотрели на запад. Бомбардировщики союзников атаковали Милан волнами, но ни самолетов, ни города издалека не было видно, только вспышки да выбросы пламени на горизонте и далекий рокот войны.

5

Когда на рассвете поезд вернулся в Милан, над городом клубились, крутились, вихрились дымы. Они вышли с вокзала на улицу, и Пино увидел различие между теми, кто оставался в городе во время бомбежки, и теми, кто сейчас вернулся. Ужас бомбежки ссутулил выживших, у них были пустые глаза и перекошенные рты. Мужчины, женщины и дети осторожно шагали мимо, словно в любую секунду земля у них под ногами могла разверзнуться огненной бездной. Почти над всем городом висел дым. Разорванные, развороченные машины. Разбитые и лежащие в руинах здания. Деревья без листьев, сорванных ударной волной.

Несколько недель Пино и его отец держались такого расписания: днем работали, а ближе к вечеру уезжали из города, чтобы вернуться с рассветом и увидеть новые зияющие раны Милана.

8 сентября 1943 года итальянское правительство, подписавшее 3 сентября безусловное перемирие, объявило о том, что сдается союзным армиям. На следующий день британские и американские войска высадились в Салерно, на подъеме «итальянского сапога». Немцы оказывали сопротивление – где слабое, где яростное. Большинство солдат Муссолини просто выбросили белый флаг, увидев высадку Пятой армии американского генерал-лейтенанта Марка Кларка. Известие о вторжении американцев, достигнув Милана, стало праздником для Пино, его отца, дядюшки и тетушки. Они решили, что война кончится через несколько дней.

Не прошло и суток, как немцы установили контроль над Римом, арестовали короля и окружили Ватикан войсками и танками, которые навели свои орудия на купол собора Святого Петра. 12 сентября специальная группа нацистских солдат высадилась с планеров в горах Гран-Сассо, где удерживался Муссолини, и освободила его. Его перевезли в Вену, а потом в Берлин, где Гитлер принял дуче.

Через несколько дней Пино слушал двух диктаторов по радио, они поклялись до последней капли немецкой и итальянской крови сражаться с союзниками. Пино казалось, что мир сошел с ума, к тому же он погрузился в депрессию оттого, что уже три месяца не видел Анну.

Прошла неделя. Бомбежки продолжались. Школа Пино оставалась закрытой. Немцы начали полномасштабное вторжение с севера через Австрию и Швейцарию, была учреждена марионеточная Итальянская социалистическая республика во главе с Муссолини и со столицей в маленьком городке Салó на озере Гарда к северо-востоку от Милана.

Отец Пино говорил только об этом, когда они рано утром 20 сентября 1943 года шли с вокзала в Сан-Бабилу, проведя еще одну ночь в полях за городом. Микеле так зациклился на теме захвата Северной Италии, что не заметил черный дым над кварталом моды и Виа Монтенаполеоне. Дым заметил Пино и припустил бегом. Он пробежал по узким улочкам и несколько секунд спустя из-за поворота увидел впереди их дом.

Там, где прежде находилась крыша, зияла дыра, из которой к небесам поднимался дым. Венецианские стекла магазина «Сумочки ди Лелла» превратились в осколки, рамы – в почерневшие щепки. Сам магазин напоминал нутро угольной шахты. Взрыв искалечил все до неузнаваемости.

– Господи боже, нет! – воскликнул Микеле.

Отец Пино выпустил из рук футляр скрипки и, рыдая, упал на колени. Пино никогда не видел своего отца в слезах, во всяком случае, не помнил такого, и при виде горя Микеле Пино почувствовал опустошенность, печаль и унижение.

– Ну-ну, папа, – сказал он, пытаясь поднять отца на ноги.

– Все пропало, – плакал Микеле. – Наша жизнь пропала.

– Чепуха, – сказал дядя Альберт, беря зятя под руку. – У тебя есть деньги в банке, Микеле. Если понадобится ссуда, я тебе дам. Квартира, мебель, товар – все это ты сможешь восстановить.

– Не знаю, как я скажу об этом Порции, – слабым голосом проговорил отец Пино.

– Микеле, ты ведешь себя так, будто в твоих силах было предотвратить попадание бомбы в твой дом, – просопел дядя Альберт. – Ты скажешь ей правду, и вы начнете все заново.

– А пока поживете у нас, – сказала тетя Грета.

Микеле закивал было, но потом сердито повернулся к Пино:

– Но не ты.

– Папа?

– Ты поедешь в «Каса Альпина». Будешь учиться там.

– Нет, я хочу быть в Милане.

Отец Пино рассвирепел:

– Ты здесь не останешься! У тебя здесь нет голоса. Ты мой первенец. Я не допущу, чтобы ты погиб от шальной бомбы. Я… я бы не вынес этого. И твоя мать тоже.

Вспышка отца ошеломила Пино. Такое поведение было не в характере Микеле, который привык размышлять, обдумывать, а не вспыхивать и кричать. И уж конечно, не на улице в Сан-Бабиле, где слухи о событиях в мире моды подхватывались, разносились и никогда не забывались.

– Хорошо, папа, – тихо сказал Пино. – Я уеду из Милана в «Каса Альпина», если ты так хочешь.

Часть вторая
Соборы Господа

Глава пятая

1

Поздним утром следующего дня на Центральном вокзале Микеле сунул в руку Пино пачку лир и сказал:

– Я пришлю твои книги, и кто-нибудь будет встречать тебя на платформе. Веди себя хорошо и передай от меня привет Миммо и отцу Ре.

– А когда я вернусь?

– Когда здесь будет безопасно.

Пино с несчастным видом посмотрел на Туллио – тот пожал плечами, а потом на дядю Альберта – тот разглядывал свои туфли.

– Неправильно это, – сказал он, в ярости схватил рюкзак, набитый одеждой, сел в почти пустой вагон и, кипя от злости, уставился в окно.

С ним обращаются как с малолеткой. Но разве это он падал на колени и плакал у всех на глазах? Нет. Пино Лелла принял удар и выстоял, как мужчина. Но что он мог сделать? Бросить вызов отцу? Спрыгнуть с поезда? Уйти к Белтрамини?

Состав дернулся и заскрежетал, отходя от вокзала, проехал через депо, где под присмотром немецких солдат сотни людей с пустыми глазами, многие из них в поношенной серой форме, грузили на платформы ящики с запасными частями для танков, винтовками, пулеметами, бомбами и снарядами. Вероятно, это военнопленные, расстроенно подумал Пино. Он высунул голову из окна и разглядывал их, пока поезд проезжал депо.

Через два часа пути поезд, миновав подножия холмов у озера Комо, направился к Альпам. В обычной ситуации Пино разглядывал бы озеро, красивее которого, по его мнению, в мире не было. Еще ему нравился городок Белладжио на южном берегу озера. Тамошний роскошный отель напоминал розовый замок из сказки.

Но сегодня он смотрел вниз на дорогу вдоль восточного берега Комо и длинную цепочку грузовиков, наполненных грязными людьми с пустыми глазами, на многих была та же серая форма, которую он видел в депо. Их были сотни, а может, тысячи.

«Кто они такие? – недоумевал он. – Где их арестовали? И почему?»

Он продолжал думать о них следующие сорок минут, и позднее после пересадки, и когда сошел в городке Кьявенна.

Немецкие солдаты там словно и не замечали его. Пино вышел из вокзала, и впервые с сегодняшнего утра настроение у него улучшилось. Стоял теплый, солнечный день начала осени. Воздух был свежий и ясный, а Пино направлялся в горы. Теперь все будет хорошо, решил он. По крайней мере, сегодня.

– Эй, малец! – позвал его кто-то.

Жилистый парень приблизительно одного возраста с Пино стоял, опершись на старый «фиат-купе». На нем были полотняные рабочие брюки и заляпанная маслом футболка. Изо рта торчала сигарета.

– Кого это ты называешь мальцом? – спросил Пино.

– Тебя. Ты ведь малец Лелла?

– Пино Лелла.

– Альберто Аскари, – сказал парень, ударяя себя по груди. – Мой дядюшка попросил встретить тебя и привезти в Мадезимо.

Аскари выкинул сигарету и протянул руку, почти такую же большую, как у Пино, и, к его удивлению, более сильную.

Пожимая Пино руку, Аскари чуть не сломал ему пальцы.

– Это где же ты так накачался? – спросил Пино.

Аскари улыбнулся:

– В мастерской моего дяди. Кидай свои вещи сюда, малец.

Словечко «малец» немного беспокоило Пино, но в остальном Аскари вел себя вполне достойно. Он открыл пассажирскую дверь. Машина внутри была безукоризненна. На водительском сиденье лежало полотенце, защищая его от масла.

Аскари завел двигатель, производивший звук, не похожий на звук двигателей других «фиатов», в которых Пино ездил прежде, – низкое, гортанное урчание, которое, казалось, сотрясало всю подвеску.

– Это не городской двигатель, – сказал Пино.

Аскари усмехнулся и включил передачу.

– Неужели ты думаешь, что на машине у гонщика будет стоять городская трансмиссия или городской двигатель?

– Ты гонщик? – скептически спросил Пино.

– Буду, – ответил Аскари и отпустил сцепление.

2

Они рванули прочь от маленького вокзала и выехали на мощеную дорогу. «Фиат» на повороте чуть не лег на бок, но Аскари успел выкрутить рулевое колесо в другую сторону. Покрышки хорошо держали дорогу. Аскари переключил передачу, нажал на газ.

Пино вдавило в пассажирское сиденье, но ему удалось упереться руками и ногами, перед тем как Аскари вылетел на маленькую городскую площадь, ловко обогнал грузовичок, груженный курами, опять переключил передачу. На выезде из города они все еще набирали скорость.

Дорога на перевал Шплюген делала множество петель и поворотов параллельно реке, текущей в крутых берегах долины, уходящей в Альпы, к Швейцарии. Аскари мастерски проехал Шплюген, машина аккуратно проходила все повороты, обгоняла другие машины на дороге так, будто те стояли на месте.

Эмоции Пино колебались в пределах от презренного страха до радостной эйфории, зависти и восхищения. Аскари сбросил наконец скорость, подъезжая к окраинам городка Камподольчино.

– Я тебе верю, – сказал Пино, чье сердце колотилось как сумасшедшее.

– Это ты о чем? – недоуменно спросил Аскари.

– Я верю, что ты в один прекрасный день станешь гонщиком, – сказал Пино. – Знаменитым. Я еще не видел никого, кто так водил бы машину.

Улыбка Аскари не могла быть шире.

– Мой отец водил лучше. Был чемпионом европейского Гран-при. Он уже умер. – Он оторвал руку от баранки и направил указательный палец на лобовое стекло к небесам. – Даст Бог, папа, я буду чемпионом Европы, а то и чемпионом мира!

– Я в это верю, – повторил Пино, восхищенно покачивая головой. Потом перевел взгляд на серую отвесную скалу, поднимавшуюся более чем на четыреста пятьдесят метров над восточной окраиной города. Он опустил стекло, высунул голову и оглядел вершину скалы.

– Ты что ищешь? – спросил Аскари.

– Иногда на колокольне можно увидеть крест.

– Вон он, – сказал Аскари. – На стене есть зарубка. Только поэтому ты ее и видишь. – Он показал вверх через лобовое стекло. – Вон там.

На мгновение перед глазами Пино мелькнули крест и вершина каменной колокольни в Мотте, самом высоком горном поселении в этой части Альп. В первый раз за этот день он позволил себе порадоваться тому, что он не в Милане.

Аскари повел машину к опасной дороге на Мадезимо – крутому, узкому, в рытвинах серпантину, опутывавшему горный склон. Никаких ограждений и, по существу, никаких обочин, и несколько раз во время подъема Пино думал, что Аскари не удержит машину и они рухнут в пропасть. Но Аскари, казалось, знал каждый сантиметр дороги, потому что крутил баранку и жал на тормоза так, что они ровно проходили все повороты, Пино даже казалось, что они едут по снегу, а не по скальной породе.

– А на лыжах ты так же катаешься? – спросил Пино.

– Я не умею кататься на лыжах, – ответил Аскари.

– Что? Живешь в Мадезимо и не умеешь кататься?

– Моя мать отправила меня сюда, чтобы я был в безопасности. Я работаю в мастерской дяди и вожу машину.

– Катание на лыжах похоже на вождение машины, – сказал Пино. – Такая же тактика.

– Ты хорошо катаешься?

– Выигрывал кое-какие соревнования. По слалому.

Гонщик посмотрел на Пино с уважением:

– Тогда мы подружимся. Ты будешь учить меня кататься на лыжах, а я тебя – водить машину.

Пино широко улыбнулся:

– Заметано.

Они добрались до крохотного поселка Мадезимо, в котором имелись гостиница с шиферной крышей, ресторан и несколько десятков альпийских домов.

– А девочки тут есть? – спросил Пино.

– Я знаю нескольких внизу. Они любят ездить в быстрых машинах.

– Нужно нам как-нибудь прокатиться с ними.

– Мне такой план по душе! – сказал Аскари, останавливая машину. – Отсюда дойдешь?

– С завязанными глазами в метель, – сказал Пино. – Может быть, по выходным я буду спускаться и останавливаться в гостинице.

– Тогда заглядывай ко мне. Наша мастерская за гостиницей. Мимо не пройдешь.

Он протянул руку. Пино поморщился и сказал:

– Только не сломай мне пальцы.

– Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

– И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

3

Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.

Мотта мало чем отличалась от Мадезимо. Здесь, на восточной части плато, близ утесов и елей стояли несколько домов в альпийском стиле, маленькая католическая часовня, которую Пино мельком видел снизу, и гораздо более крупное сооружение из камня и дерева. Приближаясь к дому, Пино, который уже несколько месяцев не чувствовал себя так хорошо, все отчетливее ощущал запах свежевыпеченного хлеба, какой-то острой чесночной еды. В животе у него заурчало.

Он вошел под крышу крыльца, постоял перед тяжелой деревянной дверью, потянулся к шнурку, свисавшему с тяжелого медного колокола над табличкой, на которой было написано: «Каса Альпина». Здесь рады всем усталым путникам». Пино дважды дернул шнурок.

Звук колокола эхом отразился от скал у него за спиной. Он услышал крики мальчишек, потом шаги. Дверь распахнулась.

– Здравствуйте, отец Ре, – сказал Пино грузному священнику лет пятидесяти пяти. На священнике, опиравшемся на трость, была черная ряса с белым воротничком и кожаные, подбитые гвоздями альпинистские ботинки.

Отец Ре распахнул объятия:

– Пино Лелла! До меня сегодня утром дошли слухи, что ты приедешь и снова побудешь у меня.

– Бомбежки, отец, – сказал Пино, обнимая священника. Эмоции переполняли его. – В городе совсем плохо.

– И это мне известно, сын мой, – сказал отец Ре срывающимся голосом. – Но заходи, закрой дверь, не выстужай дом.

– Как ваша нога?

– То хуже, то лучше, – сказал отец Ре и, прихрамывая, отошел в сторону, чтобы впустить Пино.

– Как Миммо воспринял новости, отец? – спросил Пино. – Я говорю о нашем доме.

– Это уж ты сам ему должен сообщить, – ответил отец Ре. – Ты ел?

– Нет.

– Тогда ты прибыл вовремя. Оставь пока свои вещи здесь. После обеда я тебе покажу, где ты будешь спать.

Пино последовал за священником, который с трудом похромал в столовую, где на грубых скамьях за такими же грубыми столами сидели сорок ребят. В каменном очаге в дальнем конце комнаты горел огонь.