Текст книги "Короткие рассказы о любви"

2. План Гоэлро

***

Астрахан уже с утра был взвинчен, потому что его, директора отделения модернизации производства, вызвал к себе генеральный и сообщил, что теперь в его ведении появится новый сотрудник. Ну как сотрудник, конечно, никакой не сотрудник, поскольку подчиняться этот человек будет напрямую генеральному. И название должности ему подобрали соответствующее – куратор финансирования проектов.

– А какое образование у этого куратора? Сможет ли он отличить гайку от гаечного ключа? Каким образом он станет решать, достоин ли тот или иной проект финансирования или нет?

– Пойми, Александр Петрович, – сказал ему генеральный на это, – мне до чертиков надоело каждый раз слушать твои вдохновенные доказательства по тому или иному новшеству. Да и времени на это нет. Ты же знаешь, что мы открываем две новых линии. Однако если тебе доверить тратить выделенные деньги на все подряд твои бредовые идеи и придумки твоих сумасшедших подчиненных, то наш трест можно будет ликвидировать как банкрота уже через месяц. Поэтому я направляю к тебе грамотного специалиста с трезвым взглядом на вещи. Именно ей ты теперь будешь доказывать свою правоту по каждому внедрению.

– Ей?! – заорал Астрахан, – Так это еще и баба?! Можешь со спокойной совестью уволить меня. Я не нанимался работать в таких тисках. Какая баба способна нормально разбираться в технологических процессах нашего производства? Да даже если бы она проработала на линии много лет, я не доверил бы модернизацию какой-то там мадаме. Как она сможет решать, что финансировать, а что нет?

– Успокойся! Я не обрезаю тебе финансирование, она будет просто устанавливать очередность продвижения того или иного проекта и, между прочим, только после согласования со мной. Но в отличие от тебя она не станет душить меня техническими терминами и математическими выкладками, в которых я ни черта не понимаю.

Астрахан хлопнул дверью, когда вышел от генерального, но почти нос к носу столкнулся с элегантной стройной дамочкой, которая как раз входила в кабинет. Астрахан обернулся, ее лицо показалось ему знакомым. Но нет, уже через две-три секунды он понял, что ошибся. Однако не успел он сделать и трех шагов, как услышал крик генерального:

– Саня! Вернись.

Астрахан остановился. Чего ему еще нужно, подумал он, и нехотя снова вошел в кабинет. Дамочка стояла возле стола генерального.

– Александр Петрович, познакомься. Это наш новый сотрудник, куратор финансирования проектов, Александра Яковлева.

Астрахан опешил и решил, что ослышался. Но, взглянув еще раз на дамочку, замер, не в силах пошевелиться.

Так они и стояли, глядя друг другу в глаза. Генеральный весело встал и сказал, что надеется на их плодотворное сотрудничество. Но потом заметил странное поведение этих двоих. Они стояли на расстоянии нескольких шагов друг от друга и молчали. Сцена выглядела явно не слишком естественной. Генеральный кашлянул, но они словно не слышали его.

– Вы что, знакомы? – спросил он.

– Были когда-то, – сказала девушка, – Даже работали вместе.

Это была она, хотя Астрахан до сих пор не мог поверить своим глазам, настолько она изменилась за эти три года. Тогда они вместе работали в конструкторском бюро, которое он создал. Сашка только-только окончила Технологический институт, где училась по специализации «Проектирование технологических машин и комплексов». Между прочим, защитилась на отлично. Он лишь изредка поправлял ее и кое-что подсказывал. И гордился ею. Они были любовниками, и он обожал свою Сашку-пухляшку, свою сочную, румяную и обольстительную толстушку. К ней приставали даже на улице, несмотря на повсеместную моду на худых девиц. У Сашки глаза горели синим огнем, а щечки напоминали розовые яблоки, и пахла она тоже яблоком. А как она звонко смеялась!

Сейчас перед ним стояла не та наивная выпускница, которую он зажимал по углам, будучи не в силах устоять перед ее брызжущей здоровьем и красотой молодостью, а совсем другая девушка – безупречно одетая, идеальная и строгая, с утонченным макияжем. И только одно напоминало ее прежнюю – по-детски припухлые розовые губы. Хотя розовыми их делала помада. Он прекрасно знал их истинный цвет – пунцовый, словно вишни. Ведь он тысячу раз целовал ее.

– Ладно, вы тут пообщайтесь, а у меня дела, – сказал генеральный, внимательно взглянул на Астрахана, схватил пару папок и быстренько выскользнул за дверь.

– Где ты была эти три года? – зло процедил Астрахан.

– Тебя это не касается. Здесь давай только по рабочим вопросам.

– Ты специально сюда устроилась?

Ответа не последовало.

– Что ж, тогда иди в наш отдел. Вадик тебе все расскажет. Я не буду с тобой общаться, пока не ответишь, почему сбежала тогда, ни слова не сказав. Я чуть с ума не сошел, голову себе сломал, думая, что могло случиться.

– Где ваш отдел находится? – холодно спросила она.

Астрахан позвонил и дал инструкции Вадику, а сам ушел в тайную комнатушку, где они с генеральным могли даже выпить втихаря. Генерального звали Валентин, они дружили давно, еще со школы. Отец Валентина стал крупным бизнесменом и одно из производств отдал сыну. А потом сделал его генеральным директором треста, в который это производство вошло одним из звеньев. Когда Валентин набирал свою управленческую команду, то в первую очередь вспомнил о старом друге, тем более что Астрахан был дипломированным технологом и конструктором-проектировщиком. Вместе они раскрутили сначала новое отделение при головном офисе, финансировал которое отец Валентина, являвшийся доверенным лицом акционеров треста, а потом выделили его в обособленную структуру, входившую в трест наравне с другими микро и макро-предприятиями. И теперь фирма, которой руководил Астрахан, вполне процветала, открывая по две новых технологических линии в год и принося акционерам треста немалые дивиденды. Вновь создавать что-то автономное и самостоятельное он больше не хотел.

Валентин уже сидел в комнатушке, вытянув ноги, положив их на стол и попивая красное вино из фужера.

– Наконец-то, – сказал он вошедшему Астрахану, – А теперь колись, кто такая эта Яковлева?

– Эта та самая, – недовольно буркнул Астрахан, – Которая сбежала от меня три года назад.

Он так же сел и так же положил ноги на стол.

– Твоя девушка? На которой ты хотел жениться?

– Да, это именно она. Хотя за эти три года она сильно изменилась, поначалу я даже не узнал ее.

– Вот это номер. И что теперь будешь делать?

– Пока думаю.

– Выпей вина, расслабься. Ты что-то слишком напряжен. Ну, сбежала… так три года уже прошло, все наверняка перегорело.

– У меня ничего не перегорело! – заорал Астрахан.

– Ты чего, нас ведь услышат. Про это место никто кроме меня и тебя не знает. Так что не шуми. И успокойся. Если она сбежала и три года где-то жила без тебя, значит, на этом она завершила ваши отношения. Не каждый, знаешь ли, может в лицо партнеру сказать – давай расстанемся и тому подобное. Тем более что встретились вы сейчас совершенно случайно, значит, она не ожидала, что увидит тебя и не планировала это.

Астрахан перезвонил Вадику и тот сказал, что кураторша уже ушла.

– Я выделил ей кабинет, – кивнул Валентин, – помнишь, такой уютненький, рядом с бухгалтерами.

– А он запирается на ключ? – спросил Астрахан.

– Кабинет? Да, запирается. Хочешь поговорить с ней? Саня… не травил бы ты себе душу. Ну, расстались, бывает. Я раз десять уже расставался. Муторно, конечно, сразу после разрыва, но если выпьешь где-нибудь в баре и подцепишь новую цыпочку, то быстро отпускает. У тебя разве их мало было за эти три года?

– Было, было… да только ни с одной я не захотел остаться. Всё, сегодня беру выходной. Работать точно не смогу.

Астрахан вышел из их тайного убежища и пошел по направлению к бухгалтерии. Рядом с последней действительно имелась еще одна дверь. Он и не знал, потому что она всегда была закрыта, так как помещение пустовало. Он открыл дверь и вошел. Саша стояла у окна, спиной к нему.

– Давай поговорим, – сказал он. Хотел быть спокойным, но не получалось. Саша молчала, даже не повернулась к нему.

– Вот посмотри, – Астрахан открыл в мобильнике программку «Ежедневник» и нашел в ней записи трехлетней давности, после чего подошел к Саше и протянул руку так, чтобы ей было лучше видно.

– Читай и убедись. Особенно обрати внимание на дату записи.

В ежедневнике было написано: «Отложить всю премию в копилку на свадебное платье для Сашки».

– Что это? – спросила она.

– Дату видишь? На следующий день после этого ты сбежала. Тебя ж именно то заедало, что я предложение тебе не делал. А ничего, что у меня долг висел по автокредиту, ипотека, да еще матери пришлось операцию на глаза оплатить?

– А сказать это ты не мог?

– Да какой мужик на такое унижение подпишется и признается, что как последний лох в 33 года, имея профессию и собственную фирму, по деньгам не тянет свадьбу оплатить. Решил – накоплю, тогда и скажу.

– Люди и просто расписываются, безо всяких свадеб.

– А я не могу так! Хотел, чтобы ты была в белом платье с фатой, чтобы цветы и шампанское, чтобы друзья поздравляли, а подружки твои завидовали! Но ты просто сбежала, потому что считала, что ничего для меня не значишь, и наши полгода с тобой это просто секс без обязательств.

– Да! Я так считала! Как еще я могла считать? Нормальные люди говорят друг другу о своих проблемах, а не страдают ложной гордостью в страхе унизиться.

– Не привык воздух без толку сотрясать. Что изменилось бы, скажи я тебе тогда – давай поженимся, но знаешь, поскольку я еще не накопил, отложим это мероприятие на неопределенный срок? Думаю, ты точно так же сбежала бы. Потому что ни дня не верила в мою к тебе любовь и всегда считала, что я просто использую тебя для секса.

– Пожалуйста, уйди, – едва слышно сказала Саша. Астрахан увидел, что глаза ее подозрительно блеснули слезами, развернул ее к себе и обнял.

– Никуда я не уйду. И тебя не отпущу. Собирайся и поехали. Валентину я смс напишу.

– За эти три года я постаралась тебя забыть.

– Получилось? – он отстранился и посмотрел ей в лицо. Она не отвела глаз. Слез в них уже не было, и губы она упрямо сжала.

Он знал ее упрямство, знал, что если переть буром, она замкнется и может долго не разговаривать с ним. Упорства ей было не занимать.

– Ладно. Я тебе все сказал. Решай сама – забыла ты меня или нет.

После этого он развернулся и вышел прочь из кабинета.

Он не пошел в бар, просто купил пару упаковок пива и кое-что на закусь. А на следующий день снова не вышел на работу и сказал генеральному:

– Или недельный отпуск мне дай, или увольняй. Не могу я с ней пока нормально общаться.

То и дело звонил Вадик с вопросами, Астрахан что-то ему отвечал и вливал в себя очередную порцию уже не пива, а более крепкого алкоголя. Правда, алкоголь никак не помогал, Астрахан ощущал жжение в груди, словно кто-то развел там костёр.

Потом он спал и видел ее во сне – прежнюю, девчушку-толстушку, Сашку-пухляшку, которую так любил. А сейчас даже сильнее, чем раньше. Нужно перетерпеть пока она злится, думал он, она ведь бывает ужасно упрямой, бульдозером не своротишь.

Когда она пришла к нему в проектное бюро сразу после Техноложки, он даже предположить не мог, что эта молоденькая девчушка способна работать серьезным инженером-конструктором. Потом он многократно убеждался в ее компетентности, но тогда он уже был просто повязан по рукам и ногам, потому что ни дня не мог обходиться без нее. Дома еще с порога накидывался с поцелуями и утаскивал ее в постель. Удивительно, как это у них в бюро дела тогда процветали, они же ни о чем кроме любви думать не могли. Но проекты шли на ура, заказы сыпались как из рога изобилия, имелся даже очень приличный по объему и деньгам госзаказ. Команда у него подобралась что надо, жаль, что сейчас все разбежались – кто свое бюро открыл, кто в большую фирму ушел. И виной тому опять же Сашка являлась. Когда она сбежала, Астрахан словно с ума сошел. Работать не мог, парни тянули работу без него как могли, но постепенно по одному покинули его фирму. Он продал ее, а сам пошел в трест к Валентину.

Генеральный приехал, выждав три дня. Привез несколько упаковок пива и два пакета с едой. Увидев лицо Астрахана, налил ему какой-то шипучий напиток и силой заставил выпить, держа стакан и опрокидывая его Астрахану в рот.

– Так к чему ты пришел? – спросил Валентин.

– Ни к чему. Жду ее.

– А она, между прочим, как ни в чем ни бывало приходит на работу вовремя, выглядит просто отпадно, улыбается и пьет чай с бухгалтершами. На что ты надеешься?

– Ни на что. Отстань.

– Тогда поставь на ней крест и выходи на работу.

– Неделя моего отпуска еще не закончилась.

– Ладно. Только больше не пей крепкие напитки.

– Не буду. Еще денек и приведу себя в порядок.

– Точно?

– Точно. Сегодня даже душ принимал.

Валентин засмеялся:

– Это знак. Смотрю, и чистоту дома навел.

– Я жду ее.

Валентин нахмурился:

– Ну что за романтические бредни? Ты же взрослый мужик.

– Она придет. От силы еще два дня и придет. Я слишком хорошо ее знаю.

– Она давно изменилась. Даже внешне, сам же говорил, что не узнал ее сначала.

Астрахан сидел в глубоком кресле и щурился от солнечных лучей, проникавших в комнату с открытого балкона:

– Слушай, хороший напиток ты мне дал. Что это? Сразу отпустило.

– Алка Зельтцер от похмелья.

Когда Валентин уходил, Астрахан даже позу не изменил – ему нравилось греться на солнце и слушать птичий гомон. Он посматривал на часы, висевшие на стене, и улыбался от сладостного томления в груди, поэтому не услышал, как в замочной скважине повернулся ключ. Но почувствовал, встал и обнял вошедшую Сашку.

– Почему ты был так уверен, что я приду? – спросила она.

– Любовь не стохастический, а строго детерминированный процесс, – ответил он.

Когда они проснулись, на улице уже стемнело.

– Валька привез мне пива и кучу еды, – сказал Астрахан, сладко потянувшись и тут же вновь прижав к себе Сашку.

– Вечером я не ем и тем более пиво не пью.

– Почему ты такая дуреха? Зачем ты сидела целых три года на всех этих диетах?

– Ты бы ни за что мне не позволил. Сам-то спортивный и подтянутый, как ахалтекинец, и я рядом – румяный пончик. Но пышкой можно быть в 18—20 лет, в 25 с лишним весом ты уже толстуха, а в 30 тебя назовут жирной бабищей. Признай это.

– Ладно, ладно, признаю. Но все равно потихоньку стану откармливать тебя. А то еще немного и ухватиться будет не за что, – засмеялся он.

– Хочешь мой план Гоэлро разрушить?

– Что еще за Гоэлро? Электрификация всей страны?

– Нет. Мой личный план Генерально-Одиночной Эволюции Личностного РОста.

– Я думал, что ты хоть немного повзрослела. Гоэлро, умора, и это говорит дипломированный высококлассный специалист, – от души хохотал Астрахан.

Через неделю они разослали приглашения, а еще через две поженились, устроив свадьбу по всем правилам. Саша была в белоснежном платье с фатой, а Астрахан все время норовил поцелуями нарушить ее торжественный макияж.

***

3. Актёрское мастерство

***

Фима с 7 лет учился пению. Сначала в музыкалке, а потом еще и в церковном хоре. Обычные уроки в общеобразовательной школе давались ему достаточно легко, хотя он часто ленился. Перед учителями он умел виртуозно выкручиваться и хитрить, за что его прозвали актёром.

Пением он занимался по решению родителей, поскольку обладал прекрасным чистым альтом. Но к 5-му классу в музыкалке ему стало скучно, и бабушка отвела его в студию при церковном хоре. Там ему очень понравилось, ведь там его учили не просто петь, а учили быть настоящим церковным певчим. Начинал он с одноголосья, потом освоил несложные песнопения в группе еще с двумя мальчиками. Их целью являлось пение на настоящем богослужении или даже на клиросе, где поют не по нотам, а по церковнославянским текстам. Это было предметом гордости среди певчих. Хотя лишь через два года Фиму и двоих мальчиков с ним допустили первый раз спеть не простым антифоном для взрослого хора, а целиком литургию на два голоса с элементами трехголосья.

Фима обладал высоким альтом и пел партии наравне с девчонками. Особенно удачным все считали его дуэт с одной девочкой. Его высокий альт почти сливался с ее серебристым меццо-сопрано, их голоса вибрировали и звучали как одно целое, что производило неизгладимое впечатление. Не последнюю роль в этом играл также внешний вид обоих исполнителей – юных и не испорченных людским вниманием и похвалами. В церкви не принято было хвалить или порицать певчих, особенно детей.

Два других мальчика также пели альтами, но несколько ниже по тональности. Преподаватель в студии часто им говорил, что хороший альт – это голос унисекс, поскольку при необходимости может быть и приличным сопрано и даже почти тенором. Ведь у альтов громадный диапазон, спеть они могут практически всё. У Фимы дольше всех из мальчишек голос не ломался, почти до 13 лет, а потом плавно, практически без проблем перешел в юношеский тенор.

Помимо пения и уроков в обычной школе, родители Фимы оплачивали ему занятия в школе актерского мастерства. Ещё Фима хотел заниматься спортом, но родители боялись, что он будет слишком перегружен, поэтому разрешали ему только бегать по утрам.

После школы Фима планировал поступать в СПбГУ на факультет Искусств по специализации «Артист драмтеатра и кино».

В последние два года перед школьным выпускным занятия в студии ему пришлось закончить, но по выходным он продолжал петь – иногда на клиросе, иногда за богослужением. И только когда он поступил в СПбГУ, ему пришлось совсем оставить церковное пение. У Фимы началась бурная студенческая жизнь. Вот где он столкнулся с тем, что называют амбициями. Его однокурсники сплошь и рядом рвались доказывать преподавателям свою уникальность. Фима, в отличие от многих, еще во время учебы в школе актерского мастерства прекрасно понял сущность работы актера и отлично владел необходимыми приемами. Он очень обстоятельно изучал систему Станиславского и скрупулезно овладевал всеми ее приемами. Однако полученные знания и навыки со временем стали казаться ему все-таки слишком искусственными и оторванными от реальной жизни. Ведь в его голове актерство имело особое значение, он представлял его не просто творчеством, а одной из сфер жизни и взаимодействия с людьми. Весь мир театр, а люди в нём актеры – он боготворил Шекспира.

Преподаватели универа хвалили его познания и технику, признавали его талант, товарищи завидовали, но сам он весь упор делал лишь на академические предметы, такие как история, литература, психология. Собственно сценическое актерство практически перестало его интересовать. За это многие считали его надменным. Именно поэтому друзей в группе он не завел, кроме только одного. Правда, Пашка сам выбрал Фиму. Всегда садился рядом, бросал пару-тройку концептуальных фраз и этим затягивал Фиму в разговор. Они сошлись, потому что имели схожий взгляд именно на актерство, как на социальное явление и психологический феномен – подсознательное желание человека украсить свою жизнь романтическими моментами и проявлением своих истинных чувств. В остальных вопросах Фима с Пашкой спорили чуть не до рукоприкладства, но потом благополучно пили пиво или что-нибудь покрепче где-нибудь в баре.

Пашка также увлекался в основном психологией, но в отличие от Фимы не отказывал себе в удовольствиях близкого общения с другими студентами и особенно студентками. И поначалу крайне удивлялся тому, что Фима в общаге, где они теперь жили в одном квартирном блоке, вел почти аскетичный образ жизни. Комната его являла собой образец монашеской сдержанности. И это при том, что родители обеспечивали его всем, у него даже имелась своя новенькая мазда. Он давал приличные суммы в долг одногруппникам направо и налево и часто забывал о том, кому и сколько. Так что Пашка вел долговые записи за него, быстро поняв, что друг его слишком уж альтруистичен и беспечен.

– Лучше истратим эти деньги на отдых и развлечения, почему ты должен дарить их кому-то, – говорил Пашка, – Тем более что эти деньги заработали твои родители, и они не упали тебе с неба. Когда-нибудь ты начнешь ценить монеты, когда сам хоть что-то заработаешь.

Из всего Пашкиного трёпа эта мысль засела в нем прочно. Родители мечтали о том, чтобы он стал известным актером, и готовы были на все ради этого. Они даже приглядели ему пару-тройку актерских агентов, хотя он учился только на втором курсе и пока не помышлял об актерской карьере. Единственное, что он делал ежедневно, так это пел, надев наушники. Пашка был не против, наоборот, он обожал слушать пение Фимы. Предпочитал что-то из современных композиций, но и церковное пение также одобрял. Особенно григорианское. Говорил, что оно успокаивает его и настраивает на философский лад. Это иногда требовалось ему после разборок с очередной подружкой, которых он менял слишком часто.

Фима тоже не был евнухом. Иногда он встречался с какой-нибудь из девушек. Выбирал из тех, что поглядывали на него с интересом. На его вкус все они выглядели более или менее симпатичными. До разборок, как у Паши, у него не доходило, он просто переставал общаться с очередной пассией, поскольку после первого же секса терял к ней всяческий интерес. И даже не мог это ничем объяснить. Пашка считал, что у Фимы слишком высокие подсознательные требования, но понимал и уважал. Сам он не слишком задирал планку, поскольку секс требовался ему намного чаще, чем Фиме.

Фима не отказывался от развлечений и ночных клубов, куда таскал его Пашка. Все потому, что Фима очень любил наблюдать за людьми, находящимися в неформальной обстановке. Пашка прекрасно это знал, правда, сам наблюдал за ними в процессе угара, выпив прилично и облапав за вечер пару-тройку девиц. Все они как мухи на мёд слетались и кружили рядом с Фимой и Пашкой, которые обычно сидели за столиком где-нибудь в укромном местечке.

– Смотри, смотри, – посмеивался Пашка, – Выбирай любую, ничего так цыпочки есть.

Фима редко выделял кого-то из девушек, но однажды вдруг разволновался, даже стакан задел и опрокинул. Пашка чрезвычайно удивился и постарался определить, на кого же так прореагировал его слишком сдержанный друг.

– Ты чего? Знакомая? – спросил он Фиму, но тот отшутился:

– Да нет, просто показалось. Мы когда-то пели дуэтом с одной. Но мне тогда еще и 13 лет не исполнилось. Так что наверняка ошибся.

– Так просто спроси. Ты имя ее знаешь?

– Да, кажется Соня.

– Бог мой, даже имя какое-то почти церковное. Ладно, где она, покажи. Я сам ее спрошу, если ты не можешь или стесняешься.

– Я не стесняюсь, – сказал Фима, – Но не думаю, что она может быть мне интересна. Ведь тогда, в детстве, мы просто пели, но почти не общались. Родители ее сразу после студийных занятий увозили. Да и вольности даже детям в церкви не позволялись.

– Вольности? Вы что, поэтому не разговаривали? Ёлы, и это в 21 веке.

– Разговаривали, но только по партитуре и уточняли детали консонанса – кто и где вступает в дуэт.

– Вспомнить бы еще, что это такое.

– Консонанс? Ну, это… слитное, согласованное звучание.

Пашка, недолго думая, исчез, и через какое-то время вернулся, запыхавшийся и какой-то обескураженный:

– Слушай, ее точно Соня зовут. Но когда она услышала про тебя, перепугалась и тут же стала к выходу пробираться. Я еле догнал ее, так она вырвалась и в такси запрыгнула. Что за странная особа?

– Убежала? – удивился Фима, но тут же отвлекся, продолжив разговор с подсевшим к ним знакомым старшекурсником. После этого Пашка уселся и стал цедить через трубочку коктейль. Вид у него был недовольный, словно обломилось какое-то выгодное или интересное дельце. Когда старшекурсник ушел со своей спутницей, Фима все-таки спросил Пашку:

– А что конкретно ты сказал ей?

– Спросил, знаком ли ей Ефим Старовойтов и не хочет ли она увидеть его и пообщаться.

– Странно, – сказал Фима задумчиво, – Что могло ее напугать? Мы ведь почти не общались с ней. Хотя часто виделись на занятиях в студии.

– Я понял! – воскликнул Пашка, – Она была в тебя влюблена, 13 лет, первая детская любовь и все такое… А сейчас ей стало неловко от этого, она ведь думает, что ты наверняка все замечал и просто смеялся над ней втихаря.

– Смеялся? Она была такой трогательной и нежной девочкой. Краснела на каждом шагу.

– Вот! Точно, она была в тебя влюблена по самые уши.

Пашка еще выпил, пока Фиму увела танцевать какая-то девушка. Но у Пашки все не шла из головы эта Соня. Однако не потому, что она испугалась. Чем-то она задела его за живое. Это не походило на интерес, который вызывали в нем раскованные флиртующие цыпочки. Тут крылось что-то другое, ему даже стало как-то не по себе. Когда Фима, с трудом отделавшись от девицы-липучки, вернулся, Пашка поведал ему о своих ощущениях. Фима сказал ему на это:

– Я помню, у меня рядом с ней каждый раз появлялось чувство, будто я льдинку проглотил. Так холодило в животе и в груди.

– Не похожа она на Снежную королеву. Такая испуганная. Я ужас как не люблю всяких таких волнений – ну, типа переживаний за брошенных щенков или котят, за воробьев, выпавших из гнезда и т. п. Всяких нищих, несчастных бабушек, инвалидов – за три версты обхожу, не могу я всех жалеть. Меня вот никто никогда не пожалеет.

Через три недели после того случая у Фимы с Пашкой начались каникулы. Не коротыши какие-то, а настоящие, летние.

– Урра! Давай на море укатим, Фима! Свобода, рок-н-ролл, бухло, девочки! – веселился Пашка, пиная вокруг Фимы пустую пластиковую бутылку, когда они шли из универа после завершающего учебный год наставления декана.

– Нет, Паша, у меня другие планы, – сказал Фима. Пашка опешил:

– Какие еще планы могут быть летом, кроме отдыха?

– Останусь в Питере, хочу поработать.

– Ты это серьезно? – изумился Пашка.

– Да, серьезно. Трудником хочу пойти на два месяца в церковь. Я там в студии учился церковному пению.

– Трудником? Это еще что за должность такая? Да ты ж вроде не верующий и даже не крещенный.

– Как оказалось, крещеный. Когда родители на отдыхе за границей были, бабушка тайком меня крестила. В эту же церковь и петь в хоре привела. А трудник – это работник при церкви или монастыре, который работает бескорыстно, без оплаты, во славу Божию.

– Волонтер?

– Ну, что-то подобное. Трудников бесплатно кормят и ночлег им предоставляют. Но примут не каждого, если не воцерковлённый – не возьмут. Ну, разве только, если прикинешься, что хочешь начать процесс своего воцерковления.

– Воцерковления? Язык сломаешь. Но работать бесплатно, да еще исповедоваться, причащаться и поклоны бить? Ты с ума сошел? Я не спрашиваю, веришь ты в бога или нет, это дело каждого и душу никто не обязан другим открывать. Но зачем тебе этим самым трудником становиться? Устройся туда же на худой конец певчим, они ж тебя знают, примут как родного.

– Нет, не то это. Я хочу изнутри их понять. Характеры, психологию.

– Понять? – Пашка даже затормозил, – Эксперимент хочешь на самом себе провести? А что, это даже интересно, с точки зрения вживания в образ какого-нибудь послушника или даже монаха.

Фима промолчал. Пока они шли, Пашка тоже ничего больше не говорил, обдумывал ситуацию.

На море Пашка уехал с двоюродным братом, который был старше его на 10 лет. Именно он оплачивал все удовольствия Пашки за то, что мог тусоваться с молодыми девахами, которые так и липли к его брату. А Фима, несмотря на то, что пришлось почти поссориться с родителями, подал прошение и был принят в церковь трудником до середины августа.

Решил он так после того случая в ночном клубе. Сначала просто поймал себя на том, что думает о той девочке. Потом стал думать о ней постоянно. Через знакомых пацанов, с которыми когда-то пел в церковном хоре, узнал о ней если не всё, то многое. Сведения оказались противоречивыми. Кто говорил, что она избалованная дочка богатых родителей, что отец ее чуть ли не мафиози. Кто говорил, что напротив, она очень скромная, потому что растила ее родная тётя, а родители занимались бизнесом, и им было не до нее. Но главное, он узнал, что она этим летом никуда не уезжает и собирается помогать своей тётке в той самой церкви. Тётка ее много лет являлась помощницей и распорядительницей всех бытовых и мирских дел тамошнего батюшки.

Отец Фимы, как оказалось, знал бизнесмена Чиркова и на вопрос Фимы о нём сказал, что в свое время Чиркова и правда считали криминальным, но он каким-то образом очистил свою репутацию, спонсировал несколько важных социальных проектов и сделал значительные благотворительные вливания в детский лечебный центр. Про дочь Чиркова отец Фимы ничего не мог сказать, зато мама рассказала Фиме, что Соню приглашали стать певицей чуть ли не в Венскую оперу, но она осталась в Питере и поступила в тот же вуз, что и Фима. Правда, на год позже Фимы и учится пока еще только на первом курсе. Это известие привело Фиму в волнение, которое он сумел скрыть от своей матери, не зря же он был хорошим актером.

Что-то цепко держало Фиму и не отпускало. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда его приняли трудником. Но увидел он Соню только через три дня после того, как начал работать. На плечах у нее был завязан узелком лёгкий газовый платок, чтобы при входе в церковь быстро надеть его на голову. За Фимой закрепили садовые работы на участке вокруг церкви. Он не имел в этом опыта, но руководил им и еще одним пареньком опытный садовник, Иван Сергеевич, который не являлся церковным человеком и даже в бога не верил, а работал по найму за приличную оплату. Поэтому все делал качественно, со знанием дела, и от трудников многого требовал. Впрочем, по правилам они могли выбирать, чем заниматься, у них имелось много поблажек из-за того, что работали они бесплатно. Напарник Фимы часто волынил, но Фима стойко старался выполнять все задания Ивана Сергеевича. Он не хотел, чтобы его выгнали.

Соня по поручению своей тёти вместе еще с одной девочкой занималась украшением алтаря и поддержанием чистоты. Они мыли окна с ценнейшей мозаикой и счищали нагар от свечей.

Увидев Фиму, Соня сначала застыла на месте, а потом побежала прочь, быстро семеня в длинном и достаточно узком темном платье. Газовый платочек ее развязался и упал с плеч, его подхватил ветерок, и платок зацепился за кусты. Фима подхватил его, нагнал Соню и остановил, взяв ее за локоть. Но, глядя на нее, он не сразу смог заговорить. Она также не произнесла ни слова и лишь испуганно смотрела на него.

– Здравствуй, Соня! Ты помнишь меня? – наконец спросил Фима, не отпуская ее локоть.

– Да, я помню. Мы пели вместе. Очень давно.

– Всего 6 лет назад.

Она молчала, опустив глаза.

– Почему ты убегаешь? Боишься меня?

– Нет, просто… так нужно.

Она попыталась освободить свой локоть, но Фима схватил ее за другую руку: