Текст книги "Амалия и Золотой век"

– А если не уйдут? – пробормотала я, вспомнив непроницаемое лицо генерала Макартура.

А вот еще – и опять жестко и точно. «Если Япония не поможет Филиппинам, они превратятся во второй Сиам, которым манипулируют европейские и американские власти».

– Вы дошли до японской поэзии? – поинтересовался Верт. – Одну фразу отсюда студенты вряд ли смогут долго держать в секрете.

– А как же. «Японцы должны быть на Филиппинах строгими, как отец, и добрыми, как мать». Замечательно. Но пока все рекомендации ближе к материнским, да?

Да, дальше были рекомендации. Пункт за пунктом, обозначенные цифрами. Например, дипломатам пора перестать ограничиваться стандартными уже много лет заявлениями «у Японии нет намерений вторгаться на Филиппины», эти заявления не достигают цели. Далее, все инвестиции в страну должны всегда делаться вместе с филиппинцами, чтобы они их защищали. Достойна изучения инициатива тайваньского колониального правительства, которое рекомендовало обратиться к японцам, получившим в США американское гражданство, чтобы они инвестировали на Филиппины: тогда это будут американские инвестиции. И одновременно японцы, живущие на Филиппинах, должны чаще обращаться за местным гражданством.

– Верт, давайте сюда остальные листы… Я начинаю проникаться сочувствием к японцам.

Пора покончить с ситуацией, писал Фукумото, когда токийское правительство игнорирует справедливые мнения и предложения лидеров японской общины в Маниле и Давао, считая Филиппины второстепенной страной, не достойной внимания. Так, нужна помощь в создании на Филиппинах японских школ, чтобы они учили детей самих японцев, хотя и местных тоже. Необходима постройка бесплатных больниц с японскими врачами и сестрами, где лечились бы и местные жители. Еще следует поощрять японских женщин ехать сюда и выходить замуж за японцев. Для этого пригодится движение Женских моральных реформ, которое почти искоренило здесь японскую проституцию.

Наконец, пора решительно сказать филиппинцам, что им дается шанс вернуться, наконец, в Азию, укрепив расовое и культурное единство всех азиатов. Прояпонские силы в стране могли бы продвигать мысль, что на смену США, которые бросают своих, идут японцы.

Для этого, завершал Фукумото, пора прекратить практику игнорирования предложений консулов, работающих в Маниле, по части культурной экспансии. В 1934 году, когда появлялось все больше студентов, желавших учиться в Японии, прежний консул – Кимура – просил МИД выбить из министерства образования детальный ответ на эти предложения. Ответа не было год. В 1935 году к министру иностранных дел Коки Хироте поступили идеи нынешнего консула, Киоси Учиямы: мы могли бы печатать в Маниле прояпонскую газету, работать с членами конгресса, объединиться с оппозицией, раздувать антиамериканские чувства и проводить прочие закулисные акции. Ответа нет, хотя без культурной экспансии Японии не удастся продвигать здесь свои экономические интересы.

Всё.

Я сложила листы в аккуратную пачку и сказала:

– Поздравляю вас, Верт. Вы получили то, что хотели.

– Благодарю вас. Хотя сейчас мне этот успех кажется чуть ли не случайным. Но это она самая.

– Новая политика Японии на Филиппинах. Это только ее проект, конечно, но от этого документ не менее ценный. И понятно, что секретный. Ваш Фукумото, конечно, не тот, за кого он себя выдает, или – не только профессор. Но он точно не шпион, иначе такие бумаги не выпускал бы из рук. Раздувать антиамериканские настроения, даже если американцы только и делают, что раздувают антияпонские…

– Но, Амалия, еще неизвестно, утвердят ли это в Токио.

– Как всегда – поправки будут, но политику очень часто делают вот такие люди. Не те, что утверждают документы с поправками, а те, что пишут первоначальный вариант. Вопрос лишь в том… нет, все-таки это безнадежная нация. И бесконечно упрямая. Они что, не понимают, что провалятся? Филиппинец настолько уверен, что он европеец, что питает подозрения к нам, своим восточным собратьям. А теперь он из европейца превращается в американца, страшно увлечен процессом. И на что надеяться бедным японцам?

– Да, Амалия, проблема не в том, что американцы хотят создать свой дубликат по эту сторону океана. Проблема в том, что некоторые филиппинцы этого тоже хотят. В итоге у них получается что-то несуразное. Они американизировались, не став американцами.

– Пусть эти смешные люди живут как им нравится, Верт. Я многому научилась у моего здешнего исповедника… но неважно. Важно то, чего в этом документе нет. Совсем нет.

– Войны.

– Вот именно. Это не то, что они делают в Маньчжурии. Прежняя политика основывалась, как мы видим, на том, что Филиппины никому в Японии не были интересны, и американские подозрения им были смешны и противны. Смысл новой – что тут все же есть экономические интересы. Но или ты обсуждаешь, какие ресурсы будешь тратить на эту вот культурную экспансию для экспансии экономической, или ты, как сказал мне один знакомый генерал, снимаешь карту морского дна для амфибийной атаки на здешнее побережье. Сегодня мы видим первый подход, а не второй. Еще раз поздравляю, Верт.

– Как и я вас.

Уходя из «Дельмонико», я думала о том, что сделают японцы, когда поймут, наконец, что у них с новой политикой здесь тоже ничего не выходит.

А еще Верт сказал мне, что Фукумото, похоже, искренне не понимает, кому надо было его убивать, но рисковать не намерен. И переселяется в чей-то дом в японском квартале Дилао. Там у японцев есть своя охрана.

Вот-вот, сказала я себе. Этот-то квартал мне и нужен, и я завтра же предложу своим бандолерос заработать еще денег, расставив вокруг всего – да-да, всего – квартала своих людей, чтобы они отслеживали появление там одного очень интересного человека. Который ведь не зря же в этот свой приезд в Манилу не остановился в лучшем отеле, а скрылся, и очень надежно скрылся… где? У меня на этот счет были самые определенные мысли.

Но их еще предстояло проверять. А пока что – да, адмирал Идэ знал, что его хотят убить. Но, во-первых, при чем здесь Фукумото, а во-вторых, зачем адмирал вообще сюда приехал, и довольно давно?

Ну и такой пустяк, как тот, ради которого сюда вообще-то приехала я. Кто и зачем фотостатировал бумаги генерала Макартура, если, как мы сейчас убедились, японцам новый план обороны этой страны не только не нужен, но он от них не очень-то и скрывается?

И наконец, куда исчез мой собственный муж? Куда девался господин Эшенден? И еще – ну и что, что они исчезли, но почему мне от них нет, допустим, телеграммы, в том числе, в крайнем случае через британского консула? Хоть какого-то известия?

Немножко терпения, и все станет ясным. Да уже, в общем, почти все ясно. Остались пустяки.

А когда разберемся с пустяками, то…

Тогда я поеду домой, а господин Верт поедет в Шанхай. Мы об этом с ним говорили уже, я знаю, что он готов сняться с места в любой момент, хоть с улицы. Из того, что у него есть в комнате, ему будет чуточку жаль лишь пластинок и портативной виктролы, он к ней привык, а прочее – на портовом складе, упаковано, ждет новых стран и новых приключений.

И это значит – не будет ничего.

Да, я звоню детям в Пенанг постоянно, невидимая Элли считает, что борьба с заморскими Элли по моим требованиям – наказание за ее грехи. Но звонки не помогают. Нет, помогают, удерживают от глупостей, только…

А так ли уж многого я хочу? Ну хоть пустяк, безумная идея, на которую меня навел отъезд (и приезд) Моны Барсаны с загадочных северных гор и табачных плантаций.

Одна неделя в наемном авто, провинциальные отели, где мы будем снимать – да, да! – разные комнаты. Просто ехать с ним по дороге. Не касаться его даже плечом. Верить, что это никогда не кончится.

На север, в страну Моны Барсаны (и Эдди Урданеты, если он не врет хотя бы в этом). Я столько слышала об этой дороге на север.

Илокос – полоса земли между затуманенными горами и сияющим морем, мощные косые стены церквей, будто вросших в неустойчивую, склонную трястись землю. Скрипучие повозки на быках. Дома из бамбуковой щепки.

Туда выезжают из Манилы почти ночью. И видят россыпь огней в сером рассвете под громадными манговыми деревьями по обе стороны шоссе. Это разгораются маленькие печки у домиков на сваях, оттуда доносится запах утреннего риса.

«Не уезжай в прекрасный Замбоанга», – донесся до меня чуть металлический голос с улицы, пение скрипки и кларнета. О да, эту пластинку здесь крутят все. И все думают о своем замечательном президенте и Ампаро Карагдаг, смуглой девушке из Замбоанги, танцующей с ним танго.

Шанхай, сказала я себе. Что с ним там будет? Шанхай далеко от Маньчжурии, где у японцев чуть не полмиллиона солдат. Шанхай и вообще южный Китай – это безопасно.

Я попыталась представить себе это страшное видение тогда, на набережной, – невесомые, но чудовищно тяжелые линкоры среди облаков, грозящие обрушиться на город. И другие видения, мои прошлые страшные сны. Шанхай, сказала я себе. Тот Китай, который не Маньчжурия. И зажмурилась.

И оно пришло, на какой-то краткий, но жуткий миг. Серые черепичные крыши с приподнятыми краешками, которые бывают только в Китае. Багровое небо с дрожащими по облакам оранжевыми сполохами. Вымершие улицы и пронзительный рев моторов откуда-то неподалеку. И запах – гарь, газолин и что-то похуже, мертвое, мясное.

Не надо в Шанхай, прозвучал в пустоте офиса мой голос. Не уезжайте в прекрасный Шанхай, человек с серыми глазами.

17. Терпение и время

Терпение и время, еще самую чуточку времени – и все кончится. И это страшно. Потому что тогда начнется что-то другое, о чем не хочется думать.

Всего несколько дел, которые остается сделать, причем довольно быстро. В то время… в тот век, когда я была девочкой, они, эти дела, заняли бы месяц. А сейчас – боже ты мой, совсем другой век, три дня, чтобы пересечь Тихий океан! Всего три дня!

А потом все кончится? Невозможно поверить. И ведь сколько у меня тут дел, иногда совершенно идиотских. Вот же я – видный член нашей манильской женской ассамблеи, недавно сидела во втором ряду на жестком стуле и слушала лекцию американки Рут Лоу. Женщина-авиатор. Звезда. Она только что сделала несколько фигур над Лунетой и крышей нашего отеля, а потом пришла вот сюда, к нам.

И я сидела, смотрела из своего второго ряда на нее очень внимательно, а манильские дамы вокруг вздыхали: женщина, поднимающаяся в небо. Женщина, управляющая самолетом. Ах.

А еще я не успеваю ничего в этом проклятом офисе, дел стало чудовищно много, а Лола, прелестная Лола…

Опять рыдает.

Нет, вообще-то все-таки не рыдает. Тихо роняет скупую слезу. Этак задумчиво.

Что с ней будет, когда я окажусь на длинной, уходящей в лазурь улице пристани, под белой стеной лайнера? А ведь это скоро произойдет.

Да, Лола, говорю я, рассматривая на ее столе выброшенный было мной журнал – она вытащила его из мусорной корзины, чтобы отдать Хуану, а потом забрала себе. Да, Лола, теперь есть и всемирная королева красоты. Ее избрали в Брюсселе, правильно? Не бойтесь, Лола, давайте посмотрим на нее еще раз и вместе. Ну и что – какая-то Шарлотта Вассеф из Египта с длинным носом и чуть нависающими над улыбкой щеками.

А прочие… Лола, они просто не умеют фотографировать, в этом странном журнале. Да это же монстры какие-то – Тоска Джусти из Италии, Эва Кардена из Мексики, Марианна Горбатовская из Советской России и Надин Фоменко из Сибири.

Хорошо: Лола чуть приподнимает ангельскую головку с волосами, сожженными в плохом перм-салоне.

Я бы, Лола, выбрала демоническую, хотя бесспорно великолепную ведьму Нелли Ульрих из Швейцарии. Или Вин Чу из Китая, или Герду Лоули из Норвегии, но в целом… Лола, дорогая, вы работаете в иностранной компании, вы самостоятельная молодая женщина, это вам не то что просто выйти замуж за только что избранного члена Ассамблеи. А еще есть Эдди… кстати, что там с Эдди?

– Эдди – исполнительный директор галеонного фонда, – злобно напоминает мне Лола. – Получает хорошую зарплату. Отдает долги. Большие долги.

А, ну понятно. А «Инфанта Филиппина» на всех его документах – это другая красавица.

Так, так, так, Лола, дорогая, скажите мне: у вас есть драгоценный камень, который вам нужно носить?

И она, как во сне, лепечет: для родившихся в апреле, месяце рассвета и весны, начинающегося со дня смеха, – это бриллиант, камень невинности.

Нет, нет, Лола, раз так, то это очень грустный камень – и, кстати, как это маму угораздило назвать вас Долорес, скорбящая? Свадьба, Лола, – давайте поговорим о главном бале для каждой молодой женщины.

И она бормочет: нельзя выходить замуж во вторник, на темной луне, в один год с сестрой. Никогда не примерять заранее уже готовое подвенечное платье. Никогда не надевать жемчуг, он к слезам.

Лола, вы же были когда-то маленькой девочкой, вспомните, что вы делали тогда – неужели плакали каждый день?

Нет, мадам, мы в темноте смотрели на светлячков, можно было привязать одного на нитку и крутить, в ночи расцветал зеленоватый круг. А можно было сделать лампочку, если посадить светлячка в платок.

Да, Лола, я это тоже помню – платок со светлячком пульсирует, как вифлеемская звезда. И везде гремят цикады. Еще, Лола, еще!

А еще у нее и братьев были схватки боевых пауков – не все они умеют драться, надо найти правильных пауков в кустах на улице. Мой всегда выигрывал, говорит она. А еще у нас было много деревьев. И – высокое, черное создание, курящее сигару, которое называется «капре», они живут на старых деревьях, типа каимито. Когда на такое влезаешь, надо попросить его посторониться.

– А это, случайно, не фруктовые летучие мыши?

– Ха, – с презрением говорит Лола. – Подумаешь, мыши. Роняешь такую на землю, если это днем, она пищит и ползет обратно к дереву. А ночью ее там нет, она летает.

Я молчу и смотрю на нее. Лола улыбается.

– Да-да, моя дорогая, – мягко подсказываю я. – И все это – вы, и никто у вас не отнимет ни этих пауков, ни черного человека, которого вы не боитесь.

– И я была красивее всех в стране, – заторможенно, но твердо произносит она.

Я беру журнал, скатываю в трубочку и со словами «а они были самые красивые в мире» бросаю его в корзину.

– Дорогая Лола, а быть умнее всех, или многих, – это не так интересно? Или, в худшем случае – счастливее всех?

Она хлопает глазами. Но задумывается.

– Эту историю пора заканчивать, Лола, – сообщаю ей я. – У вас будет еще бал. Один грандиозный бал. Вас увидят все. О вас напишут. Но когда он кончится – вы начнете, наконец, жить настоящей жизнью? А? Если еще один бал – то да? Тогда отправьте эту телеграмму. В Америку. Да-да, отдайте Хуану, Матильда застоялась.

Лола берет заранее написанную мной бумагу. Я киваю, она читает – там, в этой бумаге, значится волшебное имя «Магда», но Лола знать не знает, кто это такая, она видит совсем другое имя.

И делает громадные круглые глаза, и говорит «этого не может быть!!!». И еще говорит: «И-и-и!!!»

Тут я, наконец, понимаю, что мой план – для этого города и его специфических обитателей – абсолютно уместен.

– Да, – вспоминаю я. – Еще вот что. Мне надо посидеть в одной библиотеке. Узнайте, Лола, как можно быстрее – как бы попасть в такое место в Манильском диоцезе, где хранятся каталогусы.

– Что???

– Это очень важное слово, Лола, запомните его, узнайте у любого священника: каталогусы. И еще – как мне в такое место попасть, кто меня туда пустит.

– Мм, Эдди! – вдруг озаряет Лолу. – Эдди может! Он в таких местах постоянно пасется. Сейчас – особенно. Он же директор фонда. Никаких проблем.

– Вот и отлично. Стоп, мне надо еще сказать кое-что Хуану, а потом… ладно, давайте сюда эту телеграмму.

Чуть не забыла еще одно и очень тонкое дело.

– Хуан, мне нужны китайцы. Самые главные здесь китайцы. Из Бинондо.

– Мы их грабим, мадам де Соза, – задумался Хуан. – Но…

Понятно. Так, тогда – Джефри. Можно прогуляться к нему пешком, а Хуан поедет на телеграф, а Лола займется каталогусами…

Джефри бесстрастно и с тихим удовлетворением сообщает мне, что ему уже нужен помощник. Свадьбы, портреты – заказов стало слишком много. Мастерская приносит прибыль уверенно и постоянно.

И Джефри, с его неподвижным китайским лицом, показывает мне очередной портрет местисы с пробором, локонами на склоненной головке и небесной задумчивой улыбкой.

Он хорошо видит людей, приходит мне в голову мысль. Они ему нравятся. Или просто чем-то интересны. И поэтому у него отличные фотографии.

– Джефри, – говорю я (как же его фамилия, почему я не могу ее запомнить? Очень простая и как бы никакая, китаец и китаец). – Джефри, нужен человек, который в вашей китайской общине знает все и всех. Серьезный человек. Опасный человек – для кого угодно, кроме как для меня.

Джефри, несмотря на мятую рубашку и подтяжки, выглядит абсолютно по-китайски – непроницаемо; вежливо смотрит на меня и молчит.

– Скажите ему, что я из Пенанга и иногда финансирую там некое китайское общество морального усовершенствования. Назовите фамилию – Леонг. Он поймет. Мне нужна его помощь, чтобы найти здесь одного китайца.

Джефри молчит.

– Никому не будет нанесен ущерб, – тихо обещаю я ему. – Никто не узнает то, чего не надо знать. И еще – этот здешний китаец мне нужен быстро. Завтра, например.

Только тогда мой фотограф неохотно кивает.

Ну конечно, он знает такого китайца. Еще бы ему не знать. Ах, только бы скорее Айк принес заказанные мною бумаги…

«Манила-отель» – настоящий большой дом, любимых процедур у его обитателей две: смотреть, в день большого лайнера, кто приехал и как одет – новые моды, новые девочки… А вторая – особенно для мужчин – это в моем правом крыле, там джентльменский клуб, мужская парикмахерская, включая маникюры и массажиста, владеет ею Джимми Чамберс, который вдобавок дает денег собратьям-американцам в беде.

Айк выходит от Джимми не просто побритый (весь, с головой), а какой-то странно подтянутый, серьезный, собранный.

– Айк, что я вижу – да вы потеряли фунтов десять за последнее время!

– Именно десять. Вы очень наблюдательны.

– А еще я вижу, что у вас какие-то бумаги в руках…

– Да-да, и как это вы догадались.

Я получаю свои распечатки корабельных манифестов и еще пару бумаг.

– Готов выполнить любое другое задание наших британских собратьев!

– А оно есть. Пустяк: насчет происхождения Идэ. Все про его семью. Особенности. Хочу кое-что проверить. Одну интересную мысль.

– Да чего же проще, Мэрфи уже не губернатор, но он и его ребята пока здесь. У них, кажется, это есть. Другое дело – да черт бы с ним, с этим Идэ. Ну пропал, ну и что?

– А это вам виднее. Получите своего генро и делайте с ним что хотите. И шпионов своих получите. Скоро.

– Вы очень добры.

– А вы все-таки как-то изменились.

Айк вздыхает и неожиданно предлагает:

– А давайте выпьем чего-то легкого, дорогая Амалия! Я ощущаю явную потерю жидкости. Те самые десять фунтов.

Мы растворяемся в болтливой толпе на креслах, Айк вытирает ладонью бритую голову на все такой же мощной шее, говорит «жуть».

А жуть – она вот какая. Айк ездил по пыльной дороге от Никольс-филд на окраине Манилы – не совсем аэродром, но что-то военное – к Кларк-филд, миль семьдесят к северу. И разбирался. Оттуда можно летать к японцам и жечь их бумажные города, если, конечно, очень хочется.

– И у нас в итоге будут и самолеты! – грозно предупредил меня он. – Запишите – «Стинсон релаент». Три штуки. Это секретная информация.

– Мы об этом знаем, – уверенно сказала я.

– Да? А знаете ли вы о том, чем здесь занимается эта жердина – Джеймс Орд, обожающий все, что летает? Он решает вопрос о том, кто будет учить здешних авиаторов управлять машиной. Пока авиаторов не будет, зачем авиация? И мы с Ордом даже нашли выход. Есть авиационное подразделение констебулярии, в основном опрыскивает поля от вредителей. Вот так.

А еще, сказал мне Айк, жадно присасываясь к пиву, у здешней армии появился начальник генштаба и вообще первые генералы. Трое. Главный из них – тот самый начальник генштаба – Хосе де лос Рейес. Уже пять лет как в отставке. Но работал главой секретной службы бюро таможен, а это – у!

И Айк снова приник к пиву.

– Де лос Рейес по крайней мере, – заметил он, – хочет сосредоточить все секретные службы в одних руках – разведку таможни, где он работал, и полицейского департамента Манилы, сделать их армейскими. Тогда таким, как вы, уважаемая Амалия, не надо будет о нас беспокоиться. Ну а пока что – представляете – страна без разведки.

Я молча наклонила голову.

– Но это не всё, – со зловещей серьезностью продолжил Айк. – У нас появилась дивизия. В нее, правда, поначалу войдет только один полк. А теперь угадайте, сколько в ней сегодня рядовых.

Я, конечно, угадала, показав большим и указательным пальцем: ноль.

– А вот тут уже в дело вступаю я, – с удовольствием признался Айк. – Это по моей части. Сделать армию из ничего. Офицеров ведь тоже нет. Которые должны знать про такие вещи, как газовая маска, чтение карты, рекогносцировка, стрельба и штык. И учить солдат.

– А ваш генерал? Который настоящий?

– Генерал? Мощной тенью он стоит за своим другом Мануэлем Кесоном, борясь с волнами здешней политики. Генерал, дорогая Амалия, пишет для президента доклад. Надо закончить к апрелю. Не будет доклада – не будет денег, так что давайте относиться к этому всерьез. То есть пишет-то Орд, но генерал сделает из текста то, что надо. Это он умеет как никто. Я даже знаю одну секретную фразу оттуда. Сказать?

– Конечно.

– «Безопасность Филиппин будет безопасностью западной цивилизации».

Мы скорбно помолчали.

– Хорошо, Айк, так где же вы оставили десять фунтов живого веса? Только у авиаторов?

Нет, Айк, оказывается, пока страна отдыхала, успел по ней неплохо попутешествовать. Начавшийся год должен стать первым опытом призыва рекрутов, но ведь для таковых нужны военные лагеря. А самое интересное, что в лагерях нужны хоть какие-то – за неимением офицеров – инструкторы. Для новобранцев, которые, как выяснилось, говорят на восьми разных диалектах. И неграмотных среди них двадцать процентов, причем это еще оптимистическая оценка.

Всего, перечислял Айк, надо сто бараков. А еще есть земля, на которой предстоит бараки строить, – ее просто так не получишь. Кровати. Ремни. Форма.

– Возникла идея, дорогая Амалия, максимизировать – хорошее слово – использование местных материалов. Знаете ли вы, что такое гуинит? Нет? Гуинита не знаете? Кошмар. А ведь это материал, который тут будет использоваться вместо стали для касок. Вообще-то это кокосовое волокно. Шляпа такая будет, с полями, как бы из папье-маше. Абака вместо кожи для ремней, это вроде как веревка. Да, и конечно, обувь от «Анг тибай», мы уже об этом говорили. Что еще? Ага, кокосовые пуговицы. И только что пожалованный в генералы господин Сантос заявляет местной прессе, что в итоге мы имеем концепцию уникальной формы и снаряжения, которые – это цитата – будут отличать филиппинского солдата от воинов всех армий мира.

Но была и хорошая новость. На побережье обнаружились забытые и почти как новые восьмидюймовки из прошлого века. На подставках, уточнил Айк.

И тут вдобавок выяснилось – Айк думал, что я об этом уже знала, – что целый месяц лично генерал Дуглас Макартур вел настоящую войну с Вашингтоном, которую, в общем-то, проиграл и серьезно утратил престиж в местных политических кругах. Дело было в винтовках – из чего-то же надо стрелять армии в кокосовых шлемах, а для начала – учиться стрелять.

– Раз уж у нас день секретов, напомню вам, что в американской армии, с ее вечным нейтралитетом, сто тридцать две тысячи солдат. Двенадцать танков, и так далее. Меньше, чем у вашей Португалии. А при Рузвельте военный бюджет упал с трех с половиной до двух с половиной сотен миллионов. Конгресс пытается его еще урезать. И кто нам тут даст оружие, если у самой армии США его нет? Я говорю про нормальную, современную винтовку. Про «Гаранд». Но у нас она с Великой войны не производилась! «Спрингфилды» – тоже, самим не хватает. Зато, вспомнил вдруг наш генерал, с той же войны осталось невероятное количество «Энфилдов» одна тысяча девятьсот третьего года! Ваши, между прочим. Британские. По лицензии. От «Ремингтона».

Далее же, как я поняла, история развивалась так. Генерал запросил для будущей филиппинской армии сначала девяносто тысяч винтовок в год, а потом предложил нарастить цифру до четырехсот тысяч. По символической цене в восемь песо штука (за бесполезно валяющуюся на складах рухлядь).

– И тут началось! – развел руками Айк. – Военное министерство заявило, что дать столько оружия филиппинцам – значит создать ситуацию, когда мы, Америка, не сможем в случае чего «вмешаться против» нового Содружества. Но в итоге одобрили, для начала, сто тысяч «Энфилдов». И вот приходит бумага – а там стоит окончательная цена. Восемнадцать песо. И где их взять? На генерала теперь смотрят, как…

Айк откинулся на плетеную спинку кресла и небрежным голосом заметил:

– А на фоне этих больших неприятностей кого волнуют мелкие? Типа того, что это очень большая винтовка для филиппинского солдата. Ну, и там – слабый экстрактор, пружинка ломается, патрон остается в магазине, приходится доставать его руками. Если успеваешь. Зато их сколько угодно.

– Айк, а скажите мне – откуда вообще пошла идея, что японцы заглядываются на здешний архипелаг? Мой кучер в этом убежден, но ведь у всяких идей есть исходная точка, правда?

Айк с удовлетворением ставит пустой пивной бокал и вздыхает.

– Это совсем секретно, Амалия. Не говорите японцам, если их выявите и обезвредите. Но история такая. Когда мы с вами были совсем юны, году этак в девятом или десятом, какой-то мой соотечественник-идиот выдвинул гениальную идею: если японцев на их островах семьдесят миллионов, а здесь – пустующие джунгли с комарами и обезьянами, то японцы обязательно рано или поздно захотят взять эти острова себе. Он озаглавил эту идею «концепцией демографического давления». И куча яйцеголовых ученых, особенно из сумасшедшей Ассоциации по международным делам, на полном серьезе обсуждали и единогласно громили эту безумную мысль, пока она не запала в голову каждому третьесортному журналисту, которому как раз в данный момент нечего сказать. И…

Айк очевидно задумался насчет второго пива, но – как подсказал мне мой дар дедукции – вспомнил про Мэйми и передумал.

– И все это было смешно, пока здешние огненные националисты во главе все с тем же господином Кесоном не решили всерьез взяться за независимость. А президентом тогда был еще Хувер…

«Ху-увер», – прозвучал у меня в голове ленивый бас Магды.

– И что бы вы думали, Амалия, Хувер, будучи человеком простым, особо не утруждал себя сложными аргументами. Он спокойно заветировал тот, первый акт о независимости, потому что иначе, без Америки, местные жители не смогут защитить себя от чего? От «демографического давления» соседних азиатских народов. Все, кто хоть что-то понимал в восточных делах, поморщились – но что вы хотите, это же Хувер. Вот так.

Я мрачно оглянулась на оживлявшуюся после дневного оцепенения залу.

– Айк, как вы знаете, у меня была некоторая возможность ознакомиться с этим самым сверхсекретным планом «Орандж»…

– Куда же от вас скроешься.

– И там, конечно, нет никаких японцев.

– А только воображаемый противник. Если серьезно, то таковым могли бы быть и китайцы, вот только на них напали японцы, отхватили Маньчжурию и непонятно что будет дальше…

– Да-да. И, не вдаваясь в детали, при неудаче попытки отразить на пляжах вторжение того самого противника ваша американская армия здесь отступает на укрепленные позиции на полуострове Батаан, к северу от Манилы?

– Если вам интересно, то наш генерал, когда служил здесь не помню в первый или второй раз, прошел весь Батаан пешком, с его горами и лесами, уточняя карту местности. Он знает, как там обороняться.

– А если противник…

– Зверообразные и несчетные полчища такового…

– Выбивает вас с Батаана, то обороняющиеся перемещаются на остров Коррехидор, который виден отсюда, и в его высеченных в скале еще испанцами туннелях сидят и ждут, когда из Перл-Харбора подойдут линкоры.

– Да, в общем, так. Не считая того, что при испанцах артиллерия была другой, она тогда не могла добить с берега до Коррехидора. А сейчас может. Но о чем вы говорите, Амалия. У нас же есть план. Создания полумиллионной армии.

– Не оставляйте усилий, Айк.

– Вам телеграмма, госпожа де Соза, международная.

Вот оно, и как же это я чувствую – вижу – слова через сероватую бумагу, скрывающую текст от посторонних глаз?

Телеграмма из Лондона, без подписи. Конечно, без подписи. Но это оно, чего я ждала: история закончена, жди, мы скоро приедем.

Почему из Лондона? Хотя для отвода глаз все пригодится. «Мы»? У них – то есть Элистера и… конечно, Эшендена… была какая-то общая история?

– Мы хотели с вами посоветоваться, – траурным голосом сказал мне портье, возвышаясь надо мной на целую голову. – Ведь из постояльцев отеля вы единственная подданная империи. Как насчет музыки?

Смотрю на него в недоумении. Я должна сочинять музыку?

И тут Джим, вечный Джим, прошел мимо меня на пару с другим белым и шитым золотом мальчиком, в ногу, с трудом таща куда-то портрет в золотой раме. И – со сползающей с этой рамы черной лентой.

Мощный… да ладно уж, просто толстый и грозный старик с бородкой клинышком, с саблей на боку и множеством внушительных орденов. Джордж. Джордж Пятый. У меня умер король?

Ну да, это же мой король. Я была еще девочкой – а он уже стоял где-то там, на недосягаемых вершинах, иногда выезжал в зеленые парки Лондона в экипаже, запряженном лошадьми. Потом, в последние годы, болел и выздоравливал, болел и выздоравливал. Но он был всегда.

– Знаете что, может быть, не надо слишком веселой музыки, – сказала я портье задумчиво. – Свинг, допустим, не подойдет. Но не хочется превращать наш… Да, наш отель в кладбище. Пусть девочки играют на своих скрипках.

Боже ты мой, умер король. Уходит мой мир.