Текст книги "Тайные практики деревенской магии + колдовская тетрадь с обрядами"

Глава вторая. Что такое деревенская магия и почему именно она

На самом деле я не думаю, что это моя последняя и флагманская книга о магии. Поэтому я решила начать с самых основ, рассказать о таких практиках, для которых вам не придется часами сидеть над каббалистическими трактатами и сопоставлять измышления алхимиков с доводами современных философов-интегральщиков.

Деревенская магия – это просто, эффективно и это в крови у каждого, кто вообще смотрит в сторону мира незримого. Это все такое природное, такое наше, такое сложное в своей совершенной простоте.

Итак, добро пожаловать в мир деревенской магии. Давайте начнем с самых основ.

Деревенская магия – это эффективные прикладные практики, в которых основной акцент делается на силу и проводимость мага, а не на обрядовые регламенты и протоколы. Что конкретно включает в себя деревенская магия:

• работу с природными силами (деревенская магия работает на ресурсе природы, в близости к природе);

• работу с темными энергиями (бесы);

• работу с духами предков и другими духами (кладбище, погостная магия);

• работу на личной силе (ви́дение, наведение морока);

• пиратское похищение энергии из других эгрегоров (веретничество, соборное колдовство).

Как и другие разновидности магического искусства, в деревенской магии практик работает на заимствованной силе, на подключке.

В магии – вне зависимости от традиции и культуры – существует два типа работы. Работа на личной силе и работа на заимствованной силе. На заимствованной силе работать выгоднее, и в целом, будничная жизнь мага-практика – это поиск и укрепление связей с каналом. Канал – это ресурс, из которого вы черпаете силы, под защитой которого вы находитесь, с помощью правил которого вы меняете посредством своей воли вселенную вокруг себя.

Каналы могут быть совершенно разными. Для викканской «природной» ведьмы каналом может быть лес или река. Для гоэта каналом может быть заключенный договор с конкретным демоном. Для мага западной традиции каналом может быть особенная связь с конкретными планетарными силами и божествами. В любом случае канал, как правило, персонифицирован – это связанно с особенностями человеческого восприятия. Издревле люди персонифицировали все, что было им не вполне понятно, потому что, приведя неведомые силы в соответствие со своим образом и подобием, можно было проще заключать с этими силами договоры. Попросить лес-батюшку вывести на грибную полянку. Пасть ниц перед небесным громовержцем и умолять о пощаде для себя и ярости, направленной на голову врага. Испросить женской красоты у реки или моря. Здесь можно было бы спорить о том, что было раньше – курица или яйцо, то есть как появились известные нам Боги, было ли их оформление в качестве конкретных образов ответом на запрос человеческого мозга, смущенного величием окружающего мира. Но хорошо, что существует каббала и графическая система Древа жизни, которая наглядно объясняет, как изначальная энергия делится на различные эманации.

Работа с магическим каналом – это сонастройка с какой-либо энергетической частотой для усугубления некоего действия в моменте.

В деревенской магии существует несколько доступных каналов. Самые основные – это природа, это мертвенная сила, ворованная пиратским способом энергия (церковь – но трогать ее на этих страницах мы вовсе не будем, дабы ненароком не оскорбить чьих-нибудь чувств).

Работа на силе заимствованной может показаться вариантом халявы, но это не так. Во-первых, найти рабочий и отвечающий вам канал практически невозможно, если личная сила на нуле. Во-вторых, канал надо постоянно кормить. Работать с ним. Вкладывать. Это актуально не только для магии, но и для любой религиозной системы – всю суть, внутреннюю философию, всю благодать любой религии может постичь только тот человек, который не просто относит себя к конфессии, но и ежедневно практикует. Делает предписанные практики. В будничной жизни ведет себя согласно рекомендованной религиозным течением стратегии. Только тогда канал будет отвечать уверенно, только тогда слепая вера обратится в понимание.

В работе с любой разновидностью магической практики очень важно заниматься развитием личной силы. Ежедневно работать на ее наращивание. Вести магический дневник, в котором учитывать успехи и поражения, ставить цели и строить планы. Развивать свою волю. Развивать свое воображение. Не лениться делать упражнения на чувствование и трансформацию внутренней энергии. Учиться быть чуткими к своим телесным и психическим состояниям.

И не относиться к себе слишком серьезно.

Начинающие колдуны часто сталкиваются с особенной разновидностью пресловутого чувства собственной важности – с пафосом мага. Наверное, через эту ступень следует пройти. Все-таки, выбирая магию, ты действительно выбираешь особенную жизнь, особенных зримых и незримых собеседников, ты многим жертвуешь ради высокой цели, а потому имеешь полное право на вдохновляющее самоуважения. Но не стоит взлелеивать свой пафос, подобно матери, которая питает дитя.

Слишком сильная зацикленность на себе порождает боль. Порой для того, чтобы перейти из тягучего поля тоски в умиротворяющую ясность, достаточно перебросить фокус внимания. С мясом и кровью оторвать внимание от своей персоны и подарить его миру вокруг, который, вне зависимости от вашего настроения, как был, так и остается прекрасным.

Ох уж эта тоска, темная ночь души, вязкая депрессия мага! Не рожденная из какого-то объективного событийного горя, а просто расцветающая внутри как отравленная болотная кувшинка.

Порой она бывает созидательна – если умеешь грамотно обращаться с ядовитой метафизикой такого рода. Может вскормить своим черным молоком творческое вдохновение, например. Но и в этом случае важно ею управлять, не отдавая вожжи демону тоски, который из бархатного нежного фамильяра быстро становится кровожадным людоедом.

И ключ к управлению – это внимание. Впрочем, внимание – это вообще ключ от всех дверей.

Колдун – это в идеале и алхимик, и его лаборатория, и легендарный философский камень.

Если упростить: колдун всегда работает с энергией.

У энергии есть частота. Иногда мы работаем с грубой энергией, иногда – с тончайшей. Чем грубее энергия, тем проще ее поймать, настроиться на ее волну. И использовать ее в своих темных делишках.

Я была знакома с практиками, которые работают на разной частоте. Запомнилась одна пожилая дама – в ней было столько тьмы, что люди на улице от нее интуитивно шарахались. Ее энергия звучала уверенно и грубовато, как контрабас.

А однажды я встретила практикующего тибетского ламу, и его энергия была невесомой, точно золотое облако.

В западной и интегральной магии мы пользуемся понятием «чакры» для условного определения частотности силы, с которой мы работаем. Понятное дело, что в деревенской магии никто про чакры не слышал. И вообще, любой патологоанатом скажет вам, что чакр не существует. Тем не менее «чакры» – это просто термин, которые обозначает активные энергетические участки, при заострении внимания на которых активизируются особенные нейронные цепочки, нужные для проведения практик. А уж с телом деревенские колдовки всегда работать умели. Частотность того или иного канала в деревенской магии тоже определяется телом, и, как правило, настраиваются на нее с помощью голоса.

Да, в деревенской магии огромное значение имеют голосовые техники. Если вы хотите научиться работать в традиции, вам стоит заняться своим голосом и посмотреть, на что он способен, какие состояния вызывает в вас использование разного тембра.

«Сердечный» голос, который, как реченька, журчит – настройка на анахату, на сердечный центр. Утробный, низкий бас – настройка на низкие частоты. Также колдунами этой традиции часто применяется шепот в качестве настройки – он может гулять по частотам. И тоненький причитающий голосок для настройки на сахасрару, самый верхний энергетический центр.

Наверное, многие имели возможность видеть, как лично я настраиваюсь на магическую работу – делаю я это посредством шипения тайного священного текста (впрочем, нет на этом свете ничего тайного, это слова из «Греческого магического папируса»). Говорят, со стороны это выглядит довольно инфернально. Моя работа голосом, которая предваряет все мои ритуалы и практики, – это своего рода обезличивание. Я словно пытаюсь «выдышать» и «вышипеть» из себя свою же собственную личность. Все, что находится в поле логического анализа. Весь мой опыт, все мои травмы, надежды и предубеждения. И стать чистейшим восприятием.

Деревенская магия имеет больше общего с первобытным шаманизмом, чем с современной магической культурой. Близость к природе, слияние с ней, тенденция к одушевлению – персонификации природных сил, энергетических потоков.

С точки зрения современной философии это идея духа, единого жизненного начала. Эта идея хорошо прослеживается и в русских сказках, по изначальным версиям которых можно при желании отследить философию и энергетику деревенских магических представлений. Все взаимопроникает, все живет, одно перетекает в другое.

В одной из сказок Афанасьева (а у Афанасьева самые лучшие, сырые, необработанные сказки – без сглаживания жестокости сюжетных линий) убитой девушке вкладывают чужое вырезанное сердце – и она оживает. Это очень похоже на первобытную симпатическую магию (нет, не стоит бояться, в наших с вами практиках ничье сердце не пострадает – разве что сердце человека, на которого вы решите сделать приворот). У того же Афанасьева есть сказка, в которой от пепла человеческой головы рождается богатырь.

А помните про живую и мертвую воду? Одной водой можно человека возродить, другой – уничтожить.

Все это так или иначе веками использовалось и в тайных ритуалах. В деревенском чернокнижии есть целый тематический кластер, связанный с мертвыми предметами: вода, которой умывали покойника или мыли за ним пол, веревки с рук мертвеца, монеты с глаз мертвеца, гробовые гвозди и щепки – эти предметы используются в темных направлениях деревенской магии.

Сейчас страшное расскажу: существует тайный черный рынок, на котором все эти предметы можно приобрести. Есть у меня знакомый санитар морга, назовем его Иван, который водит БМВ, носит одежду от итальянских дизайнеров, да и вообще, каждый его шаг – это в своем роде гедонистический акт. И вот однажды за субботним обедом (изысканные устрицы и коллекционное белое вино, разумеется) я (вернее, выпитых мною два бокала) спросила у него: откуда, мол, дровишки. Он что, наследник какого-нибудь загадочного африканского короля? Но нет, все эти деньги были заработаны на продаже некротических артефактов. Дорого стоят монеты с глаз мертвеца (это же Ване приходится улучить момент, когда никого нет рядом, положить монетки на веки усопшего, задвинуть полку с покойным обратно в холодильник, потом снять монеты – сколько телодвижений, еще и с риском прослыть странным и быть уволенным из «плодородного» местечка.

Самый популярный расходный материал, который всегда есть у Вани в продаже, – мыло, которым омывали мертвое тело.

Сейчас мертвецов омывают не так, как было принято в те годы, когда формировалась эта ритуальная традиция. Но во многих моргах работают ушлые сотрудники, быстро сориентировавшиеся, что их поле деятельности попадает под некий тренд.

Иван признался мне, что основной его доход – вовсе не скромная зарплата санитара, а вознаграждение за услуги, которые он оказывает колдунам. Кто-то просит помыть мертвого, а водичку слить в бутылку и отдать. Кто-то – накрыть глаза мертвеца монетками, а потом монетки эти положить в черный мешочек и отдать колдуну. Есть и совсем лютые – просят подсунуть чью-нибудь фотографию в рот покойника, и это самая дорогая услуга. Простите, если я вас шокировала, но мир вообще жесток.

Естественно, сказочные сюжеты – это метафоры, а суть в том, что колдун, который находится внутри традиции, всем телом чувствует эту общность всего со всем. И любой хороший колдун отлично понимает язык метафоры.

Также для деревенской магии характерна такая черта, как вера в слово. Обряды всегда сопровождаются словами, которые определенным образом интонируются в пространство ритуала. В деревенской магии такие слова называются заговорами, хотя очень многие практики предпочитают не формальный заговор, а свободный ток речи в потоковом состоянии, но мы с вами вернемся к этому чуть позже.

Еще одна характерная черта традиции – способность колдуна к оборотничеству. Для современного человека это звучит диковато, но не забываем о вышеупомянутом языке метафор. В славянской культуре, как и во многих других архаичных культурах, был развит тотемизм, и самыми главными животными для «оборачивания» были Волк, Лиса, Кошка, Лягушка, Мышь, Белка, Змея, Ястреб, Паук, Медведь, Заяц, Кабан, Конь, Сокол и Сорока. В разных областях питали слабость к разным животным, наделяя их магическими чертами. Сейчас может показаться чудаковатым, но в некоторых избах привечали даже змей – змея могла жить за печкой, как священное существо, ее не гнали, не обижали и даже подкармливали.

Естественно, колдун не на самом деле обращается в волка или медведя – он не покрывается шерстью и не становится зубастым. Однако существуют закрытые практики (и несколько раз в жизни мне доводилось видеть их своими глазами), когда во время настройки на ритуал колдун рычит, воет, скалит зубы – в общем, будит в себе животное начало. Животное начало – это та самая энергия низкой частоты, которая может стать волной для магии, для осуществления своей воли.

Мне приходилось встречать старичка, который волком оборачиваться умел. Разумеется, это была не физическая трансформация, но энергетика, которую он излучал после «перехода», была настолько аутентичной, настолько дикой, опасной и волчьей, что и сомнений никаких не возникало – истинный волчара перед тобою стоит. Мне очень повезло встретить такого человека, и повезло, что его доверие ко мне было настолько велико, что он продемонстрировал это тайное искусство.

Я прочитала, должно быть, все, что есть на свете о магии – от средневековых гримуаров и расшифровок месопотамских глиняных табличек до транперсональных и интегральных философов нашего века, в чьих трудах магия несмело, но все-таки целуется с областью научного познания.

Но все-таки именно искусству деревенской магии я обучалась не по книгам (да и не существует таких книг, это ведь сугубо устная традиция), а в живых поездках по российской глубинке. Очень часто мои доморощенные этнографические экспедиции становились «холостыми выстрелами» – пилишь много сотен километров, а в итоге либо наличие в какой-то местности колдуна оказывается сильным преувеличением, либо деревня встречает тебя агрессивно, чуть ли не с топорами гонят наглого чужака, посягнувшего на сакральное. Но я готова терпеть сотни «холостых выстрелов» ради одной найденной жемчужины.

И безусловно, тот дед-оборотень такой жемчужиной и был.

Я его встретила в одной далекой северной деревне – в одном из мест, где ничего веками не меняется. Специально ехала к нему – так вышло, что слух о том, что в Архангельской области дед-оборотень живет, дополз до Москвы. Я ехала без каких-то особенных ожиданий и была готова к тому, что мне дадут от ворот поворот. Но дед неожиданно гостеприимно угостил меня травяным чаем (густым как зелье – по буроватой мутной поверхности плавали сосновые иголки и какая-то подозрительная труха) и отвел на лесную опушку. Может быть, напугать хотел – веселый был дед, в его желтоватых глазах чертики плясали. А может быть, разглядел в моем взгляде что-то особенное – зов, по которому люди силы распознают своих.

Я много раз рассказывала эту историю – тот вечер мне на долгие годы запомнился в мельчайших деталях. Так всегда бывает в состояниях сознания, которые трансперсональные психологи называют пиковыми.

Мы пришли в лес, уже темнело, и дед попросил меня раздеться – я прекрасно понимаю, как это звучит со стороны. Мне было слегка за двадцать, я приехала за сотни километров совершенно одна, наступала ночь, и я была вдали от цивилизации, под сенью вековых елей, наедине с пусть и очень пожилым, но все-таки крепким деревенским мужчиной, с которым познакомилась всего три четверти часа назад. Но я никогда не могла пожаловаться на плохую эмпатию – когда он сказал это, я посмотрела в его глаза и не увидела в них ни особенного спокойствия хищника перед прыжком, ни предвкушающей сладости эротомана, которому на старости лет вдруг выпало приключение. Нет, не исходило от него ровным счетом никакой агрессии – поэтому я просто стянула через голову хлопковый свитер и платье. Разделся и он.

Пробовали ли вы когда-нибудь раздеться в ночном лесу? Казалось бы, тонкая прослойка ткани, которая отделяет вашу кожу от окружающего мира, но на самом деле это защитный панцирь для нашего восприятия. Голым в лесу чувствуешь себя иначе – таким беззащитным, таким маленьким, опасно приблизившимся к пропасти, в которой – Бездна, перемалывающие души бездушные жернова. Все вокруг словно ярче становится, все чувства обостряются, как у предвосхищающего опасность зверя. Долой навязанную социумом рафинированность – во мне просыпалось что-то древнее, похороненное под многослойной рассудочностью, что-то животное.

Видимо, дед знал толк – понимал, что не получится ничего, если остывающий ночной воздух не соприкоснется со всей поверхностью твоей кожи.

Дед опустился на землю – мох, лиственный перегной, сухие еловые иголки – и перестал обращать на меня внимание. Я перестала для него, волка, существовать. Он напряг шею – так, что сквозь пожелтевшую к старости кожу явственно проступили венки, обратил лицо к потемневшему небу. Я заметила, насколько пластичным было его сухое тело – под многослойными рубашками-телогрейками он казался довольно бесформенным, но в момент обращения стало заметно, какие литые у него мышцы, какие гибкие связки. Он так потянулся, что хрустнули позвонки. А потом вдруг завыл – сперва тихонечко, почти нежно, но затем его сильный тоскливый вой полетел над еловыми верхушками. И я вдруг поняла, почему его, такого сухонького, такого дружелюбного, сторонятся и побаиваются в деревне. В нем, оборотне, волке, в тот момент была истинная мощь опасного лесного зверя! С ужасом, недоверием и отчасти с восхищением я наблюдала за тем, что происходило прямо на моих глазах. Правда, недолго – в какой-то момент дед встрепенулся, повел носом, сорвался и скакнул в кусты – я даже не поняла, сделал ли он это на четырех ногах или на двух.

Сама я провела в том лесу до рассвета. Естественно, попробовала повторить все за дедом – опустилась на колени, завыла в небо (сперва несмело, потом набирая обороты), попробовала бежать вперед. Свидетелей тому не было, поэтому не могу сказать объективно, получилось ли у меня оборотничество. Но эмоции были испытаны тончайшие. И порой, оставаясь в летнем ночном лесу одна, я повторяю эту практику.

Это была не единственная моя встреча с оборотнем. Была еще женщина, Зинаида Пална. Правда, оборачивалась она в кого-то фантазийного, в лесную нечисть какую-то. Она так и не смогла ответить на вопрос, в какое именно животное она оборачивается. И то была ее природа – с этой странной особенности Зинаида Пална не имела ровно никаких социальных бонусов. Она не была ни целителем, ни ясновидящей – просто скромно жила на окраине поселка, со всех сторон окруженного лесами. В будничной жизни Зинаида Пална была бухгалтером на небольшом кирпичном заводике – каждое раннее утро старенький автобус отвозил ее в областной центр, где она целый день перебирала бумажки в душном тесном кабинетике. И ждала, когда же наступит ночь. Потому что ночь – это было ее, Зинаидино, время. Ночь срывала маски, и она переставала быть тем, кого в ней видели другие, – несчастной стареющей женщиной, не нажившей ни семьи, ни дома, ютящейся в съемном углу.

Зинаида Пална спала мало – от силы три-четыре часа. Говорят, так умели Наполеон и Никола Тесла.

– А что мне спать, лес меня силой питает, – говорила мне сама Зина.

Сразу после полуночи она тихонечко уходила в лес – жалась к домам, старалась не попадаться никому на глаза – сплетни в маленьких городках и поселках расходятся быстро. Понятное дело, что в социуме, где даже у стен есть глаза и уши, у нее вряд ли получилось бы вечно скрывать свои странности. Но, поскольку на дворе было не Средневековье, а Зинаида была человеком тихим и вежливым, окружение простило ей темные секреты. Ну ходит тетка в лес по ночам и ходит – поди свихнулась, без мужика и деток-то.

– Что же именно вы делаете в лесу? – спросила я, когда мы пили чай перед ночной экскурсией, которую Зинаида Пална долго отказывалась для меня проводить (но в итоге посещение леса в ее компании было мною бесхитростно куплено)

– А в лесу я… живу, – прошелестела она.

Мне трудно было сопоставить образ этой тихой женщины и такое явление, как оборотничество. Не было в ней ни загадки, ни холодка опасности, ни незримой связи с беспредельным.

Обычная женщина средних лет – пожухлая сухая кожа, водянистые глаза подозрительно смотрят на мир, на ногтях облупился перламутровый лак, китайский спортивный костюм с надписью «Мальдивы» на спине, крепкие папиросы одна за другой. И то ли скромность врожденная, то ли серьезная внутренняя травма – в диалоге она избегала смотреть в глаза, а ее голос был таким тихим, что разберешь едва.

В лес она шла уверенно – сразу становилось ясно, что дорожка эта протоптана годами. Так и было – потом Зинаиды Пална расскажет мне, что впервые случайно оказалась ночью в лесу, когда ей было двенадцать лет. Сговорилась с подругами, сбежали из дома, проверяли друг друга «на слабо» – а сможешь ли из деревни выйти? А мимо кладбища пройти? А в лес? До леса дошла одна Зина, остальные сломались. Наверное, это было истинное магическое посвящение – то, что двенадцатилетняя напуганная девочка пережила той ночью. Перед нею открылась завеса запредельного, и она увидела лес таким, каким его видят только люди силы. Живым. Могущественным. Границей между мирами. Пределом, где живые соседствуют с мертвыми. Порталом, который может перенести вас в тонкие миры.

Мы шли по лесу довольно долго, Зина ступала легко, и даже ветки не трещали под ее ногами. У меня в те годы еще не было наработанной привычки ночных лесных похождений, поэтому я была неловкой, как медведь-шатун. Едва поспевала за ней, очень боялась отбиться и не увидеть обещанного чуда.

Зинаида Пална вывела меня к просеке. И сказала, что гостеприимство ее идет от души, но имеет свои пределы, поэтому она просит меня оставаться на месте и за нею дальше не идти. То, что должно мне увидеть, я увижу прямой сейчас, а все остальное пусть останется ее личным таинством.

Она сказала это и вдруг начала вертеться, точно сломанный волчок. Она кружилась на одном месте, как собака в попытке поймать собственный хвост. Это не было похоже ни на плавное кружение просветленного суфия, ни на игры подростков, причастившихся своим первым бокалом шампанского и тестирующих вестибулярный аппарат. Нет, ее кружение было каким-то нервным, очень быстрым, жучиным каким-то. При этом она и звуки жучиные издавала – какое-то быстрое приглушенное бормотание, небрежно произнесенные слова прилеплялись друг к другу, образуя жужжание. В какой-то момент я встретилась с ней взглядом. О, что у нее были за глаза! Она словно удивилась моему присутствию, не узнавала меня, куда делась вся ее вежливая светскость, вся ее неуверенность в себе, страх занять собою лишнее место в пространстве. Нет, теперь она явно больше собою не была. Этим странным нервным кружением она словно отрезала от себя все личностное. Я тоже в моих практиках отрезаю себя от своей личности – методы у меня другие, но суть одна. И тогда, в том лесу, я впервые увидела, как это происходит, как это может быть – вот только что был человек и вдруг на моих глазах он по собственной воле словно перестал быть собою!

Кружилась Зинаида Пална довольно долго, при этом плохо ей не становилось. У нее было странное выражение лица – нос сморщился гармошкой, как у человека, оказавшегося рядом с чем-то гниющим, источающим тошнотворные миазмы. Челюсти сжались так, что становилось страшно за ее зубы. Очень изменилась пластика – начала она кружиться все еще человеческой самкой, а остановилась уже кем-то другим – не то насекомым с картины Гигера, не то неведомой лесной нежитью. После этого она убежала – по просеке. Бежала Зинаида Пална спиной вперед, и от этого мне вдруг стало жутко, хотя уже в те годы у меня были сильно нарушены границы страха и я скорее искала тревожных переживаний, нежели пыталась их избежать.

Ночь та выдалась безлунной, в лесу было довольно темно. Это был не городской ухоженный парк, а настоящий дикий лес. А Зина бежала уверенно, словно у нее на затылке были глаза. Передвигалась она довольно быстро и ни разу не споткнулась. Впрочем, она очень быстро исчезла из поля моего зрения, и в следующий раз мы встретились уже только утром.

Зинаида не была мастером слова, она так и не смогла объяснить мне, что все это значило лично для нее, почему она вдруг оказалась привязанной к этому странному состоянию, как так вышло, что лес заменил ей все простые человеческие радости.

Мы возвращались вместе, по полю, которое еще было устлано на глазах тающим утренним туманом.

– Здесь живое все, понимаешь, – разволновалась Зинаида Пална, и в лучах рассветного солнца ее желтоватое лицо казалось почти красивым (всем ведь известно, что вдохновение украшает лучше «Фотошопа» и самой дорогой пудры). – Все живое, все. Деревья перетекают корнями в землю и дышат ей. А их листья словно перетекают в воздух и становятся летом, осенью, весной. Становятся и временем и пространством, понимаешь?

Я понимала. Удивленная поэтичностью ее речи, я внимала и любовалась ее волнением и страстным желанием поделиться кусочком своего мира.

– И я живая. Я тоже живая. Я тоже перетекаю в воздух, а тот – в деревья, в небо, в землю. Получается, все одно. Все одно и то же. Я – это деревья, я – это земля, я – это небо, осень, жизнь и смерть! И ничего вообще не имеет значения, если все едино.

Все живое. Если бы меня попросили вывести главный закон деревенской магии, я бы так и сказала – все живое.

Кстати, живыми существами в традиции деревенской магии считались и болезни.

Деревенские колдуны и знахари получше современных представителей нью-эйдж-культуры могли бы рассказать о психосоматике. Знаменитый «Травник» XVIII века тому один из примеров, это книга на стыке народной медицины и магии. Например, одни и те же лекарственные травы рекомендовалось применять внутрь либо носить при себе – то есть считалось, что трава обладает не только реальным физическим воздействием на тело человека, но и может сыграть энергетическую, «талисманную» роль.

Неважно, инфекция, депрессия, травма – любую болезнь, по мнению деревенского колдуна, можно наслать на человека. Причина любой болезни – внешняя. И болезнь в этом случае также является антропоморфной. И даже имя у нее есть – чаще всего в деревнях болезнь называли Кумохой. Это было имя общее, но в некоторых деревнях для разных болезней знахарь придумывал отдельные имена. Например, мне как-то довелось общаться с пожилой женщиной – сама она называла себя Стефания, – которая учила меня воду заговаривать. Так вот, она при мне принимала пациентов – а она была в своей области очень известной и востребованной. И я заметила, что грипп она называет Фоней, Афанасием. А радикулит – Петрушкой. Она сама не смогла мне объяснить тонкости имянаречения, почему в ее представлении у болезней оказались такие имена. Но вот так ей было удобнее.

Представляли Кумоху осознанным существом, вселившимся в человека. А ведь даже с самым подлым и деструктивным существом можно договориться – вот в роли такого переговорщика и выступал маг. Если договориться не получалось, то маг брал себе доминирующую роль и просто выгонял Кумоху из незаконно занятого ею тела с помощью обращения к более сильным и могущественным сущностям.

Наш экскурс в мир деревенской магии только начался, но вы уже услышали от меня несколько странных историй, и я чувствую, что у вас назрел вполне естественный вопрос.

Давайте немного затронем тему, которая волнует многих, вставших на наш нелегкий путь.

Является ли деревенская магия белой или черной?

Всем интересно приоткрыть завесу в мир тайного, но и душу ведь не хочется измарать.

Тут я вас разочарую: и лукавая «отбеленность» некоторых практик, и нарочитая инфернальщинка какой-нибудь кладбищенской магии – все это продукт более поздней культуры.

В исконной деревенской магии нет такого деления, это более позднее направление, XIX–XX веков, когда под белой магией подразумевали скорее народное христианство, соборное колдовство, а под черной – обращение к противоположным силам. Черную магию именно поэтому называли еще и отреченной.

Но мы будем подходить к практикам с точки зрения этики современного человека и цвета учитывать не будем. Да и сами люди, которые вешали цветные ярлыки на практики, часто путались в показаниях.

Кто же такие люди силы в традиции деревенской магии? Можно выделить несколько их разновидностей:

• колдун-отшельник (я пишу «колдун», но не подразумеваю гендер, это может быть и колдунья, или, как чаще говорили в деревнях, колдовка);

• юродивый бродяга;

• лекарь-травник.

Непосредственно осознанным колдовством в традиции, безусловно, занимается только колдун-отшельник. В народных сказках этот образ часто берет на себя Баба-яга.

Отшельничество колдуна – скользкая и для многих печальная тема. Да, магию почти никогда нельзя совместить с уютным мирком классической патриархальной семьи. И вы должны это понимать, если встаете на наш путь.

И да – такое я тоже видела часто и считаю своим долгом предупредить об этом романтиков, стремящихся в наш круг, – если у вас уже есть семья, существует большая вероятность ее разрушения. И дело тут не в деструктивных энергиях, и даже не в том, что огромную часть вашего свободного времени займет магическая практика. Нет, просто ваша личность будет расширяться быстрее, чем личность человека, с кем вы делите общее поле. Все мы так или иначе идем вперед, все мы учимся и развиваемся. Но колдун работает с экстремальными психическими состояниями, с пиковыми переживаниями, он гуляет в энергетическом диапазоне от животной грубости до небесной тонкости. Это оставляет очень сильный отпечаток на личности. Риск, что вам захочется оставить семью, велик, очень.

Надо понимать, что некоторое одиночество – это плата за дар. Практикующий колдун может жить в социуме, но все равно на нем будет печать чужака, будет некоторая дистанция со всеми остальными. Собственно, похожее происходит и в других магических направлениях – магия вообще очень сильно обосабливает.