Текст книги "Невозвратный билет"

– Можно я сама буду готовить себе ужин? – спросила я маму, выписавшись из больницы. На мне не то что лица не было – я была похожа на ходячий скелет. Так сказала Светлана Петровна, когда меня увидела. – Пусть тетя Наташа не приходит.

Настина, а не моя мама через день возила мне в больницу бульон и паровые котлетки. Настя писала письма – про жизнь в школе, про учителей. Передавала тетради с домашним заданием, чтобы я не отстала по программе. Моя мама приехала только на выписку.

– Нужно сказать спасибо тете Наташе, что она согласилась за тобой присматривать и кормить. Она меня очень выручает. А ты опять безобразно себя вела, как она мне сказала. Когда ты перестанешь трепать мне нервы? – ответила мама.

– Я не буду есть то, что она готовит, – отрезала я. – Сама ешь, если тебе так нравится.

Как я теперь понимаю, именно дядя Миша убедил мою маму, что тетя Наташа нам не нужна. Он жарил для меня сырники на ужин. Я впервые в жизни видела мужчину, который готовит. А еще дядя Миша умел шить! Я ужинала, а он пришивал воротничок к школьному платью или зашивал дырку на колготках. Мама же считала, что я должна ходить с дырой на попе, пока не научусь зашивать сама. Я училась, старалась. Но проблема была в том, что я, как и многие из моего поколения, переученная левша. Писала правой рукой, но шить могла только левой. И не знала, можно ли так делать, а спросить было не у кого. В школе, на уроках труда я не могла сшить даже простейшую игольницу, потому что мне было неудобно шить правой, а левой учительница не разрешала. Я бы с легкостью зашила дыру левой рукой, но не знала, как к этому отнесется мама.

Дядя Миша стал для меня и нянькой, и поваром. И он действительно ко мне очень хорошо относился.

Так уж случилось, что в тот момент, когда мама сообщала дяде Мише, что их совместная жизнь закончена и он может убираться хоть сейчас, я была дома. И слышала каждое слово. Мама кричала, дядя Миша молчал. Я решила его защитить.

– Мам, не надо, – ворвалась я на кухню. – Не прогоняй дядю Мишу, пожалуйста. Он очень хороший.

Да, у меня никто никогда не спрашивал, кого я больше люблю – маму или папу. Извечный вопрос, который вводит детей в ступор. Не знаю, что было в голове моей родительницы, когда она поставила меня перед выбором.

– Тебе нравится дядя Миша? – рявкнула мать. – Ты любишь его больше, чем родную мать?

Опять же, не знаю, что на меня нашло, но я вдруг ответила:

– Да.

– Тогда и живи с ним, раз у тебя такая плохая мать.

Конечно, я ни за что бы не призналась маме, что часто об этом думала. Как было бы хорошо, если бы мы с дядей Мишей жили отдельно, а мама отдельно. Как было бы спокойно. Мама была столь же непредсказуемой, неспособной жить без скандалов, сколь спокойным и уравновешенным был дядя Миша.

Сейчас я думаю, что маме просто стало скучно жить с таким мужчиной. Он ее любил, но тихой любовью. Заботился о ребенке, но делал это, не считая, что совершает подвиг. А маме требовались подвиги, яркие эмоции, адреналин. Она умела с наслаждением ругаться и с наслаждением мириться. Дядя Миша мог бы стать идеальным отчимом для меня, но маме не хватало брутальности, зашкаливающих эмоций, слез и признаний, чего она ждала от потенциального супруга.

– Ну что? Ты готов ее забрать? – спросила с вызовом мама у дяди Миши. – Пожалуйста, я не возражаю!

Дядя Миша молчал.

– Кишка тонка? Ты же вроде мне рассказывал, как будет страдать Анечка, как ты к ней привязался всем сердцем. – Мама уже откровенно издевалась. Я смотрела на дядю Мишу, ожидая, что он сейчас ответит: «Да, я ее заберу».

– Анют, прости, я не могу, – выдавил из себя дядя Миша. – Ты же мне не родная дочь, понимаешь?

Я не понимала. Честно. Внутри все рухнуло.

– Что и требовалось доказать, – расхохоталась мама. – Запомни, заруби себе на носу, ты никому не нужна, – сказала она мне. – А если хоть на минуту в это поверишь, значит, ты полная дура.

Я ушла в свою комнату. Села делать уроки. Плакать не могла. Думать тоже. Просто сидела, уставившись в учебник.

Дядя Миша исчез и больше никогда не появлялся, хотя я ждала. Звонка, записки, письма, открытки с поздравлением на день рождения. Ждала больше года, это я точно помню, все еще не веря, что так просто можно было от меня отказаться.

И да, мама оказалась права. Я получила очень важный жизненный урок и уже не верила следующим отчимам. Даже когда они пытались завоевать мою симпатию, я знала, что все закончится как в прошлый раз – отчим исчезнет, а я останусь с матерью.

Мама после случая с дядей Мишей тоже от меня отдалилась. Не то чтобы мы были особенно близки. Но иногда она бывала и нежной, и взволнованной. Но после того вечера – никогда. Будто так и не смогла простить предательство, когда я выбрала не ее, а чужого мужчину. Когда, по сути, отказалась от нее. Я много раз плакала, просила прощения, но мама так и осталась с этой обидой. Она не простила. И часто припоминала, что я могу с легкостью отказаться от собственной матери. Так я стала не нужна никому. Не думаю, что это нанесло какую-то непоправимую травму. Наоборот, я вела себя смелее и наглее. Раз уж никому не нужна, могу делать так, как нужно мне. И просто однажды не открыла дверь тете Наташе. Мама потом ругалась, требовала, чтобы я извинилась, но мне было все равно. Тетя Наташа, к счастью, отказалась со мной сидеть, и все получилось так, как я и хотела – я осталась одна. Маме не было дела ни до моего хора, ни до продленки. Удивительно, но я почти не болела в то время. Видимо, очень хотела жить. Понимала, что мама не станет меня лечить.

Степану, как оказалось, я тоже была не особо нужна. У меня теплилась надежда, что муж станет по-настоящему близким человеком, родным. Что я смогу с ним делиться и горем, и радостью. Смогу однажды рассказать о маме, о своем детстве – выговориться наконец. Но Степан как не вторгался в мою жизнь с самого начала, так и осталось спустя много лет брака. Он бы скорее заметил отсутствие нужной книги, чем мое. Устраивало ли это меня? Не знаю. И да, и нет. Так сложилось. Менять что-то мне не хотелось. Точнее, я боялась. Не расставания с мужем, а того, что предшествовало бы этому – разговоры, слезы, объяснения. Любые скандалы, даже рабочие, выбивали меня из колеи. И я как могла избегала их, пусть в ущерб себе.

Реалии быстро менялись. Уже никого не удивлял бездетный брак. Или женщины, которые рожали «для себя» в достаточно зрелом возрасте. Или не для себя, а потому что так случилось. Ну и что, что в сорок два. Вон, Моника Беллуччи в сорок шесть родила! А когда молоденькая учительница английского Олеся Михайловна, двадцати трех лет от роду, объявила, что скоро уйдет в декретный отпуск, все несколько обалдели. Так рано рожать? Когда только начинается карьера, когда замуж вышла буквально год назад и живет у свекрови, что не предвещает счастливой семейной жизни…

Мне же коллеги советовали найти другого мужчину или воспользоваться банком доноров. Не сочувствовали, не жалели. Предлагали разумные решения. Если раньше в бездетности обвиняли женщину, то в последнее время виновными все чаще назначали мужчин. Наверное, это был и мой случай. По настоянию Насти я прошла полное обследование, которое показало, что я способна родить хоть пятерых. Врач предложил обследовать супруга. Я сказала Степану, что было бы желательно ему сдать необходимые анализы.

– Зачем? – спросил он.

– Чтобы назначить лечение и понимать, что делать дальше.

– Я хорошо себя чувствую.

Кажется, он так и не понял, о каком обследовании идет речь. Жизнь показала, что я была права – Степана все устраивало. Отцом он стать не стремился. Мы это не обсуждали, но я видела – мой супруг самодостаточен и совершенно не страдает от отсутствия детей.

Как-то он заметил, что даже счастлив, что у нас такой брак. Бездетный. Настя попросила посидеть вечером с детьми. Степан ушел в кабинет, едва они появились на пороге, и вышел лишь после того, как все ушли.

– Хорошо, что у нас нет детей, – сказал он. – Это невозможно выдержать. Почему они не умеют говорить тихо? Обязательно было с ними бегать по коридору?

– Мы играли. Дети. С ними нужно играть.

– Чем так отвратительно пахнет?

– Памперсом Кирюши. Ребенок покакал. Сейчас вынесу мусор.

– Почему полотенце в ванной валяется на полу?

– Потому что дети мыли руки и случайно уронили. Я повешу новое.

– Из-за этого… – Степан разумно решил не конкретизировать. – Из-за Настиных детей я не смог сегодня работать. Потерянный вечер.

Я не стала говорить, что мне жаль. Мне не было жаль. Я прекрасно провела время – насмеялась, набегалась и наелась блинчиков, которые мы дружно пекли. И ели сгущенку из банки, причем столовой ложкой. А когда я держала Кирюшу на руках, меняла ему памперс, кормила, то была счастлива тем самым абсолютным счастьем, которое может дать только материнство. Когда ничего больше и не нужно – лишь бы держать этого ребенка на руках, лишь бы он был сыт и весел.

– Теть Ань, мы совсем не нравимся дяде Степану? – спросила Маруся, которая понимала больше, чем должна была в своем возрасте. А то, что не понимала, чувствовала интуитивно. Она меня восхищала своей способностью доверять интуиции, чувствам, ощущениям. И не сомневаться в них. Ее было невозможно обмануть – Маруся чувствовала ложь сразу же.

– Мне кажется, ему вообще дети не нравятся, – честно призналась я Марусе, зная, что другого ответа, кроме правдивого, она не примет.

– Поэтому у вас нет детей?

– Не знаю, может, и поэтому.

Маруся задумчиво кивнула, сделав какие-то выводы.

Госуслуги опять прислали напоминание, что я должна поменять паспорт. Банк тоже требовал обновления данных. Все как сговорились. Школьный бухгалтер прислала ссылку на штраф, который мне грозит в случае несвоевременной смены документа. А организаторы конференции прислали угрожающе-вежливое письмо, в котором сообщалось, что меня могут зарегистрировать до такого-то числа и строго по паспорту. Коллега спрашивала, каким поездом поедем на конференцию – хорошо бы взять билеты коллективно, в один вагон. В подъезде все еще невыносимо пахло лилиями и стухшими розами – мой букет консьержка заботливо подрезала и убирала лишь совсем увядшие цветы.

– Давайте его уже выбросим, – каждое утро умоляла я. – Запах как на кладбище!

– Ой, ну что вы такое говорите! – возмущалась консьержка. – Рука не поднимается такую красоту выбросить!

Каждый день звонила Настя и сообщала, что я должна закрыть гештальт.

– Насть, у меня нет гештальтов, и я ничего не должна закрывать, – устало отвечала я.

Но не это все стало решающим. Вдруг отличился Степан.

– У меня для тебя подарок, – объявил он.

– По какому случаю? – уточнила я. Надо было проверить тетради и подобрать для восьмиклассников контрольный диктант, от которого они не впадут в глубокую кому на третьем предложении.

– Поздравляю с днем рождения! – объявил Степан.

– Спасибо, конечно. Но вроде бы уже прошел, – ответила я.

Степан помнил, когда родился Киссинджер, в каком году тот стал госсекретарем США. Мой супруг мог назвать день и месяц события, обозначенного в мемуарах политического деятеля, но ни разу за все годы не поздравил меня вовремя. Я к этому привыкла и не обижалась.

– Да? Разве? – удивился Степан. – Прости, пожалуйста. Но посмотри почту. Я туда отправил подарок.

Я открыла ноутбук и почту. Еще пять сочинений от одиннадцатиклассников. Спасибо, что прислали, называется. Вовремя, конечно, сдать нельзя. Ну хоть не голосовым сообщением зачитали, как уже случалось. Мои ученики уяснили, что я терпеть не могу голосовые сообщения и не слушаю их. Исключение делаю только для Пети. Он поступает в театральный, и это тот случай, когда человек может телефонный справочник прочесть как увлекательный детектив. Петя часто присылал мне записанные стихи и прозу, чтобы я сделала нужные смысловые акценты.

– Прости, это? – спросила я у Степана, показывая ссылку.

– Да, туда придут результаты, – ответил муж, вручая мне небольшой пакет.

– Не понимаю, что это?

– Тест на анализ ДНК. Ты можешь узнать свое происхождение. Откуда твои предки, где они жили. В процентном соотношении. Ты же этого хотела? – Степан стоял очень гордый своим подарком. – Возможно, найдешь и других родственников.

– Спасибо, это прекрасный подарок, – ответила я, не понимая, что делать с пакетом и ссылкой. Если уж я и хотела узнать историю своей семьи, то точно не в процентах. Из родственников меня интересовал только один – мой отец. Не то чтобы я мечтала найти четвероюродную сестру. Ну узнаю я, допустим, что во мне есть два процента татарской крови или пять процентов еврейской. И еще десять процентов будут указывать на выходцев из Украины или стран Балтии. И что мне делать с этим знанием? Ничего. Вряд ли это изменит мою жизнь.

Да, я считала себя счастливым человеком в глобальном смысле слова. У меня было любимое дело и дети, с которыми мне общаться интереснее, чем со взрослыми. Я бы с радостью завела собаку или кошку, поняв наконец, кто я – кошатница или собачница, но Степан утверждал, что у него аллергия на шерсть. Мне не хотелось выяснять, на какую именно. Зато Нюся Степанова завела в кабинете биологии крыс для исследовательского проекта. Она кормила их разными кормами, решив изучить, как питание влияет на рост и развитие домашних питомцев. Крыс было трое – Ваня, Веня и Вова. Почему все мальчики? Так решила Нюся. Ей были важны график и качество питания, а не половая принадлежность. Крысы переехали в мой кабинет, поскольку пятиклашки, особенно девочки, заходящие в кабинет биологии, начинали визжать при виде крыс. Те отвлекались от питания, забиваясь в угол клетки, и срывали Нюсе проект. Я вела русский язык и литературу только у старшеклассников, которые на крыс реагировали спокойно. Даже забегали на переменах их покормить. Когда занемог Веня, мои одиннадцатиклассники бегали с ним в ветеринарную клинику. Потом в классе поселился мадагаскарский таракан Гоша, которого Нюся завела дома, уже для души, а не для проекта. Но Нюсина мама не захотела жить с тараканом, и моя ученица со слезами принесла его в школу.

– Анна Ивановна, пожалуйста, можно Гоша побудет у вас? – просила Нюся.

– Можно, но только пообещай, что не принесешь в класс змею. Я не готова ее кормить Ваней, Веней и Вовой. Они мне уже как родные!

– Анна Ивановна, вы самая лучшая! – расплакалась Нюся.

Так что недостатка в домашних питомцах у меня тоже не было.

Настя же, еще одна моя любимая ученица, попросила разрешения принести в класс цветы в горшках.

– Дома уже ставить некуда, – объяснила она.

– Настюш, пожалуйста, у меня и дома-то цветов нет. Они сразу засыхают. – Я попыталась найти отговорку. – И запахи… Сама знаешь, у многих аллергия на цветение…

– Анна Ивановна, мои не такие! – воскликнула Настя.

На следующий день в классе появились горшок с ростком алое и кадка с лимоном. Лимон, правда, представлял собой чахлую веточку. А спустя полгода в мой кабинет можно было водить экскурсии почти как в оранжерею. Настиными усилиями лимон стал колоситься, денежное дерево выросло до таких размеров, что я могла рассчитывать на приличное состояние. Рождественский цветок цвел не по графику, а по велению сердца. В углу стояли кадка с пальмой и еще несколько горшков с цветами, названия которых я так и не запомнила.

– У вас хорошая энергетика, цветы это чувствуют, – говорила Настя, обходя оранжерею.

– Конечно, я им стихи каждый день читаю, – рассмеялась я. – У меня крысы скоро диктанты начнут писать и выделять запятыми деепричастные обороты. В Вову я очень верю. Как начинаю рассказывать, он застывает и слушает.

Урок русского для одиннадцатиклассников, измученных репетиторами и тестами, стал для меня одним из лучших за всю педагогическую практику. Дети помогали мне сдать анализ ДНК – повозить палочкой во рту, заполнить данные. Все хохотали, делясь предположениями, что покажет тест, какие родственники у меня могут объявиться и что я с ними буду делать. А если окажутся родственники-иностранцы? Как я буду учить их русскому? В общем, прохохотали весь урок.

– А я паспорт не могу получить, – призналась я детям. – Госуслуги меня замучили. Даже анкету не могу заполнить.

Дети кинулись помогать. Дошли до данных родителей.

Пришлось признаться, что я ничего не знаю про отца, а про мать знаю, но не точно.

– Давайте телефон вашей мамы, – велел Петя.

Он позвонил, блестяще войдя в роль сотрудника МФЦ. Именно ему моя мама призналась, что в паспорте записан июль, а не июнь, как я думала. Кристина, собиравшаяся поступать на факультет информационных технологий, вбивала полученную информацию.

– Требуются данные вашего супруга, – продолжал играть роль Петя.

Кажется, моя мама тогда была не в себе, раз решила поддержать разговор и признаться в том, в чем мне никогда не признавалась. У Пети был не просто талант, а прирожденный дар. Все в классе замерли, слушая, как он получает данные. Слышался только стук клавиш – Кристина вбивала данные.

– Год рождения вашего супруга пятидесятый? Точно? – строго спрашивал Петя. – Что значит родился осенью? Сентябрь? Нет? Октябрь? Тогда остается ноябрь. А число? Как вы можете не помнить? Что значит придумать самому? Все данные подлежат проверке. Да, это новые требования. Про перепись населения слышали? Да, мы обязаны проверять каждую дату. Нет, штрафы не для нас, а для вас. Наши разговоры записываются, так что я не могу перепутать и услышать другое. А вот вы понесете наказание. Конечно, административное, в виде штрафа. Так тридцатое ноября или припомните точную дату? Двадцать седьмое? Хорошо. Да, мы занесли данные. Спасибо. Хорошего дня.

Тут я чуть не расхохоталась. Мои дети, то есть ученики, прекрасно знают, что мне ни в коем случае нельзя желать «хорошего дня», а если они присылают сочинение и в письме желают «доброго времени суток», я могу сразу влепить двойку, не читая работу. Но тут Петино пожелание оказалось как никогда уместно.

– Петя, ты гений, – сказала я, и весь класс разразился бурными аплодисментами. Мальчик раскланялся.

– Анна Ивановна, все готово, – тихо сказала Кристина. – Вас должны вызвать для проверки данных с оригиналами документов. Приглашение придет на почту. Ее я почистила. Удалила спам и совсем старые сообщения. Надо бы еще диск почистить. Да, и в следующем году вам нужно будет поменять загранпаспорт. Жилищный налог я оплатила. И на всякий случай поменяла вам пароль для входа – у вас слишком простой. Не волнуйтесь, новый я сохранила в системе.

– Кристина, как? – ахнула я. – Спасибо тебе огромное. А как ты налог оплатила? Я про него вообще забыла!

– Вот, вы банковскую карточку на столе оставили. Больше так не делайте, – пожала плечами Кристина.

Теперь уже я первая начала хлопать в ладоши, а класс меня поддержал. Петя театральным жестом подал руку Кристине, вывел ее к доске, и они уже вдвоем кланялись, будто стояли на сцене.

В тот момент я была счастлива. И почти забыла про желание искать биологического отца. Но вдруг позвонила мама. А это означало одно – не к добру. Моя спокойная жизнь закончилась.

– Нюсечка, как ты? Как Степа? У вас все хорошо? – пропела мама.

Ну все. Обращение «Нюсечка» не предвещало ничего хорошего. Я точно помню моменты, когда мама называла меня именно так.

Мне едва исполнилось шестнадцать, я получила паспорт – тогда его получали именно в шестнадцать, а не как сейчас, в четырнадцать. Мама приготовила праздничный ужин. Да, в те годы выдачу первого паспорта отмечали почти так же, как и получение свидетельства о браке. С меньшим размахом, но праздновали обязательно. Мама накромсала оливье и запекла в духовке отбивные под майонезом. Она всегда все продукты заливала щедрым слоем майонеза. Я его и в детстве терпеть не могла, а сейчас от одного вида начинает тошнить. Благо Степану все равно, под каким соусом и что есть. За столом, во время еды, он читает и не смотрит в тарелку. Это обидно, если честно. Я люблю, когда и тарелка красивая, и то, что на ней лежит, выглядит аппетитно, а не как пережеванная и выплюнутая субстанция. Поэтому предпочитаю свежие салаты из овощей. Никаких соусов, только оливковое масло.

Но мама явно старалась в тот день. Я заставила себя проглотить ложку салата и отрезать кусок мяса, для чего требовалось приложить усилия. Мама сообщила новость в тот момент, когда я пыталась прожевать кусок отбивной. Естественно, попался с жиром, от которого меня немедленно начинало тошнить.

– Я решила сделать тебе подарок, – торжественно объявила родительница.

– Может, не надо? – Я пыталась говорить внятно, но кусок мяса исключал такую возможность.

– Ты будешь жить отдельно! Самостоятельно! Представляешь? – Мама говорила восторженным тоном.

– Нет, не представляю, – ответила я честно. Мне казалось, что мы с мамой и так живем отдельно. Да и самостоятельной я давно научилась быть.

Потом мы куда-то долго ехали. Помню только, что приходилось переезжать бесконечные трамвайные пути. Стемнело. Трамваи мигали и сигналили. Но мы ехали дальше. Туда, куда не доходили трамвайные пути, да и признаков городской жизни не обнаруживалось: ни автобусов, ни фонарей, ни многоэтажных домов. Раздолбанная дорога – водитель такси ругался и говорил, что, знал бы, ни за что не поехал в такую жопу. Про жопу я запомнила и более емкого и точного определения не могла бы подобрать.

– Какой здесь воздух! – театрально воскликнула мама, когда мы выгрузили вещи из такси.

– Свалкой, что ли, воняет? – заметил таксист. – Точно, свалкой.

Мы зашли в подъезд пятиэтажки. Мама подхватила мой чемодан и потащила по лестнице – лифта не было. Я вообще не понимала, что происходит.

Дверь открыла бабуля. Но не милая, а совсем не милая.

– Парней пусть не водит. Квитанции здесь, оплачивайте вовремя. А она не больная у вас? Почему молчит? Странная какая-то. Я бы не сдала, но у меня пенсия маленькая. И дед мой болеет. А лекарства, сами знаете, сколько стоят. Убирается пусть тут. Приеду через две недели. Если увижу срач, выгоню сразу же. Мебель не двигать, в тот шкаф ничего не вешать. Там мои вещи. Белье свое привезите. В ванной пусть не плескает на плитку, кто ее потом отмывать будет? Плесень пойдет еще. И чтобы никаких кошек-собак – не выветришь потом запах.

– Да, конечно, как скажете, не беспокойтесь, – отвечала моя мама.

– Я теперь здесь буду жить? – спросила я. Бабуля посмотрела на меня так, будто я подтвердила ее опасения – девочка слабоумная.

– Да, разве ты не рада? – воскликнула мама. – Если бы мне на шестнадцать лет подарили такую возможность!

– Я не рада. А если я не хочу тут жить?

– Она у вас точно нормальная? – уточнила хозяйка квартиры.

– Давай мы потом поговорим, хорошо? – Мама начала нервничать. – А сейчас поблагодарим Майю Александровну за то, что сдала нам эту прекрасную квартиру.

– Майя – красивое имя, – сказала я.

– Ладно, располагайтесь. Задаток прямо сейчас. И залог. За первый и последний месяцы, – буркнула хозяйка.

– Да, конечно. Вот. Пересчитайте. – Мама выложила на стол деньги, которые Майя Александровна сграбастала и, послюнявив палец, начала пересчитывать.

– Чем тут пахнет? – спросила я.

– А чем ты хотела? Розами? Вот, понюхай настоящую жизнь, – зло хмыкнула хозяйка.

– Ну спасибо вам еще раз, – залепетала ласково мама. – Нюсечка, располагайся.

– Если ключи потеряет, за свой счет замок будете ставить, – пригрозила на прощание Майя Александровна. – И потише. Дверью пусть не грохает. Выселю, если соседи пожалуются, и задаток не верну. Понятно?

– В ванной можно песни петь? – спросила я. У меня начиналась истерика. Я не могла понять, что происходит, почему мама привезла меня в эту квартиру. Пахло не свалкой, а старостью, затхлостью, смертью. И почему моя родительница так пытается умаслить хозяйку? Неужели другой квартиры для меня не нашлось? Только эта? На отшибе, на свалке, пропахшая нафталином и злобой.

– Нельзя, – рявкнула на меня мама.

– Вот это правильно, с ними только так и надо, – обрадовалась хозяйка. – А то нежничаешь с ними, а они потом проститутками становятся.

– Я не собираюсь становиться проституткой, я в пединститут поступать буду.

– Та же проститутка, только с виду приличная. – Майя Александровна задержалась на пороге. – Все вы одинаковые.

Мама вышла с Майей Александровной. Я лежала на кровати с продавленной сеткой и гадала, почему моя родительница со мной так поступила. За что? На кухне грохотал старый холодильник. Иногда он умолкал, но стоило мне задремать, начинал гудеть на всю квартиру. Дверца тумбочки еле держалась и с громким стуком падала на пол. Каждую ночь. Я пыталась прикрутить шурупы, но дешевое дээспэ давно прогнило. Пришлось заклеить тумбочку пластырем. От запахов начинала нестерпимо болеть голова.

Запах нафталина и запах старости – два разных запаха. Нафталин пахнет так, будто кто-то умер в шкафу много лет назад и успел разложиться. А старость пахнет надеждой, что кто-то придет, присмотрит, что ты не одинок и кому-то еще нужен. Запах нафталина не выветривается годами, хоть проветривай, хоть освежителями прыскай. Не поддается хлорке. Пока шкаф, в котором лежала таблетка, не разломаешь и не выкинешь, запах так и будет стоять в квартире. А запах старости тут же улетучивается, когда в доме появляются маленькие дети. Откуда я это знаю, если у меня нет своих детей?

Когда Светлана Петровна, Настина мама, упала на улице и сломала ногу, Настя привезла ее из больницы в свою квартиру. Бедная Светлана Петровна научилась так ловко и быстро скакать на костылях, как на двух ногах не бегала. С тремя внуками и не на такое будешь способен. Когда Светлана Петровна сбежала домой, Настя приезжала, привозила продукты и лекарства. Дети же в это время мучили бабушку и разносили ее квартиру – Настя перевезла туда часть игрушек, чтобы детям было чем заняться, пока она наводит порядок и варит суп… Я приехала забрать Марусю и отвезти ее на танцы. И в тот момент, когда стояла в коридоре, поняла, что квартира Светланы Петровны изменилась. Не потому, что повсюду были разбросаны игрушки, а диван разворочен – дети выстроили из подушек тоннель. А потому, что в квартире по-другому пахло: детьми, куриным супом, рыбными котлетами, а не старостью – хлоркой, лекарствами, тоской, вдруг накатывающей ни с того, ни с сего. Отчаянно пахло любимыми духами Светланы Петровны, которые решила «попробовать» Кира. Пахло использованными памперсами – Кирюша плохо среагировал на прикорм в виде брокколи и кабачков. И в этом всем был запах будущего, продолжающейся жизни.

В той съемной квартире мне начали сниться кошмары. Спать я стала на кухне. Соседи, как оказалось, докладывали хозяйке, что я делаю и в какое время. Доложили и про то, что свет горит на кухне, а в спальне нет. Но подтвердили – живу тихо, песни не пою, никого в квартиру не вожу.

– Почему на кухне свет по ночам жжешь? – спросила Майя Александровна, придя с проверкой. Я выкладывала ей оплаченные квитанции за свет, воду и телевизионную антенну.

– Не могу спать на той кровати, – призналась я.

– Чего так? – удивилась Майя Александровна. – Мой дед покойный на ней спал и не жаловался.

– Ваш дедушка? – не поняла я.

– Да муж мой!

– А отчего он умер?

– Так от жизни и помер. Я утром к нему зашла, а он уже того. Окочурился. – Майя Александровна рассказывала это так же буднично, будто про капусту, которую собиралась купить и потушить на ужин.

– На той кровати умер? – уточнила я, хотя уже знала ответ.

– А на какой еще? – удивилась Майя Александровна вопросу.

– И вы ее не выбросили? – Мне стало нехорошо.

– Вот еще! Зачем выбрасывать-то? Нормальная кровать. Сетка прочная. Сейчас такие не делают. Все на соплях. Еле держится. Вон я тумбочку купила, разорилась, так дверца через год и отвалилась. А ты чего? Нежная, что ли? Или брезгливая? Так деда-то быстро забрали. Не успел провонять. А матрац я перевернула на другую сторону, не переживай.

– А моя мама знает? – У меня стучали зубы.

– Про что? Про кровать? Конечно. Сразу предупредила. Мол, кровать менять не буду.

– Но вы же говорили, что вам деньги на лекарства нужны. Для него. Поэтому и квартиру сдаете.

– И что? Ты деньги в чужих карманах не считай. Свои сначала заработай. Я на тебя посмотрю, как ты врать будешь, когда копейка лишняя понадобится, – хмыкнула Майя Александровна.

Едва дождавшись ухода хозяйки, я позвонила маме. Та долго не подходила к телефону. Я звонила снова и снова. Наконец она взяла трубку.

– И чего ты трезвонишь? Случилось что? – спросила мама слегка раздраженно. Было не похоже, что она волновалась за меня.

– Ты знала, что здесь был покойник, и все равно меня заселила? Сама живи и спи на той кровати. Я возвращаюсь, – прокричала я в истерике.

– И что такого? Да ты хоть представляешь, с каким трудом я нашла квартиру? Никто не хочет пускать к себе такую, как ты!

– Какую? – опешила я.

– Такую. Тебе еще восемнадцати нет. Неизвестно, что ты завтра выкинешь. Может, компании будешь собирать или парней водить. Или вообще на наркоту подсядешь.

– У меня нет ни компаний, ни парней, и на наркоту я не подсяду. – Я не понимала, почему мама так плохо обо мне думает. Неужели она совсем меня не знает?

– Ой, да что такого особенного случилось? Мало ли кто где умер? Не нравится на кровати, спи на полу.

– Нет, я возвращаюсь.

– Ты не можешь вернуться. Я не одна.

Я положила трубку. Все опять повторялось. Мама завела очередного любовника, а я ей мешала. На следующий день позвонила снова и потребовала привезти матрас. Срочно. И новое постельное белье.

– Какая ты все-таки капризная. И эгоистка. Только о себе и думаешь, – ответила мама, но привезла и матрас, и белье.

Сколько бы еще я прожила в той квартире, неизвестно. Да, я привыкла к пьяным компаниям в загаженном подъезде, скандалам соседей сверху и кошатнице снизу. От ее квартиры шла такая вонь, что даже бомжи иногда не выдерживали и сбегали в соседний подъезд. Я знала, что Майя Александровна приходит в мое отсутствие и просматривает мои вещи, мусорное ведро. Что она хотела найти? Пустую бутылку, сигареты? Мне было все равно. Нет, она пыталась что-то сказать про матрас, но быстро замолчала.

– Не волнуйтесь, я вам его оставлю, когда съеду. И постельное белье тоже.

Дармовым вещам Майя Александровна очень радовалась. Могла притащить кастрюлю и долго рассказывать, как нашла ее на помойке. Вот люди пошли! Зажрались. Кастрюли почти новые выбрасывают. Однажды торжественно открыла ключом старый шкаф, к которому мне даже приближаться было запрещено, и достала меховой полушубок.

– Вот, дарю! – Майя Александровна ждала, что я ахну от восторга.

– Спасибо, не надо.

– Сволочная молодежь пошла, – обиделась хозяйка, – носы воротят. Все вам не так и не эдак. Зажрались на всем готовом.