Текст книги "Непридуманные истории Мавридики и её друзей"

Если кому

Если кому-то вдруг нужно счастье, обращайтесь в дом сорок восемь, квартира семнадцать, звонить три раза, спросить Людмилу.

П. С. Осталось всего два…

Заберите, пожалуйста, ведь это бесплатно…

Люди бежали безразлично мимо этого наивного объявления, написанного детской рукой, синей шариковой ручкой.

– Кхм, счастье, – прочитал объявление старенький дедушка, который никуда не спешил, – а зачем оно мне? Я своё уже отжил, пусть возьмёт тот, кто действительно нуждается.

А вдруг… Дедушка задумался, а что, если тело станет молодым и нальётся силами, выпрямится спина, руки и ноги станут опять сильными и гибкими, появится буйная шевелюра, а глаза засияют блеском?

Может, попытать удачу и попробовать взять себе счастье? Тем более тут пишут, что осталось всего два…

– Эх, этого уже никогда не будет, – вздыхает старик и идёт шаркающей походкой дальше.

– Что? Счастье? Как мило, – смотрит объявление старушка в белом берете, – какая прелесть… И осталось два… Всего два, кхм… А вдруг?..

Старушка мечтательно замерла, прикрыв глаза, мысленно закружилась в вальсе.

Молодая, сильная, красивая, рядом Он.

В военной форме, молодой, красивый, лучисто улыбается.

Вот берет её за талию и… кружит в танце…

Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…

– Бабушка, вам плохо? Бабушка?

Старушка открыла глаза, фу ты чёрт, девчонка с малиновыми волосами и такими же бровями.

– Бабушка, – орёт в лицо старушке девчонка, – с вами всё нормально?

Бабушка смотрит на девчонку, улыбается, трясёт головой, чтобы отогнать виденье, и спешит дальше…

Странная бабуля, думает девчонка, что там она нашла такого интересного?

Счастье?

Надо же…

«Пусть достанется, кому оно нужно», – думает девочка с малиновыми волосами, – «у меня и так есть», – улыбнувшись чему-то невидимому, малиновая девчонка спешит дальше.

– Ха! Счастье! – парнишка на самокате остановился напротив объявления, – как это, отдать счастье? – он любовно погладил новенький самокат, на который так долго копил и работал, раздавая листовки и флаеры.

Ну уж нет, он никому бы не отдал своё счастье, даже если было бы два… и мальчик, счастливо улыбнувшись, покатил дальше.

– Счастье… Надо же…

У объявления остановилась усталая женщина. Она долго изучает буквы, потом о чём-то думает и, воровато оглядываясь, заходит в подъезд.

Так… вот… квартира семнадцать.

Женщина протягивает руку к звонку, затем отдёргивает, кривит губы в улыбке.

– Боже, – шепчет женщина, – какой бред, что я делаю, какая глупость… Это уже клиника какая-то, я решила, что здесь мне дадут счастье…

Она поворачивается, чтобы уйти, но дверь за спиной женщины резко распахивается.

– Вы, наверное, за счастьем? – раздался тоненький голосок.

Женщина повернулась, на неё смотрели любопытные глазки, на голове был рог, радужный, переливающийся рог. Она поняла, что перед ней стоит единорог.

– Тааак, вы за счастьем? – единорожек с любопытством и надеждой смотрит на женщину, затем берёт её за руку и ведёт вглубь квартиры. Женщина идёт, будто зачарованная, – вот, выбирайте, вам какого? Остались рыжий и чёрный.

Женщина смотрит с нежностью на комочки счастья, которые лежат в картонной коробке и открывают треугольные розовые ротики.

– Мне… – она не успевает сказать, в дверь два раза звонят, потом стремительным шагом входит мужчина. – Я вчера был, я за счастьем, осталось ещё?

– Я беру рыжего, – говорит женщина, – мгновенно сориентировавшись в обстановке и посмотрев умоляюще на единорожку, – можно?

– Конечно, – кивает головой малышка-единорог. – Остался только чёрный, – она смотрит на мужчину.

– Замечательно, – говорит тот, – я возьму чёрного, можно?

– Конечно, – опять важно кивает единорожка и поправляет сползающий рог.

– Мила, почему открыта дверь? – раздаётся скрипучий голос, – я же тебе велела закрыть дверь и никому не открывать, здравствуйте… А вы…

– Бабуль, это ко мне, за счастьем, – единорожка, по имени Мила, скорчила забавную рожицу, – видишь, всех разобрали, а ты говорила…

Бабушка с любовью смотрела на маленького единорога.

– Спасибо вам, – женщина прижимала к себе пищащее счастье, – я вам что-то должна?

– Да, – важно сказала Мила-единорог, поправляя сползающий рог, – вы должны быть счастливой, ведь у вас теперь есть счастье!

– И вас это касается тоже, – повернулась Мила к мужчине, который нежно прижимал к себе чёрный комочек счастья, – вы тоже должны стать счастливым.

– Мила, – мягко говорит бабушка, – может быть, люди и так счастливы…

Мила качает головой, смотрит на бабушку.

– Бабушка, счастливые люди не ищут счастья, разве ты не знаешь об этом?

Женщина вышла на улицу, она замешкалась, не зная куда спрятать своё счастье, пока донесёт его до дома.

– Я положил сюда, – раздался над ухом голос мужчины, забравшего чёрный комочек.

– Спасибо, – тихо улыбается женщина.

– Вы как своего назовёте? Кто у вас?

– Ой, не знаю…

– Дайте посмотрю… Так, парень. А у меня? Ха! Тоже парень… Ну что же, поздравляю! У нас с вами мальчишки! Как своего назовёте?

– Я даже не думала, – качает головой женщина, – у меня спонтанно решение возникло…

– А я Тимур, Тим для друзей… – мужчина заулыбался, – это меня так зовут, его ещё не придумал, но без имени не останется, правда, кот? О, точно! Я назову его Котом!

– Котом? Просто Котом?

– Да! Будет у меня счастье по имени Кот!

– А я Апельсином хочу назвать, – женщина несмело улыбнулась, – я с детства мечтала о котёнке по имени Апельсин, иду… а тут счастье бесплатно раздают, ну я и зашла…

– Я не расслышал ваше имя, простите.

Женщина не стала уточнять, что она не говорила, как её зовут, она просто сказала:

– Татьяна, моё имя Татьяна, Таня для друзей…

– А не выпить ли нам, Танюша, по кофейку? Я знаю неплохую кофейню, здесь, за углом.

– А как же… счастье?

– А счастье теперь всегда с нами, мы его никому не отдадим, не так ли, Кот?

Женщина по имени Татьяна поправила за пазухой своего Апельсина и улыбнулась, так чисто и открыто.

– Что же, идёмте, Апельсин не против.

Примерно через год на одном известном подъезде появилось опять объявление о том, что в этом доме отдают счастье.

Тот, кто написал это объявление, был одет в длинный халат со звёздами, колпак с кисточкой и чёрные очки, в руках у этого владельца счастья была какая-то переливающаяся всеми цветами радуги палочка.

«Либо волшебник, либо звездочёт», – думали спешащие по своим делам люди, некоторые тормозили у цветного объявления и, прочитав, бежали дальше…

– Надо же, счастье… осталось одно, – заплаканная девушка читала объявление, прочитав и немного подумав, она зашла в подъезд и немного времени спустя вышла оттуда, прижимая к себе счастье шоколадного цвета.

У счастья были длинные уши, мокрый нос и розовый язычок, которым оно, счастье, лизало щёчки своей хозяйки…

Колян

– Колян, привет, – Мишка соскочил со ступенек, где он сидел на самом верху, болтая ногами в порванных кедах, из одного из которых торчал большой палец в порванном же носке.

Кед порвать – это тоже умудриться надо…

Мишка заглядывал в лицо Коле, парню из их компании, высокому и серьёзному.

– Привет, Миш, чего ты там?

– Я-то? – Мишка на мгновение задумался, многое хочется мальчишке рассказать другу.

И про то, что голубята вывелись, а все знают, что их трогать нельзя, иначе они человеческим запахом пропитаются и мать от них улетит, птенцы тогда погибнут.

И про котят, что Муська принесла, шесть штук, мамка велела потопить, а он не стал, спрятал их в сараях, двоих уже заберут, когда они вырастут.

Одного Светка, а второго Ирка из третьего подъезда. Они уже с мамками своими договорились, осталось четверых пристроить.

И про то, что Витька Селиванов целый кулёк карбида притащил, он у бати своего на стройке был, и там того карбида хоть… отбавляй. Они теперь собирают бутылки от дихлофоса, потом пойдут на пустырь бахать…

И про пугач, который он смастерил, а младший брат, Ванька, нашёл и чуть глаз себе не повредил. Ох, и досталось ему, Мишке, от мамки.

А ещё они с пацанами ключ от подвала подобрали и под всем домом пробежали, а дом у них очень большой, одиннадцать подъездов, между прочим.

Между подъездами стены, но там, где идут трубы, есть небольшое отверстие, расковыряв его, худенькие мальчишки спокойно пролезают, даже Коля бы смог пролезть…

И что по соседству дом большой строить с бассейном внутри и двухэтажными квартирами начали.

И хочется спросить Мишке у Коли, как это понять, двухэтажные квартиры? Это что, в потолке лаз, что ли? Или нужно подняться на второй этаж, и там тоже твоя квартира? Или как?

Хочется Мишке рассказать, как бегали с Серёжкой и Васькой на карьер купаться, никому не сказав, и, пока переодевали в кустах свои штаны, сняв мокрые трусы, услышали голоса какие-то сердитые, потом вроде хлопок, и что-то в карьер кинули.

Долго просидели мальчишки в кустах, боясь высунуть нос наружу, поклялись все трое никому не говорить об этом.

Слухи нехорошие стали ходить, будто какие-то люди сердитые, что хотят, то и творят, вроде и милиции даже не боятся.

А у Коли папа милиционер, вот бы спросить у него, неужели правда? Разве можно милицию не бояться и плохие дела делать?

А ещё хотел сказать о том, что он, Мишка, научился кепку настоящую из газеты делать. Ему папка показал, папка у Мишки в стройотряд раньше ездил, там с мамкой и познакомился.

Вот как много хотел рассказать Мишка.

Но вместо всего этого зашагал рядом, приноравливаясь к широкому шагу друга.

Коля был немого старше Мишки, ему уже исполнилось пятнадцать лет, он как-то последнее время по-особому смотрит на них, его друзей.

Так смотрят взрослые, будто знают они какую-то тайну, неподвластную детским умишкам тринадцатилетних пацанов.

Вроде бы не с усмешкой, но снисходительно.

Мишка пробовал такой взгляд отрепетировать, не получается. Как-то по-щенячьи тоскливо смотрит, сдвинув брови к переносице, у Коли же получается как у взрослого.

Мишка знает, это виновата Таня Иванова, это она заставляет Мишку краснеть и вести себя как-то иначе, а у Коли появился этот взгляд.

Мишка при виде Тани хочет почему-то дурачиться, ходить на руках, плевать сквозь зубы, говорить умные вещи, а ещё смотреть на всех так, как Коля смотрит.

– Чего хотел-то, Миш? – спрашивает шагающий ровным шагом Коля.

– Мы это, Коль, в подъезде диван поставили, короче, там собираемся теперь, придёшь?

– В каком?

– В седьмом, где эта, Танька живёт, – напущено безразличным тоном говорит Мишка.

Коля смотрит на него тем самым взглядом, будто что-то понимает, потом слегка улыбнувшись говорит, что придёт.

Вечером пацаны толкают друг друга, бесятся, смеются стараются все усесться на диване.

Вышла старуха Жаботина, грозно всех осмотрела и велела не шуметь.

Сверху спустился дядя Валера.

Он садится покурить и показывает ребятам разные фокусы. Берёт у них растрёпанную колоду карт, просит запомнить карту, и понеслось. Как же он угадывает карту.

Дядя Валера кладёт в карман колоду.

– Мишаня, чё, какую тебе достать?

– Вальта пикового, – говорит быстро Мишка.

– Добре, – отвечает дядя Валера, – а какого по счёту?

– Одиннадцатого!

Пацаны смотрят с замиранием, как дядя Валера достаёт по одной карте из кармана, все считают вслух, десять карт достал и кинул рубашками вверх, а одиннадцатую перевернув вверх рисунком.

– Валет… пиковый, – выдыхают ребята…

Натешившись и выкурив несколько сигарет, дядя Валера наказывает сильно не шуметь и поднимается наверх.

На руках его наколки, на пальцах перстни, тоже наколотые, дядя Валера никогда не рассказывает про свою бурную молодость, но все во дворе знают, что дядя Валера «сидел» не раз.

Мальчишки продолжают толкать друг друга, хихикать и дурачиться. Коля вроде тоже втягивается в игру до того самого момента, пока сверху не спускается Таня.

На ней джинсовая короткая юбка, тоненькие ножки с мословатыми коленками обтянуты малиновыми лосинами, хвост волос завязан сбоку.

Таня… накрашенная?

«Нифига себе», – думает Мишка, – «ей, что, мать краситься разрешает?» Он вспоминает, как отругал отец Мишкину сестру, Ленку, за то, что та накрасила синие тени и ресницы, совсем немного, а Ленке уже семнадцать.

Вот это да.

Мишка не может смотреть прямо на Таньку, он стесняется. Стесняется и начинает вести себя по-дурацки, потом опять будет ругать себя и чуть не плакать, но сделать с собой Мишка ничего не может.

Вот эта Танька, ну чего она припёрлась? Ему кажется, что пацаны узнают, что она… что она… что он… что Танька… что она ему… Мишка даже про себя стесняется произнести это слово, нр… нр… нрав… нравится, фух…

– Миша, мы завтра за грибами собрались, пойдёшь с нами? Побегаем там, поиграем…

Батя нас отвезёт до Талого, а вечером заберёт, ты это, пожрать чё возьми. Мне мамка яиц отварит, картошки там, Серёжа сало, сказал, возьмёт…

Миша ловит чуть насмешливый взгляд Тани, и ему хочется провалиться сквозь землю. Да заколебали пацаны, прям обязательно при ней надо было.

Миша краснеет и делает вид, что не слышит.

Немного посидев, Таня поднимается вверх по лестнице, оттуда, наклонившись через перила, зовёт Колю.

– Коооль.

Коля лениво встаёт и спокойно поднимается наверх.

Миша с ребятами делают вид, что ничего не заметили, они слышат, как о чём-то шепчутся ребята. Тихий басок Коли и смех Тани.

Потом Коля спускается, а Таня поднимается на свой этаж, Миша слышит, как хлопнула её дверь.

Мише хочется так же, хочется оказаться на месте Коли.

Ночью он представляет, как Таня поднимается вверх по лестнице и зовёт его к себе наверх.

Он что-то говорит пацанам, а потом лениво, будто нехотя, поднимается вверх. Они останавливаются между этажами… Миша что-то говорит, уверенно выставив ногу вперёд и чуть прищурившись, а Таня хохочет. Миша не знает, о чём они говорят, он ещё не придумал…

Миша продолжает ходить в подъезд, ребята стали обижаться на Колю, что он перестал разделять их шалости и всё чаще уходит с Таней вдвоём и о чём-то там шепчется. Что за секреты от друзей?

Коля тихо улыбается и смотрит снисходительно на парней, которые высказывают ему, что он, наплевав на дружбу – многолетнюю дружбу, между прочим, – променял их на девчонку, это глупость.

Когда уходит эта вредная Танька, начинается самое веселье, пацаны, оттопырив пятую точку, подносят спичку и хохочут, у кого получается пустить пламя побольше. Да многое что они делают того, что при Таньке неудобно – девочка, всё же.

– Давайте ей скажем, чтобы отстала от нас? – говорят пацаны, – мы тут мужской компанией, и эта прилипала, ещё и Колю постоянно дёргает, достала прилипала.

Кидают жребий, кто должен сказать Тане, чтобы она не приходила к ним. «Хорошо, что достаётся эта миссия Серёже», – с облегчением думает Миша.

Серёжа, не откладывая дел в долгий ящик, когда видит идущую по двору Таню, подозвав её, говорит, чтобы не приходила больше и не мешала их мужскому коллективу.

– И вообще, сообщай свои девчачьи секретики подружкам, поняла? Чего привязалась к Коле?

Понятно, что он добрый, не может отказать девчонке, но нам он тоже нужен, так что смотри, если не поймёшь, то во, – подносит свой ободранный кулак к самому носу девчонки Серёжа.

Таня, дёрнув плечом и высоко подняв голову, уходит.

Ребята хохочут, ну всё, Коле не надо больше слушать Танькино нытьё, мальчики непременно решили, что девчонка плачется и жалобится Коле.

Пусть сама теперь решает свои проблемы.

Вечером, когда все собрались, Танька не появилась, не пришла она и на второй день. Коля постоянно посматривал вверх, но Таня не появлялась.

На третий вечер она спустилась по лестнице, презрительно глянув на пацанов, прошла мимо них.

Коля быстро встал и вышел следом за Танькой.

Больше Коля не участвовал в их посиделках, как бы пацаны ни зазывали его.

Вскоре начался учебный год, и Мишку тоже больше не пускали торчать в подъезде.

Он часто видел Колю и Таньку, о чём-то беседующих.

Коля ушёл учиться в ПТУ, Таня училась в школе.

Мишка встретил как-то возле школы своего товарища, он очень обрадовался Коле. Коля, видно, тоже был рад, рассказал, как учится, что уже ездил сам за рулём…

Мишке похвалиться было особо нечем, он просто радовался близости друга, тот вдруг замолчал, куда-то посмотрел и наскоро попрощавшись с Мишкой, пошёл быстрым шагом навстречу… Таньке.

Немного постояв, Мишка поплёлся домой, размышляя о несправедливости этого мира.

Через два года Таня, едва окончившая школу, и Коля, получив корочки водителя, поженились.

Мишка в это время усиленно боролся с вылезающими отовсюду прыщами и росшими под носом усами.

Особенно сильно досаждали усы, он выщипывал их утащенными у мамы большими щипцами, пока не заметил отец.

Покряхтев, отец достал свою бритву, осколок зеркала и, дав в руки кусочек мыла, показал, как нужно бриться.

Мишка смотрел издалека, как ходит по двору бледная и сильно располневшая Таня, как идёт домой усталый Коля, перекинув через плечо кожаную куртку и подражая походке своего отца.

Летом пацаны так же собирались на диване в подъезде, к ним иногда спускался Коля, поболтать. Мальчишки стеснялись и зажимались при семейном своём товарище, всё так же спускался дядя Валера, покурить и показать фокусы.

Однажды к нм присела Ленка из десятого «В», она жила с Колей в этом подъезде.

К ним присоединялись новые мальчишки, помладше.

Как-то Ленка, поднявшись наверх, свесив голову позвала…

– Миииш…

И уже Мишка поднимался наверх под неодобрительные взгляды своих младших товарищей. И взгляд появился тот самый, что репетировал так тщательно, и о чём говорить, сообразил, да и вообще…

– Смотри, братиш… будь осмотрительнее, – сказал однажды ему Коля, похлопав по плечу, – мне никто в своё время не сказал…

– О чём? – спросил Мишка и покраснел…

– О том самом, братка…

Кружево

– Любанька что-то худая, Малаш, не кажется тебе?

– Ой, мамка, да ты токмо о Любке и печёшься, поди втюрилась в кого, возраст у девки такой.

– Какой возраст, Малашка, ну ково плетёшь, шешнадцать девке токмо.

– Шешнадцать токмо? Малая, да? А как меня в пятнадцать за старика отдавать, так нормально было?

– Што ты, што ты, Малаша? Да ты и сама не супротив была, кажись.

– Не супротив? А как же мне, мамаша, противничать было? Когда батяня за косы тащил меня из сенок, штобы, значит, я не супротивничала. Думаешь, не знаю, за что? Лишний рот я была, да? Я ведь знаю, что не тятькина.

– Да што ты, девка, с ума сошла, – женщина распрямилась, показав крепкие, голые до колен ножки, так как юбка её была заткнута за пояс, они со старшей дочкой, приехавшей к матери с отцом на побывку, стирали на речке бельё, – ты ково мелешь, блаженная?

– Да того! А то я не знаю, на Покров с тятькой свадьбу играли, а после Крещения я родилась, считать-то умею.

– Язва же ты, Малашка, тьфу на тебя. Не тятькина, а чья же? Думаешь женился бы на мне тятька твой, ежели бы я с кем согрешила, окромя его?

Вся в бабку Ехимью, такая же языкастая и красивая такая же, в их родню… Ты, девка, говори, да не заговаривайся, силком тебя никто не заставлял, отец у тебя спросил…

– Угу…

– Тьфу на тя, Малаш, ну что за карактер у тя такой, ну всё наперокосяк делаешь.

– Нормальный характер, зато не размазня какая.

– Ну, говорю жа, бабка, Ехимья Селиверстовна, оттого и внучка любимая.

– Ой, прям уже, любимая, – Малаша с силой бьёт по камням скрученной рубахой, а сама прячет улыбку.

Девушка знает, что она бабушкина любимица, бабушка Ефимия и правда с характером Маланью, внучку свою старшую, в узде держала, но и любила, и сейчас любит.

Мастерство своё, кружева тонкие, что паутина, ей только передала. Других внучек научила тоже, но именно то, за что прославилась на весь край и за его пределами, только Маланье, Малашке, как по-домашнему зовут её, передала.

Вот и сейчас, увидев, что Малыша собралась идти с матерью на речку стирать, зыркнула грозно, пальцы, мол, береги, зачем пошла…

Вечером отправились в баню, баня у Селивановых знатная, девки в самый последний жар пошли.

– Нам пошептаться надо, маманька, – кинула Малыша.

Долго в бане были сёстры, выходили, заходили. Наутро Малыша позвала мать за ягодами.

– Смотрите, девки, кажуть, росомаху видали у дальнего-то пруда, не ходите далеко, – сказал отец, хлебая щи разноцветной деревянной ложкой, слегка выщербленной с края.

Ох, и получала Маланья в детстве этой ложкой по лбу от отца, то за столом крутится, то болтает.

Любушка нет, Любушка другая, тихая, спокойная, через три года после Малаши родилась, потом Семён, потом Степка, последушек Ванька, такой же востроглазый, как говорит бабушка, что и Малаша.

– Нет, мы не далеко, тять.

Пришли к вечеру, мать с Малашей полные туеса ягод принесли, крепко о чём-то думала мать, бросая изредка взгляды на Любушку.

Ушла на половину свекрови, о чём-то шептались.

За ужином, когда собралась вся семья, бабушка Ефимия Селивёрстовна завела издалека речь с сыном своим, отцом девчонок, что так, мол и так, стара она стала, зрением слаба, не может в полной мере обучить Любушку своему мастерству.

Зато, дескать, Малаше всё передала, все тонкости, надо бы теперь Любушку ещё обучить, девка смекалистая.

– Ты же, мать, вроде, говорила, что руки у Любушки из плеч, да фантазии не хватает, – говорит отец семейства.

– Ничё я такого не говорила, а ежели сказала когда, то сгоряча.

– Ну? И зачем мне знать про дела эти ваши бабские?

– Затем, остолоп ты такой, што Любушку надо к Малаше на обучение отправить.

– О, как. А Малаша же что? Возьмёт ли сестру в обучение? У ей и мужик есть, захотит ли дома родственницу видеть?

– Захотит, тятя. Митя, он хороший.

– О, как? А навродя он же лихоимец, дубина и гад ползучий. А тятенька сатрап и убивца твоей молодости.

– Кто это вам, тятенька, такого набалакал? Да плюньте ему в очи.

– Тьфу ты, ну уродилась же, а. Вот ведь…

Из любой ситуации вывернется.

Мне-то что?

Нешто я против, матушка? Пусть учится.

У Любушки-то спросили, сама-то она как? «Люба, что молчишь?» – спросил отец у сидевшей за столом и наклонившей низко голову девушки.

Люба, покраснев до кончиков волос, кивнула, что, мол, согласна.

На следующее утро, девушки, погрузив свои вещи, поехали на станцию. Там им пришлось сесть на поезд, попрощавшись с плачущей мамкой и братишкой – с остальными дома подосвиданькались, и поехать до места, где жила Малаша с мужем своим, Дмитрием.

Работал Митя писарем, отправили его после свадьбы сразу на службу, был человек он умный, грамотный, очень обрадовался жене своей, сроднице и тому, что будет у него наследник в скором времени.

Всем сообщили, что тяжела Малаша, и родителям тоже. А в скорости и наследник на свет появился чернявый, в мать и отца.

Любушка отучилась, съездила к родителям, была бледна, глаз не подымала, о чём-то пошепталась с бабушкой, с мамушкой, попрощалась с братьями и батюшкой, в пояс поклонилась дому отчему и уехала, сказывают, помогала по хозяйству сестре, а после в монастырь ушла.

Там рукоделием занималась, служила и до настоятельницы дослужилась. Любила очень сестрицу свою с мужем и сыночком Сёмушкой у себя принимать.

Подолгу беседы матушка Антония, так Любу звать стали, проводила с ними, ласково смотрела на племянника своего, который тоже любил тётку свою, нежной любовью.

В революцию монастырь выстоял, а Сёмушка к тому времени уже молодой мужчина, своими руками ту революцию и вершил. В партию вступил, всю жизнь верой и правдой стране своей служил.

– Вот так, дети.

– Бабушка, ты так подробно всё знаешь, откуда?

– Бабушка Малаша передала мне не только секрет кружева, но и семейный секрет тоже. Супруг её, Дмитрий Иванович, был человеком учёным и научил Малашу читать, писать, считать, а потом и Любушку научили грамоте.

Так вот бабушка Малаша всё подробно описала в этой тетрадочке своей. Тебе, Любушка, как старшей моей правнучке, отдаю на память ту тетрадь. Надо ли тебе?

– Надо, бабушка!

– А вы ребята, не гневайтесь, Любушка старшая, ей решать, знать кому секрет тот или нет.

– Какой секрет, бабушка? – спрашивают дети. Но старушка уже закрыла глаза и, сложив сухонькие ручки, мирно посапывала.

Любочка тоже стала плести кружева, по-знаменитому, прапрапрабабки своей учению и секрету, что тоже был описан в тетради Маланьиной.

А ещё красивым ровным почерком была написана дата, обведена в кружавчики и подписано: «В этот день и в это время, появился на свет сыночек наш, Сёмушка. Мать и ребёнок чувствуют себя хорошо.

Дмитрий Иванович, да и я тоже, очень рады и счастливы, что есть у нас теперь сыночек, свет очей наших и радость наша, Сёмушка.

Любушка усталая и бледная, но спокойная, спит голубка…»

Вот такой секрет прочитала Любочка в бабушки Маланьи дневнике. Оттого и не было детей у них больше, размышляет Любочка, что матерью Сёмушки была её тёзка, прапрапрабабушка Любушка, а Маланья, прикрыв грех сестрицы младшей, воспитала мальчика как своего…

– Люба, что там за секрет? – спрашивают кузены и кузины, так, из любопытства.

– А, – отмахивается Любочка, что предок наш зажиточный был. Боялись же всего в те времена, сейчас как бы всем плевать.

– Ууу, что, даже про клад там не написано?

– Пффф, какой клад, – говорит Любочка.

– Точно, Люба?

– Не верите, прочитайте, – спокойно говорит Люба. Но ребятам не хочется читать, потому они и успокаиваются, забыв про клад, прабабок и тетрадь в чёрном переплёте, пахнущую, как им кажется, древностью.

– Как же она похожа на бабушку Малашу, – думает старушка, наблюдая за детьми из-под опущенных век с редкими, белыми ресницами, – всё же кровь не водица, вроде через столько поколений да пробились гены Ефимьи Селивёрстовны и любимой внучки её Малаши, а от прямой своей прапрапрабабки ничего не взяла, надо же… Будь счастлива, девочка, и вы, мои хорошие…

Мои потомки – то, что останется после меня…

Вот как закружило кружево жизни, завертело, но не забылось, не затерялось и дальше плестись будет…