Текст книги "25 июня. Глупость или агрессия?"

Но что интересно – по другую сторону границы нашлись люди, которые всерьез поверили в то, что товарищ Сталин готов отдать «правительству Куусинена» какие-то территории. В результате в советской Карелии, в районах, которые одним росчерком пера перешли в несуществующую «демократическую Финляндию», началась легкая паника. Не только русские, но и коренные карелы, давно и прочно подкованные на лекциях в «красном уголке», не захотели оказаться «в мире нищеты, бесправия и зверской капиталистической эксплуатации». Дело дошло до того, что в середине декабря 1939 г. в Петрозаводске собрали республиканский партхозактив, на котором первый секретарь Карельского обкома ВКП(б) товарищ Куприянов (вероятно, и сам ничего не понимающий в этой шутовской клоунаде) разъяснял собравшимся текущий момент следующим образом: «Стремление удрать из районов, отходящих к Финляндии, не может расцениваться иначе, как позорное дезертирство. Это пренебрежение интересами партии и Родины» [41].

Да, много всякого бывало в истории КПСС и СССР, бывали времена, когда к самовольному выезду из Страны Советов в официальных документах применялся термин «побег» – как будто речь шла о тюрьме или концлагере, а не о родине трудящихся всего мира. Но вот чтобы желание остаться в СССР приравнивалось к дезертирству – это уже что-то запредельное…

Строго говоря, на этом краткий обзор событий, предшествовавших началу «зимней войны», можно было бы завершить. Но – некоторые наши читатели будут удивлены (если не сказать – возмущены) тем, что автор обошел молчанием такую важную тему, как советско-финляндские переговоры, состоявшиеся в Москве в октябре – ноябре 1939 г. Рассмотрим и этот вопрос. Все советские (да и многие современные российские) историки хором уверяют нас в том, что Сталин не хотел войны с Финляндией и только упрямое и высокомерное нежелание финского руководства удовлетворить очень скромные требования Советского Союза (четыре крохотных островка в Финском заливе, небольшая «передвижка» границы на Карельском перешейке) вынудило Сталина начать войну. На наш взгляд, это комплексное утверждение необходимо разделить на две части. Тогда станет предельно просто оценить каждую из них по отдельности.

Сталин действительно не хотел войны с Финляндией. Сталин хотел включить Финляндию в состав своей строящейся империи. Все, что мы сегодня знаем о Сталине, о его политике, о его тактике, о его характере, приводит нас к предположению о том, что Сталин не хотел войны, не любил войну (да и с красноармейцами в окопах ни разу не беседовал) и все, что можно было забрать без войны – обманом, хитростью или угрозами, – забирал мирным путем. В этом смысле наш главный герой не был похож ни на Петра I, ни на Наполеона. С вероятностью, близкой к 100 %, можно предположить, что Сталин согласился бы осуществить аннексию Финляндии в тех же мирных формах, в каких были аннексированы и включены в состав СССР Эстония, Латвия и Литва.

Что же касается упрямого нежелания правительства Финляндии удовлетворять кого бы то ни было, то считать это законным поводом к войне можно только в рамках диких понятий «закона джунглей». Финляндия не обязана была отдавать ни одного квадратного сантиметра своей территории. Более того, она даже не обязана была участвовать в таких «переговорах», предметом которых является принудительный «обмен территорий» или какая-то странная «аренда», согласиться на которую принуждают угрозой войны и т. п. Все это также бесспорно, как и то, что нежелание жертвы изнасилования добровольно удовлетворять «минимальные запросы» насильника ни в одном суде мира не будет расцениваться как обстоятельство, смягчающее вину преступника. Единственное, что Финляндия (равно как и СССР!) была обязана выполнять, так это Договор о мире, подписанный в 1920 г. в Тарту, и Договор о ненападении, заключенный между Финляндией и СССР в 1932 году. Договора должны выполняться. Но именно от обсуждения этой составляющей советско-финляндских отношений Москва уклонялась. «Мы постоянно ссылались на мирный договор, заключенный в Тарту, а также на Пакт о ненападении, заключенный в 1932 году по инициативе СССР и подтвержденный в 1936 году. Эти ссылки были бесполезными; их буквально пропускали мимо ушей», – пишет в своих мемуарах В.Таннер [23].

Едва ли во всех этих очевиднейших вопросах есть предмет для дискуссии. И совершенно не случайно 26 ноября 1939 г. была организована инсценировка обстрела позиций Красной Армии в Майниле – даже Сталин с Молотовым понимали, что одного только нежелания финнов «меняться территориями» мало для того, чтобы придать развязанной ими войне хотя бы легкую видимость законности. Именно поэтому за четыре дня до войны и произошел запланированный еще в марте 1939 г. «инцидент в Майниле», а на второй день войны появилось «правительство Куусинена», по просьбе которого Красная Армия и пошла громить «белофинские маннергеймовские банды».

Значит ли это, что московские переговоры были пустой формальностью или что они были организованы лишь в качестве прикрытия для трудоемкой и неизбежно длительной передислокации армейских соединений в лесную глухомань Карелии? Большая доля здравого смысла в версии о «маскировочной» задаче переговоров (такую максималистскую точку зрения высказал профессор Ю.Килин), безусловно, присутствует [14]. Дорожная сеть в Приладожской Карелии обладала весьма низкой пропускной способностью, в ряде мест дорог как таковых не было вовсе, и войска выдвигались к границе пешим маршем, условно говоря «со скоростью черепахи». И тем не менее, одним только прикрытием сосредоточения войск задача, которую Сталин и Молотов хотели решить на переговорах с финской делегацией, не исчерпывалась. Советская сторона реально стремилась к достижению договоренностей на тех условиях, которые она выдвигала на переговорах. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно перечитать меморандум советского правительства, который был вечером 14 октября вручен главе финской делегации. Приведем резюмирующую часть этого документы практически полностью.

«…Действуя на основании вышеизложенных предложений, необходимо урегулировать следующие вопросы по взаимному согласию и к обоюдной выгоде:

1. Предоставление в аренду советскому правительству на 30 лет порта Ханко и прилегающей территории в радиусе от пяти до шести морских миль к югу и востоку, вооружение ее береговой артиллерией, способной своим огнем совместно с огнем базы в Палдиски на южном берегу перекрыть доступ в Финский залив. Для обороны морской базы Финляндия позволит Советскому Союзу разместить в порту Ханко следующий персонал…

2. Предоставление Советским ВМФ права использовать залив Лаппохья (рядом с полуостровом Ханко. – М.С.) в качестве якорной стоянки.

3. Уступка Советскому Союзу следующих районов с соответствующей территориальной компенсацией:

– островов Суурсаари, Лавенсари, Большой Тютерс и Малый Тютерс (Гогланд, Мощный, Малый, Сескар) и Койвисто (Березовый);

– части Карельского перешейка от поселка Липола (Котово) до южной окраины города Койвисто (Приморск);

– западной части полуострова Рыбачий общей площадью 2761 квадратный километр в соответствии с прилагаемой картой.

4. В возмещение районов, упомянутых в пункте 3, Советский Союз уступит Финляндской Республике советскую территорию около Ребола и Пориярви (Поросозеро) общей площадью 5529 квадратных километров в соответствии с прилагаемой картой.

5. Усиление пакта о ненападении, действующего в настоящее время между Советским Союзом и Финляндией, дополнение его условием, по которому страны-участницы обязуются воздерживаться от участия в таких группировках или союзах стран, которые могут прямо или косвенно представлять собой угрозу для другой страны-участницы.

6. Разрушение обеими сторонами укрепленных районов вдоль финско-советской границы на Карельском перешейке, оставляя вдоль линии границы обычную пограничную стражу» [23].

Как известно, выступая по всесоюзному радио 29 ноября 1939 г., за несколько часов до начала войны, Молотов заявил: «Единственной целью наших мероприятий является обеспечение безопасности Советского Союза и особенно Ленинграда». Если под этим углом зрения посмотреть на советский меморандум, то мы можем обнаружить в нем единственный пункт, который, действительно, можно считать предложением, направленным на укрепление безопасности СССР. Это подпункт первый п. 3 – передача Советскому Союзу цепочки островов, которая тянется вдоль основного судоходного фарватера в Финском заливе. Не создавая особых дополнительных проблем для Финляндии, Советский Союз укреплял таким образом позиции своего флота в заливе. И на это предложение финны согласились! Уже 16 октября, при первом же обсуждении советского меморандума в Государственном совете было принято решение согласиться на уступку островов в Финском заливе. Затем это решение было подтверждено правительством и президентом Финляндии и включено в те инструкции, с которыми финская делегация 21 октября отправилась в Москву, на второй раунд переговоров [23]. Так что традиционное для советской историографии утверждение о том, что «финны высокомерно отвергли ВСЕ предложения советского правительства», является заведомой ложью.

Связать же с обеспечением «безопасности города Ленина» вопрос о западной части полуострова Рыбачий, расположенного на расстоянии 1400 км от Ленинграда, можно только в порядке неуместной шутки. На переговорах в Тарту в 1920 г. было решено разделить полуостров и предоставить равные условия для рыболовства обеим странам – две бухты на западном берегу отдали Финляндии, две бухты на восточном – Советскому Союзу. Поскольку никакой связи с «обороной Ленинграда» в данном случае нельзя было даже придумать, в преамбуле советского меморандума от 14 октября появилась такая чудная аргументация: «Отдельно следует решить вопрос о полуострове Рыбачьем, где граница определена искусственно, поэтому должна быть пересмотрена в соответствии с прилагаемой картой» [23].

И тем не менее вопрос о западной части полуострова Рыбачий был поставлен не случайно, и отнюдь не в целях улучшения снабжения советских трудящихся норвежской селедкой. Западная часть Рыбачьего – это вход в бухту порта Петсамо (Печенга). Это северные морские ворота Финляндии, а в условиях войны – единственная точка, через которую будет возможна связь Финляндии с внешним миром (проще говоря – с английским флотом), т. к. морское сообщение через Финский залив планировалось парализовать действиями Краснознаменного Балтфлота, а сухопутная связь с портами Норвегии зависела от доброй воли двух правительств: норвежского и шведского.

Если появление Красной Армии и флота на западном берегу полуострова Рыбачий могло блокировать связь Финляндии с вероятными союзниками физически, то пункт 5 меморандума блокировал эту связь политически. Коварная (хотя и легко разгадываемая) формулировка («в таких группировках или союзах стран, которые могут прямо или косвенно представлять собой угрозу для другой страны») позволяла Москве предъявить Финляндии обвинение в нарушении условий договора в случае практически любой попытки Финляндии обратиться за международной помощью и поддержкой.

Пункт 6 совершенно явно и прямо призывал к снижению (вместо декларируемого повышения) безопасности обеих договаривающихся сторон. Разумеется, для Финляндии разрушение полосы укреплений было смерти подобно, в то время как для Советского Союза, с его огромной армией и авиацией, эффект снижения оборонных возможностей был меньшим. И тем не менее – если бы Сталин действительно считал возможным появление на территории Финляндии крупной вражеской армии (германской или англо-французской), то он ни в коем случае не стал бы даже обсуждать вопрос о разрушении укреплений на советской стороне границы, да еще и в непосредственной близости от Ленинграда – крупнейшего промышленного, научного и транспортного центра страны. Смысл и цель пункта 6 советского меморандума не вызывает ни малейших сомнений – это фактически открытое требование распахнуть ворота перед Красной Армией, наступающей на Выборг и далее «вглубь страны по обстановке».

Сходные последствия могло иметь и выполнение советских требований о передвижке границы на Карельском перешейке до города Койвисто и передаче Советскому Союзу одноименного острова (ныне город Приморск и остров Березовый). От Койвисто до центра Ленинграда более 100 км. Артиллерии с такой дальностью стрельбы просто не существует, так что «держать город Ленина под угрозой обстрела» из Койвисто невозможно в принципе. Зато передача этих территорий разрывала «линию Маннергейма» на самом главном, выборгском оперативном направлении и лишала финские войска огневой поддержки двух артиллерийских фортов (Сааренпя с шестью орудиями калибра 10 дюймов и Хюмалийоки с шестью орудиями калибра 6 дюймов). Для Красной Армии, в которой счет орудий полевой артиллерии шел на десятки тысяч, а орудий крупного калибра – на тысячи, вопрос о судьбе 12 пушек едва ли заслуживал внимания. Но для нищей финской армии береговые батареи острова Койвисто составляла четвертую часть всей крупнокалиберной артиллерии! К тому же орудия эти находились внутри железобетонных казематов, т. е. были относительно надежно укрыты от ударов советской авиации, превосходство которой (количественное и качественное) было подавляющим. Оперативное значение этих батарей еще более возрастало с учетом того, что в зоне их огня находились две основные дороги Карельского перешейка – автомобильная и железная. И хотя форты острова Койвисто с их максимальной дальностью стрельбы, соответственно 23 и 18 км, не создавали никакой угрозы ни Ленинграду, ни Кронштадту (до которого было более 70 км), Сталин упорно настаивал на передаче этого острова вплоть до самого конца переговоров [23].

Пунктом первым в перечне «минимальных требований» Сталина стоял полуостров Ханко. И этот вопрос действительно заслуживал первого места. Если «мирный захват» Койвисто и разрушение долговременных укреплений на Карельском перешейке выводили Красную Армию всего лишь на подступы к Выборгу – а от него до Хельсинки еще 240 км, – то советская военная база на Ханко представляла собой не что иное, как «револьвер, приставленный к виску» Финляндии. Порт Ханко не замерзает почти всю зиму, имеет 1500 м оборудованных причалов и, что самое главное, автомобильную и железнодорожную ветку, соединяющую Ханко со столицей. От Ханко до центра Хельсинки 110 км по шоссе. Имея такой готовый плацдарм для высадки войск, как порт Ханко, Красная Армия могла нанести удар по Хельсинки с двух сторон одновременно: с запада от Ханко и с востока от Выборга. Намерения Сталина были слишком очевидными, поэтому их пришлось маскировать. Сделано это было, как всегда, грубо и безграмотно.

И преамбула, и пункт 1 советского меморандума обосновывали претензии на Ханко желанием «перекрыть доступ в Финский залив огнем береговой артиллерии совместно с огнем базы в Палдиски на южном (эстонском) берегу залива».

Действительно, на географической карте крупного масштаба синенькая полоска морской поверхности у входа в Финский залив кажется очень тоненькой, и «перекрыть» ее огнем большущих пушек кажется возможным. Вся беда в том, что карта – плоская, а Земля – круглая. Кривизна земной (морской) поверхности приводит к тому, что дистанция прямой видимости составляет порядка 10 морских миль (18–20 км). Все. Дальше – горизонт, и за ним ничего не видно. Поэтому прицельная стрельба в морском бою на дистанциях более 10–12 миль невозможна в принципе – какими бы огромными орудиями ни был оснащен корабль. Практически же на море бывает туман, каждый день наступает ночь, поэтому без радиолокаторов и сложных систем управления огнем прицельная стрельба и на дальность в 10 миль остается лишь мечтой. Да и с локаторами, дальнобойными орудиями и опытнейшими канонирами не всегда удается «перекрыть» проход вражеских судов. В чем практически убедились англичане 12 февраля 1942 г., когда три немецких корабля (линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и тяжелый крейсер «Принц Евгений») прошли сквозь невидимые лучи радиолокаторов и под дулами крупнокалиберных береговых батарей через Ла-Манш. И это при том, что англичане ждали этого события и готовились к нему несколько лет. Ширина Ла-Манша в самом узком месте, в районе Дувра, составляет всего 34 км, а от Ханко до Палдиски – 76 км. И никаких радиолокаторов. Что же тут можно было «перекрыть артиллерийским огнем»?

С другой стороны, перекрыть вход вражеского флота в Финский залив возможно. Уже после Первой мировой войны морские офицеры точно знали, как это делается. А в июне 1941 года все смогли убедиться в эффективности такого метода. Минные заграждения, установленные немцами и финнами в считаные дни, намертво перекрыли выход Краснознаменного Балтфлота в большую Балтику [106]. И в дальнейшем, во время злосчастного «таллинского перехода», основные потери КБФ понес именно от мин. В 1939–1940 гг., имея в своем распоряжении огромный флот и две крупные военно-морские базы (Кронштадт и Таллин), КБФ имел все возможности для того, чтобы покрыть воды Финского залива сплошными минными полями. Смешить военных специалистов предложениями «перекрыть вход в залив артиллерийским огнем» не было никакой нужды.

Таким образом, нетрудно убедиться в том, что советские предложения на московских «мирных» переговорах не были случайными, да и переговоры не были простой «говорильней», устроенной лишь с целью потянуть время. Перед финнами не стоял выбор: мир или война. Фактически им было предложено два варианта войны: война немедленно (в случае отказа от договоренности с Москвой) или война с небольшой отсрочкой. В первом случае Финляндия могла вступить в войну, имея оборудованные оборонительные позиции и некоторую надежду на получение помощи извне. Во втором случае – после удовлетворения «минимальных требований» Сталина – Финляндии пришлось бы вступить в войну в совершенно безнадежном положении, не имея ни союзников, ни полосы укреплений на Карельском перешейке, ни возможности воспрепятствовать высадке крупного советского десанта в 100 км от столицы. Дальнейшие события показали, что в этой тяжелейшей, трагической ситуации Финляндия сделала правильный выбор.

Глава 1.3 Многогранное чудо «зимней войны»

Первая советско-финская война (30 ноября 1939 г. – 13 марта 1940 г.) достаточно подробно описана в современной российской историографии. Скрупулезно, едва ли не по дням и часам разобран ход боевых действий, опубликован ряд крупных монографических исследований [16, 18, 20, 21, 30, 31]. Особо стоит отметить фундаментальный труд [33], построенный на использовании огромного массива первичных документов из советских и финских архивов. Стараясь не повторять без нужды уже сказанное, отметим лишь несколько моментов, имеющих непосредственное отношение к двум главным, «сквозным» темам нашего исследования: реальные внешнеполитические цели и устремления сталинского руководства, реальное состояние и боеспособность советских Вооруженных сил.

Военные результаты финской кампании повергли в шок как друзей, так и врагов Советского Союза. Огромная мировая держава бросила в бой 900-тысячную армию, оснащенную тысячами танков и самолетов, но при этом так и не смогла – выражаясь языком газеты «Правда» ноября 1939 года – «обуздать ничтожную блоху, которая прыгает и кривляется у наших границ». В своих мемуарах К. Маннергейм предельно кратко и четко сформулировал общее мнение: «Первое, что бросалось в глаза, – это диспропорция между огромным вкладом и ничтожным результатом». Столь же определенно высказался и генерал вермахта, он же – автор классического труда по истории Второй мировой войны К. Типпельскирх: «Русские в течение всей войны проявили такую тактическую неповоротливость и такое плохое командование, что во всем мире сложилось неблагоприятное мнение относительно боеспособности Красной Армии» [51]. Такая оценка долгие годы считалась общепринятой и бесспорной. Более того, к подобной оценке стала склоняться даже «позднесоветская» историография. Характерный пример: составители сборника [9], повторив в краткой вступительной статье, посвященной событиям «зимней войны», все лживые штампы советской пропаганды, тем не менее признали, что «война с Финляндией славы победителю не принесла».

В этом вопросе, как и во многих других, «нарушителем спокойствия» выступил историк и публицист В. Суворов.

Как всегда ярко и страстно, В. Суворов рассказал читателям про то, как он моделировал «зимнюю войну» 1939–1940 гг. на английском суперкомпьютере, а также ставил эксперимент на себе, забравшись (без зимнего обмундирования, с одной только бутылкой водки) в лютый мороз на елку. Якобы и вычислительная машина, и личные ощущения замерзшего до бесчувствия историка пришли к одному и тому же выводу: прорвать «линию Маннергейма» без атомной бомбы нельзя. Никак нельзя. Соответственно «Красная Армия, проломав «линию Маннергейма», опровергла и опрокинула представления мировой военной науки… Красная Армия совершила чудо. Ненужное, бестолковое, но чудо… С точки зрения чисто военной, это была блистательная победа, равной которой во всей предшествующей и во всей последующей истории нет…» [58].

Как ни странно, но версия яростного антикоммуниста В. Суворова удивительно точно «улеглась» в матрицу сознания, подготовленного многолетней коммунистической пропагандой. Пропаганда эта неизменно старалась свести все события «зимней войны» исключительно и только к боям на пресловутой «линии Маннергейма». Такой подход позволял решить сразу три задачи. Во-первых, подкрепить ключевой для всей советской историографии тезис о том, что единственной целью войны была «защита северных подступов к Ленинграду», каковую «защиту» и пытались достигнуть путем небольшой передвижки границы на Карельском перешейке. Линия финских укреплений мешала этой «передвижке» – вот ее и пришлось смести с лица земли. Во-вторых, постоянное напоминание про «железобетонные ДОТы, извергавшие смертоносный огонь» воспринималось далекими от теории военного дела читателями как вполне «уважительная», «объективная» причина огромных потерь личного состава частей Красной Армии. В-третьих, состоявшийся к исходу третьего месяца войны прорыв «линии Маннергейма» можно было преподнести и как крупный успех, и как разумное объяснение того, почему война неожиданно прекратилась. Увы, с реальными историческими событиями все это имеет очень мало общего.

Начнем с самого простого. С арифметики и географии. Протяженность советско-финляндской границы составляла порядка 1350 км. На строительство «великой финляндской стены» такой протяженности не хватило бы ресурсов не только Финляндии, но даже и огромного Советского Союза. В реальности линия долговременных финских укреплений на Карперешейке прикрывала участок границы протяженностью порядка 100 км. Менее одной десятой общей протяженности границы. Другими словами – девять десятых финской границы не было прикрыто ни одним «извергающим смертоносный огонь ДОТом». Соответственно, с «линией Маннергейма» можно было поступить точно так, как вермахт в мае – июне 1940 г. поступил с несравненно более мощной французской «линией Мажино», т. е. обойти ее, отнюдь не пытаясь пробить укрепрайон «в лоб». Слухи об абсолютной якобы «непроходимости местности» к северо-востоку от Карельского перешейка сильно преувеличены. Южная Финляндия – это вполне обжитой и обустроенный регион, в полосе Сортавала – Лаппеенранта – Котка существовала достаточно густая дорожная сеть. Местность становится еще более проходимой именно в условиях зимней войны, когда мороз сковывает поверхность озер и болот крепким льдом.

Это – теория. Теперь обратимся к практике. Идея глубокого флангового обхода финских укреплений вокруг северного побережья Ладожского озера неизменно присутствовала и в довоенных планах советского командования, и в действиях войск в ходе самой «зимней войны». Обратимся еще раз к «Плану операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии» от 29 октября 1939 г. [97]. «По получении приказа о наступлении наши войска одновременно вторгаются на территорию Финляндии на всех направлениях с целью растащить группировку сил противника (подчеркнуто мной. – М.С.) и во взаимодействии с авиацией нанести решительное поражение финской армии. Главные силы наших войск ударом с видлицкого направления и с Карельского перешейка громят главную группировку финской армии в районе Сортавала, Виипури (Выборг,), Кякисалми (Кексгольм).

а) Видлицкое направление – семь сд (стрелковых дивизий), три корпусных артполка, один артполк РГК, один танковый и химический батальоны… Задача войск этого направления – разбить финские части в районе Суоярви, Сортавала, Салми, овладеть их укрепленной полосой между оз. Янис-Ярви и Ладожским озером, наступать в юго-западном направлении, в тыл группировки противника, действующей на Карельском перешейке (подчеркнуто мной – М.С.), содействовать 7-й армии в разгроме этой группировки…

б) Карельский перешеек – восемь стр. дивизий, пять корпусных артполков, пять артполков РГК, два отдельных артдивизиона БМ(большой мощности), три танковых бригады… Задача – разбить части прикрытия, овладеть укрепленным финским районом на Карперешейке и, развивая наступление в северо-западном и северном направлениях, во взаимодействии с войсками видлицкого направления, разгромить главную группировку войск противника в районе Сортавала, Виипури, Кякисалми…»

Как видим, идея обхода «линии Маннергейма» и удара во фланг и тыл финских войск, развернутых на Карельском перешейке, прописана в плане вполне конкретно. Стоит обратить внимание и на то, что группировка советских войск на «видлицком направлении» (т. е. 8-я армия в Приладожской Карелии) отнесена разработчиками плана к «главным силам наших войск», а по числу стрелковых дивизий эта группировка лишь немногим уступает 7-й армии на Карперешейке (семь и восемь дивизий соответственно).

Кроме этих двух, главных группировок, предусматривалось еще и создание двух вспомогательных группировок (в реальности они были организационно сведены в одну 9-ю армию), которые, наступая по сходящимся направлениям – с севера от Кандалакши через Рованиеми, с юга от Реболы через Кухмо и Каяаани, должны были, «овладев районом Кеми, Оулу (Улеаборг), отрезать сообщение Финляндии со Швецией через сухопутную границу».

Даже не принимая во внимание наличие еще одного операционного направления (Мурманского) и численность развернутой на этом направлении 14-й армии, нетрудно убедиться в том, что по числу стрелковых дивизий 9-я армия (122-я, 163-я, 54-я дивизии) и 8-я армия (155-я, 139-я, 56-я, 18-я и 168-я дивизии) в первые дни войны даже превосходили наступающую на «линию Маннергейма» 7-ю армию (шесть дивизий) [33]. В дальнейшем шло непрерывное наращивание сил Красной Армии на всех операционных направлениях (в частности, в Приладожскую и Северную Карелию было дополнительно переброшено не менее 13 дивизий), но при этом в прорыве «линии Маннергейма» на любом этапе войны было задействовано не более половины личного состава частей и соединений действующей армии.

Конкретно в цифрах ситуация была такова: при среднемесячной численности всей группировки войск в размере 849 тыс. человек, среднемесячная численность войск Северо-Западного фронта (7-я армия и сформированная в конце декабря 1939 г. 13-я армия) составляла 423 тыс. человек. 9-я армия (Северная Карелия) имела среднемесячную численность в 94 тыс. человек, 8-я и 15-я армии (Приладожская Карелия) – 271 тыс. человек [9].

Таким образом, на расстоянии в сотни километров от ближайшего дота «линии Маннергейма» действовала огромная группировка советских войск общей численностью более 350 тыс. человек. Какое же «чудо» совершила там Красная Армия? Какие «блистательные победы, равных которым нет в истории», одержала?

Первым «чудом» было само планирование операции, в рамках которого войскам 9-й армии был задан темп наступления 22 км в день. Зимой, через заваленную снегом лесную глухомань центральной Финляндии. И это при том, что на своей собственной территории выдвижение стрелковых дивизий к границе шло с темпом 12–16 км в день, да и при этих темпах тылы и артиллерия постоянно отставали [33]. Другим «чудом» можно считать сосредоточение столь крупных сил на местности, почти лишенной автомобильных и железных дорог. Примечательно, что по предвоенным расчетам Маннергейма «в Карелию близ Ладоги в связи с трудностями транспортировки русские могли забросить максимум три дивизии». Фактически же к концу войны в Приладожской Карелии было сосредоточено (или выдвигалось к фронту) порядка 15 дивизий.

Поскольку советское военно-политическое руководство вплоть до самого начала боевых действий так и не определилось с главным вопросом – готовится ли оно к войне или к «триумфальному маршу» – запасы горючего и боеприпасов, накопленные в Карелии, были минимальными. Так, по вышеупомянутому плану Мерецкова войскам «видлицкого направления» требовалось «боеприпасов 3,5 боекомплекта и горючего для транспортных машин 6—7 заправок». После того, как война приобрела затяжной характер, а войска понесли огромные потери в живой силе и технике, советское командование «неожиданно» для себя выяснило, что доставлять подкрепления и боеприпасы практически нечем. Войска 14-й, 9-й, 8-й и 15-й армий завязли в безлюдной, лишенной местных ресурсов местности, а все снабжение держалось на одной нитке Мурманской (Кировской, как она называлась тогда) железной дороги, скорость продвижение воинских эшелонов по которой из-за снежных заносов и огромной перегрузки линии снизилась до 5–6 км в час. Только отсутствие у финнов мощной бомбардировочной авиации, способной разрушить два железнодорожных моста через Свирь, спасало советские войска в Карелии от полной катастрофы [14]. Впрочем, и без того результаты боевых действий оказались крайне неутешительными.

В первые дни войны войска 8-й и 9-й армий успешно и относительно быстро продвигались вглубь финской территории. Как пишет Маннергейм, «наши слабые подразделения вынуждены были отойти под нажимом превосходящих сил. Противник, поддерживаемый танками, продвигался неожиданно быстро; внезапное появление машин, одетых в броню, парализующе действовало на наши войска, из которых лишь редкие подразделения успели получить оружие для борьбы с танками». Наибольшего успеха добились части 8-й армии, которые на направлении Суоярви – Толвоярви прошли 100–120 км от госграницы вглубь Финляндии. Но уже в середине декабря финны произвели частичную перегруппировку своих хилых сил и начали активные контратаки. Искусно маневрирующие лыжные батальоны «разрезали», окружали и уничтожали по частям огромные и неповоротливые колонны советских стрелковых дивизий. К 24 декабря 1939 г. 75 и 139-я стрелковые дивизии 8-й армии были отброшены на восток от Толвоярви более чем на 50 километров. О состоянии этих соединений можно судить по тому, что 139-я дивизия оставила на поле боя 2247 винтовок, 165 станковых и 240 ручных пулеметов, а к началу января в ее стрелковых ротах оставалось по 30–50 человек, то есть не более 30 % штатной численности [33]. Немногим лучше было и положение в 75-й дивизии.