Текст книги "Куриный бульон для души. Мама и сын. 101 история о безграничной любви"

Через полмира

Эта история произошла летом 1942 года. Мне в то время было девятнадцать лет, я служил связистом третьего класса на американском корабле «Астория», дислоцированном в южной части Тихого океана.

Однажды жаркой августовской ночью мы вступили в перестрелку с японцами. Этот бой стал одним из первых в знаменитой кровопролитной битве за Гуадалканал[8]8
  Битва за Гуадалканал проходила с 7 августа 1942 г. по 9 февраля 1943 г. на Тихоокеанском театре военных действий Второй мировой войны.


[Закрыть], однако мы об этом еще не знали. В полночь я закончил свое дежурство на вахте. Все еще одетый в рабочую униформу, я на минуту замешкался, чтобы отстегнуть и положить рядом с собой спасательный пояс, а затем сразу же провалился в сон.

Два часа спустя меня разбудили звуки взрывов. Я вскочил на ноги, мое сердце бешено колотилось. Недолго думая, я схватил свой спасательный пояс и пристегнул его. В последовавшем хаосе я мог лишь уклоняться от вражеских снарядов, которые сеяли смерть и разрушения повсюду. Несколько осколков впились в мое правое плечо и ногу, но каким-то чудом я все же избежал смерти.

Первое сражение на острове Саво[9]9
  Остров в Тихом океане в составе архипелага Соломоновы острова, приблизительно в 35 км к северу от острова Гуадалканал.


[Закрыть] продолжалось двадцать минут. После того как вражеский огонь прекратился, часть из нас бросились помогать раненым, а остальные вернулись к орудиям.

Я пробирался к орудийной башне, когда внезапно палуба исчезла у меня из-под ног. Сердце ухнуло в пятки – я понял, что, поднятый взрывной волной, лечу с высоты тридцати футов вниз, в темную воду. Счастье, что я успел надеть свой спасательный пояс!

Я принялся грести изо всех сил, стараясь сохранять спокойствие. Иногда мне казалось, что к моим ногам что-то прикасается. Здешние воды кишели акулами, так что любая секунда могла стать для меня последней. И акулы были не единственной опасностью: мощное течение грозило унести меня в море.

Так прошло четыре мучительных часа. Уже начинало светать, когда я увидел приближающийся корабль – это был американский эсминец. Матросы на борту бросили мне канат и втащили на борт.

Стоило мне ступить на палубу, как мои ноги подкосились, и я рухнул как подкошенный. Меня накормили и позволили немного отдохнуть. Затем доставили обратно на «Асторию», которая, хотя и была выведена из строя, все еще оставалась на плаву. Капитан пытался посадить корабль на мель, чтобы произвести необходимый ремонт.

Следующие шесть часов я провел вместе с сослуживцами, готовя убитых к погребению в море. Через некоторое время стало ясно, что наше судно повреждено безвозвратно. Корабль набирал воду. Спустя примерно двенадцать часов «Астория» сильно накренилась и стала медленно тонуть.

Последнее, чего мне хотелось, – это снова лезть в эту проклятую воду, но я знал, что мне придется это сделать. Охваченный ужасом, я снова спрыгнул с высокого борта корабля и поплыл. Спасательный пояс все еще был надет на мне, но его нельзя было надуть во второй раз. К счастью, вскоре меня подобрал другой эсминец и перевез на линкор ВМС США «Джексон».

Я стал одним из немногих выживших в битве у острова Саво. Нам выдали форму морской пехоты. Теперь, в ожидании возвращения в Сан-Франциско и предстоящего отпуска, я проводил время, сидя на палубе «Джексона» и выполняя указания врачей.

Хотя мне было непривычно носить незнакомую форму, я не грустил из-за потери своих старых рабочих штанов и футболки. Единственное, с чем я не захотел расставаться, – это мой обтянутый тканью цвета хаки спасательный пояс.

Этикетка на поясе гласила, что он был изготовлен фирмой Firestone Tire and Rubber Company из Акрона, штат Огайо, – моего родного города. Я решил сохранить пояс в качестве сувенира, который напоминал бы о том, как мне повезло.

В отпуск я поехал домой, к своей семье, в Огайо. Помню, как после весьма эмоционального приветствия я сидел с мамой на кухне и рассказывал ей о своем недавнем испытании. Мама призналась, что, «чтобы внести свою лепту», она на время войны устроилась на работу на завод Firestone. От удивления я вскочил, выхватил спасательный пояс из спортивной сумки и положил его на кухонный стол.

– Посмотри на него, мам, – сказал я. – Он был сделан прямо здесь, в Акроне, на вашем заводе.

Она наклонилась вперед и прочитала этикетку. Той ужасной ночью этот пояс спас мне жизнь. Потом мама подняла глаза.

– Сынок, я работаю инспектором в Firestone. Это мой личный номер, – прошептала она.

Мы уставились друг на друга, слишком ошеломленные, чтобы говорить. Затем я встал, обошел стол и поднял маму. Мы крепко обняли друг друга. Моя мать никогда не была экспансивной женщиной, но столь невероятное совпадение заставило ее расплакаться.

Мы долго-долго обнимали друг друга, не произнося ни слова. Моя мать протянула руки через полмира, чтобы спасти меня.

Элджин Стейплс

Жертва Мейсона

Вы растите не героев, вы растите сыновей. И если вы будете относиться к ним как к сыновьям, они станут героями, даже если это будет только в ваших собственных глазах.

Уолтер М. Ширра-старший

В тот год, когда моему единственному сыну Мейсону исполнилось тринадцать лет, тоже наступило Рождество. Я растила его одна. Отец Мейсона умер от рака, когда сыну было всего три. Эти годы были трудными, но, возможно, именно благодаря этому обстоятельству у нас с моим сыном возникла совершенно особая связь. Мы стали лучшими друзьями, а Мейсон был самым вдумчивым и заботливым человеком, которого я знала.

В свои тринадцать лет Мейсон получал от меня еженедельное пособие в размере пяти долларов за то, что поддерживал в своей комнате чистоту и выполнял разную работу по дому. После каждой «зарплаты» Мейсон садился на велосипед и ехал в ближайший магазин, чтобы купить конфет или свежий журнал. Не было похоже, чтобы он хоть как-то экономил свои деньги, поэтому я была уверена, что к Рождеству у него вряд ли хватит средств, чтобы купить подарки. Поскольку я до сих пор ни разу не получала от него подарков, которые не были бы сделаны собственными руками, то и в этом году не ожидала ничего другого.

И вот наступило рождественское утро. Закончив открывать свои подарки, Мейсон поблагодарил меня, поцеловал и быстро ускользнул в свою комнату. Я удивилась: разве ему не хочется заняться новыми игрушками? Некоторое время я сидела, погруженная в свои мысли, но тут появился Мейсон. Он остановился прямо передо мной, держа в руках красиво упакованный подарок. Я была уверена, что это поделка, сделанная в школе. Мне не терпелось увидеть, что он создал на этот раз. Я дорожила всеми его подарками так же, как дорожила им самим.

Но внутри коробки оказалась пара дорогих черных кожаных перчаток, к которым все еще был прикреплен ценник. Слезы навернулись на мои глаза, и я, окончательно растерявшись, спросила Мейсона, где он их взял.

– В магазине, мама, где же еще? – просто ответил он.

Я была смущена: ведь у него не было столько денег. Может, кто-нибудь помогал ему? Но Мейсон только покачал головой: нет, он купил перчатки сам.

Наконец, справившись с волнением, я попросила его рассказать, как он смог купить такие красивые перчатки. Оказалось, он продал своему школьному другу новенький велосипед, полученный на день рождения двумя месяцами ранее.

Я плакала, думая о его жертве. Сквозь слезы я призналась, что это была самая лучшая вещь, которую он когда-либо делал для меня, но что я все же хотела бы вернуть ему его велосипед.

– Нет, мама, пожалуйста, не надо, – возразил Мейсон. – Папы больше нет, поэтому ты никогда не получаешь хороших подарков на Рождество и сама не покупаешь себе красивых вещей. Я хотел подарить их тебе. На самом деле мой старый велосипед все еще в полном порядке. Пожалуйста, мама, сохрани перчатки и каждый раз, надевая их, знай, что я тебя люблю.

В то утро мы болтали несколько часов, и за все это время я так и не сняла перчатки. После я надевала их так часто, что в конце концов протерла в них дырки. Теперь они лежат, спрятанные в ящике шкафа. Время от времени я натыкаюсь на них, и они напоминают мне о жертве Мейсона. И я снова получаю этот дар любви. Любви, которая наполнила меня в то рождественское утро, – той, что никогда не изнашивается.

Венета Леонард

Мой ангел

Множество прекрасных вещей в жизни приходят к нам парами и тройками, дюжинами и сотнями. В нашей жизни много роз, звезд, закатов, радуг, братьев и сестер, теток и двоюродных братьев, товарищей и друзей. Но мать на всем свете только одна.

Кейт Дуглас Виггин

Я наблюдаю через окно за забавной птицей. Она купается в лужице, образовавшейся на подъездной дорожке после вчерашнего ливня. Я думаю: а что, если бы я был птицей? Куда бы я полетел? Что бы я сделал? Конечно, я знаю, что это невозможно – особенно сейчас. Поэтому просто сижу и слушаю, как проходит моя жизнь: секунда за секундой, минута за минутой. Я знаю, что должен сделать что-то продуктивное – например, домашнее задание, но почему-то в этот момент мне кажется, что главная моя работа заключается в том, чтобы наблюдать за птицей. Потом она улетает, а я включаю телевизор и смотрю передачу про буйволов.

Школа почти закончилась, но я все равно сижу дома. Должно быть, я болен, застрял с гриппом, застрял под этим одеялом.

На улице прекрасный день, а я чувствую себя таким больным. Я чувствую, что падаю, – такое просто невозможно, но я точно чувствую это. У меня кружится голова. В моем мозгу начинает стучать, как будто кто-то бьет меня молотком по черепу. Светит солнце, но это не помогает, от этого только хуже. Я прячусь под одеялом. Это единственный раз, когда я думаю, что солнце – это плохо.

Затем у меня начинает болеть еще и живот, поэтому я перебираюсь с дивана в свою комнату и ложусь в кровать. Голова по-прежнему гудит, но я начинаю думать. Даю волю своему воображению.

Я думаю о том, насколько легче притопывать ногой под кантри-песню, чем под рок-композицию. О том, каким долгим кажется день, когда тебе скучно, но когда ты занимаешься чем-то веселым, время летит незаметно. О том, как нас заставляют сидеть в школе по семь часов и после этого ждут, что вечером мы еще три часа будем делать домашнее задание и готовиться к тесту по естественным наукам или истории.

Я принимаюсь грезить наяву. Почему-то мне в голову приходит мысль об ангелах. Как они выглядят? Есть ли у них золотые крылья? Живут ли они настоящим моментом, а не прошлым или будущим? Легкие ли они?

По какой-то причине я не могу перестать думать о них. Может ли человек стать ангелом после смерти? Мои друзья говорят мне «нет», но я думаю, что мой дедушка – ангел-хранитель моей бабушки. Я достаю лист бумаги и начинаю рисовать то, как, по моему мнению, выглядит ангел. На готовом рисунке у девушки-ангела золотистые волосы – яркие, как солнце, и золотые крылья, которыми она может дотронуться до сердца каждого. На ее лице улыбка, на ней – белое платье. А над головой – нимб из звезд.

Рисунок вызывает у меня улыбку, я чувствую себя немного лучше. Я думаю, что завтрашний день будет лучше. И засыпаю.

– Есть кто дома? – слышу я голос мамы.

– Привет, мам, – отвечаю я.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Лучше.

Она все равно настаивает на том, чтобы приготовить мне куриный суп с лапшой. Мама точно знает, как заставить меня чувствовать себя лучше, когда я болею. Кажется, она бы забрала у меня мою болезнь в одно мгновение и взяла ее себе, если бы могла. Вот для чего нужны мамы – чтобы всегда быть рядом с тобой. Матери не могут видеть, как страдают их дети, даже если это всего лишь обычный грипп.

Мне больше не нужно знать, как выглядит ангел, – думаю, я это уже знаю. Ангел – это мама, моя Мама. Ее улыбка – это свет, который наполняет комнату, когда в ней темно. Ее любовь, словно крылья, трогает мое сердце. Моя мама – ангел, присматривающий за мной. Спасибо, мам.

Натан Кантуэлл

Глава 4
Скорбь и покой

Прав был тот, кто сказал, что могилы – это следы ангелов.

Генри Уодсворт Лонгфелло

Вспоминая Эрика

Думаю, он никак не ожидал увидеть меня, поэтому застыл как вкопанный. Его зеленые глаза раскрылись широко-широко.

Вот он, мой одиннадцатилетний сын Эрик. Одноклассники обгоняют его, торопясь на обед, огибают, словно остров в океане. Издали я помахала ему рукой и подняла повыше пакетом с фастфудом. Это будет наше особенное время, один из самых приятных моментов, проведенных с моим сыном.

Помню, как сейчас, что все это случилось в среду. Обстановка в офисе была напряженной: телефон разрывался от звонков, к концу дня нужно было подготовить множество отчетов, а после обеда предстояло важное совещание. Я до сих пор еще не выпила свою первую чашку кофе. Машинально сунув руку в карман в поисках любимой мятной жвачки, я обнаружила розовую бумажку со списком всего, что намеревалась купить в магазине во время обеденного перерыва. Нужно добавить еще несколько пунктов, подумала я.

Я перевернула бумажку: это была листовка, приглашающая родителей прийти в школу и пообедать вместе со своим ребенком. Как такое могло вылететь у меня из головы? Наверное, я вообще не обратила особого внимания на листовку, потому что мой сын не любил подобные мероприятия.

И все же, по какой-то необъяснимой причине, я никак не могла выбросить это приглашение из головы. Эрик учился в пятом классе, в следующем году ему предстояло окончить начальную школу и перейти в среднюю. Очень может быть, что это моя последняя возможность пообедать с моим сыном. Я взглянула на часы: немного времени у меня еще оставалось. Я все еще могла это сделать. За сорок пять минут до назначенного обеда я выключила компьютер, заперла картотечные шкафы и бросилась за любимым двойным чизбургером Эрика и картошкой фри.

И вот я стою на школьном дворе и смотрю на своего сына. Это не тот ребенок, которого я отправила на занятия тем утром. Эрик, которого я высадила из машины, был одет в чистые темно-синие брюки и безупречно чистую накрахмаленную рубашку на пуговицах. А на этом парне – белая футбольная майка (без рубашки) и темно-синие флисовые шорты (на три размера больше, чем нужно). Его ухо украшает довольно крупная золотая серьга, а шею – цепочка с болтающейся на ней буквой «А». Я понадеялась было, что эта буква означает высшую оценку, которую намеревается получить мой сын, однако очень быстро выяснилось, что цепочка с подвеской принадлежат маленькой девочке по имени Ашанти.

Наконец, мы оба пришли в себя и медленно двинулись к обеденным столам. Признаться, я боялась, что Эрик будет слишком смущен, чтобы обедать со своей матерью. Ведь всего три года назад он категорически отказался сфотографироваться со мной в школе на глазах у своих приятелей. Я подготовилась. Знала, что он не станет грубить, но постарается поесть как можно быстрее и тише, а затем убежать играть с друзьями.

Однако все вышло совсем не так. Эрик стал рассказывать, что он делал в тот день на уроках. Он поведал мне историю, которую прочитал в книге по обществознанию, и подробно описал фильм об индейцах. При этом он ни словом не обмолвился по поводу своего переодевания. Мне так нравилось его общество, что я тоже решила не поднимать эту тему.

Пока Эрик говорил, я как будто видела перед собой маленького мальчика, который в детском саду рисовал картинку, чтобы показать ее мне. Он был ребенком, просившим, чтобы я стояла ночью на коленях у его постели и молилась вместе с ним. Это был мой маленький сын, который торжествующе вопил, когда впервые смог проехать по улице на своем двухколесном велосипеде.

Кетчуп стекал по его губам и капал на белую сетчатую футбольную майку. Казалось, он ничего не замечает и ни о чем не заботится. Девочки, проходя мимо, пытались привлечь его внимание, они шептались и хихикали при виде того, как он тараторит, – в этот момент он совсем не был похож на крутого парня – спортсмена, которого они обожали.

Мне очень не хотелось, чтобы обед заканчивался, но время шло. Мы стали собирать пустые пакеты. Эрику нужно было вернуться на игровую площадку, чтобы закончить перемену с одноклассниками. Я возвращалась в свой офис – на этот раз в гораздо лучшем расположении духа. Эрик действительно был рад, что я приехала. Мой сын наслаждался моим обществом так же сильно, как я наслаждалась его. Внезапно он попытался пошутить, но разразился истерическим смехом, не успев договорить. И этот смех был таким заразительным, что я тоже согнулась пополам, и мы оба хохотали так долго, что рисковали остаться без своих обедов.

На самом деле не имело значения, закончил ли он шутку и оказалась ли она смешной. Главным было то, что на двадцать минут в среду днем мы отключились от всего мира: никого, кроме нас, не существовало. У нас остались волшебные воспоминания о мгновениях, проведенных за обеденным столом в начальной школе, с особым гамбургером за 2,99 доллара.

Через две недели после нашего совместного обеда мой сын, за которого я молилась, которого любила и обожала, которым дорожила, умер ночью, внезапно и беззвучно, от обширного инсульта.

Смешных историй больше нет. У меня больше нет возможности крепко обнять его и поцеловать в лоб. Не будет новых фотографий.

Его друзья растут, но он навсегда остается тем же одиннадцатилетним мальчиком. Я до сих пор с ним разговариваю. Постоянно думаю о нем. Ужасно по нему скучаю. Память о нем мне очень дорога. За то короткое время, что мы были вместе, мы многое пережили. Я благодарю небеса за то, что нашла тогда время для школьного обеда. Это был один из лучших моментов в моей жизни.

Трейси Клаузелл-Александр

Радость Пасхи

Это случилось восемь лет назад. Помню, как вернулась домой и увидела своего семнадцатилетнего сына, который корчился от боли прямо во дворе. Ему было настолько плохо, что не мог выговорить ни единого слова, чтобы объяснить, что случилось.

Врачи поставили диагноз: чрезвычайно редкий и практически неизлечимый вид рака – лимфома Беркитта. В тот же день моя жизнь изменилась навсегда.

Теперь сына должны были самолетом доставить на юг, в клинику Ванкувера, где он мог получить необходимую помощь. В День благодарения вся наша семья молилась в больничной часовне, умоляя придать нам мужества и сил.

Ночью мы с сыном поднялись на борт рейса санитарной авиации. Выглянув в маленькое окошко, я увидела темнеющее синее небо. На мгновение красота притупила страх и боль. Я вспомнила, как отец Форд однажды сказал, что мы можем найти Бога в природе – клянусь, в тот момент я испытала именно это чувство. Я ощутила присутствие Бога и передала нас обоих в его руки.

Когда мы прибыли в Ванкувер, врачи клиники уже ждали нас. Они обследовали сына и сказали, что он не доживет до утра. Все это заняло всего несколько минут. Я попросила сделать все возможное, чтобы хотя бы облегчить боль, и тихо добавила:

– Только Бог знает, когда кто-то умрет.

Возможно, я в их глазах выглядела как религиозный фанатик.

Наступило утро, мой сын пережил эту ночь. Затем последовали долгие дни и недели лучевой терапии и химиотерапии. Постепенно рак перешел в стадию ремиссии. Пересадка костного мозга была нашей единственной надеждой, и самым чудесным образом старшая сестра и младший брат идеально подошли в качестве доноров.

К сожалению, трансплантация принесла лишь временное облегчение – рак вернулся со смертельной силой. Врачи снова сказали, что шансов нет, и на этот раз это правда.

В тот вечер, в темноте больничной палаты, мой сын храбро спросил:

– На что это будет похоже – умереть?

Я не знала, что сказать, но старалась быть честной и поделиться с ним тем, во что верила. Я призналась, как каждый день радуюсь тому, что жива, но все равно с нетерпением жду момента, когда попаду на небеса, и вот теперь он окажется там первым, чтобы встретить меня. Мы больше не могли разговаривать – на самом деле в словах не было необходимости. Смерть больше не была нашим врагом. После всех разговоров и молитв она приобрела совершенно другой смысл. Это было началом нового путешествия, от жизни к вечности и Богу.

Следующие дни были потрачены на планирование похорон, которые сын назвал своей «прощальной вечеринкой». У него были очень конкретные пожелания к этому мероприятию – например, он хотел, чтобы на его похоронах были воздушные шары. Я сказала, что относительно шаров у меня есть сомнения, но он возразил:

– Спроси отца Форда. Уверен, он позволит нам развесить их.

Сын хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли в его любимых местах. Он просил нас установить в доме его бабушки и дедушки в Новой Шотландии небольшой деревянный крест с видом на океан и надписью: «Мир – это видеть закат и знать, кого благодарить». У меня и по этому поводу были свои опасения, но сын сказал:

– Мама, просто сделай это. Бог поймет.

Он быстро ускользал от нас. Его уже несколько месяцев кормили внутривенно, и он терпеливо ждал дня, когда снова сможет есть пиццу. Однажды потеряла контроль над собой и закричала, что даже самый страшный преступник в камере смертников получает право выбора последнего блюда, а мой сын не может съесть пиццу! Но он прошептал:

– Мама, сегодня утром я причастился. У меня есть вся еда, которая мне нужна.

В тот момент я поняла, что все наши молитвы были услышаны. Он больше не боялся умереть, а я больше не боялась отпустить его. Он отдал себя в руки Господа.

Сын умер у меня на руках в Страстную среду. Его последними словами были: «Мама, это прекрасный день для смерти».

Его похороны стали праздником жизни. Церковь была полна его друзей, державших в руках воздушные шары, которые нужно было выпустить со словами молитвы. Его прах был развеян, как он и просил. Дедушка с любовью смастерил деревянный крест, который теперь стоит лицом к морю.

Прошло несколько лет, прежде чем я снова посетила это место. Идя по вересковым пустошам к морю, я увидела мужчину с двумя маленькими детьми, которые возлагали у креста полевые цветы. Когда я приблизилась, он поднял голову.

– Вы знали эту семью? – спросил он.

– Этот мальчик был моим сыном, – ответила я.

Я осталась там с ними на некоторое время, мы молча смотрели, как гаснет закат в багровом небе.

И тогда я вновь прочитала слова, выгравированные на кресте, и как будто в первый раз уловила их значение. Мое сердце было переполнено, слезы сами потекли по щекам. Я услышала тихий голос сына: «Бог поймет». Я знала, кого мне надо благодарить.

Марион Бланшар