Книга: Под сенью девушек в цвету - Марсель Пруст

А пока я решил, что презрение маркиза де Норпуа мною заслужено; до сих пор любимым моим писателем был тот, кого он называл просто-напросто «флейтистом», и в самый настоящий восторг приводит меня не какая-нибудь глубокая мысль, а всего лишь запах плесени.

Как кто-то из рецензентов заметил, всё становится какое-то прустовское. И действительно, жизнь творит что-то невероятное. Мне нравится писать, складывать фразы как мозаику, но я боюсь писать плохо, поэтому почти не пишу; от того что не пишу, страдаю. Отмахиваюсь, говорю себе, что это всё глупости. И вот Марсель познакомился с маркизом де Норпуа, а я с маркизом из своего века, и

...я впервые услышал, что о моих склонностях говорят так, как будто их нужно развивать в себе, а между тем до сих пор я считал, что с ними нужно бороться. Он ничего не имел против моей склонности к литературе; напротив, он говорил о литературе почтительно, как о достойной уважения, прелестной особе из высшего круга...

На этом невероятности не закончились. Мне снились мои параллельные жизни, в которых рядом не те, или те, но не в то время. Марсель тоже существовал в двух мирах, и ему недоставало решимости сделать шаг по направлению к новому. Он хватался за Жильберту, испытывая почти мазохисткое удовольствие в том, чтобы любить её. Мысль о параллельной жизни, в которой из-за старой любви отказываются от новой, — стала для меня самой волнующей в романе.

Разные периоды нашей жизни находят один на другой. Вы с презрением отказываетесь, — потому что любите другую, к которой вы совершенно охладеете потом, — от встречи с той, к которой вы равнодушны сегодня, которую вы полюбите завтра, которую, если бы только вы захотели ее увидеть, быть может, полюбили бы раньше и которая благодаря этому сократила бы нынешние ваши мучения, заменив их, впрочем, другими.

Впрочем, вся жизнь для Марселя — мучение. Он неоднократно пишет о том, что счастье не даётся ему, или даётся лишь только тогда, когда это счастье уже не имеет прежней ценности. Полагаю, Марсель не позволял себе быть счастливым исключительно и только лишь по причине своей меланхоличной природы, а не потому что счастье недостижимо, непостижимо и неуловимо. Я была такой в детстве. А сейчас считаю, что счастливой быть просто.

Чем взрослее Марсель, тем он мне неприятнее. Он видится ипохондриком, нытиком, тряпкой с чрезвычайно завышенным чувством собственной значимости. Мне совершенно непонятно, почему Жильберта должна первая писать ему, ждать его, если никаким своим действием она не дала повода думать, что сколько-нибудь в него влюблена. Они дружили, она со всеми была мила и приветлива, но не более. Так почему же он чувствовал себя несчастным, отвергнутым, одиноким? Чего хотел и ждал? Кого хотел наказать своим внезапным исчезновением?

И потом, много времени спустя, "тактика" героя остаётся неизменной. Марсель ни одним своим движением не приблизил знакомство с Альбертиной, а сама жизнь, словно устав ждать от него каких-либо действий, вывела его к ней. Этот момент и предсказуем и смешон, но в то же время мил и почему-то мне близок. Марсель искал случайных встреч со стайкой девушек и отказывался пойти в гости к художнику, знакомство с которым весьма благоприятно сказалось бы на его воспитании. Лишь сдавшись под натиском бабушки и пойдя наконец к нему, он сумел узнать о девушках и об Альбертине больше. Интересно, что Эльстир, который был весьма смешон в первой части, во второй — послужил двигателем сюжета. Себя за ошибки прошлого он не винит и рассуждает следующим образом:

Нет такого благоразумного человека, — заметил он, — который в молодости не наговорил бы чего-нибудь или даже не вел бы образ жизни, воспоминание о котором было бы ему неприятно и который ему хотелось бы перечеркнуть. Но жалеть ему об этом все-таки не следует: он не может поручиться, что всякого рода нелепые или омерзительные воплощения, которые должны предшествовать последнему воплощению и через которые он прошел, не умудрили его. Я знаю юношей, сыновей и внуков выдающихся людей, которым, когда они были еще на школьной скамье, их наставники толковали о душевном благородстве и нравственной безупречности. Положим, им не о чем стараться забывать, они могли бы опубликовать все, что они говорили, и подписаться под этим, но они люди жалкие, наследники доктринеров, их мудрость негативна и бесплодна. Мудрость сама в руки не дается, ее нужно открыть, пройдя путь, который никто другой не может пройти за тебя, не может тебя от него избавить, ибо это взгляд на вещи. Кем-либо прожитая жизнь, которой вы восхищаетесь, образ действий, который представляется вам благородным, не были предуказаны ни главой семьи, ни наставником, ваши кумиры начинали совсем по-другому, на них влияло их скверное и пошлое окружение. Их жизнь — это бой и победа.

Поймала себя на мысли, что большинство героев романа в общем-то отвратительны — сам Марсель, его друзья и девушки, свет и полусвет. Разве что бабушка, с её искренней заботой, а где-то кокетством, кажется настоящей и очень приятной. Бабушка — очень дорогой человек для Марселя, пожалуй, самый близкий. Она занимается его культурным воспитанием и физическим здоровьем. Она всегда рядом. И то как Марсель относится к бабушке раскрывает его характер в достаточной степени, чтобы сказать, что он ещё и эгоист.

чтобы лишить её удовольствия, которое она испытывала при мысли о фотографировании, я сделал несколько насмешливых, язвительных замечаний, - таким образом <...> мне удалось согнать с лица бабушки то счастливое выражение <...> я был не в духе...

А отношение Марселя к девушкам вообще, злит меня неимоверно. Сначала он не мог отделить девушек в стайке друг от друга, потом выбрать, какая ему нравится, затем делал вид, что отдал предпочтение одной, но влюбился совершенно в другую. Потом напугал своей любвеобильностью ту, в которую влюбился, так что ей пришлось звать на помощь. Он же удивился тому, что Альбертина не приняла его с распростертыми объятиями. И как это она могла, находясь больная в постели, не обрадоваться такому золотому мальчику? Дальнейший разговор повергает меня в ужас.

«Как бы я был счастлив! Ну что вам стоило? Меня удивляет ваш отказ». — «А я дивлюсь тому, — возразила она, — что даетесь диву вы. С какими же это девушками вы водили знакомство до меня, если вас поразило мое поведение?» — «Я очень расстроен тем, что рассердил вас, но я и сейчас не чувствую себя виноватым. По-моему, тут ничего такого нет, мне неясно, почему девушка не может доставить удовольствие, если ей это ничего не стоит.

Дальше Марсель упал в моих глазах еще ниже, хотя казалось бы, уже и некуда.

Мои мечты были теперь вольны перенестись на любую из подруг Альбертины и, в первую очередь, на Андре, внимательность которой не так бы меня умиляла, не будь я уверен, что о ней узнает Альбертина.

Сам герой объясняет это тем, что

Это было уже не просто очарование первых дней; это была самая настоящая жажда любить — безразлично, кого из них, так естественно одна переходила в другую. Не самым большим моим горем было бы, если бы от меня отвернулась та девушка, которая мне особенно нравилась, но мне сейчас же особенно понравилась бы, потому что теперь она явилась бы средоточием моей грусти и моих мечтаний, неразличимо колыхавшихся надо всеми, та, которая бы от меня отвернулась.

Зачастую чтение Пруста — тяжкий труд, и прочтение даже одной страницы становится подвигом, но люблю я его всё-таки не за это. Мне нравится находить подтексты, изучать себя, задавать в пустоту вопросы. Как часто мы в несчастной любви ищем причину в себе, в то время как в жизни объекта наших желаний происходит столько всего, чего мы не в силах никогда изменить? Мы с завидным упорством хотим подчинить себе всё, даже чужие чувства.

Когда какому-нибудь человеку, прелестному, хотя он и миллиардер, дает отставку бедная и непривлекательная женщина, с которой он живет, и он, в отчаянии призвав на помощь всемогущее золото и прибегнув ко всем земным соблазнам, убеждается, что усилия его тщетны и что упорство возлюбленной ему не сломить, то пусть уж лучше он объясняет это тем, что Судьба хочет доконать его, что по ее воле он умрет от болезни сердца, но не ищет тут логики. Преграды, которые силятся преодолеть любовники и которые их воспламененное душевной болью воображение напрасно пытается распознать, иногда коренятся в черте характера женщины, которая от них ушла в ее глупости, в том влиянии, какое оказывает на нее кто-нибудь им неизвестный, в тех предостережениях, какие она от него выслушивает, в требованиях, какие она предъявляет к жизни, чтобы жизнь дала ей чем-либо насладиться немедленно, меж тем как ни ее любовник, ни его богатство не могут доставить ей эти наслаждения.

Я навыписывала себе кучу фраз, которые не расскажут о сюжете, не раскроют героев, и не знаю теперь, что с ними делать. Просто меня маленько штырит.

Как же хочется порою, чтобы новое было по-настоящему новым, а не старым с новым названием! Сколько обещаний и надежд, озвученных в новогоднюю ночь, бесследно исчезают, едва только жизнь входит в привычное русло! Пруст вот тоже озадачен.

я почувствовал, что новая дружба — это все та же дружба, точь-в-точь как новый год: ведь он же не отделен рвом от старого, — это только наша воля, бессильная настигнуть годы и переиначить их, без спросу дает им разные названия.

Неоднозначный момент, который я не смогла оставить без внимания — отношения Робера Сен-Лу с "актёркой". И семью можно понять, и никак нельзя отрицать тот факт, что в любви формируется личность. И чем мучительнее любовь, тем больше плодов она даёт в духовном плане. Выписывать можно много про то, как Сен-Лу изменился.

Любовница Сен-Лу, подобно первым монахам средних веков, учившим христиан, научила его жалеть животных, потому что сама питала к ним пристрастие и никуда не уезжала без собаки, канареек и попугаев; Сен-Лу относился к ним с материнской заботливостью, а про тех, кто плохо обращался с животными, говорил, что это грубые натуры. <...> Любовница открыла ему глаза на невидимое, внесла возвышенное начало в его жизнь, утончила его душу. Но всего этого не желала замечать его семья <...>

Если читать все книги эпопеи подряд, можно сойти с ума, точно вам говорю. Я пока ещё легко отделалась, просто растеряв способность связно рассуждать. Не скажу, что я в проигрыше, ведь помимо вышеизложенного, мне был дан ответ, зачем Сван женился на женщине, которая ему даже не нравилась. Но этот секрет я вам не открою. Читайте Пруста, друзья!

Далее - он принадлежит к вполне конкретной среде, и сколько бы ни мечталось о незамутненном восприятии и истоках собственной мудрости (как своего взгляда на вещи), увы - человек, которому доступно большее, не всегда может получить меньшее. И "взглядом, блуждающим между шорами предрассудков и воспитания" можно постичь лишь вполне определенные и ограниченные истины, а выйти за пределы - значит сжечь мосты, что для невротика смерти подобно. А значит - постоянный контроль над своими словами и поступками, постоянная опасность произвести невыгодное впечатление ("связанная главным образом с неумением определить, что остается незаметным в нас").

Затем, немаловажно то, что герой - раб своих привычек и обыкновений. Он вроде тех безобидных психов, что не могут уснуть, если тапочки на полу стоят так, а не иначе. И хотя молодость позволяет ему быстро свыкаться с переменами, все же каждая из них оставляет заметную вмятину на безупречной поверхности памяти. Самое обидное - осознавать, что именно привычка мешает жизни казаться чудесной, но быть не в состоянии бороться. Впрочем, "болезни людей культурных на три четверти зависят от их интеллекта". Воистину так.

"Он возбуждал во мне два ужасных подозрения. Первое - что моя жизнь уже началась, более того, что последующее будет не особенно отличаться от предшествующего"

Итак, жизнь героя началась. А это значит, что автор как минимум продвинулся дальше, чем славный Лоренс Стерн со своим Тристрамом...

Настолько же, насколько страницы предыдущего тома перенасыщены детскими впечатлениями, травмами и чаяниями - вторая часть эпопеи изобилует гормональными бурями, подростковыми преувеличениями и невротическими метаниями. "Под сенью девушек" - это история двух любовей и одной дружбы. Первая любовь, перекочевавшая со страниц первого тома - ребяческая очарованность Жильбертой - важна по двум причинам. Прежде всего, так как по убеждению Пруста именно первое чувство закладывает фундамент, как бы создает трафарет для всех последующих. Влюбленность героя интересна как этот самый образчик, в его случае - "страсть на расстоянии". Когда чем ближе объект наблюдения, тем больше изъянов в нем находишь. Впрочем, такая странность обусловлена не только равнодушием Жильберты, но и предрасположенностью самого М. к самокопанию, мучениям, да и что греха таить - к интеллектуальному мазохизму. Основной урок отношений - бороться за любовь стоит лишь когда всем существом принадлежишь цели. А "между прочим" и мало того - строя коварные стратегии деланного безразличия - окажешься смешон и у разбитого корыта.

Дружба с Сен-Лу привносит новый оттенок в понимание мира героем. Во-первых она дает ощущение, что во враждебном мире есть душа, которой не все равно, грустен ты или весел, здоров или болен. Во-вторых, прекрасные мысли, зреющие внутри, нуждаются в том, чтобы их озвучивали и - более того - воспринимали. А иначе они затухают, или хуже - гноятся, вызывая странные фантазии и болезненные перегибы. Наличие друга, единомышленника - значительно помогает развитию личности. Хотя сам Пруст с презрением отзывается об общении и разговорах, все же что такое его семь томов, как не болтовня, созревшая и дарящая свои плоды молчаливому собеседнику? Кроме того, друг помогает в деле исследования своего "я". "Всякий порок, как и всякая профессия, вызывает и развивает особые познания, которые мы не прочь выставить напоказ". В суждениях о посторонних, в неожиданных поступках, спонтанных решениях - мы порой проявляем глубинную сущность, о наличии которой в недрах своей души даже и не подозревали.

Дальнейшее развитие событий иллюстрирует мысль о том, что "любовь превращается в нечто огромное, но мы и не думаем о том, какую маленькую роль играет в ней реальная женщина". Суть в том, что чувство, которое мы проецируем на того или иного человека - обрастает подробностями (и потребностями) независимо от нас, в силу нашего опыта, предпочтений, отторжений. И когда мы вкладываем эту вполне сформировавшуюся сущность в тело, для нее не вполне приспособленное - тут уж, само собой, разочарований не избежать.

Чувство героя к Альбертине - наивно и по-весеннему свежо, как белая пена яблоневого цвета, или прохлада беспокойного моря - но право же, он слишком умен, чтобы быть счастливым.

Представляя себе готический собор на утесе среди бушующих волн и сполохов небесного огня, безусловно будешь разочарован, узрев его среди лавочек, гуляющих мещан и спешащих экипажей. А фантазируя о высоте и глубине своей любви, придется испытать разочарование, осознав будничность и обыкновенность явления. Тысяча страниц и два упоминания Достоевского позади.

История в лицах. Продолжение

Пруст и Антуанетта Фор (прототип Жильберты) 1884 год

Курортный городок Кабур (прототип Бальбека)

Поль Эллё (прототип Эльстира; прототипы в творчестве - Клод Моне, Ренуар, Уистлер)

Маркиз Бони де Кастеллан (прототип Сен-Лу)

Альфред Агостинелли, шофер и секретарь Пруста (главный прототип Альбертины)

Пруст в армии. 1889 год

Складывается впечатление, что роман состоит из одного огромного предложения, как мысль, перескакивающая с одного предмета на другой. Книга не богата событиями, но они прописаны с такой поразительной достоверностью, что диву даешься, как сам не замечал в себе подобное ранее.

Очень понравилось изучать юношескую влюбленность, нарисованную Прустом настолько реалистично, что роман становится чем-то вроде диссертацией по психологии человеческих взаимоотношений. Все этапы развития влюбленности (не любви!), переживаемые эмоции, спад страстей, и все это на фоне общественных условностей, социальных предрассудков глазами юноши, вырсшего в аристократической среде.