Текст книги "Гимназия Царима"

Прижав ко рту и вторую ладонь, я молча смотрела на него, а потом приглушенно и невнятно пробормотала:

– Я шла к арису Аллару, а вы… – Обида всколыхнулась еще резче, острая и такая же изумленная, как и все мое существо. – А вы рассыпали его пирожки!

Отчего-то всхлипнув, указала на упавшую корзину.

– Мариона… – Я плохо слышала его голос, в ушах шумела кровь. – Мне жаль. Подойди вы несколькими минутами позже, и этого бы не произошло. Извините, что напугал.

Будто мне нужны были его сожаления! Да он с ума сошел жалеть о том, что меня поцеловал. Это даже хуже, чем письмо с отказом.

– Не напугали, – пробормотала я со злостью, – а напали, арис Лоран.

Я не видела, какой эффект произвели эти слова. Руки подрагивали, пока, опустив голову, я пыталась собрать пирожки. Эсташ молчал. Но теперь мне становилось стыдно от этого молчания. Если бы он и дальше разжигал злость, я бы уже все пирожки сложила и убежала из коридора. Однако пока он не произносил ни слова, мысль, что обвинила его в поведении, вызванном приворотным зельем, заставляла гореть от стыда.

И тут все пирожки, так подло ускользавшие из дрожащих рук, вдруг взлетели в воздух. От них мигом отстала пыль и грязь. Будто только что вынутые из печки, они снова запылали жаром и аккуратно сложились в корзину.

– Худшие слова для защитника, – сказал Эсташ, стоило мне взглянуть на него.

Мужское лицо казалось по-обыденному спокойным, а голос звучал привычно ровно. Он просто констатировал факт, без мелочных обид и оправданий. Признавал за мной право именно так описать случившееся и даже брал вину на себя. А я вдруг увидела, что его глаза вовсе не серые. Вблизи их оттенок был подобен темному аквамарину – необычный и очень редкий цвет.

Пока старалась взять себя в руки, отвлечься от созерцания его лица, напомнить себе о произошедшей ситуации, подобрать верный ответ, защитник поднял корзину и склонил на прощанье голову.

– До свидания, Мариона. Если позволите, я сам передам Олайошу ваш подарок.

Он отвернулся, пошел дальше по коридору, а потом исчез за дверью учительской Аллара, и только тогда я смогла вымолвить: «Простите».

– Старый сводник, – устало вздохнул тен Лоран, закинув за голову руки и рассматривая потолок небольшой комнаты.

– А что я, – жуя третий по счету пирожок, отвечал Олайош, – я тебя спасал. Ты представь, сколько девиц сейчас в кабинет магической защиты одна за другой пробрались. То-то они удивились, увидев друг друга. Дряни приворотной в тебя немало впихнули, наверное больше, чем самой еды.

– Ты послал письмо, точно рассчитав время, чтобы я столкнулся с Марионой в коридоре.

– Ну столкнулся, ну бывает. Лучше с одной, чем с полком девиц. В башнях отныне, друг мой, столько хорошеньких гимназисток, что только успевай отбиваться. Они лишь с виду идеальные, а вот здесь, – Аллар постучал себя по голове, – ветер гуляет. Какие только мысли не появляются в милых головках при виде красивого мужчины и каких только мыслей ему не приписывают, пусть их даже в помине нет. Не заслужили они поцелуев защитника, а вот Маришка заслужила. Сгорел бы приворот без всяких последствий, но и впустую, а тут вышло девочке лечение. Что ты у нее забрал?

– Боль, обиду и страх. Неуверенность и отвращение.

– Сколько всего! Ты мне ребенка насмерть не зацеловал?

– Вовремя остановился.

– Тогда отлично все получилось! – Аллар потер руки. – Ведь обвязали сердечко, как паутиной. Я ж смотрю, три года она в академии, парнишки вокруг вьются, а малышка их ближе не подпускает. Теперь не будет избегать мужчин, которые ей зла не желают.

– Олайош…

– Что?

– Не делай так больше. Никакого сводничества.

Эсташ убрал руки и опустил голову, посмотрев прямо в глаза старому другу.

В первый миг Аллара обожгло. Олайош дернулся и сглотнул, потянул за ворот, освобождая больше места для вдоха. Секунда паники, когда хотелось дернуться и сбежать, а потом он склонил голову, давая обещание. Ни противостоять, ни сопротивляться арис не мог. Пусть в нем самом текла кровь защитников, но выше всегда стояли те, в ком не было ничего от людей, кто обладал чистой силой.

– Зря ты так, – прохрипел он, когда отпустило. – Славная девочка. Сам бы женился.

Эсташ в ответ качнул головой.

– Что ты сразу в отказ? Заодно и семье поможешь. Богатая невеста прямо под боком.

– У меня есть брат, Олайош, он и женится ради семьи, – на миг замолчав, защитник добавил, – в свое время.

– Ох уж эти предания, Эсташ. Забудь. Они устарели. Наследник неизмененной крови, прямой потомок Царима и прочее и прочее. Да сколько уже веков прошло!

– Сколько бы ни прошло, – возразил защитник. – Разве я – учитель, Олайош? Но время циклично и круг повторяется, и вот я снова здесь, в башнях Царима.

– На мой взгляд, нужда заставила. Самая обычная, которая и прочих людей касается, не одного тебя. Ты спасаешь тех, у кого нет иных шансов, но взамен ничего не просишь. Одно дело, если делаешь это по службе или в казармах, когда за работу хотя бы регулярно еду дают, но твоей семье этого мало. Им приходится вращаться в высшем обществе, им нужны деньги, а ты – глава рода.

Олайош замолчал, выжидательно глядя на защитника, а после вздохнул:

– Эх, не убедить тебя!

– Не убеждай, – согласился Эсташ. – Я не стану трогать этого ребенка. У нее своя дорога, у меня своя.

– Как знаешь, – окончательно сдался Аллар. – Сам жалеть будешь, когда уведут из-под носа такой подарок. Вон какие пирожки готовит.

– А еще рагу, – усмехнулся тен Лоран.

– Пикантное, – кивнул в ответ Аллар, и в комнате раздался веселый смех. Он звучал раскатисто, отскакивая от каменных стен, и снова стирал границы между человеком и защитником, оставляя наедине старых друзей.

Глава 6
Танцы

Ох, я была зла! Я была так зла, что могла совершить по-настоящему жестокий поступок. Это ведь надо такое сотворить! Это же надо так меня подставить! Ну я ей устрою!

Дверь в комнату распахнулась с оглушительным грохотом, какой только можно создать, ударив ее ногой со всей силы. Поступок, в общем-то, совсем не украшающий воспитанную девушку.

Внутри, однако, никого не оказалось. Мне не удалось быстро сорвать свою злость, а пришлось доходить до высшей точки кипения в гордом одиночестве, сидя, стиснув на груди руки и сверля гневным взглядом дверь.

Думаю, Селеста сразу догадалась, что ей светят крупные неприятности, поэтому, едва войдя в комнату, тут же попыталась выйти обратно.

– А ну, стой!

– Что? – Подруга порывисто обернулась и сделала невинные глаза, продвигаясь вдоль стеночки подальше от меня.

– Я ведь говорила тебе, Сеша, что плохо подливать учителю зелье!

– Да что ты, Ма…

– А ты даже слушать не захотела!

– Так сделанного не воротишь. Я ведь не могла забрать обратно съеденный пирог.

– Ты побежала в башню, хотя я твердила, как это опасно.

– Что опасного, если я там не одна оказалась! – в сердцах высказалась Селеста и тут же покраснела, прижав ладонь к губам.

У меня вся кровь отхлынула от лица.

– И сколько вас таких? – Теперь я даже не кричала.

– Не знаю, сколько пришло, может, не все. Но это совсем никуда не годится. Я ведь уверена была, что сама додумалась использовать приворот.

Ой, силы небесные! Это как же мне повезло! Мне невероятно крупно повезло. Слава железному самообладанию защитников и всей их природе, слава их сущности, самой сути их воспитания и всему, всему! Поцелуй! Это же смешно. Это ведь совсем легко отделалась! Да окажись на месте Эсташа другой мужчина, и живой бы из коридора не выбралась. Последствия запоздалого испуга проявились на лице красными пятнами. Сразу загорелись щеки и горло сдавило.

– Мариш, ты что? Аллергия? Тебе орешек в еде попался? Нужны капли?

– Аллергия, – просипела я в ответ, – аллергия на глупость! Где?

– Капли в шкафчике, – подсказала Селеста.

– Где приворотное зелье?

– Оно закончилось, – быстро проговорила подруга, кинув мимолетный взгляд на стол.

И быстрее, чем она успела схватить со столешницы пузырек, я добралась до приворотного средства и сжала его в руке.

– С чем будешь пить? – спокойно и зловеще спросила побледневшую девчонку.

– Маришка, ты чего?

– Глупость нужно лечить сразу, иначе до конца дней не избавишься.

– Мариона! – Подруга выставила вперед ладони, пока я решительно наступала, загоняя ее в угол.

– Заставлю силой, – потрясла я пузырьком.

– Да Эсташа там даже не было!

– Не было, – рявкнула я, – потому что он был на этаже Аллара, провались вы со своими приворотами!

– Ой, так он, он…

– Вот и почувствуешь сейчас, как он. – Я неумолимо протянула средство: – Пей.

У подруги жалобно изогнулись брови, на глаза набежали слезы, и, сглотнув, она вытащила из моих пальцев пузырек. Посмотрела на него, не решаясь открыть, затем вытащила пробку, и в тот миг, когда бутылочка в ее пальцах дрогнула, выплескивая оставшиеся капли, я закончила плетение узора и поймала их у самого пола. Заставила капли втянуться обратно, а пузырек подняться вверх и застыть напротив плотно сжатых губ.

– Пей.

Селеста отчаянно помотала головой.

– Тогда мне стыдно называть тебя подругой.

Губы у девушки задрожали, когда она в отчаянном усилии зажмурила глаза и быстро открыла рот. Зелье пролилось на язык янтарными каплями, и Селеста с трудом сглотнула.

– Фу-у, – скривилась она и всхлипнула, – жестокая!

– Заслужила, – пожала я плечами и со спокойной душой начала готовиться ко сну.

Уже поздно ночью я не могла заснуть из-за тихих рыданий, приглушенных подушкой. Испытывая острую жалость к подруге, я спрыгнула с кровати и потрясла за плечо Доминику.

– А? Что такое? Случилось что? – Наша отличница нервно встрепенулась.

– Приготовь антидот, Ника. У тебя есть ингредиенты для всего. Пожалуйста.

– Какой еще антидот? – не поняла девушка.

– От приворотного зелья. Селесте очень нужно, она себя к себе приворожила.

И уже после успешного применения противоядия мы вместе укладывали расстроенную, заплаканную, но свободную от приворота Сешу в кровать.

– У меня все тело горело, – жаловалась она, – я слова не могла сказать. И в груди так давило, и все вместе – томление, огонь! И так плохо, что глаз не сомкнуть!

– Вот видишь, – поправляя одеяло, говорила я ей, – видишь, как это скверно.

А Доминика кивала, стоя за плечом.

– Это мучи-и-ительно! – снова провыла девушка.

– Еще бы! – хмыкнула Ника. – Маришка, а мне как, еще антидоты варить? Ты остальных пойдешь отпаивать?

– Мне и одной хватило, – вздохнула в ответ и посмотрела в окно, за которым постепенно светало.

Да кто же такой настойчивый? Что нужно? Отстань, Доминика! Я не иду на урок.

Полночи без сна стоили некоторым обитательницам нашей спальни мучительной внутренней борьбы и жалких попыток уговорить себя слезть с кровати.

– И я не иду, – бурчала Селеста, – еще приворот не выветрился.

– Все у тебя выветрилось, – обиженно просопела Доминика, – мои антидоты отлично работают.

– Ты явно напортачила в этот раз. – Широкий зевок смазал конец фразы, и подруга вдруг резко села.

– Девочки, сегодня же первое занятие у тен Лорана!

– После обеда, – теперь уже бурчала я, злясь на обеих за то, что бесцеремонно вторглись в сладкий сон. Мне грезилось солнце, крепкие объятия, поцелуи. Что?! Я тоже резко подскочила.

– Сегодня мальчики придут. – Поджав босые ноги, укрытые казенной ночной рубашкой, Доминика расчесывала длинные волосы. – Первым занятием идут танцы.

– Это чтобы мы все быстро проснулись, – без всякого энтузиазма ответила Селеста. – Но лучше бы урок тен Лорана стоял первым.

«Ничего не лучше», – подумала я, обнаружив, что совсем не горю желанием идти на магическую защиту.

– Если ты не выбросишь его из головы, – погрозила расческой Доминика, – я больше ни одного антидота не сварю.

– А я не буду больше пить это гадкое зелье, – бросив взгляд на меня, хмуро поклялась Селеста. – Не заставишь, Маришка.

– Не пьешь сама и другим не подливай, – зевнула я и потянулась за расческой. На ночь совсем позабыла убрать волосы в косу, и сейчас они спускались до бедер спутанными прядями.

– Мариш, а мы новые стихи сегодня услышим? – хитро сощурилась Ника.

– Какие еще стихи?

– Ну раз по расписанию класс танцев и мальчики-гимназисты будут с нами в паре, Берт непременно прочтет новые сочинения в твою честь. Ты, надеюсь, записываешь эти шедевры, как я тебе советовала?

– Что за настроение у тебя сегодня? Сыплешь остротами и шутками прямо спросонья.

– Хорошее настроение, романтическое. – Доминика потянулась и вздохнула.

– Точно вчера на свидание бегала! – постановила Селеста. – Держались за ручку через ограду?

– Не-а, – качнула головой девушка и снова улыбнулась. – Поцеловал.

– Через решетку? – изумилась Селеста.

– Ага! – Соседка спрыгнула с кровати, подбежала к узкому окошку и распахнула его, громко закричав: – Э-эй, девчонки, вставай на учебу!

Вереница девушек в форменных белых платьях ниже колена и одетых в строгие черные костюмы парней стекалась в танцевальный павильон центральной башни. Оба крыла, разделенные между собой, теперь соединили деревянные мостики. Юноши-гимназисты из своей башни подходили к стеклянным дверям класса танцев, а мы друг за дружкой шли со своей стороны. Два потока смешивались у входа в класс и втягивались в павильон уже вместе.

– Тэа Эста, – окликнули позади, когда я оказалась на пороге, и стоило большого труда удержаться от страдальческой гримасы. – Тэа Эста, позвольте проводить вас.

Под локоть подхватила юношеская рука, и меня повлекли вперед, к той стене огромного зала, у которой всегда выстраивались гимназистки.

– Спасибо, теон[4]4
  Теон – ученик, гимназист; вежливое обращение к учащемуся высшего учебного заведения.


[Закрыть] Венсан, но я бы сама дошла.

– Мариона! – Жаркий шепот на ухо уведомил меня, что пожелание одиночной прогулки осталось неуслышанным. – Я сочинил для вас новые стихи.

– Как это мило, – пробормотала в ответ, невольно ускоряя шаг, чтобы побыстрее дойти до места.

– Только послушайте начало, – произнес вдохновленный поэт. – При виде вас все члены во мне встрепенулись…

– Что, кхм, кхм, простите, у вас встрепенулось?

– Душа наизнанку и истекает сердце любовью.

Видимо, сильно истекает.

– О сжалься, первопрелестная дива…

Где он находит такие слова?

– И приходи ко мне на свидание! – Полная драматизма пауза и вопрос на выдохе: – Ну как вам?

– Это конец стихотворения? – поразилась я.

– Я полагаю расширить его до поэмы. Вам понравилось?

– Мне? Э-э-э, а как же рифмы, теон Венсан?

– Рифмам свойственно опошлять высокую поэзию. Когда в строках поет душа, ни к чему созвучие окончаний. Так вы придете? – вновь перешел в наступление гимназист. – Вечером, к решетке сада.

– Ой, мне нужно подумать, теон. Благодарю, – присела в коротком поклоне, обрадовавшись, что так вовремя оказалась возле стены. Парень изящно поклонился и направился к зеркальной стене напротив.

Сперва вступил клавесин, к нему присоединились струнные и флейта. На полупальцах, изящно ступая, мы маленькими шажками двинулись к целому строю семенивших навстречу кавалеров. У некоторых получалось шагать ужасно забавно, я даже подозревала, что они делают так нарочно, желая рассмешить партнерш, сохранявших строгое выражение лица.

Наши учителя сурово следили за порядком, смех или нарушение манеры исполнения со строго выдержанными позами, слишком угловатый рисунок вместо закругленных линий карались пыткой заучивать эти движения до полного упадка сил. Однако несмотря на усилия преподавателей, учивших невежественных гимназистов, что такое настоящее изящество и мастерство исполнения, по вечерам почти половина класса со скорбными лицами повторяла те же самые движения до сотни раз. Правда, в законное свободное время никто и не думал приглашать для нас учеников из мужского крыла, и мы оттачивали танцевальные па друг с другом.

Первым моим партнером стал Берт Венсан, ловко занявший место прямо напротив. К счастью, юноша отличался врожденной грацией. Танцевать с ним было легко и просто, чего нельзя было сказать о его умении сочинять стихи. Мой слух определенно страдал, зато ноги оставались в целости. Однако при смене партнера, когда меня подхватил, а точнее, перехватил следующий танцор, ногам повезло меньше. Крепко обняв мою талию, Арто Орсель неловко отдавил пальцы, укрытые лишь тонким шелком матерчатых туфель.

– Ой, – высказался он, чем, собственно, и закончилось все выражение раскаяния. Арто несвойственно было подозревать себя в неуклюжести или хоть на грамм понижать высокое самомнение, чтобы рассыпаться в извинениях.

Три года воспитания в стенах гимназии сказались на Орселе совершенно непостижимым образом. Потому что постигнуть, как он умудрился остаться таким же самоуверенно грубым, каким явился сюда, для меня казалось невозможным. Вероятно, дело было в его статусе фаворита. Являясь одним из лучших по физической подготовке и магической защите, он часто выступал за школу во время крупных состязаний. За эти первые места и славу, приносимую гимназии, ему многое прощалось. Конечно, я даже не думала подозревать некоторых учителей в излишней снисходительности ввиду высокого статуса отца Арто, сенатора Орселя. Но факт оставался фактом, самомнение гимназиста только выросло к четвертому году обучения.

Некоторые преподаватели мужского крыла, особенно учитель, отвечавший за физическую подготовку мальчишек, были от ученика в искреннем восторге. Орселя даже выбрали эталоном красоты и приводили в пример, когда упоминали о так называемой мужественной наружности. Это было легко понять, стоило лишь положить руку на плечо Арто, на очень крепкое и мускулистое плечо. Плакат с нашим эталоном украшал зал физических занятий весь последний год. Однако справедливости ради замечу, что Орсель впечатлял меня намного сильнее, когда приходилось становиться с ним в пару на танцах. Он считал это занятие глупым и ненужным и вечно подбивал других мальчишек устраивать мелкие каверзы на уроке. Вот и сейчас отдавил мне ноги, явно провоцируя, но я не поддалась.

– Эста, – не услышав протеста, обратился он, нарочно не употребив уважительного обращения перед именем.

– Слушаю вас, теон Орсель. – Моей выдержкой восхитилась бы сама преподавательница хороших манер. Улыбка выглядела совершенно искренне, хотя я мечтала потереть занывшие пальчики и заехать локтем в бок Арто.

– Ой, какие мы официальные! Так скоро в перфетки[5]5
  Перфетки – лучшие ученицы, первые по всем предметам.


[Закрыть] подашься. Сменишь платьишко на зеленое и станешь похожа на воблу.

Я не совсем поняла сравнение, примененное по отношению к лучшим ученицам гимназии. Именно из перфеток, то есть отличниц с идеальными манерами, формировали самый сильный класс школы Царима. Смена форменного ученического платья светло-серого цвета на нежно-зеленое являлась символом перехода в самое элитарное общество гимназии. Кстати, наша Доминика училась именно в этом, лучшем классе.

– Почему на воблу? – От удивления я позабыла о приличиях, а Арто отвлекся от намерения испортить мне танец и вдруг резко стал двигаться на порядок лучше.

– Они иссыхают от своей учебы.

Я удержалась от смеха, помня, что Орсель своего не упустит и постарается довести меня до нарушения какого-нибудь танцевального правила, чтобы вечером пришлось отрабатывать. Он с момента поступления цеплялся ко мне, дразнил и не давал покоя. То громко заводил дискуссии со своими дружками на тему новой моды на прически в виде пакли. То в лицо заявлял, что у меня манеры, как у кухарки Орселей. Не раз и не два отмечал неуклюжую утиную походку и торжественно величал меня щепкой.

Как часто вначале я ревела тайком из-за его нападок. Ведь к моменту поступления в школу Царима действительно была такой: нескладной, неуклюжей и неумелой. Все эти годы из кожи вон лезла, чтобы обрести хотя бы внешний лоск. И уже на третьем году наше с Арто противостояние приобрело удивительно изощренные формы. Он более не довольствовался мелкими подколками, а пытался вывести меня из себя очень странными способами, настолько удивительными, что я не всегда могла проследить ход его мыслей.

– Что ты такая тощая, Эста, – стоило мне только задуматься и отвлечься от его сиятельной личности, заявил Орсель, – на твоей талии можно пальцы вместе свести.

– Не сводите сильнее, теон, если не желаете меня сломать.

– Что за шоколадный цвет волос? И блестят так, словно ты их маслом намазала.

– Это естественный блеск и оттенок, данный мне от природы, теон. Ай!

Арто исхитрился, удерживая меня за талию одной рукой и ведя в танце, второй ухватить и вытащить из прически аккуратно уложенный локон, за который и дернул.

– За три года так и не научились манерам! – яростно сверкнула на гимназиста глазами, из последних сил сдерживая досаду, потому что лицо его осветилось довольной усмешкой. Все-таки вывел меня из равновесия.

– А приходи вечером к ограде? – вдруг выдал Арто, вновь заставив меня задуматься на тему изощренных и очень странных способов. Конечно, я сразу ответила отказом.

– Не приду.

– Почему? – Такая настойчивость даже удивила, как и сам вопрос.

– Потому что вы, теон Орсель, отдавили мне ноги.

– До вечера пройдет, – не отпускал моего взгляда Арто, – я твою нежную ножку только краем ботинка задел. – И, крепче стиснув талию, приподнял меня над полом. – Так совсем не наступлю.

– А ну поставьте! – Я перепугалась, что учителя сейчас приметят вопиющее нарушение.

– А ты придешь?

– Нет.

– Почему?

– Дала обещание Венсану.

Немного приукрасить действительность порой полезно, особенно во имя собственного спасения.

– Ему? – Резко охрипший голос и убийственный взгляд в сторону ловко кружащего другую партнершу Берта не сулили последнему ничего хорошего. Однако сосредоточив внимание на другом, Орсель хотя бы меня опустил на пол. – Не думаю, что он до сада дойдет. Значит, придешь?

– Не люблю, когда обижают других или пользуются чужими слабостями, – совершенно искренне ответила я.

– Пф, защитница! – громко фыркнул Арто. – А если не трону?

– Не приду.

– Я любой другой девчонке предложу, и она с радостью прибежит.

– Так предложи, – парировала я, а при последнем повороте ловко отклонилась в сторону и быстро сменила партнера.

Орсель проводил меня жадным взором и по невнимательности отдавил следующей партнерше сразу обе ноги. Мне стало весело. Поймала себя на мысли, что прежде от подобных взглядов в душе все сжималось, а теперь на смену скованности и безотчетному страху пришла легкость и хотелось смеяться.