Текст книги "Красная площадь"

Белов прикрепил к пиджаку Аркадия значок с помятыми ленточками. Жесткий ежик его волос сильно поредел, в воротник упирался плохо выбритый подбородок.

– Спасибо, – сказал Аркадий, убирая некролог в карман.

– Письмо читал? – спросил Белов.

– Нет еще.

– Отец говорил, что оно все объяснит.

– Представляю, что это за послание, – сказал Аркадий, подумав про себя, что тут нужно не письмо, а толстый том в кожаном переплете.

Генералы шли нестройным шагом. У Аркадия не было желания догонять их.

– Борис Сергеевич, помнишь такого чеченца, Махмуда Хасбулатова?

– Хасбулатова? – Белов с трудом переключился на другую тему.

– Махмуд утверждает, что служил в трех армиях: белой, красной и немецкой. По документам ему восемьдесят лет. Так что в 1920 году, во время гражданской войны, он был десятилетним мальчишкой.

– Ну и что? И у белых и у красных воевало много детей. Страшное было время.

– Где-то в тридцатые – в начале сороковых годов Махмуд служил в Красной Армии.

– Так или иначе служили все.

– Интересно, не был ли отец в феврале 1944 года в Чеченском военном округе?

– Нет, нет, мы шли на Варшаву. Чеченская операция полностью проводилась тыловыми войсками.

– Вряд ли достойна внимания Героя Советского Союза?

– Не стоила и секунды его времени, – подтвердил Белов.

«Поразительно, – подумал Аркадий, – как некоторые люди полностью отходят от дел». Белов ушел из прокуратуры совсем недавно, и теперь, когда Аркадий спрашивает его о главаре чеченской мафии, он ничего не помнит о нем, словно речь идет о событиях сорокалетней давности.

Они молча пошли дальше. Аркадию почудилось, что за ним наблюдают. В мраморе и бронзе возвышались над своими могилами мертвецы. На белом постаменте, как во сне, кружилась балерина. С компасом в руке задумался путешественник. На фоне облаков пилот снимал с лица защитные очки. Каменные лица смотрели хмуро и безрадостно, выражая беспокойство и покой одновременно.

– Само собой, в закрытом гробу, – пробормотал про себя Белов.

Внимание Аркадия отвлекла двигавшаяся по параллельной аллее другая, более длинная процессия. Она следовала за уже пустой тележкой. В оркестре было побольше труб и туб. Среди участников похорон попадались знакомые лица. Вдову с обеих сторон поддерживали генерал Пенягин и прокурор города Родионов. У обоих на рукавах были черные повязки. Аркадий вспомнил, что на днях умер предшественник Пенягина по угрозыску. За Пенягиным и Родионовым медленно шли офицеры милиции, партийные работники и родственники. На лицах застыло выражение скуки и печали. Никто из них не заметил Аркадия.

Процессия, следовавшая за гробом генерала Ренко, свернула в тенистую аллею и остановилась перед свежевырытой могилой. Аркадий огляделся. Советские памятники – не анонимные надгробные камни, так что он познакомился с новыми соседями отца: здесь было изваяние певца, слушающего музыку, написанную на граните; там спортсмен с бронзовыми мускулами держал на плече копье. За деревьями могильщики, опершись на лопаты, затягивались сигаретами. Рядом с открытой могилой почти вровень с землей – небольшая доска из белого мрамора. На Ваганьковском было тесно, порой мужа и жену хоронили поверх друг друга. Слава Богу, не в этот раз.

Когда генералы выстроились у могилы, Аркадий узнал тех четверых, которых видел на Красной площади. При дневном свете Шуксин, Иванов, Кузнецов и Гуль казались еще меньше, будто они – люди, которых он в детстве боялся и ненавидел, – как по волшебству превратились в жуков, одетых в панцири из зеленой саржи и золотой парчи: их впалые груди были украшены рядами орденов, медалей и прочих наград. Они стояли понурив головы и плакали горькими пьяными слезами.

– Товарищи! – Иванов немощными руками развернул листок бумаги и стал читать: – Сегодня мы прощаемся с великим русским человеком, любившим мир, но…

Аркадий неизменно поражался людской вере в ложь. Ведь звучавшие слова имели самое отдаленное отношение к правде. Эти дряхлые ветераны, слезливо прощавшиеся с махровым убийцей, сами были убийцами, хотя не в той мере. Освободи их от артрита в суставах, и они будут орудовать ножом так же решительно, как и во времена своей славной юности. И теперь вот они верили всей этой произносимой над могилой лжи.

Когда Шуксин сменил Иванова, Аркадию захотелось закурить или взять в руки лопату.

– …Сталин, – читал Шуксин. – Его имя для меня по-прежнему священно.

…Любимый генерал Сталина – так называли отца. Когда другие генералы попадали в окружение, не имея ни продовольствия, ни боеприпасов, у них хватало духу сдаться в плен и сохранить жизнь своим подчиненным. Ренко же никогда не сдавался. Он бы не сдался, даже если бы ему командовать было некем, кроме мертвецов. Немцам никак не удавалось взять его в плен. Он прорвался к своим через линию фронта и присоединился к обороне Москвы. На знаменитой фотографии они вдвоем со Сталиным, словно два дьявола, защищающих ад, изучают план метрополитена, намечая планы переброски войск со станции на станцию.

Подошла очередь кругленького Кузнецова. Он говорил, балансируя на краю могилы.

– Сегодня, когда делается все, чтобы оклеветать нашу славную армию…

Голоса напоминали глухое дребезжание треснувшей струны. Аркадий, может быть, и пожалел бы их, если бы не помнил, как они, словно тени его отца, собирались на даче на затягивавшиеся почти до утра ужины и пьяными голосами пели песни, неизменно заканчивая их ревом «ур-р-а-а-а!»

Аркадий не совсем понимал, зачем он пришел. Может быть, ради Белова, который все еще лелеял надежду на примирение отца с сыном. Может, ради матери: ведь ей придется лежать бок о бок со своим убийцей. Он шагнул, чтобы стереть грязь с белой плиты.

– Советская власть, положившая на святой алтарь двадцать миллионов жизней… – бубнил Кузнецов.

– «Нет, не превратились они в жуков, – думал Аркадий. – Такое сравнение слишком мягко, совсем в духе Кафки. Это, скорее, дряхлые трехногие псы, выжившие из ума, но еще злые, готовые кинуться в драку».

Гуля покачивало. Его увешанный орденами и медалями зеленый мундир висел как на вешалке. Он снял фуражку, обнажив пепельно-седые волосы.

– Я вспоминаю последнюю встречу с Кириллом Ильичом Ренко, – Гуль положил руку на гроб из темного дерева с медными ручками. – Это было совсем недавно. Мы вспоминали товарищей по оружию, память о которых вечно горит в наших сердцах. Мы говорили о нынешнем периоде сомнений и самобичевания, так не похожем на наше время железной решимости. Я хочу передать вам слова генерала: «Тем, кто поливает партию грязью, тем, кто забывает об исторических грехах евреев, тем, кто извращает нашу революционную историю, позорит и опошляет наш народ, я говорю: мое знамя было, есть и навсегда останется красным».

– Ладно, с меня достаточно, – сказал Аркадий Белову и пошел обратно по аллее.

– Будут еще выступать, – догнал его Белов.

– Поэтому я и ухожу.

Гуль продолжал пустословить.

– Мы надеялись, что и ты что-нибудь скажешь. Теперь, когда его нет в живых…

– Борис Сергеевич, если бы я расследовал смерть своей матери, я бы арестовал отца. И с радостью бы пристрелил его.

– Аркаша…

– Сама мысль, что этот монстр тихо скончался в своей опочивальне, будет преследовать меня всю жизнь.

Белов сказал упавшим голосом:

– Это было не так.

Аркадий остановился и заставил себя успокоиться.

– Ты говорил о закрытом гробе. Почему?

Белов с трудом отдышался.

– В конце были очень сильные боли. Он говорил, что от него остался только рак. Ему не хотелось такой смерти. Сказал, что предпочитает уйти достойно.

– Он застрелился?

– Прости меня. Я был в соседней комнате. Я…

У Белова подкосились ноги. Аркадий усадил его на скамейку. Он чувствовал, что вел себя по-дурацки: надо было бы раньше поинтересоваться этим. Белов порылся в кармане, повернулся к Аркадию и передал ему пистолет. Это был черный наган с четырьмя тупыми отполированными, как старое серебро, пулями.

– Он просил передать тебе.

– Генерал всегда обладал чувством юмора, – сказал Аркадий.

Когда Аркадий вернулся к воротам, у киоска рядом с могилой Высоцкого шла оживленная торговля. Выглянуло солнце. Поклонники певца, умершего десять лет назад и популярного, как никогда прежде, покупали значки, плакаты, открытки и кассеты с его записями. Вокруг ворот расположились нищие – старушки в белых платочках, с темными от солнца лицами; безногие калеки на костылях и на тележках с роликами. Они окружали выходящих из небольшой желтой кладбищенской церквушки. К церковной ограде были прислонены обтянутые крепом крышки гробов и венки, свитые из еловых веток и гвоздик. Семинаристы торговали с карточного столика Библией, заламывая высокую цену.

Пистолет отца лежал в кармане. Аркадий чувствовал легкое головокружение и с трудом ориентировался в происходящем. Он одинаково ясно видел и жест человеческой печали – вдову, протирающую фотографию на надгробном камне, – и птаху, выклевывающую из могилы червяка. Он был не в состоянии на чем-нибудь сосредоточиться. В ворота въехал похоронный автобус. Из его передней двери вышли родственники. Сзади выкатился гроб, соскользнул и громко стукнулся о землю. Девочка из числа провожающих скорчила комическую гримасу. По крайней мере, так показалось Аркадию. За воротами все еще толклись сослуживцы Родионова и Пенягина. У Аркадия не было желания встречаться с кем-либо из знакомых, и он скользнул в церковь.

В церкви толпились верующие и просто любопытствующие. Все на ногах. Скамей не было. Обстановка напоминала переполненный людьми вокзал, только с благовонием ладана вместо табачного дыма и невидимым хором голосов, возносивших к сводчатому потолку хвалу Господу вместо громкоговорителя. Повсюду были выполненные в византийском стиле иконы с потемневшими от времени ликами святых в серебряных окладах. Возле окон вместо свечей горели лампады. На полу стояли удобно размещенные жестянки с маслом для лампад. Свечи, в зависимости от размера, продавались по тридцать, по пятьдесят копеек и по рублю. Поставленные людьми «за упокой души» или «во здравие», они мирно горели в начищенных до блеска медных подсвечниках. Кажется, Ленин говорил, что религия – опиум для народа… Женщины в черном с медными подносами, покрытыми красным плюшем, собирали пожертвования. Слева в киоске можно было купить открытки с изображениями святых и иконки массового производства. Справа в открытых гробах лежали усопшие с зажженными вокруг них свечами на подставках из кованого чугуна.

В соседнем приделе священник, нажимая рукой на голову мальчика, учил его кланяться и показывал, как следует креститься – тремя пальцами, а не двумя. Толпа оттеснила Аркадия в «чертов угол», где исповедовались. В инвалидной коляске сидел, выжидающе глядя, священник с длинной серебряной, как сияние месяца, бородой. Аркадий почувствовал себя вторгшимся в чужой мир, потому что его неверие не было привычной данью существующему строю. Это был яростный бунт сына, сознательно восставшего против отца. Хотя отец его тоже не был верующим. Вот мать, так она за все доброе, что дала ей вера, потихоньку, втайне от всех, посещала те немногие церкви, которые пока что еще были открыты в сталинской Москве.

…Падали на поднос копейки. С оплывающих свечей капал воск. Пел церковный хор. Голоса, дискант за дискантом, поднимались ввысь, обращаясь с мольбой ко Всевышнему: «Господи, услышь и узри нас!». Нет уж, подумал Аркадий, лучше молить, чтобы он ничего этого не видел и не слышал. «Спаси и сохрани нас, Боже! – взывали голоса. – Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!»

На что-что, а на милость генералу рассчитывать не приходилось.

Обогнув ипподром, Аркадий выехал на улицу Горького, поставил на крышу синий сигнал, нажал на сирену и помчался по осевой. Регулировщики в накидках жезлами освобождали ему путь. Снова пошел дождь, налетая порывами и раскрывая зонтики прохожих. У Аркадия не было сейчас определенной цели. Просто ему нужен был шум разлетающейся из-под колес воды, ее потоки на ветровом стекле, несущиеся навстречу огни и расплывающийся свет витрин.

Доехав до гостиницы «Интурист», Аркадий, не тормозя, круто свернул на проспект Маркса. Дождь превратил широкую площадь в озеро, которое, словно моторные лодки, преодолевали, поднимая волны, такси. «Двигайся быстрее и проскочишь сквозь время, – подумал он. – Вон улица Горького снова стала Тверской, проспект Маркса переименовывают в Охотный ряд, а проспект Калинина – вон он впереди – снова стал Арбатом». Он представил, как по городу, заглядывая в окна и пугая младенцев, растерянно бродит призрак Сталина. Или, еще хуже, видит старые названия и ничуть не путается.

Сквозь завесу дождя Аркадий вдруг рассмотрел регулировщика, остановившего такси посреди площади. Справа путь закрывали грузовики, слева шли встречные машины. Он резко нажал на педаль, изо всех сил стараясь удержать свои «Жигули». В свете фар мелькнули изумленные лица милиционера и шофера такси.

Аркадий выскочил из машины. У регулировщика поверх фуражки – водонепроницаемый капюшон. В одной руке шоферские права, в другой – синенькая пятерка. Лицо шофера такси вытянулось, брови от испуга поползли вверх. Обоих, казалось, молнией ударило, и теперь они ждали, когда грянет гром.

Милиционер глядел на бампер чудом остановившейся машины.

– Чуть не убили! – он помахал размокшей пятеркой. – Черт с ним, пускай это взятка! Паршивая пятерка! Можно меня уволить, расстрелять, но зачем же давить?! За пятнадцать лет работы получаю двести пятьдесят в месяц. Думаете, можно прокормить на это семью? Во мне две пули, а мне, вроде как компенсацию, дали светофор. Что, убивать меня теперь из-за взятки?

– Вы не пострадали? – спросил Аркадий таксиста.

– Никаких проблем, – он схватил права и нырнул в машину.

– А вы? – спросил Аркадий регулировщика, чтобы успокоить совесть.

– Все в порядке, товарищ, – козырнул офицер. Когда Аркадий отвернулся, он заговорил смелее: – Будто сами никогда не прихватывали лишнего. Чем выше, тем больше. А на самом верху вообще золотое корыто.

Аркадий сел в «Жигули» и закурил. Заводя машину, он заметил, что милиционер ради него остановил все движение.

По набережной поехал осторожнее. Главная теперь забота – стоит ли вылезать из машины, чтобы поставить «дворники»? Стоит ли снова мокнуть только для того, чтобы улучшить обзор? Какая, собственно, в этом разница для хорошего водителя?

Облака неслись в том же направлении, что и Аркадий. Дорога спустилась вниз, к плавательному бассейну, где раньше стоял храм Христа Спасителя. Помимо воли, он въехал на тротуар и остановил машину. Глупо. Храм был взорван по распоряжению Сталина. Много ли москвичей помнят это чудо архитектуры? И тем не менее они вспоминают о нем, говоря о бассейне. Выйдя наружу, чтобы установить «дворники», он тут же отказался от своего намерения. «Жигули» были похожи на грязную колымагу, сплошь облепленную мокрыми листьями, а отсутствием воздуха изнутри напоминали тесную, душную могилу. Ему требовалось пройтись пешком.

Был ли он взвинчен? Он полагал, что да. Но разве не в таком состоянии постоянно находились все? Есть ли кто-нибудь, кто мог бы похвастаться, что всегда совершенно спокоен?.. Группку деревьев справа от Аркадия накрыло паром из бассейна. Аркадий спустился вниз, вскарабкался наверх, на противоположный склон, держась за стволы, пока не добрался наконец до металлических поручней, холодных и влажных на ощупь. Поднялся на бетонную площадку.

Миновав запертые и закрытые ставнями раздевалки, он подошел к воде. С ее поверхности поднимался пар – не отдельными клочьями, а белой плотной массой. Это был самый большой плавательный бассейн в Москве, настоящий завод по производству тумана, плотно обволакивающего все вокруг и заставляющего слезиться от хлора глаза. Аркадий опустился на колени. Вода была гораздо теплее, чем он предполагал. Он думал, что бассейн закрыт. Но фонари горели, и сквозь туман пробивалось натриевое сияние. Он услышал плеск воды, потом – не слова, нет! Вроде как кто-то напевал. Аркадий не мог с уверенностью сказать, откуда доносились звуки, но явственно слышал: кто-то не спеша шел по периметру бассейна. Кто бы это ни был, он не то чтобы фальшивил, а пел лениво, прерываясь, так, как поют, когда уверены, что никто не слушает. По легкости шагов и по голосу Аркадий догадался, что это женщина – возможно, уборщица или спасательница, чувствующая себя здесь в привычной обстановке.

Туман искажал все до неузнаваемости. Аркадий вспомнил, как однажды на траулере старый моряк целый час слышал далекий звук маяка. На самом же деле это гудело в горлышке открытой бутылки в десяти метрах от него. «Чаттануга-чу-ча», – напевала женщина. Внезапно она замолчала, словно растворилась в тумане. Ожидая, когда пение раздастся вновь, Аркадий попытался закурить, но спичка тут же погасла, а от сигареты остались раскисшая бумага да табак: вымокли вместе с ним под дождем. Он услышал мелодию с другой стороны, где-то прямо над головой. Затем голос переместился еще выше, почти на уровень фонарей, стал тише… и совсем смолк. До Аркадия донеслось поскрипывание трамплина. В пару мелькнуло что-то белое и послышался мягкий всплеск чистого вхождения в воду.

Аркадий едва удержался от соблазна поаплодировать необычному во всех отношениях, как он думал, прыжку: ведь надо было отыскать лестницу, на ощупь подняться по ступенькам на самый верх, подойти, не потеряв равновесия, к краю трамплина, предварительно нащупав его пальцами ног, и наконец оттолкнуться от него и полететь… в никуда. Он думал, что услышит, как она вынырнет, представил ее себе опытной пловчихой, перемещающейся в воде сильными, медленными толчками. Но, кроме шума барабанящего по воде дождя и беспорядочных звуков движения по набережной, ничего не слышал.

«Эй, – позвал Аркадий. Немного постояв, он пошел вдоль бассейна. – Эй! Кто здесь?»

12

Посетители бара «Мечта» на Казанском вокзале сидели с чемоданами, спортивными сумками, картонными коробками и пластиковыми мешками, так что Аркадий с приемником Яака мало чем от них отличался. Мать Юлии, крепкая деревенская женщина в кроличьей шубке, в джинсовой юбке и ажурных чулках (донашивала обычно то, что ей подбрасывала длинноногая дочь), с аппетитом поглощала сосиски с пивом. Аркадий заказал себе чаю. Яак на полчаса опаздывал.

– Видите ли, она даже не желает встретить мать, даже не может прислать Яака! Прислала чужого человека, – женщина оглядела Аркадия. От его пиджака пахло химчисткой, карман отвис под тяжестью пистолета. – Что-то ты не похож на шведа.

– А глаз у вас наметанный.

– Известное дело… Чтобы уехать, ей нужно мое разрешение. Для того и вызвала. А сама не соизволила даже прийти к поезду. Принцесса…

– Взять еще сосиску?

– Деньги транжирить умеешь.

Подождав еще полчаса, Аркадий отвел ее к очереди на такси. Плотным туманом затянуло огни на шпилях двух других вокзалов, расположенных на противоположной стороне Комсомольской площади. Таксисты, приближаясь к длинной веренице ожидающих, замедляли ход, прикидывали, что могут иметь, и проезжали мимо.

– На трамвае, наверное, быстрее.

– Дочка говорила, чтобы я, если понадобится, попробовала вот это, – мать Юлии помахала пачкой «Ротманса», и тут же резко тормознув, возле них остановился частник. Плюхнувшись на переднее сиденье и опустив стекло, она сказала: – Предупреждаю, ни в какой кроличьей шубе домой не поеду. А может, и совсем не вернусь.

Аркадий направился обратно в бар.

…Казанский вокзал с крышей, напоминающей шатер, был своего рода «воротами на Восток». На табло в зале ожидания то и дело менялись надписи с указанием прибывающих и отправляющихся поездов. Стоящий на постаменте с вытянутой вперед рукой Ленин странным образом походил на Ганди. У девушки-таджички красовалась на голове косынка с люрексом, из-под невзрачного плаща выглядывали неширокие пестрые шаровары. В ушах блестели золотые сережки. Туда-сюда сновали носильщики-татары с тележками. Аркадий узнал казанских мафиози в черных кожаных куртках, совершавших обход своих проституток – накрашенных русских девок в джинсах. В углу зала, в киоске, переписывали кассет, завлекая народ звуками ламбады. Аркадий, как последний болван, тащил в руке приемник. Уезжая из дому, он целый час глядел на него, прежде чем заставил себя вернуть его законному владельцу. Словно только этот приемник и был способен принимать «Радио „Свобода“. Ну ничего, у него будет свой!..

На платформе армейский патруль выискивал дезертиров. В кабине локомотива Аркадий увидел раздетого по пояс мускулистого мужчину, сидевшего за пультом управления, и женщину в свитере и комбинезоне. Он не рассмотрел их лиц, но представил себе их жизнь на колесах – представил, как они едят и спят под стук дизеля, как перед ними проплывает в окне вся страна.

Переполненный зал ожидания вполне мог сравниться с сумасшедшим домом или тюрьмой. Бесчисленные ряды лиц были подняты в сторону немого изображения на экране телевизора: там кружились в танце парни и девчата в национальных костюмах. Милиционеры расталкивали спящих пьяниц. Узбеки целыми семьями вповалку лежали на огромных тюках, вмещавших все их скромные пожитки. Рядом с баром два узбекских подростка в вязаных спортивных шапочках сражались с «ларцом сокровищ». Опустив пятак, они манипулировали рукояткой, соединенной с механическим захватом, заключенным в стеклянный ящик. Дно ящика было покрыто песком. На песке лежали призы: тюбик зубной пасты размером с сигарету, зубная щетка со щетиной в один ряд, бритвенное лезвие, плиточка жвачки, кусочек мыла. В случае удачи эти «сокровища» можно было получить со скользящего подносика, предварительно подняв их с помощью захвата, но они все упорно вываливались из механической руки. Подойдя поближе, Аркадий разглядел, что «призы» находились в ящике не один год: пожелтевшая щетина, скрученная обертка, растрескавшееся мыло… Их никогда не заменяли новыми, а просто время от времени перекладывали с места на место. Но ребят это не останавливало. Они играли с азартом. Весь смысл игры заключался для них в том, чтобы хоть на секунду удержать захватом какой-нибудь из предметов.

Аркадий вернулся в бар. Яака по-прежнему не было. Прождав еще полтора часа, Аркадий поднялся. Где же Яак?

Колхоз «Ленинский путь» находился к северу от Москвы, на Ленинградском шоссе. Укутанные от моросившего дождя в платки женщины, стоя на обочине, протягивали навстречу проезжавшим мимо машинам букеты цветов и ведра с картошкой.

Свернув с шоссе, Аркадий сразу попал на разбитую проселочную дорогу, пролегавшую меж потемневших изб с крашеными наличниками и домов поновее, построенных из шлакоблока. По дороге и по задворкам бродили черно-белые коровы. В конце деревни дорога раздваивалась. Аркадий свернул туда, где колея была поглубже.

Все Подмосковье покрыто ровными картофельными полями. Картошку убирали, как и прежде, вручную, согнувшись. На уборку посылали студентов и солдат. И тем и другим было не угнаться за колхозниками, без устали наполнявшими мешки. Однако после них на поле оставалось много неубранных клубней. На этот раз никого не было видно, только легкий туман, взрытая земля да столб пламени вдали. Дорога привела Аркадия к куче горящих картонных коробок, старых мешков и отходов после очистки кукурузных початков. В деревне имели обыкновение сжигать накопившийся мусор. Правда, делали это обычно не по вечерам и не под дождем.

На некотором удалении от места свалки находились загоны для скота, сараи, скотный двор, гараж, стояли два грузовика, тракторы и цистерны для воды и горючего. «Где-то должен быть сторож», – подумал Аркадий и посигналил, но никто не ответил. Он вышел из машины и, не успев опомниться, ступил в воду, смешанную с помоями, которая заливала двор из переполненной открытой ямы. Острый запах извести перекрывал запахи скотного двора. Всюду плавал мусор, кое-где проглядывали кости животных. Пламя тем временем, несмотря на моросящий дождь, поднялось еще выше. Местами оно бушевало, местами еле теплилось. С верха горевшей кучи скатилась жестянка и остановилась рядом с парой аккуратно поставленных мужских ботинок. Аркадий взял один и тут же выронил: ботинок обжигал пальцы.

Двор освещался ярким светом костра. Тракторы были допотопных моделей, с ржавыми узкими колесами, но грузовики совершенно новые. Один из них был тот, с которого Яак купил приемник. Вдоль сарая стояли жатки, пресс-подборщики, плуги, сплошь поросшие вьюнком. Из загонов не доносилось ни звука: ни хрюканья, ни позвякивания колокольчика.

Гараж был открыт. Выключатели не работали, но света было достаточно, чтобы Аркадий мог разглядеть белый четырехдверный «Москвич» с московским номером, зажатый между канистрами с бензином и шинами. Двери машины были заперты.

Скотный двор имел бетонное покрытие. С одной стороны размещались стойла, с другой – помещение для забоя скота. На стене висело пальто. Только спустя некоторое время Аркадий рассмотрел, что это туша свиньи на крюке, подвешенная вниз головой. Под ней стояло ведро, накрытое черной от запекшейся крови марлей. Рядом была прислонена длинная лопатка для размешивания жидкости. В бетонном полу имелись желоба для стока крови, сходившиеся в центре, у отверстия. У печи стояли колоды для разделки туш, мясорубки и огромные котлы для сала. На колодах – флаконы с этикеткой «Желчь бурого медведя. Высшего качества». На другой их стороне была наклеена этикетка на китайском языке. Были также флаконы с надписями: «Олений мускус» и «Толченый рог». Последние претендовали на индонезийское происхождение и на способность оказывать омолаживающее действие.

Двустворчатые ворота сарая были приоткрыты, покосившись там, где ломом был выломан замок. Аркадий распахнул их. До самого потолка возвышались штабеля нераспакованных магнитофонов, проигрывателей, компакт-дисков, персональных компьютеров, дискет и видеоигр. На вешалках висели спортивные костюмы и костюмы «сафари», на плитах итальянского мрамора стояла японская копировальная машина – словом, склад при таможне, если бы не картофельное поле. Он понял, что колхоз «Ленинский путь» уже давно не колхоз. На полу лежал молитвенный коврик, на карточном столике – домино и газета «Грозненская правда».

Аркадий вышел из сарая. Костер горел неровно – то вспыхивал на стружках, то еле теплился на отсыревшем сене. Вымазанная красками ветошь горела цветом своих красок. Он вытащил из костра горящую рукоятку мотыги, пошуровал ею в огне, но не нашел ничего, кроме фирменных названий на обгоревших коробках: «Найк», «Сони», «Лавс»…

Отойдя назад, он заметил в отражении огня узкую полоску следов, тянущихся между скотобойней и сараем к высоким зарослям травы, за которой скрывались два небольших земляных вала, насыпанных неизвестно для чего. Цементные ступеньки в конце одного из них вели к стальной крышке люка с винтовым запором, заклиненным перекладиной с тяжелым висячим замком.

Второй вал заканчивался таким же люком, но без перекладины. Аркадий открыл люк и спустился вниз. Пришлось пригнуться – было тесновато. Зажигалка давала мало света, но достаточно для того, чтобы разглядеть, что он находится в армейском бункере. Командные бункеры – заглубленные в землю железобетонные оболочки вроде этой – строились в свое время повсюду вокруг Москвы на случай ядерной войны. Потом их законсервировали. В убежище была хорошая вентиляция, имелись надежные средства контроля за радиацией. На длинном пульте связи стояла дюжина телефонов. Аркадий узнал два из них: такие же допотопные радиотелефоны были у него на службе. Имелась даже быстродействующая система «Искра», аппарат и микширующее устройство были в исправности. Он снял наушник, и его ударило статическим электричеством. Удивился, что линия вообще еще действует.

Вернулся во двор. Залившая землю вода не позволяла рассмотреть следы, оставленные машинами. Аркадий обошел вокруг – следов никаких, кроме тех, что оставил сам, когда ехал. Его вдруг осенило, что если покрышки грузовиков и тракторов не измазаны известью, то, значит, вода стала переливаться через край ямы совсем недавно. Следов затопления нигде больше не было.

В свете пламени затопленное пространство казалось расплавленным золотом, но Аркадий знал, что при дневном свете разлившаяся вода будет похожа на разбавленное молоко. Он определил на глаз размеры квадратной ямы: примерно пять на пять. Опустил в нее палку: глубина по меньшей мере два метра. На поверхность всплыл предмет, напоминающий круглое полено, и перевернулся, обнаружив круглые щеки, вислые уши и пятачок. Под воздействием извести тушка поросенка стала совершенно гладкой. Потом она перевернулась и снова ушла на дно. Сверху осталась плавать лишь склеившаяся от пены щетина. Воздух пропитался зловонием, более интенсивным и стойким, чем простой запах гнили.

Аркадий дотянулся палкой до середины ямы. Палка наткнулась на металл. Металл и стекло. Двигаясь по периметру, он разглядел под поверхностью воды очертания автомобиля. Ему вдруг стало трудно дышать. И не только из-за запаха. Почудилось, что из машины доносится голос Яака, будто Яак стучит по крыше «Вольво» и пронзительно кричит. И не то чтобы звук из ямы проникал наружу, а просто Аркадий ощущал его всем своим существом.

Он снял пиджак и ботинки и нырнул. С закрытыми глазами, помня об извести, он добрался до боковой дверцы, нащупал ручку и потянул ее на себя. Безуспешно. Аркадий вынырнул, глубоко вздохнул и нырнул снова. Тут же на поверхность, толкаясь друг о друга и задевая Аркадия, точно пытаясь оттеснить его от машины, всплыли невидимые ранее предметы. Когда он вынырнул во второй раз, вода была покрыта поднявшимися со дна тухлыми кусками, распространявшими вокруг запах смерти.

В третий раз ему удалось упереться ногами и приоткрыть слегка дверцу. Этого было достаточно. По мере проникновения воды в машину давление выравнивалось, с каждой секундой все быстрее. Затем вода хлынула в открывшуюся дверь, засасывая с собой Аркадия. Он вслепую ощупал переднее сиденье, затем перебрался на заднее, с которого начал всплывать Яак.

Вода засосала дверцу, и та закрылась. Не открывая глаз, Аркадий нащупал внутреннюю ручку, нажал – никакого результата. Он никак не мог отыскать точку опоры для ног, повсюду натыкаясь на Яака. Ему не без труда удалось опустить стекло, и когда машина наполнилась водой и дверца ослабла, от оттолкнулся ногами, увлекая за собой своего товарища.

Выбравшись на край ямы, Аркадий вытащил из нее Яака. Глаза эстонца были широко открыты, волнистые волосы спутались, словно шерсть ягненка. Он был весь какой-то чересчур холодный, ни на что не реагировал, пульса не было ни на запястье, ни на шее, зрачки остекленели. Аркадий пробовал сделать ему искусственное дыхание – дышал изо рта в рот, стучал по грудной клетке, поднимал и опускал его руки – до тех пор, пока не увидел, что Яак никак не отреагировал на крупную каплю дождя, попавшую ему в самый зрачок. Рука Аркадия непроизвольно нащупала на затылке Яака небольшое входное отверстие. Выходного не было. «Малый калибр. Пуля осталась под черепной коробкой», – отметил Аркадий.