Текст книги "Расшифровка"

7

Говоря о двух чудаках, стоит все же заметить, что чудачество мастера Жун было скорбно-величавым и вызывало уважение, Залеский же носился со своими книгами как с писаной торбой, чего никто не одобрял. А так как именно о том, что вызывает неодобрение, люди охотнее всего и сплетничают, причуда Залеского была куда известнее – кто только о ней не слышал. Все знали, что книгами он не делится, поэтому новость о том, что он подпустил кого-то к своей библиотеке, облетела весь университет. Уж если ты знаменитость, твои дела тоже на слуху – вот она, взаимосвязь массы и энергии. Возникал вопрос: с чего вдруг Залеский так благоволит Цзиньчжэню? Настолько, что даже доверил ему свою «женушку». Кто-то говорил, что Залеский высоко оценил способности своего ученика и возлагает на него большие надежды, но эта мирная версия не пользовалась популярностью. Ажиотаж вызвала другая догадка: Залеский задумал использовать талант студента и присвоить его достижения.

Мастер Жун тоже об этом упомянула…

[Далее со слов мастера Жун]

Первые зимние каникулы после войны Залеский провел в Европе. Зима в тот год выдалась суровая, но в Европе, пожалуй, было еще холоднее, поэтому он оставил семью в Ч. и поехал один. Когда пришло время его встречать, папа отправил меня на пристань на университетском «фордике». Приезжаю на пристань и вижу картину маслом: Залеский восседает на деревянном ящике размером чуть ли не с гроб, ящик испещрен надписями на китайском и английском: УНИВЕРСИТЕТ Н. ~ Л. ЗАЛЕСКИЙ ~ КНИГИ. Я так и обомлела. В наш «фордик» ящик точно не влез бы. Пришлось нанимать четырех рабочих, чтобы они на тележке довезли багаж до кампуса. По дороге я спросила Залеского, зачем он привез издалека столько книг, а он мне радостно так.

– Я, – говорит, – затеял одно исследование, без этих книг никак не обойтись.

Оказывается, в Европе его настигла хандра оттого, что за эти годы он ничего не добился в науке. Потом у него возникла идея, он воодушевился и вернулся уже с грандиозными планами – он решил изучать структуру человеческого мозга. Сейчас мало кого удивишь искусственным интеллектом, все о нем наслышаны, но тогда только-только появился первый компьютер[19]19
  Первый компьютер ENIAC был представлен в 1946 году. (Примеч. автора.)


[Закрыть], а Залеский уже живо заинтересовался этой темой, так сказать, опередил свое время. Так что, учитывая масштабы его планов, не так уж и много книг он привез, и вполне понятно, почему он не хотел этими книгами делиться.

То, что он сделал исключение для одного Чжэня, вызвало у людей подозрения. К тому же на факультете тогда о чем только не болтали: якобы Чжэнь за две недели прошел всю программу четырех лет, вогнал Залеского в краску… И хотя толком никто ничего не знал, пошел слух, что иностранный профессор использует интеллект Чжэня для своих исследований. Сами понимаете, как эти слухи разносятся по университету, люди любят сплетничать о чужих неудачах, и рассказывают, и слушают с удовольствием. Я, когда услышала, спросила Чжэня, правда это или нет, он сказал: неправда. И папа его спрашивал, он ему то же самое ответил.

Папа спросил: говорят, ты после пар вечно у Залеского пропадаешь?

Чжэнь ему: да.

Папа ему: а что ты там делаешь?

А он: книги читаю, иногда играем с ним в шахматы.

Отвечал он уверенно, но мы все-таки думали: не бывает дыма без огня, может, он что-то недоговаривает. Он ведь был еще подростком, в людях разбирался плохо, Залеский мог попросту его одурачить. Я нашла какой-то предлог и отправилась на разведку. Но сколько бы я ни приходила к Залескому, каждый раз наблюдала одну и ту же сцену: они и правда играли в шахматы. Чжэнь и дома часто во что-нибудь играл: с папой они состязались в вэйци[20]20
  Стратегическая настольная игра, известная также под японским названием «го».


[Закрыть] – Чжэнь был сильным соперником, не уступал папе; с мамой они резались в китайские шашки[21]21
  Настольная игра, происхождение которой, несмотря на название, не имеет ничего общего с Китаем.


[Закрыть], просто ради маминого развлечения. Смотрела я, как Чжэнь с Залеским играют в шахматы, и думала: уж тут-то Залеский развлекает Чжэня, ведь все знают, что он шахматный чемпион.

Так оно и было.

Чжэнь говорил, что они с Залеским играют не только в шахматы, но и в вэйци, сянци[22]22
  Китайские традиционные шахматы.


[Закрыть], военные шашки. Иногда Чжэню удавалось победить в военных шашках, во всем остальном он неизменно проигрывал. С Залеским, по его словам, никто не мог сравниться, а в военных шашках Чжэнь выигрывал лишь потому, что победа в них зависит не только от мастерства игроков, но и от простого везения. Китайские шашки, например, хоть и проще военных, но соперникам приходится больше полагаться на тактику, а не на удачу. Поэтому военные шашки Чжэнь всерьез не воспринимал, считал их детской забавой.

Вам, наверно, интересно: раз у Чжэня не было шансов против Залеского, зачем Залеский садился с ним играть?

Научиться играть в шахматы, шашки или любую другую игру несложно, гораздо проще, чем обучиться какому-нибудь ремеслу, легче начать. Только ведь с ремеслом как: делаешь в первый раз – непривычно, во второй – уже знакомо, с опытом приходит мастерство, с мастерством достигаешь совершенства. В шахматах все иначе: чем больше ты в них погружаешься, тем сложнее они становятся, чем больше приемов узнаешь, тем больше тебе открывается шахматных комбинаций. Шахматы все равно что лабиринт, войти в него просто, но с каждым поворотом обнаруживаются все новые развилки, и все труднее становится выбрать дорогу. А теперь представьте, что в лабиринте вы не одни, а с соперником, и вы не только ищете выход, но и думаете о том, как бы преградить путь противнику, и то же самое делает он, пытается выбраться и попутно чинит вам препятствия, так что идти по лабиринту вам обоим все сложнее и сложнее.

Это и есть шахматы, ход – удар – ответный удар – защита, то в открытую, то исподтишка, то бьешься с пешкой, то идешь на короля, и обе стороны пытаются друг друга одурачить. У того, кто знает больше тактических приемов, шире пространство для маневра, он напускает больше туману, морочит противнику голову, и его шансы на победу растут. Без знания приемов хорошим игроком не станешь, но все-таки на одних приемах далеко не уйдешь, ведь любой известный прием не твоя личная находка.

Что такое тактический прием?

Это как протоптанная в зарослях тропка – путь, конечно, срежешь, но ходить по ней может кто угодно, хоть ты, хоть твой соперник. Другими словами, если ты вышел на бой с ружьем, а противник безоружный, ты прикончишь его в два счета. Но что, если у вас обоих одинаковое оружие и боеприпасы? Ты заложил мину, а он нашел ее миноискателем, ты послал самолет, а он получил сигнал с радаров и отправил перехватчика. Тогда исход сражения решает особое тайное средство. Секретное шахматное оружие.

Залеский играл с Чжэнем потому, что тот владел тем самым секретным оружием: ты ниоткуда не ждешь подвоха, а он вдруг раз – и ходит как-то необычно, чудно́, мудрено, словно, пока ты шагал по земле, он успел незаметно прорыть под землей туннель, обхитрил тебя, наставил ловушек. Но Чжэнь был начинающим игроком, ему не хватало опыта и знания приемов, поэтому его можно было сразить и «обычным ружьем». Иначе говоря, оттого, что он плохо разбирался в стандартных приемах, в руках соперника они тоже стали секретным оружием. Каждый такой прием, тропа исхоженная, проверенная, надежная, вела к цели быстрее, чем свежие извилистые тропинки Чжэня, так что в конце концов он неизбежно терпел поражение.

Залеский мне сам сказал: Чжэнь проигрывал не по глупости, а по неопытности, от незнания техники. Я, говорил Залеский, играю с четырех лет, опыта накопил много, любой прием знаю как свои пять пальцев, само собой, Цзиньчжэню трудно у меня выиграть. В моем окружении, мол, нет никого, кто смог бы победить меня в шахматах, можно без всякого преувеличения сказать, что я шахматный гений; добавьте к этому технику, за долгие годы отточенную почти до совершенства, – без многолетних упорных тренировок Цзиньчжэню меня ни за что не одолеть. Но когда я с ним состязаюсь, у меня часто захватывает дух от чувства неведомой опасности, мне это нравится, поэтому я сажусь с ним играть.

Вот так-то.

Играть.

Играть!

За игрой в шахматы Чжэнь с Залеским сдружились, их отношения очень скоро стали теплее, чем обычно у преподавателей и студентов, они нередко ходили вместе гулять, обедать. Чжэнь все меньше времени проводил дома. Раньше на школьных каникулах он вечно сидел в четырех стенах, мама насилу вытаскивала его на свежий воздух. Но той зимой Чжэнь дома не засиживался – мы думали, он, как всегда, играет с Залеским в шахматы, но оказалось, мы не угадали. Они не играли в шахматы, они придумывали шахматы!

Кто бы мог подумать: они изобрели собственную игру! Чжэнь называл ее «математическими шахматами». Потом-то я не раз видела их за этой странной игрой; шахматная доска была размером с письменный стол, на доске два лагеря, в каждом лагере по два вида клеток, одни – обычные квадратные, другие – с диагональными линиями, как в иероглифе 米. Вместо шахматных фигур были игральные кости мацзяна, их делили на четыре части, по две на каждого игрока, отдельно для двух видов клеток. Причем если в квадратных клетках за каждой костяшкой было закреплено свое место, как в китайских шахматах, то клетки с диагональными линиями заполнялись произвольно, вот только заполнял их не ты, а твой соперник. Он расставлял костяшки с учетом своей стратегии, то есть сперва они работали на него и только после начала партии поступали в твое распоряжение, и твоей задачей было передвинуть их так, чтобы добиться на доске преимущества, превратить врага в союзника, чем раньше, тем лучше.

Одна и та же костяшка могла переходить с одного вида клеток на другой, и чем свободнее ты мог перемещать костяшки, тем выше становились твои шансы на победу, но достичь этого было трудно, приходилось тщательно продумывать каждый ход. Как только костяшка оказывалась на поле другого вида, правила ее хода и атаки менялись. Самое большое различие заключалось в том, что в квадратах костяшки не могли ходить наискосок и перескакивать через поля, а в клетках с диагональными линиями могли. Главной особенностью новых шахмат было то, что ты не только боролся с соперником, но и наводил порядок в собственных войсках, пытался как можно скорее превратить врага в союзника и добиться свободного перемещения костяшек между полями. А значит, ты играл не только с соперником, но и с самим собой, вот и выходило, что на шахматном поле одновременно шло три схватки: каждого игрока с собственным лагерем и общая битва двух сторон.

Как видите, игра была сложная, диковинная: мы с вами сражаемся, только я командую вашими солдатами, а вы – моими, уж до чего непростое, абсурдное положение, и эта абсурдность только еще больше запутывает дело. Обычному человеку такая игра не по зубам; Залеский заявлял, что она рассчитана на математиков, потому и зовется «математическими шахматами». Как-то раз Залеский похвастался, мол, эти шахматы – продукт чистой математики, подобной четкой структурой, труднопостижимостью, отточенностью, вариативностью обладает, пожалуй, лишь человеческий мозг, поэтому изобретение математических шахмат и игра в них – огромный интеллектуальный вызов.

Эти слова напомнили мне о научных изысканиях Залеского – изучении структуры человеческого мозга. Я тут же насторожилась. Что, думаю, если математические шахматы – часть его исследований? И Чжэнь для него – подопытный кролик, а игра – лишь прикрытие? Я пристала к Чжэню с вопросами: расскажи, говорю, для чего вы эту игру придумали, как все происходило.

Придумали, потому что нам обоим хотелось играть, ответил Чжэнь. Но Залеский, слишком сильный соперник, не оставлял Чжэню ни шанса на победу, а от проигрышей тот падал духом и в конце концов потерял всякое желание состязаться. Тогда эти двое задумали изобрести новую игру, чтобы оба могли начать с нуля, чтобы партии были чистой борьбой разумов и победа в них не зависела от знания надежных приемов и техник. По словам Чжэня, сам он главным образом проектировал шахматную доску; правила игры в основном сочинял Залеский. Свой вклад в создание шахмат Чжэнь оценивал в десять процентов. Если игра и вправду была частью научных исследований, этот вклад – отнюдь немалый! – никак нельзя было округлять, сбрасывать со счетов. Но когда я завела речь о работе Залеского, о том, что он изучает человеческий мозг, Чжэнь сказал, что ничего об этом не знает. И вообще – вряд ли это правда.

Почему, спрашиваю, не веришь?

Он, говорит, никогда мне о таком не рассказывал.

Странно, думаю.

Раньше, бывало, как пересечемся с Залеским, он тут же начинал разглагольствовать о своем проекте, теперь он виделся с Чжэнем чуть ли не каждый день и ни разу об этом не заикнулся? Подозрительно. В конце концов я спросила самого Залеского, он ответил: условий нет, работа застопорилась, пришлось все бросить.

Неужели правда бросил?

Или только сделал вид?

Честно говоря, я не знала, что и думать. Одно было ясно: если Залеский притворяется – плохо дело, раз он водит нас за нос, значит, совесть у него нечиста. Если он расставил ловушки, то на кого, как не на беднягу Чжэня? В общем, из-за всех этих пересудов на факультете очень меня тревожила их странная дружба, я боялась, что Чжэня используют, обманывают. Он был еще житейски неопытный, неуклюжий, как раз таких обычно и притесняют: молчаливых, одиноких, робких, тех, кто не даст отпор, молча проглотит обиду.

Но вскоре Залеский сделал то, чего никто не ожидал, и мои сомнения рассеялись… [Продолжение следует]

8

Залеский с Цзиньчжэнем изобрели математические шахматы в 1949 году, перед китайским Новым годом, а вскоре после праздников, незадолго до освобождения[23]23
  Т. е. занятия коммунистами во время гражданской войны.


[Закрыть] Ч., американский журнал «Математическая теория» пригласил ученого на конференцию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Для удобства участников организаторы сперва собрали всех докладчиков из Азии в Гонконге и затем посадили их на самолет до Штатов. Так что поездка вышла недолгой, всего на полмесяца с небольшим – когда Залеский вернулся, в университете с трудом поверили, что он побывал по ту сторону океана. Но доказательств тому хватало: письма с приглашением на работу в академии и исследовательские центры родной Польши, Австрии, Америки, совместные фотографии с фон Нейманом, Шепли, Куном и другими известными математиками. Кроме того, он привез задания математической олимпиады имени Патнема.

[Далее со слов мастера Жун]

Патнем – а точнее, Уильям Лоуэлл Патнем – родился в Америке, в 1882 году окончил Гарвард, стал успешным юристом и банкиром. В 1921 году он написал для журнала «Выпускники Гарварда» статью, где упомянул, что хочет учредить межвузовские интеллектуальные состязания. После его смерти вдова Патнема в память о нем основала в 1927 году Межвузовский мемориальный фонд Уильяма Лоуэлла Патнема. При поддержке фонда Математическая ассоциация Америки вместе с университетами с 1938 года проводит ежегодную математическую олимпиаду имени Патнема. Она весьма авторитетна в научных кругах, с ее помощью крупные университеты и научные центры ищут новые таланты. Олимпиаду проводят для студентов бакалавриата, но ее задания настолько трудные, как будто их создают для уже состоявшихся ученых. Говорят, что хотя большинство участников – лучшие студенты математических факультетов, из-за невероятной сложности заданий средний балл олимпиады по-прежнему лишь чуть выше ноля. Участники, занявшие первые тридцать мест, как правило, без проблем поступают в магистратуру лучших университетов Америки и всего мира. Тем, кто занял первые три места, Гарвард готов предоставить самую щедрую стипендию, стоит им только захотеть там учиться. В том году на олимпиаде было пятнадцать заданий, максимальный балл – 150, на решение задач – сорок пять минут, самый высокий результат составил 76,5 балла, а средний результат участников, занявших первые десять мест, – 37,44 балла.

Задания Залеский привез для того, чтобы проэкзаменовать Чжэня. Его и никого больше: он был уверен, что другие студенты, да и некоторые преподаватели, только осрамятся, если будут пытаться решить задачи. Но перед тем, как вручить задания Чжэню, математик сперва сам заперся с ними в комнате на сорок пять минут. Через три четверти часа он сверил свои ответы с уже готовыми и поставил себе оценку. Он и так понимал, что рекорд не побьет: он справился всего с восемью заданиями, а последнюю задачу решить не успел. Если бы на состязание отводилось больше времени, он бы, конечно, все сделал. Но организаторы олимпиады придерживаются двух главных убеждений:

математика – наука наук,

математика – наука времени.

«Отец атомной бомбы», американский ученый Роберт Оппенгеймер как-то сказал: время – главная трудность любой науки; обладая безграничным временем, каждый человек познал бы все тайны Вселенной. Некоторые считают, что своевременное появление первой атомной бомбы положило конец Второй мировой войне, но представьте, что было бы, если бы ее изобрели раньше и она стала бы оружием в руках Гитлера, с какими тогда трудностями – снова и снова – пришлось бы столкнуться человечеству?

За сорок пять минут Чжэнь выполнил шесть заданий (в одном из них, где требовалось доказать аксиому, Залеский увидел подмену понятий и потому не зачел ответ). Когда он дошел до последнего задания, на логику, до конца экзамена оставалось всего полторы минуты, выводить умозаключение времени уже не было, так что он отложил карандаш и погрузился в раздумья, но в последние несколько секунд вдруг взял и написал правильный ответ. Это было уже на грани фантастики; Чжэнь снова продемонстрировал свой необычайный интуитивный разум. У подобных заданий гибкие критерии оценивания, можно дать максимальный балл, можно снизить – на усмотрение проверяющего, но ниже двух с половиной баллов никак не дашь, так что в конце концов взыскательный Залеский столько и поставил. И все равно в конечном итоге Чжэнь набрал целых 42,5 балла, превысив средний результат десяти лучших участников того года (37,44).

Выходит, если бы Чжэнь взаправду участвовал, он непременно попал бы в число призеров, а там, дальше, его ждали бы престижный университет, высокая стипендия, первое признание научного сообщества. Но он не участвовал; а показал бы он кому-нибудь ответы, его, того и гляди, еще и высмеяли бы. Кто бы поверил, что китайский парнишка-первокурсник сумел заработать такие высокие баллы? Врет, не иначе. Нагло врет. Глупо врет. Самому Залескому вдруг смутно почудилось, что его надули, хотя он, конечно, знал, что это неправда. Иными словами, только Залеский мог верить в честность ответов, и без Залеского эта шуточная затея с олимпиадными заданиями не стала бы началом новой истории… [Продолжение следует]

Первым делом Залеский отправился к Лилли-младшему, в деталях рассказал ему, как Цзиньчжэнь решал задачи олимпиады Патнема, а затем, не теряя времени, высказал свою идею:

– Заявляю с полной ответственностью: на сегодняшний день Цзиньчжэнь – лучший студент нашего математического факультета, а завтра он станет гордостью любого знаменитого университета: Гарварда, Массачусетского технологического, Принстона, Стэнфорда. Поэтому советую отправить его учиться за границу, хоть в Гарвард, хоть в Массачусетский, куда угодно.

Лилли-младший медлил с ответом.

– Поверьте в него, – настаивал иностранный профессор, – дайте ему шанс.

– Боюсь, ничего не выйдет, – покачал головой Лилли-младший.

– Это еще почему? – вытаращил глаза Залеский.

– Денег нет, – просто сказал Лилли-младший.

– Много не надо, всего на один семестр. Уверен, через полгода ему уже дадут стипендию.

– Нам не то что на семестр – на дорогу не хватит, – невесело усмехнулся Лилли-младший.

Помрачнев, профессор ушел ни с чем.

Отчасти дурное настроение Залеского было вызвано тем, что он наткнулся на отказ, но кроме того, в его душе зародились сомнения. В том, что касалось обучения Цзиньчжэня, они с Лилли-младшим еще никогда не сходились во взглядах; Лилли-младший сказал правду или просто нашел отговорку? Залеский склонялся ко второму варианту: слабо верилось, что богачи Жуны остались без денег.

Но это была правда. Профессор не знал, что несколько месяцев назад, с приходом новых времен, материальное положение тунчжэньских Жунов, и без того давно уже шаткое, стало еще хуже, и, кроме старого обветшалого дома да нескольких пустых лавок, у них ничего и не осталось. А несколько дней назад Лилли-младший, знаменитый демократ-патриот, был приглашен на церемонию учреждения городского народного правительства, и прямо на церемонии подарил народному правительству единственный в Ч. торговый дом Жунов – в качестве выражения поддержки новой власти. Со стороны могло показаться, что он пытается подольститься, но это было не так: во-первых, руководство само выразило желание, чтобы он сделал это публично, во-вторых, своим поступком Лилли-младший хотел подать пример и призвать всех умных, образованных горожан поддержать новое правительство. Свойственный Жунам патриотизм Лилли-младшему не просто передался – он в нем преумножился. Его преданность народному правительству, настолько сильная, что он готов был отдать последнее, на «макроуровне» объяснялась его политической осознанностью, а на «микроуровне» – обидами, которые ему нанесли в прошлом гоминьдановцы. Так или иначе, накопленное поколениями Жунов состояние при двух Лилли, старшем и младшем, было раздарено, развалено, разрушено, разделено так, что почти ничего не осталось. Личные сбережения канули в отчаянной схватке за жизнь младшей дочери, оклад с каждым годом становился все скромнее. Лилли-младший и рад был бы отправить Цзиньчжэня за границу, но безденежье связало его по рукам и ногам.

Вскоре Залеский и сам в этом убедился. А именно – месяц с лишним спустя, когда получил письмо от доктора Картера, декана математического факультета Стэнфорда; в письме говорилось, что Стэнфорд готов принять Цзиньчжэня на стипендию, вдобавок Картер вложил в конверт сто десять долларов на дорогу. А все благодаря ходатайству и личному обаянию Залеского: он написал декану письмо на три тысячи слов, и теперь это длинное послание стало для Цзиньчжэня и пропуском к стэнфордской стипендии, и билетом на поезд и пароход. Когда новость дошла до Лилли-младшего, лицо растроганного старика, к радости Залеского, осветила улыбка.

Вопрос с поездкой был уже решен, Цзиньчжэнь готовился провести летние каникулы дома и затем отправиться в путь. Но в последние дни каникул на Цзиньчжэня обрушилась серьезная болезнь, навсегда удержав его на родине…

[Далее со слов мастера Жун]

Воспаление почек!

Этот недуг чуть не убил Чжэня!

Еще в самом начале болезни врач сказал нам, что Чжэнь не выживет, что ему осталось от силы полгода. Все эти месяцы смерть и правда шла за ним по пятам, на наших глазах тощий Чжэнь стремительно превращался в толстяка, при этом его вес не увеличивался, а наоборот, уменьшался.

Это была отечность! Воспаление почек превращало тело Чжэня в тесто для булки на пару, и это тесто непрерывно бродило, разбухало, одно время он раздулся так, что стал пышнее и мягче ваты, казалось, надавишь пальцем – и проткнешь. То, что Чжэнь выкарабкался, врач назвал чудом, а по-моему, он все равно что прошел через смерть: почти на два года больница стала для него домом, поваренная соль – ядом, смерть – наукой для изучения, деньги на дорогу в Америку – частью средств на лекарства, а стэнфордская стипендия, диплом, ученая степень, блестящее будущее – далекой-предалекой мечтой. Своей помощью Залеский хотел изменить жизнь Чжэня к лучшему, а добился только двух вещей: во-первых, к нашим накоплениям, скудневшим день ото дня, прибавились сто десять долларов, а точнее, на сто десять долларов сократились наши расходы; во-вторых, мы перестали сомневаться в его порядочности.

Поступок Залеского снял с него все подозрения, доказал, что он искренне любил Чжэня. Если бы Залеский и правда хотел использовать Чжэня, он точно уж не стал бы ломать голову над тем, как отправить того в Стэнфорд. В мире нет тайн, время раскрывает все секреты. Секрет Залеского заключался в том, что он отчетливее других разглядел удивительные математические способности Чжэня. Может быть, он увидел в Чжэне собственное прошлое, и так же, как свое прошлое, полюбил – бескорыстно, непритворно, всерьез.

К слову, если он в чем и обошелся с Чжэнем несправедливо, так это в истории с математическими шахматами. Эти шахматы потом прославились на Западе и стали излюбленной игрой многих математиков, только назывались они уже не «математические шахматы», а «шахматы Залеского». Научные журналы тогда пестрели хвалебными статьями, «шахматы Залеского» даже ставили в один ряд с теорией игр фон Неймана, величайшего математика двадцатого века: создание теории игры с нулевой суммой для двух игроков фон Неймана – знаковое событие в сфере экономики, изобретение «шахмат Залеского» – знаковое событие в военном деле, и, хотя у них нет особого практического применения, их теоретическая значимость необычайно высока. Кое-кто утверждал, что Залеский с его талантом мог стать главным соперником или соратником самого фон Неймана, но с тех пор, как он стал работать в университете Н., он не внес практически никакого заметного вклада в науку; новые шахматы стали его единственным успехом, единственным громким достижением.

Но, как я уже говорила, шахматы сначала назывались математическими, придумали их двое, Залеский и Чжэнь, и на 10 % авторское право принадлежало Чжэню. Залеский переименовал игру, назвал в свою честь – отобрал у Чжэня его право, присвоил себе. Это было нечестно. Такова была плата за прежнюю любовь Залеского к Чжэню… [Продолжение следует]