Текст книги "Каннибалы и короли. Истоки культур"

Здесь вряд ли стоит пускаться в подробное описание всех механизмов, которые сигнализируют и предупреждают об истощения животных ресурсов, мобилизуя компенсаторные действия в виде раскола и рассеивания деревень. Однако приведённых доказательств, полагаю, и так достаточно, чтобы продемонстрировать, что случай яномамо подкрепляет гипотезу, согласно которой войны, ведущиеся группами охотников-собирателей и деревенскими народами, представляют собой один из элементов системы рассеивания населения и замедления темпов его роста.

Глава VI. Истоки мужского превосходства и эдипова комплекса

Именно на практике ведения войн лежит ответственность за широкое распространение в обществах охотников-собирателей и среди деревенских народов комплекса институтов мужского превосходства. Для защитников прав женщин его существование выступает источником смятения и недоумения, а кроме того, многие женщины опасаются, что если мужское превосходство существует так долго, то для мужчин господство над женщинами, быть может, и правда является чем-то «естественным». Впрочем, эти опасения беспочвенны. Становление институтов мужского превосходства происходило в качестве побочного продукта войн, монополии мужчин на оружие и использования секса как инструмента выращивания агрессивных индивидов мужского пола. Между тем война, как уже отмечалось, является не выражением человеческой природы, а реакцией на репродуктивное и экологическое давление – именно поэтому мужское превосходство не более естественно, чем война.

К сожалению, сторонники феминизма пытались противостоять представлению о том, что мужское превосходство является естественным, отрицая его наличие у большинства групп охотников-собирателей и деревенских народов. Среди тех, кто не имеет отношения к антропологии, это привело к возрождению мистических теорий о золотом веке матриархата, когда женщины господствовали над мужчинами. Сами же антропологи не нашли никаких оснований, которые оправдывали бы эксгумацию этого трупа, оставшегося в наследие от XIX века. Вместо этого они попытались продемонстрировать, что масштаб и энергия комплекса мужского превосходства являются преувеличенными. В качестве более крайних примеров можно привести недавние настоятельные заявления, прозвучавшие из феминистского лагеря, что значительное распространение институтов мужского превосходства, зафиксированное в различных документах, является иллюзией, которая возникла в сексистском сознании мужчин, ведь именно мужчины оставили большинство описаний наблюдения за жизнью охотников-собирателей и деревенских народов.

Те, кто убеждён, что институты мужского превосходства встречаются не чаще, чем аналогичные женские институты либо комплексы институтов, в которых присутствует равновесие между полами, демонстрируют недостаточное понимание предубеждений, которые де-факто господствуют в профессиональных карьерах культурных антропологов и направляют их – вне зависимости от того, мужчины это или женщины. Эти предубеждения отражают почти непреодолимое искушение утверждать, что уж мне-то удалось провести полевую работу среди некой группы, чьи обычаи существенно отличаются от привычных для нас, – и это утверждение звучит обоснованием тех усилий и затрат, которые потребовались для исследования. (Я и сам прекрасно помню собственную досаду по поводу того, что решил проводить полевую работу среди батонга, патрилинейной народности на юге Мозамбика, но если бы я был чуть более предусмотрительным, то мог бы убедить Фонд Форда отправить меня изучать более экзотическую, а следовательно, и более перспективную в профессиональном плане матрилинейную культуру народности, проживавшей чуть севернее от батонга). Большинство этнографов вовсе не склонны игнорировать существование институтов, которые умеряют власть и авторитет мужчин, однако они не в силах представить себе ничего более продуктивного, чем возможность писать журнальные статьи об «уксорилокальном постбрачном проживании» или о каком-нибудь примечательном случае «матрилинейного происхождения с полиандрией» [21]21
  Патрилинейность – система родства, в рамках которой членство человека в семье устанавливается по отцу (соответственно, матрилинейность – по матери). Уксорилокальность – поселение супругов после заключения брака в доме жены. Полиандрия – разновидность полигамии, при которой женщина состоит в нескольких брачных союзах с разными мужчинами – прим. пер.


[Закрыть]. Учитывая всё это, невозможно поверить, что преобладающие статистические закономерности, свидетельствующие о практически всеобщих структурных отклонениях не в пользу женщин, являются не более чем соринкой в глазу мужчин, выполняющих полевые исследования.

В Этнографическом атласе Джорджа П. Мердока [Murdock 1967] представлено 1179 обществ. Для трёх четвертей из них характерна практика, когда женщины после замужества в идеале должны перебираться в дом либо мужа, либо его родственников по отцовской линии, и только у одной десятой части этих обществ жених должен перебираться в дом невесты или её родственников по материнской линии. Аналогичная асимметрия наблюдается и при установлении происхождения детей. Среди тех же 1179 обществ дети считаются представителями отцовской родовой группы (линии или клана) в пять раз чаще, чем представителями группы материнской, то есть патрилинейность встречается пятикратно чаще, чем матрилинейность. И лишь примерно в трети культур, где происхождение ведётся по материнской линии, вступившие в брак дети остаются с матерью. Ещё в трети таких культур женившиеся сыновья перестают жить с матерью и перебираются жить в домохозяйство её брата. Эта модель, именуемая авункулокальностью (т. е. проживанием с дядей по матери – на латыни avunculus), подразумевает, что именно брат матери контролирует детей и имущество родственной группы, даже несмотря на то, что происхождение ведётся по женской линии. Примечательно, что противоположная модель на практике не встречается, хотя её отсутствие не помешало антропологам использовать понятие «амиталокальность». Если бы она действительно существовала, то вступивший в брак мужчина из общества с патрилинейным наследованием был бы обязан отправиться со своей женой в дом сестры её отца. Это подразумевало бы, что, несмотря на отсчёт происхождения по мужской линии, именно сестра отца будет контролировать детей и имущество родственной группы.

Различные типы брака также свидетельствуют о доминировании мужчин в домашнем хозяйстве. Полигиния (когда у одного мужа имеется несколько жён) встречается более чем в сто раз чаще, чем полиандрия (когда у одной жены несколько мужей), и представляет собой форму брака, которая в функциональном отношении наиболее приспособлена для использования секса и женщин в качестве вознаграждения за агрессивное «маскулинное» поведение. С другой стороны, полиандрия выступает формой брака, которая лучше всего подходила бы для общества, где доминируют женщины, а послушные мужья выступают наградой для яростных и конкурентоспособных женщин. Такие общества имели бы мало шансов на успех в войне с противниками, у которых профессиональным ведением боевых действий занимаются суровые и агрессивные мужчины. Это позволяет предположить, почему лишь в очень немногих обществах охотников-собирателей и деревенских народов женщины могут вдохновенно собирать себе коллекцию мужей точно так же, как мужчины собирают себе коллекцию жён в гораздо большем количестве аналогичных обществ.

Ещё один привычный институт, связанный с браком, даёт дополнительные свидетельства культурно обусловленного превосходства мужчин, связанного с войной, а в конечном счёте и с экологическим и репродуктивным давлением. Чрезвычайно распространённой практикой при заключении брака является передача ценностей из семьи жениха в семью невесты. Это действие, именуемое выкупом за невесту, компенсирует её семье утрату её ценных продуктивных и репродуктивных услуг. Примечательно, что логичная противоположность выкупу за невесту – выкуп за жениха – практически отсутствует. (Единственный подобный случай, на который недавно обратила моё внимание Джил Нэш [Nash 1974], зафиксирован у народности наговизи с Бугенвиля, одного из Соломоновых островов, когда экономическая компенсация за утрату ценных продуктивных и репродуктивных услуг жениха осуществляется в пользу его сестёр и матери сёстрами и матерью невесты.) Гипотетический «выкуп за жениха» не следует путать с «приданым», которое представляет собой ещё одну форму обмена ценностями при заключении брака. В патрилинейных обществах приданое передаётся отцом и братом невесты жениху или его отцу, однако не рассматривается как компенсация за потерю продуктивных и репродуктивных услуг жениха. Напротив, оно предназначается для покрытия расходов на содержание женщины – существа экономически обременительного – или в качестве платы за формирование политических, экономических, кастовых или этнических союзов, важных для отца и братьев невесты.

Эти брачные отношения в пользу мужчин лежат в основе теории французского антрополога Клода Леви-Стросса, согласно которой брак представляет собой женский «дар», обмениваемый мужчинами. «Мужчины обмениваются женщинами, но женщины никогда не обмениваются мужчинами», – настаивал Леви-Стросс [Levi-Strauss 1969], хотя так и не смог предложить объяснение, почему происходит именно так [22]22
  Этот не вполне точно процитированный Харрисом тезис из ранней и пока не переведённой на русский работы Леви-Стросса «Элементарные структуры родства» (1949, англ. изд. Boston: Beacon Press, 1969) появляется в контексте рассуждений французского антрополога о том, что «отношения между полами никогда не бывают симметричными». По утверждению Леви-Стросса, матрилинейные и патрилинейные группы не являются эквивалентными, поскольку «не обладают в человеческом обществе ни одинаковым местом, ни одинаковым статусом. Не замечать этого означало бы упускать из виду тот базовый факт, что именно мужчины обмениваются женщинами, а не наоборот» (р. 115). Кроме того, следует отметить, что исследованиями дара и обмена занимался ещё учитель Леви-Стросса, французский антрополог и социолог Марсель Мосс, ученик и племянник Эмиля Дюркгейма – прим. пер.


[Закрыть].

В политических институтах обществ охотников-собирателей и деревенских народов также, как правило, доминируют мужчины. В патрилинейных обществах всегда присутствуют деревенские вожди-мужчины, а не женщины; среди религиозных лидеров в большинстве таких обществ также преобладают мужчины – женщины-шаманы, искусно обращающиеся со сверхъестественными силами, также имеются, но они почти всегда количественно уступают мужчинам, занимающимся тем же ремеслом, и не столь заметны.

Женщины в период менструации в таких обществах считаются нечистыми для участия в различных ритуалах. Менструальная кровь считается загрязняющим веществом, хотя в ритуалах, направленных на улучшение здоровья и благосостояния группы, используется сперма. Вряд ли найдётся такое место в мире, где мужчины угрожали бы женщинам и детям с помощью «трещоток» (издающих шум колотушек, которые крутятся на верёвочке), масок и других штуковин, механизм действия которых держится от женщин в секрете. Сюда же относятся и помещения «мужских клубов», где хранятся эти предметы и куда не допускаются женщины. Последние, со своей стороны, редко создают ритуальные угрозы для мужчин – я не знаю ни одной деревенской народности, у которой бы имелся «клуб», где женщины могут собираться для защиты от нечистоплотных выделений своих мужей.

Наконец, почти во всех обществах охотников-собирателей и деревенских народов доминирование мужчин проявляется в разделении труда. Именно женщины выполняют такие тяжёлые работы, как прополка грядок, помол и дробление семян, заготовка воды и дров, переноска младенцев и домашнего имущества, а также регулярное приготовление пищи.

По моему мнению, все эти асимметричные по половому критерию институты возникли в качестве побочного продукта войны и монополии мужчин на орудия её ведения. Военные действия требовали организовывать сообщества вокруг постоянного ядра, состоявшего из отцов, братьев и их сыновей. Следствием этого стало появление контроля над ресурсами со стороны отцовско-братских групп интересов и обмена сёстрами и дочерьми между этими группами (патрилинейность, патрилокальность, выкуп за невесту), а также назначение женщин в качестве награды за мужскую агрессивность, а следовательно, и возникновение полигинии. Возложение на женщин тяжёлой работы, их ритуальное подчинение и обесценивание автоматически вытекают из необходимости в вознаграждения мужчин в ущерб женщин, и предоставлении сверхъестественных обоснований комплекса мужского превосходства в целом.

Что мешало другим исследователям увидеть причинно-следственную связь между войной и всеми этими институтами, смещёнными в пользу мужчин? Камнем преткновения всегда выступало то, что у некоторых из наиболее воинственных деревенских обществ комплексы мужского превосходства, похоже, были либо очень слабыми, либо отсутствовали вовсе. Ирокезы, например, хорошо известны своими непрекращающимися войнами, обучением мужчин невосприимчивости к боли, а также безжалостным обращением с военнопленными. Своих пленных ирокезы прогоняли сквозь строй, вырывали им ногти, отрубали конечности, а в конечном итоге обезглавливали или заживо сжигали на костре, после чего съедали их останки на каннибальских пиршествах. В то же время для ирокезов были характерны матрилинейность и матрилокальность, они не платили выкуп за невест, в той или иной степени придерживались моногамии и не располагали сложным комплексом религиозных представлений, предназначенных для запугивания или изоляции женщин. Схожая модель – интенсивный милитаризм в сочетании с матрилинейным, а не патрилинейным происхождением и слабыми, а не сильными институтами мужского превосходства – характерна и для многих других обществ (хотя не следует забывать, что матрилинейность присутствует в менее чем 15 % обществ).

В действительности связь между матрилинейными институтами и свирепым милитаризмом имеет слишком регулярный характер, чтобы быть случайным результатом. Если бы мы уже не выяснили, что именно война несёт ответственность за появление патрилинейно-патрилокальных комплексов, то было бы логично предположить, что она также каким-то образом связана и с матрилинейно-матрилокальными комплексами. Выход из этой затруднительной ситуации, разумеется, заключается в том, что существуют разные типы войн. Матрилинейные деревенские общества, как правило, ведут войны в совершенно иной манере, нежели патрилинейные, наподобие яномамо. Уильям Дивейл (см. [Divale 1975], [Divale et al. 1976]) первым продемонстрировал, что матрилинейные общества обычно ведут «внешние войны», то есть при помощи больших диверсионных групп осуществляют проникновения в глубину территории отдалённых противников, которые говорят на другом языке и имеют этнологические отличия от нападающих. Военные действия, которые ведут патрилинейные группы охотников-собирателей и деревенские общества, такие как яномамо, напротив, именуются «внутренними войнами», поскольку они предполагают нападения небольших групп агрессора на близлежащие деревни противника, где говорят на том же самом языке и, вероятно, имеют достаточ^{но близких общих предков,} – отсюда и термин «внутренняя война».

Логика связи между матрилинейностью и внешними войнами выглядит следующим образом. Женившиеся мужчины, которые перебираются в матрилокальный общинный дом (например, у ирокезов), происходят из разных семей и деревень. Смена места жительства препятствует тому, чтобы они рассматривали собственные интересы исключительно с точки зрения блага для своих отцов, братьев и сыновей, а одновременно им требуется ежедневно общаться с людьми из соседних деревень. Это способствует миру между соседними деревнями и формирует основу для совместных действий мужчин по формированию крупных военных отрядов, способных нападать на противника на расстоянии нескольких сотен километров. (Армии тех же ирокезов, численность которых превышала 500 воинов, предпринимали нападения из района современного Нью-Йорка, добираясь до таких удалённых целей, как территория сегодняшнего Иллинойса.) Дивейл расширил количество случаев, к которым применима данная логика, предположив, что патрилинейные народы, подвергавшиеся нападениям групп с матрилинейной организацией, также должны были за короткое время принять аналогичную организацию – либо им грозило уничтожение.

Но здесь хотелось бы внести уточнение, направленное против вывода, будто все случаи матрилинейной организации связаны с практикой ведения внешних войн. Длительное отсутствие мужчин в силу каких-либо причин способно привести к тому, что носить статусные титулы и защищать мужские интересы станут женщины. Ещё два вида деятельности, главная роль в которых принадлежит мужчинам – охотничьи и рыболовные экспедиции и торговля на дальние расстояния, – также связаны с матрилинейностью. Логика в данном случае схожа с логикой ведения войны. Мужчины должны объединяться для участия в рискованных предприятиях, которые требуют от них отсутствия в течение недель или месяцев вдали от их домов, земли и другого имущества. Столь длительное отсутствие означает, что женщины должны нести ответственность за принятие решений о распорядке ежедневных работ, уходе за детьми и их воспитании, а также нести тяготы сельскохозяйственного производства в садах и полях. Сдвиги от патрилинейных к матрилинейным организациям возникают в качестве попытки со стороны отсутствующих мужчин передать своим сёстрам заботу о находящихся в совместном владении домах, землях и имуществе. Отсутствующие мужчины полагаются именно на своих сестёр, а не на жён, поскольку жёны происходят из какой-то другой группы отцовских интересов и обладают двойственной лояльностью. Напротив, сёстры, остающиеся дома, имеют те же имущественные интересы, что и братья. Поэтому отсутствующие братья препятствуют таким бракам, в результате которых сестра уйдёт из семьи, где они вместе выросли. Сёстры охотно подчиняются этому, поскольку при патрилокальном браке они будут подвергаться жестокому обращению со стороны мужей, демонстрирующих своё мужское превосходство, и их не вызывающих симпатий родителей.

Фактический переход от патрилокальности к матрилокальности не обязательно требует каких-либо резких травматичных институциональных изменений. Он может произойти просто при помощи замены выкупа за невесту на отработку. Иными словами, вместо передачи ценностей в качестве шага, предваряющего её уход из семьи, муж временно поселяется в этой семье, охотится в её интересах и помогает расчищать её поля. Отсюда остаётся лишь совсем небольшой шаг до тех разновидностей браков, которые характерны для матрилинейных и матрилокальных систем. Такие браки представляют собой легко разрываемые связи, в которых мужья фактически рассматриваются как временные постояльцы, наделённые сексуальными привилегиями, которых можно попросить уйти, если их присутствие причиняет хоть малейшее неудобство. Например, среди матрилокальных индейцев пуэбло в Аризоне и Нью-Мексико неудобные мужья изгонялись с помощью простого приёма: их мокасины выставлялись за входную дверь жилища. У ирокезов женщины могли в любой момент приказать мужчине забрать своё одеяло и куда-нибудь уйти: Льюис Генри Морган в своих заметках о браке у ирокезов отмечал, что «самых легкомысленных причин или минутного каприза было достаточно для разрыва брачных уз» [Morgan 1962: 325 / Морган 1983: 172]. Среди найяров, милитаристской матрилинейной касты на Малабарском побережье Индии, незначительная роль мужей была и вовсе сведена к тому, что совместное проживание ограничивалось их ночными визитами к жёнам.

Домохозяйства, состоящие из постоянного ядра в лице матерей, сестёр и дочерей (мужчины при этом либо находятся в далёких военных походах или других экспедициях, либо временно поселяются в семье жены), несовместимы с идеологией и практикой патрилинейного происхождения и наследования. Постоянство своего очага и земель мужчина теперь может искать уже не в собственных детях, разбросанных по разным домохозяйствам, в которые он наведывался во время своих странствий и похождений, а в детях своих сестёр, которые будут воспитываться там же, где вырос он сам. Можно взглянуть на ту же самую ситуацию с точки зрения детей: за безопасностью и наследством они смогут обращаться не к отцу, а к брату матери.

Но здесь перед нами возникает ещё один осложняющий момент. Не все экспансионистские догосударственные общества, ведущие внешние войны, обладают матрилинейной организацией. Например, в Африке такие скотоводческие общества, как нуэр и масаи, участвуют во внешних войнах, но при этом являются патрилинейными и патрилокальными. Такие группы следует рассматривать отдельно. Для большинства кочевых или полукочевых догосударственных скотоводческих обществ характерны экспансионизм и крайний милитаризм, но при этом они являются в высокой степени патрилинейными или патрилокальными, а не матрилинейными или матрилокальными. Причина заключается в том, что основным источником пропитания и богатства для скотоводов являются животные, способные перемещаться в пространстве, а не сельскохозяйственные культуры, которые никуда не уйдут с полей. Когда догосударственные общества скотоводов интенсифицируют производство и под воздействием демографического давления вторгаются на территории своих соседей, участвующим в войне мужчинам не приходится беспокоиться о том, что происходит у них дома. Скотоводы обычно начинают войну, чтобы отвести свой скот на лучшие пастбища, поэтому их «дом» следует непосредственно за ними. Вот почему экспансионистские войны догосударственных скотоводческих народов представляют собой не сезонные набеги на дальние расстояния от домашней базы, характерные для многих земледельческих матрилинейных обществ, а миграцию целых сообществ – мужчин, женщин, детей и скота.

Обнаружение связи между внешними войнами и развитием матрилинейных институтов проясняет ряд загадок, которые больше столетия не давали покоя антропологам. Теперь мы можем увидеть, почему патриархат так и не был замещён матриархатом, полигиния – полиандрией, а выкуп за невесту – выкупом за жениха. Пока мужчины сохраняют монополию над техниками и технологиями физического насилия, матриархат исключён. Причина, по которой проживание с братьями матери – авункулокальность – столь распространена в матрилинейных обществах, заключается в том, что мужчины отказываются предоставлять своим сёстрам господствующее положение при распределении их совместного имущества, доставшегося от матери. С гипотетической амиталокальностью иная ситуация: причина её фактического отсутствия заключается в том, что женщины – сёстры отца – никогда не могут осуществлять контроль над своим имуществом, доставшимся им от отца, в большей степени, чем это делают их братья. Выкуп за жениха на практике не появляется потому, что мужья в матрилинейных системах никогда не занимают положения, аналогичного положению жён в патрилинейных системах. Они не включаются в домашнюю группу жены в качестве зависимых лиц и не уступают своим сёстрам контроль над собственными домашними делами – именно поэтому жёны не выплачивают сёстрам мужа выкуп за жениха в качестве компенсации за потерю продуктивных и репродуктивных услуг мужчины. Причина же того, что для матрилинейных обществ не столь же часто характерна полиандрия, как полигиния, заключается в том, что секс продолжает использоваться в качестве вознаграждения за мужскую храбрость. Ни один закалённый в боях охотник за головами и скальпами не станет обустраивать супружеское счастье в компании четырёх или пяти своих закадычных друзей под началом одной-единственной женщины (хотя они с лёгкостью могут организовать совместное использование наложниц и групповые изнасилования).

Всё это не означает отрицания того, что развитие матрилинейных институтов оказывает сдерживающее влияние на степень жёсткости комплекса мужского превосходства. В силу причин, связанных с объяснением перехода к внешней войне (об этом пойдёт речь ниже), матрилинейность приводит к снижению преимущественно женского инфантицида и даже к диаметральному изменению предпочтений относительно пола первого ребёнка. Например, у ирокезов мужчина желал своим сёстрам рождения дочерей, чтобы его матрилинейный род не вымер, а в тех случаях, где наблюдается строгая матрилокальность, мужчина, который хочет иметь несколько жён, должен выбирать их из женщин, доводящихся сёстрами друг другу. (В матрилинейных обществах от формальной полигинии часто отказывались _{– примером тому, опять же,} выступают ирокезы.) При этом, как уже было сказано, браки в матрилинейных обществах легко распадаются по инициативе женщин. Когда мужчина является гостем в домохозяйстве своей жены, он не может плохо обращаться с ней, рассчитывая, что она это безропотно стерпит. Однако это снижение градуса сексистской иерархии не означает, что она обнуляется. Некоторые антропологи, стремясь ниспровергнуть распространённые стереотипы о мужском превосходстве, отмечают сдерживающее воздействие матрилинейных институтов на масштаб мужского контроля, как будто это является свидетельством паритета между полами. Не стоит придавать слишком большое значение тому факту, что ирокезские женщины «сильно возмущались тем, что их бьют мужья». А то обстоятельство, что женщины «могут покончить с собой, чтобы отомстить за плохое обращение», не является признаком их равенства с мужчинами, несмотря на то, что именно это подразумевается в одном недавнем исследовании. Важный момент заключается в том, что ни одна ирокезская женщина не осмелилась бы избить своего мужа – а если бы такое когда-нибудь случилось, муж наверняка «отомстил» бы более убедительным способом, чем самоубийство. Словом, не обнаруживается никаких оснований для сомнения в том, что Льюис Генри Морган знал, о чём говорил, когда писал, что ирокез «смотрит на женщину как на существо низшее, зависимое и как на служанку мужчины, и благодаря воспитанию и привычке она сама себя считала такой» [Morgan 1962: 325 / Морган 1983: 171]. Первых наблюдателей жизни ирокезов, которые высказывали мнения, противоположные позиции Моргана, совершенно сбивал с толку тот факт, что матрилинейное происхождение и женское превосходство – это разные вещи.

Сдерживающий эффект матрилинейности у ирокезов сильнее, а возможно, даже в более необычном виде проявлялся в сфере политики, нежели в браке и домашней жизни. Насколько можно судить, ирокезы подошли к политическому матриархату ближе всех прочих культур деревенских народов, о которых мы располагаем хоть какой-то достоверной информацией. Однако наличие у ирокезских женщин такой функции, как принятие политических решений, не устанавливало политического паритета между полами. Ирокезские матроны имели право выдвигать и смещать старейшин-мужчин, которые избирались в высший правящий орган – совет. Через своего представителя-мужчину женщины могли влиять на решения совета и осуществлять полномочия в таких вопросах, как ведение войны и заключение договоров. Право избираться на должности передавалось по женской линии, и именно женщины были обязаны выдвигать кандидатуры мужчин, которые будут выполнять обязанности в совете. Однако сами женщины не могли входить в его состав, а действующие члены совета – мужчины – имели право вето на кандидатуры, предлагаемые матронами. Джудит Браун завершает свой обзор половой иерархии ирокезов замечанием, что «у этого народа не было матриархата, что бы об этом ни говорилось», хотя, добавляет Батлер, «матроны выступали в качестве éminence grise [серого кардинала – фр.]» [Brown 1975: 240–241)]. Впрочем, дело не в этом – женщины всегда более влиятельны за кулисами, чем кажутся на сцене. Недоумение вызывает именно то обстоятельство, что они редко оказываются на виду, и объяснить его, на мой взгляд, возможно только в связи с практикой ведения войн.

Помимо тех проблем, которые ставят перед антропологами воинственные матрилинейные общества, существует ещё одна причина, в связи с которой влияние военных действий на половые роли до сих пор практически игнорировалось. В современных теориях половых ролей задают тон психологи и психиатры фрейдистского толка. Фрейдисты давно поняли, что между войной и половыми ролями должна существовать некая связь, однако они поменяли местами причину и следствие, выводя войну из мужской агрессивности, а не мужскую агрессивность из войны. Данная инверсия проникла и в другие дисциплины и стала частью массовой культуры, где она, подобно туману, покрывает интеллектуальную сцену. Фрейд утверждал, что агрессия является проявлением фрустраций сексуальных инстинктов в детстве, так что война попросту представляет собой социально санкционированную агрессию, только в более крупных масштабах и в наиболее убийственной форме. То обстоятельство, что мужчины должны доминировать над женщинами, у Фрейда автоматически вытекает из того, как обладатели мужских и женских половых органов переживают муки детской сексуальности. Мальчики конкурируют с отцом за сексуальное овладение одной и той же женщиной – они фантазируют о своей всесильности и способности убить соперника, который на самом деле или в воображении угрожает отрезать им половые органы. Этот сюжет – центральный сценарий фрейдовской психодинамической теории – Фрейд назвал эдиповым комплексом. Его разрешение заключается в том, что мальчик учится переводить свою агрессию с фигуры отца на социально «конструктивную» деятельность – к которой может относиться и война.

Для девочек Фрейд предусмотрел параллельную, но принципиально иную травму. Сексуальность девочек также изначально направлена на мать, но на фаллической стадии она делает шокирующее открытие: у неё нет пениса. Девочка «возлагает ответственность за своё кастрированное состояние на мать» и тем самым «переносит свою любовь на отца, поскольку у него имеется ценный орган, который она рассчитывает с ним разделить». Однако её любовь к отцу и к другим мужчинам «смешивается с ощущением зависти, потому что они обладают чем-то, чего недостаёт ей» [23]23
  Источник цитат в оригинале не указан. Одной из ключевых работ Фрейда, посвящённых эдипову комплексу и комплексу Электры, являются «Три очерка по теории сексуальности» (1905) – прим. пер.


[Закрыть]. Таким образом, если мужчина должен отрабатывать свой Эдипов комплекс, обучаясь способам выражения враждебности по отношению к другим, то девочки должны учиться компенсировать отсутствие пениса, принимая подчинённый статус и рожая детей (которые символически олицетворяют утраченный пенис).

Хотя такая последовательность событий может показаться полнейшим вздором, антропологические исследования продемонстрировали широкую распространённость, а то и универсальный характер появления психодинамических паттернов, напоминающих эдиповы устремления, – по крайней мере, в минимальном смысле сексуально заряженной враждебности между мужчинами старшего и младшего поколений и зависти к пенису у женщин. Как отмечал Бронислав Малиновский [Malinowski 1927 / Малиновский 2011], эдипово соперничество присутствует даже в таком матрилинейном и авункулокальном обществе, как коренные жители тихоокеанского архипелага Тробриан, – хотя и не в точности в той форме, которую предполагал Фрейд, поскольку авторитетной фигурой в детстве мальчиков там является брат матери, а не отец. Фрейд, безусловно, в чём-то был прав, но, к сожалению, его причинно-следственные цепочки выстроены в обратном направлении. Сама идея, что эдипова ситуация обусловлена человеческой природой, а не человеческой культурой, является вздорной. Однако нет ничего удивительного в том, что эдипова ситуация распространена столь широко. Все условия для формирования страхов кастрации и зависти к пенису присутствуют в комплексе мужского превосходства – в мужской монополии на оружие и подготовке мужчин к тому, чтобы быть храбрыми и участвовать в сражениях, в женском инфантициде и подготовке женщин к тому, чтобы выступать в качестве пассивного вознаграждения за «маскулинные» действия, в преобладании патрилинейности, в распространённости полигинии, соревновательных мужских видов спорта, напряжённых мужских пубертатных ритуалов, ритуальной нечистоплотности женщин при менструации, в выкупе за невесту и множестве других институтов, в центре которых располагаются мужчины. Очевидно, что везде, где целью воспитания детей является производство агрессивных, «маскулинных», доминирующих мужчин и пассивных, «феминных», подчинённых женщин, в последующих поколениях у мужчин будет возникать нечто вроде страха кастрации _{– они будут} чувствовать неуверенность в своей мужественности, – а у их сестёр, которых будут учить придавать чрезмерное значение силе и важности мужских гениталий, будет нечто вроде зависти к пенису.