Текст книги "Охота на убийц. Как ведущий британский следователь раскрывает дела, в которых полиция бессильна"

Я объяснил журналистам, что мы записали интервью с Хэйзелом и больше ничего говорить не стал. Вернулся в фургон телекомпании ITN и просмотрел запись, прежде чем отправить ее на монтаж.

Кроме того, я хотел избавиться от мыслей о Хэйзеле, прежде чем отправляться домой, а для этого нужно было немного тишины и покоя. Хэйзел не понравился мне с самого первого взгляда – я был уверен, что вскоре полиция узнает о том, что он сотворил, и нисколько не сомневался, что он убил Тию. Я пока не знал, где находилось ее тело, и как он это сделал, но он был последним, кто ее видел. Все с него начиналось и им же заканчивалось: это должен быть он.

Едва освободившись, я сел в машину и поехал, но на автозаправке за углом остановился и припарковался минут на пятнадцать. Мысленно пробежался по сказанному мне Хэйзелом и по увиденному внутри дома. Впервые придя туда в понедельник, я попросил показать мне комнату Тии. Ее мать ответила отказом, и я отнесся к этому с уважением, хоть и привык всюду совать свой нос. Больше я с этой просьбой не обращался, но пожалел, что после разговора с Хэйзелом не удалось подняться наверх с камерой. Какой была ее комната? Наверняка полиция ее обыскала, но было бы здорово показать ее комнату сразу же после интервью с Хэйзелом – оно произвело бы на зрителей еще большее впечатление.

Это может показаться бессердечным с моей стороны – в конце концов, речь идет о жертве убийства, но в этом и состоит двойственность моей профессии: с одной стороны, я расследователь, занимающийся поисками правды, а с другой – журналист, чья роль заключается в подготовке достоверной и увлекательной истории для массового потребления.

Добравшись до дома, я посмотрел первый показ интервью в шестичасовых новостях и остался доволен результатом, к тому же получил множество положительных отзывов от руководства канала и коллег-журналистов. Когда передача закончилась, я позвонил Дэвиду, дяде Тии, чтобы узнать их мысли насчет интервью, если они его смотрели.

Он сразу же взял трубку и сказал, что интервью ему понравилось, добавив: «Погоди, Стюарт хочет тебе что-то сказать». Должно быть, он убрал трубку от уха – я услышал голос Хэйзела через всю комнату: «Спасибо, Марк, все получилось очень хорошо». Дэвид вернулся на линию, сказал еще несколько слов и повесил трубку.

«Черт возьми, – подумал я. – Как же он воспринял показанное? Неужели до него не дошло, что он сделал?»

Позже вечером я посмотрел и 10-часовую программу, где была показана расширенная версия интервью, стараясь оценить увиденное более беспристрастно. Я мог представить, что подумают зрители: Хэйзел наверняка как-то замешан. Я знал, что это наверняка посмотрит и следственная группа, занимавшаяся исчезновением Тии. Полиция связалась с каналом после шестичасового эфира, запросив копии отснятого материала. По сложившейся традиции, мне позвонил адвокат телеканала ITN, чтобы получить мое согласие. Я дал добро – не было никаких причин не поделиться записью. То, что они ею заинтересовались, могло означать только одно: это интервью ляжет в основу уголовного расследования.

На следующий день была пятница, и я взял выходной, чтобы повезти детей в Лондон на мюзикл «Билли Эллиот». Только мы вышли из метро и стали подниматься на улицу, как мой телефон начал сходить с ума: текстовые сообщения, голосовая почта… Я принялся читать сообщения и не верил своим глазам: Стюарт Хэйзел пустился в бега, а полиция нашла тело Тии Шарп на чердаке его дома. Тем утром, прежде чем отправиться из дома вместе с семьей, я пытался связаться с Дэвидом, но не удалось. Я оставил ему несколько сообщений, но он так и не ответил. Теперь я понимал, почему.

Я позвонил другу-журналисту, корреспонденту криминальной хроники на BBC, чтобы узнать, что случилось. Он сообщил, что утром полиция снова обыскала дом и нашла на чердаке тело Тии.

«Ты шутишь».

Я был ошеломлен: полиция три или четыре раза обыскивала чердак, но тело так и не было найдено – как Тия вообще могла там оказаться? Когда Хэйзел говорил в интервью о том, как хотел бы побеседовать с подозревающими его людьми, должно быть, только и думал, что о медленно разлагающемся на чердаке теле Тии. Летняя жара должна была ускорить этот процесс, и вскоре дом был бы пропитан трупным запахом. Он наверняка почувствовал это и стал бояться, что заметит кто-то еще. Не из-за этого ли он решил сбежать?

Итак, Хэйзел покинул дом, и полиция не знала, где он, а я забеспокоился, не покончил ли он с собой. Наложи он на себя руки, никто так и не получит никаких ответов, и семья не добьется правосудия. «Не стоит этого делать», – подумал я. Иногда родные так и не узнают правду о случившемся, поскольку преступник отказывается говорить, но порой это все же случается. Любая новая информация приходится к месту.

Я был крайне разочарован работой полиции и чрезвычайно зол. Как они могли его упустить? Почему никто не следил за домом? Почему они дали ему уйти утром, учитывая, что накануне вечером по телевизору показали интервью, из которого было очевидно, что он как-то замешан в ее смерти? Я сидел в театре с детьми, поглощенный своими мыслями, – мне было не до происходящего на сцене. Все представление во мне кипела ярость.

К счастью, позже в тот день Хэйзел зашел в магазин неподалеку от Нью-Аддингтона. Владелец был в курсе, что его разыскивает полиция и сообщил о его местонахождении. Вскоре Хэйзела арестовали, обвинив в убийстве Тии.

Случившееся имело для меня серьезные последствия. Во-первых, многие решили, что я взял интервью по просьбе полиции – очевидно, это было бы плохой идеей с моей стороны: я независимый журналист и никогда на такое не соглашаюсь. Во-вторых, остальные члены семьи Тии – мать Натали и в особенности бабушка Кристина – оказались под шквалом общественной критики. Поскольку у меня с их семьей сложились определенные отношения, обе женщины обратились ко мне за помощью: донести правду и рассказать, что Хэйзел обвел их вокруг пальца. В результате я согласился снять передачу, посвященную смерти Тии, расследованию и последующему суду над Хэйзелом: он был отправлен за решетку, а мы с ее мамой и бабушкой стали довольно близки.

Меня и раньше обвиняли в создании программ с целью помочь полиции. Еще говорили, будто на самом деле я полицейский под прикрытием, продолжающий на них работать, притворяясь журналистом-расследователем. Меня даже обвиняли в работе на Службу безопасности, что вообще полный абсурд.

Я действительно оказываю полиции всяческое содействие, ведь долгие годы сам был полицейским. Желая, чтобы они преуспели в поимке преступников, я в процессе съемки своих программ готов сделать все, чтобы в этом помочь, но никогда не стану работать на них. Если они хотят узнать то, что известно мне, пусть смотрят телевизор, как все остальные.

У меня возникли разногласия с полицией в 2011-м, после того как я открыто критиковал их в ходе расследования по делу Джоанны Йейтс.

Джоанна, ландшафтный архитектор двадцати пяти лет, жила в Бристоле и пропала 17 декабря 2010 года. Ее парень уехал из города на выходные и вернулся в пустую квартиру. Пальто, мобильный телефон, ключи и сумочка Джоанны были на месте, но кот был голодным. Ее тело было обнаружено на Рождество в трех милях от дома, в снегу рядом с полем для гольфа. Она была задушена.

Пять дней спустя Кристофера Джеффриса, владельца арендуемой ею квартиры, вызвали в полицию на допрос. Еще через два дня его отпустили, но на этом испытания не закончились. Он был идеальным козлом отпущения для газетчиков – они ополчились на него, принявшись печатать всевозможные статьи с отвратительными заголовками, где поносили его без каких-либо доказательств.

20 января полиция арестовала Винсента Табака, жившего в соседней квартире, и выдвинула ему обвинения. Он попытался перенаправить внимание полиции на Джеффриса, но полицейскому показались подозрительными вопросы, которые задавал Табак, – особенно связанные с работой криминалистов по делу, – и его решили арестовать.

По следам ДНК и текстильных волокон с пальто Табака удалось установить его связь с телом Йейтс. Поначалу тот утверждал, будто его подставили продажные полицейские, но когда во время суда в октябре 2011 года ему были предъявлены доказательства (включая видеозаписи с удушением женщин на его компьютере), он сознался в неумышленном убийстве. Тем не менее его признали виновным в умышленном убийстве и приговорили к пожизненному тюремному заключению с минимальным сроком 20 лет.

Моя критика работы полиции по этому делу началась еще до ареста Кристофера Джеффриса. Я приехал в Бристоль, чтобы сделать репортаж для ITN, и был разочарован явными недочетами в ходе проведения расследования. Они не могли определиться даже с тем, как реагировать на случившееся. В дни, предшествовавшие обнаружению тела Джоанны, полиция Эйвона и Сомерсета убеждала местных жителей не беспокоиться, поскольку не было никаких доказательств того, что с ней что-то случилось. Вместе с тем рекомендовали студенткам из Бристоля быть осторожней и вечерами не гулять в одиночку. Было очевидно, что с Джоанной все-таки что-то случилось.

Я был уверен, что Джеффрис к этому непричастен. Он вел себя, как ни в чем не виновный человек, и в момент исчезновения Йейтс его не было поблизости. Я считал, что кто-то из местных знал больше, чем сообщил полиции, но понимал, что это не может быть Джеффрис. Полиция заявила общественности и СМИ, что допросила всех соседей и исключила их из числа подозреваемых. Однако исключить удалось явно не всех, о чем свидетельствовал последующий арест Винсента Табака и вынесенный ему обвинительный приговор.

После обнаружения тела Джоанны я снял еще один сюжет для ITN, в котором рассказал, что именно сделал с ней преступник, и рассуждал, кто это мог быть. Я дал понять, что, по моему мнению, это кто-то из местных, Йейтс его знала, и он действовал в одиночку.

Последний вывод я сделал на основании следов на спине жертвы. Джоанна была обнаружена за каменной оградой: должно быть, преступник достал ее тело из машины, положил сверху на ограду, а затем перелез через нее, чтобы спустить. Это объясняло следы на спине девушки и указывало на то, что преступнику никто не помогал.

Мне удалось узнать, что место обнаружения тела Йейтс до сих пор было завалено всевозможным мусором – фантиками от конфет, сигаретными окурками и прочим, – среди которого могли оказаться и важные улики. В конце концов, это расследование убийства, и меня беспокоило, что криминалисты не забрали с места преступления все до последней мелочи. Не обязательно все подвергать анализу в лаборатории, но и оставлять без внимания уж точно нельзя.

Я видел, как небрежно проводились поиски вокруг дома Йейтс – это было еще до ареста Табака, – и сомневался в тщательности расследования.

Все эти соображения я высказал в своем телесюжете, попутно подвергнув критике пресс-службу полиции Эйвона и Сомерсета, не работавшую по вечерам. В других обстоятельствах это можно было бы списать на нехватку бюджетных средств, но во время расследования громкого убийства, в связи с которым прибыли представители национальных и международных газет, это было попросту недопустимо.

Поговорив с журналистами, я выяснил, что начальник полиции не доверял прессе после статей с критикой в его адрес, напечатанных в местных газетах. Оказалось, мой репортаж для ITN стал для него последней каплей. Полиция запретила представителям канала присутствовать на их пресс-конференциях и стала критиковать нас за «предвзятые, наивные и безответственные репортажи». Перед съемкой мы попросили дать комментарии по расследованию, однако нам отказали, и мне казалось, что мы сказали совершенно справедливые вещи, на которые они столь нелепо отреагировали. Полиция угрожала написать жалобу в управление по делам радио и телевидения, но в итоге так ничего и не предприняла. Я знал, что мы сняли отличный репортаж для ITN, и был рад, что он вышел в эфир. Если полиция сделала что-то неправильно, нет ничего зазорного в том, чтобы указать ей на это.

Что касается расследования убийства Тии Шарп, тот факт, что ее тело не было найдено в ходе нескольких обысков дома, красноречиво свидетельствовал об ужасной работе полиции. Как они могли не найти ее на чердаке, который осматривали целых четыре раза? Когда же наконец тело обнаружили, оказалось, что оно лежало прямо у входа – достаточно было просто заглянуть. Как они вообще позволили Стюарту Хэйзелу бесконтрольно передвигаться, благодаря чему он смог сбежать из дома, как только почувствовал, что ситуация накаляется? К счастью для них, Хэйзел оказался не особо смышленым малым, иначе ему явно хватило бы ума уехать дальше, чем на 12 миль в Морден, где и был задержан.

После того как Хэйзелу были предъявлены обвинения, по телевизору стали говорить всякую чепуху по этому делу. В Sky News заявили, что тело Тии, должно быть, прятали в соседнем доме, и только потом перенесли на чердак. Поначалу бабушка Тии Кристина тоже была арестована, из-за чего решили, что они с Хэйзелом были сообщниками, хотя было очевидно, что он провернул все один. Она была совершенно невиновной – Хэйзел одурачил ее, как и всех остальных. Помимо Хэйзела под суд попал сосед, заявивший, что видел, как Тия выходит из дома, – его признали виновным в даче ложных показаний.

Нет никаких сомнений, что эти несколько дней Кристин поливали грязью не за ее поступки, а за то, кем она была. Если вдруг вы не уверены в существовании классовой системы в современной Великобритании, обратите внимание, как по-разному мы относимся к родным жертвы в подобных делах. Многие принялись судить Кристин за то, как она выглядит, где живет, как разговаривает. Они не удосужились ее выслушать. Кристин не имела к убийству Тии никакого отношения, но из-за ее ареста люди решили, что она ничем не лучше Хэйзела. На месте полиции я допросил бы ее, но уж точно не стал арестовывать. Не так-то просто оправиться после обвинений в убийстве собственной внучки – наверняка ей придется жить с этой мыслью до конца дней.

Натали и Кристин снялись в моей программе «Под одной крышей с убийцей», которая была готова к выходу в эфир после суда над Хэйзелом. В ее основу легло интервью, взятое мной у Хэйзела, но главный акцент был на двух женщинах и том, что они могли поведать о жизни Тии. Они понятия не имели, как реагировать на то огромное внимание, которое привлекло к ним это дело, и мне хочется верить, что я смог помочь им в эти непростые времена.

К началу суда большая часть материала была готова – оставалось лишь снять сам судебный процесс, вынесение приговора Хэйзелу и реакцию Натали и Кристин на него.

Процесс над Хэйзелом проходил во втором зале Центрального уголовного суда Лондона – громкие дела всегда рассматриваются в первом или втором залах, они самые старые. Своим величием и атмосферой они полностью соответствуют значимости проводимых процессов. Старая деревянная скамья подсудимых стоит на видном месте, а единственный намек на современность – окружающее ее стекло. Все остальное выглядит особенно старомодным, и судья восседает на огромной деревянной скамье по центру.

В рамках программы я занимался освещением судебного процесса и решил, что от начала и до конца буду лично наблюдать за ним в Центральном уголовном суде Лондона. Кроме того, мои коллеги каждый день привозили сюда семью Тии, а вечером увозили домой – мы хотели о них позаботиться. Нам было полезно сблизиться с ними, а Натали и Кристин нуждались в поддержке и возможности поделиться с кем-то своими мыслями и переживаниями о прошедшем судебном дне.

Когда в первый день процесса я направлялся в суд, меня остановил один из полицейских, работавших над расследованием. Он сказал, что интервью, взятое мной у Хэйзела, сыграло для полиции решающую роль – они внимательно его изучили и сочли чрезвычайно полезным. Он подтвердил, что обвинение будет использовать его на суде в качестве доказательства. «Хорошо, – подумал я. – Очень хорошо».

В своей вступительной речи обвинение показало запись моего интервью с Хэйзелом. Мне представилась возможность посмотреть на него по-другому – в качестве стороннего наблюдателя. Стало понятно, как полиция могла использовать его – и использовала – в качестве доказательства вины Хэйзела. Вся сказанная им ложь теперь могла быть подвергнута критическому рассмотрению обвинением.

Если смотреть с юридической, а не с журналистской точки зрения, подобное интервью может оказаться незаменимым при проведении расследования. В деле о соэмских убийствах, когда две десятилетние девочки, Холли Уэллс и Джессика Чапман, были убиты школьным сторожем Яном Хантли в августе 2002 года, его выдало именно телеинтервью. В течение двух недель между исчезновением девочек и обнаружением их тел он сделал ряд заявлений для СМИ. После тщательного изучения записей интервью Хантли у следователей не оставалось никаких сомнений в его вине.

Полиция не может поручать журналистам проведение подобных интервью – и такого быть попросту не должно, но важно понимать, какую ценность они представляют для расследования. В прошлом полиция противилась их проведению, не осознавая, какую неоценимую помощь могут оказать СМИ не только в привлечении внимания к исчезновению ребенка, но и в поимке убийцы.

Подобное случалось на других пресс-конференциях – например, с участием супругов Филпоттов. Мик и Мейрид Филпотт были осуждены за убийство своих шести детей в пожаре, устроенном в доме в Дерби в мае 2012 года. Именно странное поведение Мика Филпотта на пресс-конференции дало основание полиции подозревать пару в виновности. Когда история подозреваемого становится достоянием общественности, ее можно должным образом проверить и соотнести с известными фактами, а те, у кого имеются противоречащие его словам доказательства, могут поставить их под сомнение.

Обвинение продолжило, предоставленные доказательства были шокирующими. Показанные кадры были весьма тяжелыми для восприятия. В ходе обыска полиция обнаружила мобильный телефон, на карте памяти которого были видеозаписи спящей Тии Шарп и ее фотографии с сексуальным подтекстом. Затем последовали снимки с телом Тии, завернутым в черные мусорные пакеты, и чердака, где оно было найдено. Оказалось, что Хэйзел с телефона искал в интернете подростковую порнографию – его сексуальный интерес к Тие был очевиден.

Снимки с телефона Хэйзела транслировались на экраны телевизоров, установленных в зале суда, их увидели родные Тии и присутствовавшие на слушаниях. Смотреть на это было чрезвычайно тяжело, особенно семье. Я сразу же написал генеральному прокурору, заявив, что считаю неуместным показывать эти снимки кому-либо, кроме присяжных. Он ответил, что телевизоры в зале суда подвинули, чтобы изображение не было видно с мест для публики.

Планировалось, что суд продлится примерно четыре недели, что типично для столь громких дел. Сидя на скамье подсудимых, Хэйзел выслушивал все имеющиеся против него доказательства и понимал, что они более чем убедительны.

Каждое утро я приезжал вместе Натали и Кристин в центр Лондона и каждый вечер уезжал вместе с ними оттуда. Я видел, как изматывает их происходящее. Первая неделя судебного процесса подошла к концу, и на выходные был объявлен перерыв. В понедельник началась вторая неделя. Тем утром ко мне снова подошел тот же полицейский, что разговаривал со мной в первый день, и сообщил, что, скорее всего, Хэйзел даст признательные показания.

Это было очень важное событие не только с точки зрения итогов судебного разбирательства. В случае признания вины подсудимым присяжных распускают, суд удаляется до конца дня, чтобы подготовиться к заключительным выступлениям обвинения и защиты, после чего судья подводит итоги и выносит приговор. Для Натали и Кристин это означало бы, что им больше не придется выслушивать отвратительные доказательства вины Хэйзела. Мне же в ближайшие дни нужно было подготовить к эфиру программу.

Я поспешил покинуть зал суда и набрал своего редактора. Поделившись новостями, я сказал, что нужно как можно скорее снять интервью с семьей. Предполагалось, что программа будет посвящена Тие и ее семье, материала было собрано немало. Помимо интервью с Хэйзелом был записан весь судебный процесс, но предстояло еще снять вступление и концовку.

Почему мы не сняли интервью с родными заранее? Поскольку речь шла об уголовном деле, было важно подождать с любыми теле– или радиоинтервью до окончания судебных разбирательств. Наша судебная система уделяет особое внимание тому, чтобы слушания проводились без малейшей предвзятости, особенно если кто-то из членов семьи собирается дать показания. Иначе может сложиться впечатление, будто они пытаются повлиять на итог судебного процесса.

Мы могли провести интервью лишь после того, как суд распустит всех свидетелей. Как только Хэйзел признал вину, мы со съемочной группой поспешили отвести Натали и Кристин в гостиничный номер, где взяли у них подробное интервью, и занялись монтажом программы. Почти все было готово, оставалось лишь снять вынесение приговора.

Хэйзелу дали 38 лет – весьма внушительный срок, как ни крути. Если не знать подробностей преступления и учесть, что в среднем за убийство дают от 15 до 20 лет, можно было бы удивиться такому большому сроку. Однако жестокость и масштабы его преступления были немыслимы – такого подонка еще поискать.

То, что Хэйзел сотворил с Тией, было ужасным. Неизвестно наверняка, как именно прошли последние часы ее жизни – он все еще не сознался во всем, что сделал, – но очевидно, что непосредственно перед ее смертью он начал ее домогаться. Она наверняка отчаянно сопротивлялась, и в итоге была особенно жестоко изнасилована. Затем она умерла, и я не удивился бы, если бы выяснилось, что изнасилование продолжалось и после ее смерти. Расправившись с ней, Хэйзел завернул тело Тии и убрал его на чердак, даже не потрудившись его спрятать.

Вероятно, он прыгал до потолка от счастья, когда полиция обыскала дом и ничего не нашла. «Как они могут быть настолько тупыми», – должно быть, думал он. Хэйзел не стал пытаться избавиться от тела, хоть и запросто мог это сделать, поскольку за ним никто не следил. Наверное, он понимал, что не может тянуть слишком долго – материал, в который было завернуто ее тело, вскоре уже не смог бы сдерживать запах разлагающегося трупа, и он непременно просочился бы в дом. Он явно не представлял, что делать, когда это случится.

Дело об убийстве Тии продемонстрировало ряд любопытных особенностей процесса уголовного расследования, и СМИ сыграли здесь решающую роль. Мое личное участие заключалось в том, что удалось договориться об интервью и грамотно его провести. Я дал Хэйзелу возможность свободно высказаться, и ему ничего не оставалось, кроме как бесконечно врать – ничем хорошим для него это закончиться не могло.

Вдобавок ко всему это дело наглядно показало, насколько некомпетентной бывает полиция. Люди склонны верить, что полиция сделала все, что они считают само собой разумеющимся: задала все нужные вопросы, допросила ключевых свидетелей, проработала все версии. На деле же часто оказывается, что не были сделаны даже элементарные вещи.

Участием в этом деле я особенно горжусь и до сих пор думаю о Тие: о том, в какой среде она жила, о том, как часто власти пренебрегают подобными людьми. У этой девочки было большое будущее: целеустремленная, смышленая, хорошо училась в школе. Хоть и росла в весьма непростых условиях, у нее в жизни были хорошие перспективы.

Я всегда задаюсь вопросом: со всеми ли я поговорил, с кем только можно было, чтобы узнать их мнение? Это вошло в привычку после дела о Джимми Сэвиле, когда было проведено знаменитое расследование под руководством судьи Джанет Смит. Я поговорил с одним из членов комиссии – высокопоставленным лицом, которого попросили принять участие, несмотря на отсутствие опыта в расследованиях случаев насилия над детьми. У него даже было какое-то почетное звание – что-то вроде сэра, точно не помню.

Помню, как на мой вопрос – поговорили ли они со всеми, с кем только можно было? – он ответил: «Нет, мы не считаем, что им есть что рассказать». Каждый раз, когда слышу эти слова, злюсь. Как можно, ни о чем не спросив человека, знать, что ему нечего рассказать? Откуда им знать, есть ли у него какая-то полезная информация, если не задать нужных вопросов?

Успех любого интервью полностью зависит от задаваемых вопросов. Очень многие люди либо вовсе игнорируют то, что у них спрашивают, либо отвечают вопросом на вопрос – зачастую куда более развернутым. Раньше я говорил людям вроде вышеупомянутого члена комиссии по расследованию следующее: нельзя получить ответы, не задав нужных вопросов. А чтобы задать нужный вопрос, порой приходится перебрать все, которые только придут в голову.

Даже если кажется, что человек ничего не скажет либо ему попросту нечего сказать – ничего страшного. Все равно нужно с ним поговорить – если предположение подтвердится, его как минимум можно будет исключить из расследования. Если же ни о чем его не спросить, может остаться пробел, о масштабах которого можно будет только догадываться.

Не задать нужные вопросы – не так страшно, как вообще ни о чем не спросить, но проведение интервью требует особого мастерства. Как я не раз говорил, и как показало интервью с Хэйзелом, самое главное – дать собеседнику время ответить на вопросы. Нужно дать ему высказаться, внимательно выслушать и попытаться выудить из него больше. Так, шаг за шагом, удается узнать все новые подробности.

К примеру, собеседник вспомнил, как кто-то ему что-то говорил. На это можно ответить: «Хорошо, а что он сказал? Как выглядел? Что еще происходило вокруг, когда вы разговаривали?» Все эти детали позволяют человеку рассказать историю немного подробнее. Потому что люди – если они не законченные лжецы или не умеют давать интервью – охотно заполняют пробелы. Подобное можно, например, увидеть в интервью в новостных программах или в уличных опросах.

Если нужно взять у кого-то интервью, и вы хотите получить ответы, не нужно облегчать человеку задачу. Задавайте открытые вопросы, а не те, на которые можно ответить «Да/Нет», и давайте ему высказаться. Не перебивайте. Пусть он говорит.

Кроме того, очень важно, чтобы собеседнику во время интервью было комфортно. Проводя интервью, я начинаю разговор с чего-то отвлеченного, чтобы создать атмосферу доверия. Так, с Хэйзелом я начал беседу в другой комнате, без камер и микрофонов, чтобы он мог расслабиться. Мне нужно было, чтобы он был спокоен со мной, а перед съемочной группой почувствовал напряжение – за счет этого он на подсознательном уровне считал меня «союзником» и мог выдать что-то, о чем умолчал бы, если бы я с самого начала устроил ему жесткий допрос.

Правильно задав вопрос, можно получить дополнительную информацию. Начать нужно с прощупывания почвы, проявлять любопытство, а не обвинять. «Итак, я не совсем понимаю, что тут случилось. Расскажите об этом своими словами, объясните…» Гораздо проще получить ответ на открытый вопрос, когда человек думает, что помогает.

Журналисты часто допускают ошибку, сразу начиная с обвинений. Им нужно написать статью, успеть к назначенному сроку, и нет времени выплясывать перед собеседником. Мне же нравится постепенно выуживать информацию. Собеседник начинает из кожи вон лезть, чтобы объяснить свою точку зрения, а я снова и снова возвращаюсь к вопросу, каждый раз узнавая что-то новое. Так он постепенно сам копает себе яму, остается лишь его подтолкнуть.

В настоящий момент я работаю над одним делом, с подозреваемыми по которому пока не было возможности поговорить. Это дело об убийстве, совершенном с особой жестокостью. Пока что мне удалось лишь пообщаться с потенциальным свидетелем и ознакомиться с материалами дела. Тем не менее я знаю, что, задав замешанным в преступлении людям несколько прямых вопросов, смогу добиться некоего результата, потому что у дела есть несколько довольно странных аспектов, среди которых две потенциальные судебные ошибки. Чтобы со всем разобраться, мне придется преодолеть немало препятствий: преступление было совершенно очень давно, к тому же в другой стране.