Текст книги "Приключения Тома Сойера (адаптированный пересказ)"

4. Лауреат

В воскресенье после завтрака тетя Полли собрала детей у себя в комнате для традиционного семейного богослужения. Оно, как всегда, началось с молитвы, построенной на солидном фундаменте из библейских цитат, скрепленных жиденьким цементом собственных комментариев благочестивой старушки. К девяти часам Том, Сид и их старшая сестра Мэри должны были отправиться в воскресную школу. Сид еще несколько дней назад выучил свой урок, а Тому только сейчас пришлось приступить к зазубриванию стихов из Библии.

Он отчаянно старался удержать в памяти отрывок из Нагорной проповеди, выбранный им за то, что там были самые короткие стихи во всей Библии. Однако за полчаса Том не продвинулся ни на шаг, так как мысли его упорно носились далеко, у дома Джефа Тэтчера.

Мэри решила помочь брату и взяла у него книгу, чтобы проверить урок. Спотыкаясь на каждом слове, Том принялся кое-как продираться сквозь заросли библейской премудрости.

– Блаженны… э-э…

– Нищие…

– Да, нищие; блаженны нищие… э-э-э…

– Духом…

– Духом; блаженны нищие духом, ибо их… ибо они…

– Ибо их…

– Ибо их… Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они… они…

– Ох, Том, дурачок ты этакий! Что ж ты меня пытаешься обмануть! Тебе надо как следует выучить стихи с самого начала. Когда сделаешь, я тебе подарю одну очень хорошую вещь. Ну, давай!

– А какую вещь, Мэри? Ты только скажи, а уж я…

– Не все ли тебе равно, Том? Раз я сказала, что хорошую, значит, хорошую.

– Ладно, Мэри, пойду поднажму.

Том поднажал на стихи и под двойным давлением любопытства и предстоящей награды добился впечатляющих успехов. Через пятнадцать минут он без запинки ответил свой отрывок. За это Мэри подарила брату новый перочинный ножик с двумя лезвиями. Том пришел в бешеный восторг, ухитрился за полчаса изрезать буфет и уже собирался приняться за комод, но тут его позвали собираться в воскресную школу.

Мэри вручила брату жестяной таз с водой, и кусок мыла. Том вышел за дверь и поставил таз на скамейку, брезгливо окунул мыло в воду, после чего положил его на место. Затем Том старательно закатал рукава, осторожно вылил воду на землю, вернулся в кухню и принялся тереть лицо полотенцем, висевшим за дверью. Но провести Мэри было не так-то легко.

– Как тебе не стыдно, Том, – спокойно сказала она, отнимая у брата полотенце. – От воды еще никому не было вреда. Иди, умойся как следует.

Она снова налила полный таз воды. На этот раз Том постоял над ним некоторое время, собираясь с духом, потом набрал в грудь воздуху и начал умываться. Когда мальчик во второй раз вошел на кухню, зажмурив глаза и ощупью нашаривая за дверью полотенце, по его щекам текла мыльная пена, честно свидетельствуя о предпринятых невероятных усилиях. Однако, когда Том отнял полотенце от лица, выяснилось, что результат получился не совсем удовлетворительный. Чистыми оказались только щеки и подбородок. Они белели, словно маска, а ниже и выше сохранилась серая от грязи кожа.

Тогда Мэри взялась за дело сама. Через пять минут Том вышел из-под рук сестры, уже ничем не отличаясь от других представителей белой расы. Мокрые волосы Тома Мэри быстро и аккуратно пригладила щеткой, ровно и красиво уложив короткие завитки. Это составляло несчастье всей жизни Тома, потому что он был уверен, что кудри делают его похожим на девчонку.

На этом мучения не кончились. Мэри до самого подбородка застегнула на брате чистую курточку от его парадного, костюма, отвернула книзу широкий воротник и надела на голову соломенную шляпу. Теперь Том выглядел очень нарядно и чувствовал себя ужасно неловко: новый костюм и опрятный вид стесняли его. Том надеялся, что Мэри забудет про башмаки, но его надежда не сбылась. Сестра знаком велела ему обуться, и при этом так ласково и понимающе смотрела на брата, что он покорно опустился на корточки и принялся возиться со шнурками.

Сид был уже готов. Мэри быстро оделась, и дети втроем отправились в воскресную школу. Том ненавидел ее всей душой, а Сид и Мэри любили. В воскресной школе занимались с девяти до половины одиннадцатого, а потом начиналась проповедь, на которую ходить было не обязательно. Сид и Мэри оставались на слушать священника добровольно, а Том – по иным причинам, гораздо более серьезным.

В дверях школы Том немного отстал, чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым в парадное платье, носить которое, очевидно, не доставляло ему никакого удовольствия.

– Билли, у тебя есть желтый билетик? – поинтересовался Том.

– Есть.

– Что ты просишь за него?

– А что дашь?

– Кусок жвачки и рыболовный крючок.

– Покажи.

Том показал. Приятель остался доволен, и они поменялись. После этого Том совершил еще несколько сделок с другими мальчиками: выменял два белых шарика на три красных билетика и несколько безделушек на два синих. Еще около десяти минут Том вел бойкую торговлю, покупая билетики разных цветов, потом вошел в церковь вместе с ватагой чистеньких детей, уселся на свое место и дернул за волосы того из ребят, кто сидел ближе. Вмешался важный, пожилой учитель, но едва тот повернулся спиной, Том затеял ссору с мальчишкой, сидевшим перед ним, а затем кольнул булавкой другого мальчика, желая послушать, как тот закричит: «Ой!» и получил еще один выговор от учителя. Все это Том проделывал не в последнюю очередь для того, чтобы не встречаться глазами с Эмми Лоренс, которая то и дело посылала ему нежные многозначительные взгляды.

Не один Том Сойер считался озорником в школе. Весь его класс был как на подбор – беспокойный, шумный, непослушный. Выходя отвечать урок, ни один ученик не мог ответить без запинки, и учителю приходилось всем подсказать. Однако в конце концов урок подошел к концу, и каждый получил награду – маленький синий билетик с текстом из Библии.

В школе была заведена система, при которой за два выученных стиха из Библии ученики получали по синему билетику. Десять синих билетиков равнялись одному красному, и их можно было обменять на него. Десять красных билетиков складывались в один желтый, а за десять желтых директор школы торжественно вручал ученику Библию в дешевом переплете, стоившую в то время не больше сорока центов. Выдача награды была редким и памятным событием. Удачливый ученик, лауреат, ответивший две тысячи стихов, в день торжества становился настолько важной персоной, что сердца остальных школьников, по крайней мере на ближайшие пару недель, загорались желанием повторить его подвиг. Мэри, например, в течение двух лет неустанного труда заработала подобным образом целых две Библии. Том, как можно догадаться, никогда не стремился к этой награде. Впрочем, вне всякого сомнения, он жаждал славы и почета, которые сопутствовали ее вручению.

В конце занятий, на кафедре появился директор мистер Уолтерс – невзрачный человечек лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и коротко подстриженными рыжеватыми волосами. Мистер Уолтерс был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он так благоговел перед всем, что свято, и настолько отделял духовное от светского, что незаметно для себя самого в воскресной школе даже говорил другим голосом, не таким, как в будние дни.

– А теперь, дети, – начал учитель, – я прошу вас сидеть как можно тише и прямее и минуту-другую слушать меня очень внимательно.

Однако ученики ерзали и шушукались. Перешептывание было отчасти вызвано появлением гостей: в помещение вошел адвокат Тэтчер в сопровождении незнакомого дряхлого старичка, представительного джентльмена средних лет с седеющими волосами и величественной дамы, должно быть, его супруги. Дама вела за руку девочку.

Как только Том увидел маленькую незнакомку, его лицо просветлело, ибо это был его ангел, его новая любовь. В следующую минуту Том уже старался из всех сил: колотил соседей, дергал их за волосы, строил рожи, – словом, делал все возможное, чтобы очаровать девочку и заслужить ее одобрение. Кроме того, он занялся подсчетом выменянных билетиков, и скоро понял, что его час настал и он не зря потратил время перед началом урока.

Гостей усадили на почетное место и, как только мистер Уолтерс окончил свою речь, их представили всей школе. Джентльмен средних лет оказался братом здешнего адвоката, знаменитым окружным судьей Тэтчером. Судья происходил из Константинополя, городка, расположенного на расстоянии двенадцати миль от Сент-Питерсберга, – значит, он путешествовал и повидал свет. Тут уж не только Том, но и каждый принялся «выделываться» перед высоким гостем на свой лад. Джеф Тэтчер, например, вышел вперед, на зависть всей школе, и показал, что он коротко знаком с великим человеком, пожав судье руку на правах родного племянника.

Мистер Уолтерс тоже выделывался изо всех сил, проявляя необыкновенную распорядительность и расторопность, отдавая советы и приказания всем окружающим. Библиотекарь выделывался, бегая взад и вперед с охапками книг и производя много ненужного шуму. Молоденькие учительницы выделывались по-своему, ласково склоняясь над учениками, которых только что драли за уши, грозили пальчиком маленьким шалунам и картинно гладили по головке послушных тихонь. Молодые учителя выделывались, строго выговаривая ученикам и на все лады внедряя железную дисциплину. Почти всем преподавателям неожиданно что-то понадобилось в большом стенном шкафу, который стоял на виду, у кафедры, рядом с которой, греясь в лучах своей славы, на возвышении восседал великий судья Тэтчер, также выделываясь на свой лад.

Словом, школа показала себя высокому гостю во всей красе. Одного только не хватало мистеру Уолтерсу для полного счастья: возможности вручить наградную Библию и похвастать перед судьей каким-нибудь выдающимся лауреатом. Напрасно директор обводил взглядом, исполненным надежды, своих лучших учеников. Ни у кого не оказалось достаточного количества билетиков.

В ту минуту, когда надежда окончательно покинула мистера Уолтерса, вперед выступил Том Сойер. Он предъявил девять желтых билетиков, девять красных и десять синих и потребовал себе Библию. Это был гром среди ясного неба. Директор смутно угадывал в происходящем подвох, но делать было нечего. Тома пригласили на возвышение, где сидели судья и другие почетные гости, и мистер Уолтерс во всеуслышание провозгласил радостную новость.

Стоять рядом с великим человеком было само по себе потрясающе, таким образом на Тома вместо одной славы сразу как бы обрушилось целых две. Всех мальчиков терзала безумная зависть, а больше других страдали те, кто слишком поздно понял, что сам способствовал стремительному взлету Тома Сойера, ненавистного выскочки. По меньшей мере половина мальчиков из присутствующих в зале меняли ему билетики на те богатства, которые сами же отдали ему за право белить забор.

Мистер Уолтерс вручил Тому Библию с такой прочувствованной речью, какую только мог выжать из себя при создавшихся обстоятельствах. Эмми Лоуренс и гордилась, и радовалась, и старалась, чтобы Том это заметил по ее лицу, но он не глядел на нее. Это показалось девочке странным, в сердце ее проснулась ревность, она стала смотреть по сторонам, ища причину его внезапной холодности, и слезы заблестели у бедняжки на ресницах. От взгляда Эмми не ускользнуло то, какими глазами ее избранник и сегодняшний лауреат смотрел на дочку судьи Тэтчера.

Тома представили судье, но мальчик не смог выдавить из себя ни слова, подавленный грозным величием этого человека, и, главным образом тем, что это был ее отец. Судья погладил Тома по голове, назвал его славным мальчиком и поинтересовался, как его зовут.

– Том, – с трудом выдавил лауреат.

– Нет, не Том, а…

– Томас.

– Замечательно, Томас. У тебя ведь есть и фамилия, и ты мне ее, конечно, скажешь?

– Скажи джентльмену, как твоя фамилия, Томас, – вмешался учитель, – и не забывай добавлять «сэр». Веди себя как следует.

– Томас Сойер… сэр, – едва дыша, произнес Том.

– Молодец, Томас. Славный мальчик. Так значит, ты лауреат. Мне сказали, чтобы заслужить Библию, надо выучить две тысячи стихов. Это очень, очень много. Мы все гордимся тобой. А теперь не прочтешь ли ты мне и этой леди что-нибудь на твой выбор?

Том молчал, судорожно сглатывая слюну. Даже утренний урок из Нагорной проповеди улетучился у него из памяти.

– Я не сомневаюсь, ты помнишь имена всех двенадцати апостолов, – пришла на помощь жена судьи. – Скажи нам, как звали двоих первых учеников Христа?

Том отчаянно теребил пуговицу на куртке и отупело смотрел на судью. При последних словах дамы он покраснел и опустил глаза. Душа мистера Уолтерса ушла в пятки. Он знал, что мальчишка не может ответить даже на самый простой вопрос, и про себя ругал судью и его жену за то, что те прицепились к Тому с вопросами. Однако ситуация требовала его вмешательства.

– Отвечай джентльмену, Томас, не бойся, – вставил он.

Том затаил дыхание, надеясь, что сможет раствориться в воздухе.

– Конечно, он знает, – с ободряющей улыбкой кивнула дама. – Он сейчас скажет. Первых двух апостолов звали…

– Давид и Голиаф! – выпалил Том.

5. Жук и его жертвы

Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый церковный колокол. Почти сразу же к утренней проповеди начал собираться народ. Ученики воскресной школы разбрелись по церкви и расселись на скамейках вместе с родителями, чтобы быть у них под присмотром. Пришла и тетя Полли. Сид с Мэри сели рядом с ней, а Тома посадили поближе к проходу подальше от открытого настежь окна и соблазнительного летнего пейзажа.

В церкви водворилось торжественное молчание, которое нарушало только приглушенное хихиканье и перешептывание певчих на хорах. Проповедник с чувством прочел гимн, а затем приступил к молитве о церкви, о детях, о городке, о штате, о стране, о Конгрессе и о президенте, о тех, кто в море, о язычниках и праведниках.

Это была очень великодушная и щедрая молитва, но Том нисколько не радовался ей, он только терпел, насколько у него хватало сил, эту неизбежную процедуру. Тому не сиделось на месте и он вертелся, как уж на сковородке, не вникая в суть произносимых слов.

К середине молитвы на спинку скамьи перед Томом уселась муха и долго не давала мальчику покоя. Злосчастное насекомое то потирало сложенные вместе лапки, то обхватывало ими голову и с такой силой терло ее, что, казалось, голова вот-вот оторвется от туловища. Однако, как ни чесались у Тома руки поймать муху, он не решался сделать это во время богослужения, потому что верил, что тем самым окончательно загубит свою душу. Впрочем, едва священник произнес последние слова проповеди, рука Тома дрогнула и непроизвольно поползла вперед. В тот момент, когда прозвучало «аминь», муха угодила в западню. К сожалению, тетя Полли поймала племянника на месте преступления, и муху пришлось выпустить.

После этого мучения Тома возобновились, потому что священник монотонным голосом начал проповедь. Сухие рассуждения и утомительные отсылки к тексту Библии наводили на мальчика тоску. Вдруг он вспомнил, что в кармане у него лежит настоящее сокровище, и немедленно извлек его оттуда. Это была коробочка из-под пистонов, в которой сидел большой черный жук-кожеед с громадными челюстями.

Едва Том открыл коробочку, кожеед первым делом вцепился хозяину в палец. Кричать было нельзя, и Том резко дернул рукой, стараясь подавить боль. Жук сорвался, отлетел в проход между скамьями и шлепнулся на спину. Том сунул палец в рот и с досадой смотрел, как жук лежит на спинке, беспомощно шевеля лапками, не в силах перевернуться. Тому очень хотелось его достать, но кожеед лежал очень далеко, и дотянуться до него не было никакой возможности.

Многие прихожане, также порядком утомленные скучной проповедью, теперь наши себе новое занятие и с увлечением стали рассматривать барахтающегося в проходе жука. В этот момент в церковь забрел разморенный летним зноем пудель. Увидев жука, пес словно ожил и тотчас приветливо завилял хвостом. Он оглядел добычу, обошел ее кругом, обнюхал издали, еще раз обошел, и наконец дотронулся до кожееда мордой. В тот же миг жук вцепился врагу в челюсть мертвой хваткой. Раздался пронзительный визг. Пудель отчаянно замотал головой, кожжед отлетел шага на два в сторону и снова шлепнулся на спинку. Том был в восторге. Почти все прихожане теперь повернулись в сторону жука, трясясь от беззвучного хохота и пряча лица за веерами и носовыми платками.

Оскорбленный пудель жаждал мести. Он осторожно подкрался к жуку и принялся наскакивать на него, мотая головой из стороны в сторону. Скоро ему это наскучило, и пес принялся смотреть по сторонам, совершенно забыв о грозном насекомом. В конце концов он зевнул и, собираясь развалиться на полу в проходе, уселся на жука.

Резкий визг всколыхнул сонную тишину. Пудель стрелой помчался по проходу. Отчаянно воя, он пролетел перед алтарем, заметался по церкви, с воем пронесся обратно и, обезумев от боли, прыгнул на колени к хозяину. Тот резким движением выкинул пса за окно. Обиженный вой, ослабевая, замер где-то в отдалении.

К этому времени все в церкви сидели с красными лицами, давясь от смеха. Довести проповедь по кульминации священнику не удалось. Слишком откровенно прятались прихожане за спинки высоких скамеек, хрипя от хохота, а если дамы и вытирали платочками уголки глаз, то не потому, что на них оказало такое воздействие прочувствованные слова служителя Божьего. И для паствы и для пастыря было огромным облегчением, когда эта пытка кончилась и прозвучало долгожданное «аминь».

Том Сойер шел домой в самом веселом настроении, рассуждая про себя, что и церковная служба бывает иногда не так уж плоха, если внести в нее некоторое разнообразие.

6. Бекки Тэтчер

В понедельник утром Том проснулся, чувствуя себя совершенно несчастным. Подобное настроение всегда посещало его в понедельник утром, потому что в этот день начиналась новая неделя мучений в школе.

Том лихорадочно придумывал, что бы такое предпринять, чтобы не ходить на занятия. Ему пришло в голову, что какое-нибудь серьезное недомогание сейчас было бы очень кстати. Том внимательно прислушался к своему организму. Тот работал как часы, ничего не болело, не обнаружилось даже намека на простуду или резь в животе. Впрочем, поиски привели к некоторому положительному результату. Во рту шатался верхний зуб. Поздравив себя с удачей, Том уже собрался было застонать, но вовремя понял, что если явится к тетке с жалобой на больной зуб, ты просто удалит его подручными средствами и немедленно отправит племянника в школу.

Пришлось придумывать другой вариант. Том вытащил из-под простыни ногу. Большой палец у него на ступне был обвязан тряпочкой. На днях Том наступил на осколок стекла, и тетя Полли забинтовала крошечную ранку. Кровь давно уже не шла из пальца, но Тому вдруг очень кстати вспомнилось, как знакомый доктор как-то рассказывал при нем, что у одного его пациента была болезнь, уложившая его в постель недели на две. У пациента загноилась рана на пальце, и доктор даже хотел отрезать этот палец, но потом все обошлось.

Том забыл, как называлась эта болезнь, но на всякий случай решил попробовать и громко за стонал. Сид крепко спал, ничего не подозревая. Том застонал громче, и ему показалось, что палец у него в самом деле начинает болеть.

Сид невозмутимо сопел носом. Том совсем запыхался от натуги. Он перевел дух, потом собрался с силами и несколько раз вскрикнул, а потом поднялся на локте и потряс спящего. Сид зевнул, потянулся, привстал и уставился на Тома ничего не понимающими сонными глазами. Том закатил глаза и продолжал жалобно стонать.

– Том! – позвал Сид.

Ответа не последовало.

– Что с тобой, Том? – Сид схватил брата за плечи, испуганно заглядывая ему в глаза.

– Не надо, Сид, – слабо пролепетал Том, облизывая языком сухие губы. – Не трогай меня.

– Да что случилось, Том? Я позову тетю…

– Нет, не надо. Может, само пройдет. Не зови никого.

– Как же не звать? Перестань, Том, что ты так жутко стонешь… Давно это у тебя?

– Я тебе все прощаю, Сид, – не обращая внимания на вопрос брата, замогильным голосом проговорил Том. – Все, что ты мне сделал. Когда я умру…

– Ох, Том, неужели ты умираешь? – испугался Сид. – Не надо, Том, перестань. Может, еще…

– Я всех прощаю, Сид, – простонал Том. – Передай им, Сид. И последнее… Прошу тебя, Сид, отдай мою оконную раму и одноглазого котенка новой девочке, которая недавно приехала, и скажи ей…

Тут Сид не выдержал. Он схватил в охапку свою одежду и бросился вниз по лестнице, громко топая ногами и на ходу зовя тетю Полли. В следующую минуту перепуганная старушка уже вбегала в комнату племянников, а взволнованная Мэри следовала за ней по пятам.

– Что с тобой, Том, что случилось, мой мальчик?

– Ой, тетечка, это конец! У меня на пальце гангрена! – выпалил Том, вспомнив наконец название своей мнимой болезни.

Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась, потом заплакала, потом и то и другое вместе.

– Ну, и напугал ты меня, Том! – выдохнула она наконец. – Ну ладно. Брось эти глупости и вставай.

Стоны прекратились, и боль в пальце бесследно улетучилась. Том почувствовал себя довольно глупо.

– Тетя Полли, – начал он, – мне показалось, что это гангрена, и было так больно, что я совсем забыл про зуб.

– Ах, зуб! И что же у тебя с зубом?

– Один зуб наверху шатается и болит так, что просто ужас.

– Ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну да, зуб шатается. Ничего, Том, от этого еще никто не умирал. Мэри, принеси мне шелковую нитку и горящую головню из кухни.

Том мигом понял, что зуб будет вырван и что он по глупости сам себе вырыл яму.

– Тетечка, только не надо его дергать, – взмолился Том. – Он уже совсем не болит, я все равно пойду в школу…

– Так ты все это затеял ради того, чтобы не ходить в школу? – догадалась тетя Полли. – Ну уж нет! Мы-то к тебе со всей душой, Том, так перепугались, а ты, оказывается, не знаешь что придумать, чтобы удрать на реку удить рыбу!

Вошла Мэри, неся орудия для удаления зуба. Тетя Полли сделала из шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую головню, она ткнула ею чуть не в самое лицо Тому. Тот испуганно отшатнулся. Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке.

За всякое испытание человеку полагается награда. Когда Том шел после завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому что в верхнем ряду зубов у него зияла пустота, дырка, через которую можно было плеваться и свистеть новым замечательным способом.

По пути в школу Том повстречал Гекльберри Финна, сына первого городского пьяницы. Женщины, имевшие детей, особенно сыновей, всем сердцем ненавидели и презирали Гека, считая его лентяем и озорником, не признававшим никаких правил. Они боялись юного бродягу потому, что их дети восхищались Геком и стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось.

Гекльберри делал, что хотел, бродил, где вздумается, ночевал в пустой бочке из-под сахара. Поскольку никто за ним не следил, он гулял до глубокой ночи и поздно ложился спать. Весной Гек первым выходил на улицу босиком и последний обувался осенью. Ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое. Кроме того, он был мастер ругаться, и никто его за это не наказывал. Словом, у маленького оборванца было все, что придает жизни цену, и мальчики из хороших семей завидовали Геку черной завистью.

– Здорово, Гек! – окликнул его Том.

– Привет, Том.

– Что это у тебя?

– Дохлая кошка.

– Дай-ка поглядеть. Уже окоченела, надо же… Где ты ее взял?

– Купил у одного мальчишки.

– А что дал?

– Синий билетик и бычий пузырь, который раздобыл на бойне.

– Откуда у тебя синий билетик?

– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.

– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?

– На что годится? Сводить бородавки, например.

– А я слышал, что их сводят бобом.

– Верно, бобом тоже можно. Я так делал.

– Серьезно? Как же ты сводил бобом?

– Берешь боб, разрезаешь пополам, потом прокалываешь бородавку, чтоб показалась кровь, капаешь кровью на половину боба, роешь ямку и зарываешь боб на перекрестке в новолуние, ровно в полночь.

– А другую половинку?

– Ее надо сжечь. Тогда та половинка, на которой кровь, будет все время притягивать другую, а кровь тянет к себе бородавку. Оглянуться не успеешь, как бородавка сойдет.

– А как их сводят дохлой кошкой?

– Да очень просто: берешь кошку и идешь на кладбище ночью, после того как там похоронили какого-нибудь большого грешника. Ровно в полночь явится черт, а может, даже два или три. Ты их, конечно, не увидишь, услышишь только, будто ветер шумит. Когда они потащат грешника, тогда и надо бросить кошку им вслед и сказать: «Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, я не я, и бородавка не моя!» Вот и все.

– Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать кошку?

– Сегодня ночью. По-моему, черти должны нынче прийти за старым Вильямсом.

– Точно, за Вильямсом. Хотя… Гек, ведь его похоронили в субботу. Разве черти не забрали его той же ночью?

– Чепуху ты несешь, Том! Колдовство не может подействовать до полуночи. А там уж и воскресенье наступило. Не думаю, чтобы чертям можно было шляться где попало по воскресеньям.

– Правильно. Возьмешь меня на кладбище, Гек?

– Возьму, если не струсишь.

– Еще чего! Приходи ночью под окно. Сигнал прежний?

– Да, я тебе снизу мяукну.

– Послушай, а это что у тебя? – поинтересовался Том, глядя на маленькую коробочку, которую Гек как бы невзначай извлек из кармана широченных, с чужого плеча, штанов, волочившихся немного по земле.

– Так, ничего особенного. Клещ.

– Где взял?

– В лесу нашел.

– Что просишь за него?

– Не знаю. Не хочется продавать.

– Не хочешь, не надо. Да и клещ какой-то уже очень маленький.

– Конечно, Том, чужого клеща обругать ничего не стоит. А я своим клещом доволен. По мне, и этот хорош.

– Клещей везде сколько хочешь, Гек. Я сам хоть тысячу наберу, если мне надо будет.

– Так чего же не наберешь? Отлично знаешь, что не найдешь ни одного. Это самый ранний клещ. Первый в этом году.

– Слушай, Гек, я тебе отдам за него свой зуб.

– Ну-ка, покажи.

Том вытащил и осторожно развернул бумажку с зубом. Гекльберри с завистью стал его разглядывать. Искушение было слишком велико.

– А он настоящий? – притворно-равнодушно спросил Гек.

Том приподнял губу и предъявил пустое место в верхнем ряду.

– Ну ладно, – согласился Гекльберри, – по рукам!

Том посадил клеща в коробочку из-под пистонов, где раньше сидел жук, и мальчики расстались, причем каждый считал, что провернул крайне выгодную сделку.

Дойдя до бревенчатого школьного домика, стоявшего на окраине, Том заторопился. Он знал, что опоздал. В классе стоял мерный гул – ученики добросовестно твердили уроки. Том повесил шляпу на гвоздь и с деловитым видом хотел было прошмыгнуть на свое место. Учитель, мистер Доббинс, восседавший на кафедре в большом плетеном кресле, дремал, но появление Тома разбудило его.

– Томас Сойер!

Том знал, что когда его имя произносят полностью, это предвещает неприятности.

– Здесь, сэр.

– Подойдите ближе, – подозвал учитель. – По трудитесь объяснить, по какой причине вы опять опоздали.

Том хотел было соврать, чтобы избавиться от наказания, но в этот миг в глаза ему бросились две длинные золотистые косы. Он мгновенно узнал ту, которой они принадлежали, ту, которая так небрежно закинула их за спину, – свою любовь. Единственное свободное место в классе было рядом с этой девочкой – новенькой. План созрел в мозгу Тома во мгновение ока.

– Я болтал на улице с Гекльберри Финном! – смело объявил Том.

В классе повисла гробовая тишина. Мистера Доббинса чуть не хватил удар. Он окончательно проснулся и, окаменев от изумления, уставился на Тома.

– Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я слышал, находясь на своем посту! – повысил голос учитель. – Неслыханно! За такой проступок вы заслуживаете серьезного наказания. Снимайте куртку.

В школе существовало два вида наказаний: побои линейкой по рукам и настоящая порка розгами. Как и предполагал Том, линейкой на этот раз дело не обошлось. Рука мистера Доббиннса трудилась до полного изнеможения, и запас розог на сегодня стал значительно меньше.

– А теперь, сэр, отправляйтесь и сядьте с девочками! – последовал приказ.

Учитель полагал, что смертельно оскорбил гордость Тома, но он заблуждался. Том добивался именно такого поворота событий. Он смущенно проследовал к парте, за которой сидела новенькая и, боясь слишком явно порадоваться своей удаче, с насупленным видом присел на краешек скамьи. Сначала другие ученики перешептывались и показывали на него пальцами – наказание, и вправду, считалось в высшей степени позорным. Однако спустя несколько минут все вернулись к своим делам, и в сонном воздухе снова послышалось унылое гудение.

Том украдкой взглянул на соседку. Она это заметила, презрительно поджала губки и повернулась к Тому спиной. Когда же новенькая осторожно обернулась, она обнаружила, что перед ней лежит персик. Она отодвинула его в сторону. Том мягким настойчивым движением положил подарок на прежнее место. Девочка снова его отвергла, но уже не так решительно. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьмите у меня есть еще». Девочка посмотрела на доску, но ничего не ответила. Тогда Том принялся что-то рисовать на доске, прикрывая свое произведение левой рукой. Скоро женское любопытство победило женскую гордость, и новенькая попробовала исподтишка взглянуть на рисунок.

– Можно мне посмотреть? – нерешительно шепнула она.

Том охотно приоткрыл свое творение. Это оказался кривобокий домик с трубой, из которой штопором выходил дым.

– Здорово! – улыбнулась девочка. – А теперь нарисуйте человечка.

Художник изобразил перед домом человечка, больше напоминавшего подъемный кран. Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка судила не слишком строго.

– Какой красивый! – прошептала новенькая. – А теперь нарисуйте меня.

Том нарисовал песочные часы, увенчанные полной луной, приделал к ним ручки и ножки в виде соломинок и вооружил растопыренные пальцы огромным веером. Девочка опять улыбнулась.

– Какая прелесть! Жалко, что я не умею рисовать.

– Хотите, – шепотом предложил Том, – я вас научу?

– Хочу, конечно! Правда, научите? А когда?

– На большой перемене. Вы пойдете домой обедать?

– Я могу остаться, если хотите.

– Конечно, хочу! Как вас зовут?

– Бекки Тэтчер. А вас? Впрочем, я знаю: Томас Сойер.

– Это когда меня хотят выдрать. А если я хорошо себя веду – Том. Зовите меня Том, ладно?

Девочка кивнула, и Том принялся царапать что-то на доске, закрывая от Бекки написанное. На этот раз она, не стесняясь, попросила показать, что это такое.

– Да так, ничего особенного, – попытался для вида отговориться Том.