Текст книги "Деньги"

– Так и что вы делаете? – говорил я. – Сначала полотенцем, потом феном, что ли?

У дамочки, с которой мы беседовали, были проблемы с волосами. Впрочем, она сама напрашивалась – какого хрена отрастила патлы до жопы? Расплющенная собственным весом, ее монолитно-черная шевелюра искрилась радужными отблесками, как нефтяная пленка на луже. Когда она встала, чтобы подлить мне в стакан, и повернулась спиной, треугольник бикини почти скрылся под нижним краем смолистой копны. Ну почему уменя не могут быть здоровые американские волосы вместо этой половой тряпки на макушке... С самого начала дама сердечно заверила меня, чтобы я не стеснялся «пригласить кого угодно, кто мне приглянется» (не считая надетого на ней бикини, это был единственный намек, что мы сидим не в салоне красоты и не в библиотеке, а в борделе. Я тоже не подавал вида). Тогда я так и не понял (до сих пор не понимаю), относила ли она к числу «кого угодно» и себя. Да, она запросто взгромоздилась ко мне на колени – но лишь для того, чтобы мне было удобней пощупать ее патлы. Может, она тут просто барменша, кассирша, на все руки подавальщица... и, может, я уже слишком хорошо ее узнал. Под боком у меня лежал водонепроницаемый прозрачный пакет с бумажником (деньги, предметы первой необходимости). Предварительно, кстати, заставили принять обжигающий душ, и мне добродушно ассистировали два толстых негра в гавайках навыпуск и потрепанных соломенных шляпах. После вошебойки – собственно острова Блаженных. От всех этих перелетов и суеты мой шум в ушах совершенно стервенеет. В настоящий момент наблюдался стереоэффект, в обоих каналах завывали реактивные двигатели, хищно порыкивал огонь, пожирая перекрытия где-то этажом ниже. Яприжал ко лбу свеженаполненный стакан, будто пытаясь утихомирить болезненную пульсацию – пластмассовый стакан, пластмассовый лед, самолетная выпивка. Не жизнь, а сказка; без шуток.

– Два раза мыть не надо, – убеждал я ее. – Волосяные мешочки расширяются, а потом активное вещество из шампуня высыхает и затвердевает.

– Неужели? – отозвалась девушка. – Да что вы говорите.

– Чистая правда, – побожился я.

Вот уж по этой части я настоящий дока. Может, в анатомии я не силен – но что касается волос, кому угодно дам сто очков вперед. Это все благодаря стилисткам, визажисткам и ассистенткам косметологов, с которыми я обычно зависал – не говоря уж о моих собственных парикмахерских психодрамах[18]  Психодрама (мед.) – метод групповой психотерапии: пациент более или менее спонтанно инсценирует проблемные ситуации перед аудиторией, состоящей из врачей и других пациентов, причем ведущий терапевт выступает в качестве режиссера,


[Закрыть], не говоря уж обо всех потраченных деньгах. Я кивнул и отхлебнул из стакана. Огляделся. Где же остальные кандидатки? Как бы то ни было, эта цыпа в белом бикини, похоже, не возражала немного поболтать, особенно на такую животрепещущую тему. Не исключено, что такая перспектива вдохновляла ее куда больше, чем завалиться со мной в койку– что было бы, правда, несколько прибыльней. Меня развитие событий пока тоже устраивало. Мне нравилось, что я спокойно сижу и потягиваю скотч, нравилось, что я не распростерт на бетонном полу в подвале, исполняя главную роль в снафф-картине. Нет, пока все весьма цивильно, весьма.

Она выгнула спину, изучая треснувший ноготь на ноге. На фоне копны волос ее узкие покатые плечи смотрелись еще беззащитнее, еще бледнее... впрочем, я себя тут же мысленно одернул – тоже мне, любитель местного колорита нашелся. Сама по себе девица, костлявый тинэйджер с выбритыми подмышками, устраивала меня на все сто процентов. Но поскольку я – это я (по крайней мере, пока), и никто другой, то отклонений от классического сценария не потерплю: самцы должны трясти мошной и делать свой безответственный выбор.

– А где твои подружки? – спросил я.

Она пожала плечами и огляделась, будто спрашивая, где мои приятели. Потом встретила мой взгляд и серьезно, с оттенком грусти, поинтересовалась:

– Кстати, а как вас зовут?

– Мартин, – тут же ответил я.

Терпеть не могу своего имени. Представьте только: вот родился у вас малютка-сын – и вы что, не можете придумать ничего лучше, чем назвать его Джоном? Джон, да еще и Сам. Молчаливое большинство.

– А тебя как звать?

– Кличут Моби. Вы женаты?

– Нет. Как-то не складывается.

– И чем вы занимаетесь, Мартин?

– Моби, я писатель.

– Как интересно, – сурово отозвалась она. – Писатель? И что вы пишете?

– Всякое разное. Прозу.

– Джон равиоли мейнстрим? – послышалось мне.

– Чего-чего?

– Ну, то есть, мейнстрим или там фантастику, детективы?..

– А что такое мейнстрим?

– Хороший вопрос... – произнесла она, оценивающе улыбнувшись. – А я вот на колледж зарабатываю. Английская литература, третий курс. А вы романы пишете или рассказы? И как, говорите, вас зовут?

Я уже давно созрел поинтересоваться у Моби, чем, собственно, занимается она, и сколько это стоит– но почуял спинным мозгом, что мы не одни, что поголовье баб возросло. Я обернулся. В затемненном проеме дальнего коридора возникла, покачивая бедрами, фигуристая цыпа в кружевных трусиках и лифчике. Фигура примерно как у Селины, плюс ряд усовершенствований, плод извращенного ума, с упором на выпуклости, как фронтальные, так и тыловые. И я подумал: хочу. Мне,для меня. Со вздохом она опустилась на черный пластмассовый гриб у стойки. Через несколько секунд мимо проследовал на подкашивающихся ногах мужчина с изможденной, но самодовольной улыбкой, в безупречном костюме-тройке.

– Береги себя, Ши-Ши, – грудным голосом произнес он.

– И вам того же, – отозвалась Ши-Ши строго деловым тоном. – Спасибо, что воспользовались нашими услугами. Заходите еще.

Клиент Ши-Ши прошаркал мимо. Лицевые мышцы его удовлетворенно ослабли, все до единой, и, казалось, лицо вот-вот соскользнет, обнажив череп. Этот тип явно ни в чем себя не сдерживал – в кулуарах, с Ши-Ши. Насытил все органы чувств под завязку.

– Ши-Ши, – сказала Моби, – а Мартин писатель. Из Англии.

– Серьезно? – спросила Ши-Ши.

– Серьезно, – ответил я и встал. Пузатый, серокожий, закутанный в простыню с цветочным узором. Под па-па-па, под паль-мой, под пальмой мы живем.

– Неужели это оставляет тебя равнодушным? – спросили у меня через десять минут.

– И да, и нет, – ответил я.

– Да не может быть. Это ведь так волнующе.

– Пожалуй, – сказал я. – Наверно, да. Волнующе.

И действительно, я лежал голый в запертом бунгало при свете свечей наедине с прилежной Ши-Ши, чья пухленькая ладошка скользила по волосистому склону моего бедра с внутренней стороны... На какое-то мгновение, еще под пальмой, я вдруг заколебался, прежде чем сделать выбор. А вдруг малышка Моби обидится, что я предпочел ей более талантливую коллегу, – и хлопнет дверью, заплачет навзрыд, покончит с собой. Но, похоже, на островах Блаженных жалеть себя не принято. Знаете, все-таки бордели – не моя стихия. Мне никогда не удается полностью задавить в себе сопереживание – каким бы ничтожным оно ни было, и как бы я ни старался. Давлю и давлю, а толку чуть... С Моби мы распрощались вполне душевно, и Ши-Ши повела меня по сужающемуся коридору, стены и даже потолок которого были обиты такой же ковровой дорожкой, как была расстелена на полу. Наконец мы зарулили в пропитанную благовониями каморку. Ши-Ши встала подбоченясь в дверях и сказала мне лечь на высокую кушетку у стены, словно для медицинского осмотра. Да, вот на что это было больше всего похоже – на столь пугающий, давно оттягиваемый и зловеще накладный визит к дерматовенерологу.

– Ну что же вы, – с игривым возмущением произнесла она, – располагайтесь поудобнее.

Я послушно вжался спиной в твердые подушки, на дюйм—другой.

– Нет – снимите саронг! Секундочку, я сейчас вернусь.

Так что я валялся голый в стерильно безвоздушной каморке, ждал возвращения Ши-Ши и начинал серьезно жалеть, что не попытал счастья с Моби.

– На вашем месте, – продолжила Ши-Ши, – я бы не смогла остаться равнодушной.

– Да что вы говорите.

– Я бы так волновалась, так волновалась.

– По крайней мере, я жду этого с нетерпением.

– Еще бы.

– Скучать, надеюсь, не придется.

– Я бы так волновалась...

– О чем, собственно? – уточнил я, нахмурившись.

Ши-Ши недоверчиво надула губки.

– Ну, то есть, лицом и фигурой тебя Бог не обидел, – сказал я, – но...

– Да нет же! Не обо мне речь– о вашей новой принцессе!

– Ах, оней...

Мы стали очень серьезно обсуждать будущую принцессу Уэльскую. Судя по всему, будущая принцесса Уэльская в большом фаворе у всех шлюх с Третьей авеню. Ши-Ши была без ума от прически леди Дианы, от того, как она одевается и держит себя. Не обошла вниманием Ши-Ши и принца Чарльза. Принц Эдвард ей тоже нравился. Даже для герцога Эдинбургского у нее нашлась пара теплых слов. После получаса такой светской беседы я почувствовал, что крыша вот-вот уедет окончательно, так что хлопнул в ладоши и произнес, может, излишне резко:

– ... Ладно, так что мы можем предложить?

– Что угодно, – ответила она, не сбиваясь с темпа. – А какие будут чаевые?

– Огласите список.

– Без затей, по-французски, по-английски, по-гречески, по-турецки. Или фифти-фифти.

– ... Что такое фифти-фифти?

– Без затей плюс по-французски.

– А по-английски?

– Хлыст и наручники.

– А по-турецки?.. Нет, и слышать не хочу. Знаете что, давайте-ка... просто подрочите мне, хорошо?

– Подрочить? – окаменела Ши-Ши. – Как скажете. А какие будут чаевые?

Голый-то я был голый, но презерватив с деньгами оставался при мне. На входе я уже раскошелился на сорок баксов. Сколько у них тут, интересно, берут за мастурбацию? Хотя бы примерно?

– Полсотни? – неуверенно сказал я.

– Послушайте, – сказала Ши-Ши. – Собирайте-ка свои манатки, прямо сейчас, и катитесь на Седьмую авеню или Сорок вторую стрит. Хотите потратить полсотни – там вам помогут. Полсотни? Не на такую напал.

– Секундочку, секундочку, не сердитесь. – Признаюсь, меня откровенно поразил этот ее новый тон. Акула капитализма, бессердечный ростовщик. – Простите, если обидел, я в этом деле новенький. Намекнули бы, ну хоть по порядку величины.

– Если пятьдесят наличными, то семьдесят пять по карточке плюс кредитная надбавка, это пятнадцать процентов, иначе мы теряем на аренде. Или оформить чек за водолечение, это то же самое минус пятнадцать процентов плюс надбавка десять долларов. При таких чаевых все едино.

– ...Сто семьдесят пять долларов? За то, чтобы просто подрочить?!

– Послушайте, мы же не на Седьмой авеню, а на Третьей. Собирайте-ка свои манатки...

– Хорошо, хорошо.

Все продумано; какой-нибудь мужик не поленился, пораскинул мозгами, и ведь небось продумано куда тщательнее, чем этот сральник пальмовый, с чириканьем и фонариками. Валяешься тут в чем мать родила и торгуешься, как на базаре. Не в том даже дело, что с ней чувствуешь себя крохобором, а самым крохобористым из всех крохоборов... Ши-Ши вышла, едва ли не вприпрыжку. Но вскоре вернулась. С рамкой аппарата для проверки кредитных карт. И что мне туда засунуть– «Ю-Эс Эппроуч» или свой конец? Сэр, будьте так добры, вставьте головку... Вопрос о нижнем белье потребовал дополнительного балансирования бюджета. Лифчик Ши-Ши сняла сразу. О трусиках, сказала она, мы не договаривались.

– Да уж, ты знаешь, как мужика раззадорить, – сказал я, утратив всякий пыл, и накинул еще двадцатку.

В итоге, когда я добрался до Кадуты, то был, мягко говоря, несколько не в форме. Только и успел, что опрокинуть стаканчик—другой, заглотить какого-то фаст-фуда и вскочить в такси. Когда-нибудь с фаст-фудом тоже надо будет завязывать. Пора, пора. Давно пора сделать фаст-фуду ручкой... От Ши-Ши толку было мало. На островах Блаженных я проторчал в общей сложности час с лишним, но собственно дрочилово заняло всего ничего – я бы сказал, секунд сорок пять. Тяжелый случай; я чуть мозги не вывихнул, пытаясь припомнить случай потяжелее.

– Переволновался, наверно, – тихо сказала Ши-Ши, вскрывая упаковку бумажных платков. И да, и нет. Между нами говоря, это был один из тех случаев, когда оргазм наступает почти сразу, минуя стадию эрекции. Наверно, Ши-Ши включила какой-то секретный физиологический механизм, чтобы закруглиться поскорее. Потом она попыталась опять развести бодягу о королевском семействе, но я оперативно собрал свои манатки и был таков. Главная беда, что все это так... неудовлетворительно. Обычную мастурбацию тоже не назовешь особо удовлетворительной, но она хоть не стоит пять баксов в секунду. Накладные расходы, как правило, невелики. Нет, что ни говори о дрочилове, но оно хоть не стоит восемьдесят пять фунтов.

Поездка в такси потребовала от меня недюжинных усилий – затор на заторе, в час по чайной ложке. Когда я был в Нью-Йорке первый раз, даже пробки представляли интерес. Теперь же я могу спокойно обойтись и без нью-йоркских пробок. Жалко, что никак не удается освоить метро. Я пытался, честное слово. Но как ни напрягаюсь, каждый раз все кончается тем, что вылезаю из канализационного люка на бульваре Дюка Эллингтона с крышкой от мусорного бака на голове. Да уж, Нью-Йорк на кривой не объедешь... Я взглянул на часы. Я елозил по грязному заднему сиденью, потел и матерился. Припекает уже будьте-нате, репетиция перед безумным августовским зноем. Из множества инструкций, приклеенных к стеклянной перегородке, одна позаботилась поблагодарить меня за то, что не курю. Вот гады, а. Не рановато ли благодарить. Я же еще не так чтобы не курил. В конце концов, до того, чтобы не корить, так и не дошло. Я как закурил, так и не останавливался. Лохматый типус за рулем выкрикнул что-то неслышное и немного пометался, но я сидел себе тихо-спокойно и даже не думал начинать не курить, и ничего не случилось.

Если верить местным слухам, то Маленькая Италия – один из самых чистых и безопасных анклавов на всем Манхэттене. Стоит только по улице прошаркать какому-нибудь ханыге из Бауэри или торчку-доходяге, как из ближайшей траттории появляются пятеро серьезно настроенных пузанов с бейсбольными битами и длинными топорищами. Но, по мне, Маленькая Италия ничем не отличается от Виллидж. Пожарные лестницы выглядели так, словно ими и вправду пользовались по назначению, – закопченные, как головешка. В этих забитых транспортом ущельях никогда не отмыть пердеж всех грузовиков и отрыжку всех легковушек, пузырьками вскипающие в бензиновых и фреоновых испарениях. Что делает в такой трущобе звездно-полосатая Кадута? У нее же есть номер в «Цицероне», оплачиваемый Филдингом Гудни, со своим парикмахером, телохранителем, 73-летним бойфрендом... Я метался по улице как угорелый, пока не отыскал чумазую дверь.

– А теперь, мистер Сам... Джон, поговорим о нашем фильме, – сказала Кадута Масси. – Значит, по замыслу наша Тереза должна быть из... Брэдфорда. Так вот, по-моему, это совершенно не убедительно.

–Да нет, Брэдфорд – это было в английском варианте. Теперь же все происходит в Нью-Йорке, и можно...

– Я бы предпочла Флоренцию. Или Верону.

– Конечно. Пожалуйста; Как вам будет угодно.

– А как фильм называется?

– "Хорошие деньги", – ответил я.

На самом деле, мы это еще не решили. Филдингу нравилось название «Хорошие деньги». Мне – «Плохие деньги». Филдинг предложил назвать «Хорошие деньги» для американского проката, а «Плохие деньги» для европейского, но я в этом выгоды не видел.

– Хорошо, – произнесла Кадута. – А скажите мне, Джон. Эта Тереза... Сколько ей лет?

– Ну... за тридцать, – осторожно сказал я. На самом деле, тридцать девять.

– Прошу прощения, но, если правильно понимаю, у нее двадцатилетний сын.

– Да, действительно. Значит, немного постарше.

– Мне вот, – проговорила Кадута, – сорок один.

– Серьезно? – отозвался я. – В самый раз.

– Так скажите, пожалуйста. Почему женщина в таком возрасте станет срывать с себя одежду и все время требовать секса?

На коленях у меня стояла чашка кофе с блюдцем, и я все никак не мог продышаться в атмосфере неаполитанского, как я думал, зноя. Квартира кишмя кишела детьми – младенцы в пеленках, карапузы на четвереньках, неугомонные сорванцы, угловатые подростки. Плюс, по меньшей мере, трое типичных отцов семейства, в комбинезонах с жилетками, горбились за кухонной дверью над винными бутылками без этикеток и макаронами в кровавом соусе, источающими пар. Даже нашлось место – у выхода, на стульях с высокими спинками – для пары бабушек с ног до головы в черном. Однако ни одной матери семейства не видать. В остальном же, такое впечатление, что вся компания – прямым ходом с Эллис-Айленда... Кадута явно играла роль царицы улья, эдакой пчелиной матки. Она то и дело властно хлопала в ладоши и разражалась тирадами на итальянском. Как магазинный Санта-Клаус, она по очереди сажала детей к себе на колени; дети отсиживали положенное и уступали место следующему. То и дело в гостиную заходил вразвалочку кто-нибудь из папаш и обращался к Кадуте – почтительно, но в то же время с некой наигранной веселостью. Бабушки, сверкая единственным зубом, бормотали под нос, мелко трясли головой и крестились. Часто Кадута и ко мне обращалась по-итальянски, что никак не способствовало прояснению ситуации.

Я прочистил горло.

– Прошу прощения, Кадута, но в чем все-таки дело?

– Мистер Гайленд... он сказал, что в фильме будет несколько откровенных постельных сцен.

– С вами?

Она вздернула подбородок и кивнула.

– Какие еще постельные сцены, что за бред. Никаких постельных сцен не планировалось.

– Лорн Гайленд сказал, что мистер Гудни обещал ему три длинных любовных сцены, полная обнаженка.

– Господи помилуй, да сколько Гайленду лет? Что это ему взбрело обнажаться?

– Он отвратительный тип. Послушайте, мистер Сам... Джон. Вы должны обещать мне, что этого не случится.

– Обещаю. – Я обвел взглядом комнату. Старухи у двери поощрительно улыбнулись. – Послушайте, Кадута. Никаких любовных сцен с вами и Лорном не планировалось. Ну, то есть, одна-две сцены, когда вы с ним в постели, будут, но это, типа, утренний разговор под одеялом. Не возражаете?

– Джон, буду с вами откровенна, – произнесла Кадута и шуганула детей с колен. – Как я говорила, мне сорок три. И грудь уже... не фонтан. Живот в норме, задница тоже, но грудь?.. – Она сделала жест в воздухе. – И на бедре целлюлит второй степени. Что скажете?

Мне сказать было нечего. На Кадуте был костюм из серой замши. Слегка привстав, она задрала юбку. Я увидел верх чулок, нежную кожу, трусики за миллиард лир. Кадута оттянула кожу на бедре и собрала в недовольную складку.

– Видите? – произнесла она и стала расстегивать блузку.

Я снова огляделся. Один из папаш просунул голову в дверь. Голова улыбнулась и опять скрылась в кухне. Старухи не сводили с меня глаз. Лица их стали совершенно непроницаемыми. Кто-то из детей требовательно постучал меня по колену, словно возвращая мое внимание к богине на бархатном троне.

Глядя мне глаза в глаза, Кадута раздвинула оборки на своей блузке. Отстегнула застежку на уровне перемычки между чашками внушительного лифчика.

– Подойди ко мне, Джон, – сказала она.

Я встал и подошел к ней, и опустился на колени. Она прижала меня к своему сердцу. Щекой, ухом я ощутил мерный мощный стук в недрах смертной плоти. – Джон, у тебя ведь никогда не было матери.

Ответ мой прозвучал приглушенно, но сказал я вот что:

– Нет. Никогда не было.

Последний подсчет дает, что в голове у меня звучат четыре отчетливых голоса. Во-первых, конечно, трескотня денег, которую можно изобразить как смазанную полосу в верхнем ряду клавиш пишущей машинки – !@#$%^&*() – сложение, вычитание, совокупные страх и жадность. Во-вторых, голос порнографии. Этот часто похож на скороговорку полоумного ди-джея: «ты глянь, какие буфера и волосатая нора, как раз такие номера со мной проходят на ура, о-па, бля, о-па, двигай, сучка, попой»... И так далее. (Один из подголосков порнографии в моей голове – это голос черномазого бомжа с Таймс-сквер, одержимого или недоразвитого. Монолог его, неразборчивый, но однозначно похотливый, звучит следующим образом: у-гу гу-гу ту-ту ёптыть у-гу гу-гу мнэ-э у-у нахр-р. И я, как выясняется, нередко думаю примерно так же.) В-третьих, голос дряхления и эрозии, каждодневного путешествия во времени, неуклонно слабеющий голос уязвленной досады, печальной скуки и тщетного протеста...

Номер четыре меня особенно достал. Мне и остальные-то голоса на хрен не нужны, а уж этот – тем более. Он самый недавний. Он говорит, что пора на пенсию, что надо подумать о вещах, о которых я никогда не думал. В нем бьется нежелательный ритм паранойи, ярости и слезливой истерии, обретших дар речи в приступах просветления, – пьяный базар в трезвом воспроизведении. А по ящику все крутят припадочную рекламу или новости хреновы... Это не мои голоса, они все откуда-то извне. Устроить бы себе головомойку, смыть бы их куда подальше, и чтобы с концами. Они как вампиры – сами войти не могут, ждут приглашения. Но если дождались, прилипнут как банный лист. Нельзя их пускать, этих кровопийц. Что бы вы ни делали, но пускать их нельзя.

Но как вам Кадута, а?

И если вы думаете, что она вела себя странно, то посмотрели бы вы на меня. Я ревел в три ручья. Кадута тоже. Плюс двое детей и одна из старух. Через какое-то время присоединились и палаши. Каждый считал своим долгом ободряюще лыбиться и не мог сдержать слез. Какая лажа (даже я это понимал). Фуфло, а не искусство. Но чего еще от меня ожидать? Последнее время я так изголодался по человеческому теплу, что иногда достаточно инструкции на коробочке болеутоляющего или тюбике витаминов («При первых же проявлениях простуды обязательно...»), чтобы в голосе появилась мужественная хрипотца. Й я, безусловно, оценил кадутины прелести, причем всей мордой лица. Минут, как минимум, десять я сопел и зарывался поглубже, и причмокивал, и вовсю работал языком. Только не подумайте ничего такого. Мне и в голову не пришло бы приставать к Кадуте – нет, только не к Кадуте, – а если вам придет, то я на вас места живого не оставлю. Когда я вернулся в гостиницу, меня все еще переполняли чувства, били через край. На прощание Кадута напутствовала меня – как воина перед битвой, словно невеста или мать, ускоряя шаг и пригибаясь к окну моего отъезжающего такси, – следующими словами:

– Защити меня, Джон! Защити!

Я понимал, что это значило. Кипя благородным негодованием, я схватил трубку и набрал номер Лорна Гайленда.

– Послушай, Лорн, – начал я, когда женский голос наконец соизволил позвать великого человека к аппарату. – Я только что встречался с Кадутой Масси. Эти сцены, которые ты ей предложил – она не хочет раздеваться, и должен сказать...

– ЧТО ЗНАЧИТ, ОНА НЕ ХОЧЕТ РАЗДЕВАТЬСЯ?! КАКАЯ-ТО ДОЛБАНАЯ ТЕЛЕАКТРИСКА! ДА Я СОРВУ ВСЕ ЕЕ ТРЯПКИ!..

Я отдернул трубку на вытянутую руку. Больше всего меня впечатлило, насколько моментально Лорн вышел из себя. Неожиданно, в мгновение ока – будто и выходить не надо, будто давным-давно не в себе. Ятоже вспыльчив, но даже мне нужно какое-то время на разгон. Пара—тройка секунд, чтобы распознать последнюю соломинку. Но для некоторых явно каждая соломинка– последняя. Для некоторых первая соломинка – уже последняя.

– Секундочку, Лорн, послушай, – наконец вставил я. – В сценарии же нет никаких постельных сцен с Кадутой. Вот с Лесбией Беузолейль – пожалуйста, сколько угодно. Но не с Кадутой. Она...

– Какой еще сценарий? Никто не показывал мне никакого сценария!

– Лорн, сценарий еще в работе, его пишет Дорис Артур. Но одно могу сказать точно: никакой обнаженки с Кадутой у тебя там не будет. Может быть, полуобнаженка. Но никакой обнаженки. И это мое последнее слово.

Я откинулся на спинку и благодарно приложился к бутылке из дьюти-фри. Теперь слушать Лорна было одно удовольствие. Его безумная ярость отыграла свое. Он взял себя в руки. Теперь он просто был чудовищно зол.

– Последнее слово? – сказал он. – Последнее?! Ну ты, сосунок. Слушай сюда, кусок дерьма. Это тебе не кто-нибудь, это я, Лорн Гайленд! Я! В этой роли мне надо как следует оторваться! Вам, наверно, не я нужен, а какой-нибудь старый пердун. Да хоть Кэш Джонс! – Лорн рассмеялся. – Хотя что это я. Против Кэша я ничего не имею. Сто лет его знаю, он один из моих старейших, один из ближайших друзей. Мы с ним не-разлей-вода. – Лорн помедлил. – Но если хотите снимать Лорна Гайленда, ему надо дать как следует оторваться, показать себя, ну, во всей красе. Понимаете? «Пуки отправляется в путь» видели? Хорошо, что вы позвонили, Джон, – и Лорн вдруг сменил тон, – потому что я хочу рассказать, какая у меня новая мысль. Я, конечно, не писатель. Ну, то есть, отдельные сцены писать приходилось, собственно, я... короче, речь вот о чем. Этот молокосос... Хрен знает, кого вы там нашли, мне по фигу, но у нас с ним должна быть драка, так?

– У отца с сыном, да.

– И, по замыслу, он побеждает, так?

– Так.

– По-моему, драматически это недостаточно убедительно.

– Почему?

– Зрители подумают, что он сильнее.

– Конечно. В смысле, ему же всего двадцать, а вам... а вы зрелый мужчина.

– Но я знаю этого парнишку, которого вы пробуете на роль. Мелкий гопник. Да я его голыми руками могу разорвать!

– Публика-то этого не знает. Они подумают, что он победил, потому что на сорок лет моложе.

– А-га, понял. Вы думаете, раз я не такой молодой, то он сильнее. Чушь!

– Лорн, я так не думаю. Но публика будет думать именно так.

– Хорошо, хорошо. Не будем мелочиться. Давайте сделаем так... И, кстати, вся сцена должна быть нагишом, мы все голые, только так. Этим я не поступлюсь, главная тема – в этом. Так, значит, мы трахаемся с Кадутой, верно? Засадил по самые яйца, и понеслось. Она вся... Нет, секунду. Не Кадута, а Лесбия. СКадутой я уже потрахался, теперь трахаю Лесбию, точно? Засадил по самые яйца, и понеслось. Она, значит, вся в слезах, совершенно не в себе. Настоящая истерика. И тут, Джон, входит этот молодой актер, тоже в чем мать родила, чтобы окончательно выяснить отношения. И я, значит, стрелой из постели, хоть и голый, и начинаю мордовать его почем зря. И вот я уже почти порвал его на куски, как Лесбия, тоже голая, начинает кричать: «Лорн! Лорн, детка! Милый, что ты делаешь? Прекрати, любимый, прекрати, пожалуйста!» И я понимаю, что слишком... это во мне зверь проснулся, потому что, Джон, мы живем в ужасном мире, это совершенно, Джон, безумный, кошмарный... мир. Так что Лесбия с Кадутой уводят меня, и я чуть не плачу от мысли, что натворил. И тут этот мелкий гопник заходит со спины и бьет меня по голове монтировкой. Ну, Джон? Что скажете.

– Посмотрим, Лорн...

– Нет, это вы посмотрите. Вот увидите!

Тр-рах.

Я повесил трубку и опустил взгляд. На коленях у меня лежала прозрачная папка с послужным списком Лорна – где я и нацарапал его телефон. Пробежав глазами по странице, я узнал, что в свое время Лорну доводилось воплощать на экране или на сцене образы Чингисхана, Аль Капоне, Марко Поло, Гекльберри Финна, Карла Великого, Поля Ривира[19]  Поль Ривир (1735—1818)– народный герой Американской революции, а также выдающийся промышленник, серебряных и медных дел мастер. Ему посвящена поэма Генри Лонгфелло «Скачка Поля Ривира» (1863).


[Закрыть], Эразма, Уайетта Эрпа[20]  Уайетт Эрп (1848—1929)– легендарный деятель «дикого Запада», характерно противоречивая фигура: балансировал на грани между криминалом и борьбой с преступностью.


[Закрыть], Вольтера, Ская Мастерсона[21]  Скай Мастерсон – персонаж музыкальной комедии «Парни и куколки» (музыка и песни Франка Лессера, либретто Эйба Берроуса), многократно ставившейся на Бродвее с 1950 г. Существует киноверсия Джозефа Манкевича (1955) с Марлоиом Брандо и Франком Синатрой.


[Закрыть], Эйнштейна, Джека Кеннеди, Рембрандта, Бейба Рута[22]  Бейб Рут (наст, имя Джордж Герман Рут, 1895– 1948) – знаменитый американский бейсболист. Прозвище Бейб («малыш») ироническое – Рут имел рост 188 см и вес 98 кг.


[Закрыть], Оливера Кромвеля, Америго Веспуччи, Зорро, Дарвина, Ситтинг Булла[23]  Ситтинг Булл («Сидящий Бизон», Татанка-Йотанка, ок. 1831 – 1890) – индейский вождь племени сиу.


[Закрыть], Фрейда, Наполеона, Человека-паука, Макбета, Мелвилла, Макиавелли, Микеланджело, Мафусаила, Моцарта, Мерлина, Маркса, Марса, Моисея и Иисуса Христа. Отнюдь не все имена были мне знакомы, но, видимо, это сплошь большие шишки. В общем, наверно, Лорну было с чего возомнить о себе.

Ничего себе, какой длинный день выдался. Да уж, вот это денек. Знаете, который нынче, по-нашему, час? Четыре утра. Вот если бы вы были здесь – сестра, мать, дочь, возлюбленная (племянница, тетушка, бабушка), – то мы могли бы немного поговорить и понежиться; только не подумайте ничего такого. Намерения самые невинные. Может, вы позволили бы мне примостить физиономию в мягкой скобке у вас между лопаток. И ничего больше, честное слово. Вы – чистейшей прелести чистейший образец. Не пьете, не курите и, пожалуй, сравнительно разборчивы в половых связях. Или я не прав? Это-то мне в вас и нравится... Так вот, я прикинул и решил, что передо мной на выбор шесть вариантов. Можно было тихо-мирно завалиться спать, пропустив на сон грядущий стаканчик-другой скотча, заглотив парочку-тройку транквилизаторов. Можно было вернуться на острова Блаженных и выяснить, чем все-таки промышляет крошка Моби. Можно было позвонить Дорис Артур. Можно было успеть на секс-шоу, за углом на Седьмой авеню, такой-разэдакой. Можно было пойти куда-нибудь и надраться. Можно было надраться прямо в номере.

В конце концов, я надрался прямо в номере. Проблема в том, что сначала я осуществил все остальное. Иногда у меня возникает чувство, будто жизнь проходит мимо, точнее проносится, как экспресс, в дыме и грохоте, сила неодолимая, ужас неописуемый. Проносится – но на самом деле двигаюсь только я. Я не станция, не остановка, я и есть экспресс.

– Давай, Проныра, рассказывай о буферах. Во всех подробностях.

– Ни за что. Отстань, говорю тебе. Это касается только Кадуты и меня. И не упрашивай. На устах моих печать.

– Вообще-то, у нее есть такое же гнездышко в Риме и еще в Париже. Она там появляется в среднем раз в год. Семьи не возражают. От них только и требуется, что упрятать куда-нибудь настоящих мамаш, когда ей приспичит почувствовать себя матерью-героиней, и должным образом подготовить детишек. Ну, Проныра, хоть немного расскажи, какая у нее грудь, а? Крупнее, чем у Дорис Артур?

«А у кого не крупнее?» – с теплотой подумал я. Мы шагали по Амстердам-авеню на север, и я отсчитывал медленно возрастающие номера улиц, которые мы пересекали. Восемьдесят седьмая. А вот и Восемьдесят восьмая. «Автократ» неприметно следовал за нами, четко соблюдая дистанцию в один квартал. До сих пор мне не приходилось бывать на северо-западе Манхэттена, и все же какое-то смутное воспоминание брезжило. Воспоминание о том, как непривычно тихо вел себя мой шаткий зуб последнюю неделю или две, а то и дольше... За фантастически плотоядным ленчем в аргентинской забегаловке на Восемьдесят второй мой друг Филдинг обнадежил меня в том, что касается всей истории с Лорном и Кадутой. Все конфликты, объяснил он, волшебным образом сойдут на нет, как только у нас будет сценарий. Кинозвезды всегда устраивают черт знает что, пока нет сценария. А потом и думать забывают о характерах и образах, всецело сосредоточившись на вещах, наподобие количества реплик, экранного времени и числа ближних планов. Дорис Артур уже вернулась в Штаты, стучала по машинке в арендованном коттедже на Лонг-Айленде. Я с нежностью представил ее среди огородных агрегатов и садовых столиков, в енотовой шапке и брезентовых брюках, как она качает насос и чинит крышу с пятком гвоздей и парочкой вересковых трубок в белоснежных зубках. Черновик, пообещал Филдинг, будет готов уже через три недели.

– Куда мы идем? И зачем пешком?

– Смотри, Джон, какой солнечный день. Мы просто любуемся местными достопримечательностями. Скажи-ка мне. Чем тебя поразила Дорис, при ближайшем рассмотрении?.. В смысле, физически, – добавил он и так мечтательно сощурил глаза, что я сбился с шага и произнес: