Текст книги "Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла"

Глава 11
Новички хреновы

Невзирая на отрезвляющий эффект записи «Аполлона-1», первый год подготовки нашей группы 35 новичков был периодом эйфории. Мы порхали по коридорам в невесомом блаженстве. Едва ли что-то могло согнать улыбку с наших лиц. Мы спали улыбаясь. Если бы нам подали сэндвичи с дерьмом, мы бы слопали их с улыбкой на лице. Туристам, которые прогуливались по дорожкам Космического центра имени Джонсона, мы должны были казаться деревенскими сумасшедшими. Если бы в те месяцы кто-нибудь из нас внезапно умер, в морге не смогли бы убрать улыбку с его лица. Так бы она и застыла навсегда.

В конце лета наша группа устроила праздник для всего отряда астронавтов. В центре вечера был скетч с хохмами на тему процесса отбора, в особенности женщин и представителей меньшинств. Звездами программы были Джуди Резник, Рон Макнейр и кто-то из белых, чье имя забылось. С потолка свисала простыня, закрывая собой кресло. В кресле сидела Джуди, ее лицо высовывалось сквозь дыру, прорезанную в простыне. Справа от нее за простыней стоял Рон, выставив руку через другую дырку. Казалось, что черная рука Рона принадлежит Джуди. Через дырку слева белый аскан просунул свою волосатую руку, как будто она тоже принадлежала ей. К простыне были приколоты предметы одежды, чтобы мутант казался одетым. И какой мутант – женщина с одной черной и одной белой рукой, эротическая греза позитивной дискриминации. Далее «комиссия по отбору астронавтов» – естественно, тоже из числа наших TFNG – задавала вопросы этому андрогинному существу. Комически нескоординированные движения рук вызывали приступы неудержимого хохота. Заключительный вопрос был такой: «Почему вы считаете себя подходящим кандидатом в астронавты?» Размахивая разноцветными руками – эбонитовой и из слоновой кости, Джуди ответила: «Я обладаю в некотором смысле уникальными качествами». В этот момент хохот достиг предела.

Подобная сценка, разумеется, была возможна лишь в эпоху до политкорректности. Если бы такую сатиру позволили себе американские астронавты сегодня, Джесси Джексон[70]70
  Чернокожий борец за гражданские права и политик, претендовавший на выдвижение кандидатом в президенты от Демократической партии в 1984 и 1988 гг.


[Закрыть] тут же рванул бы к администратору NASA с толпой юристов на прицепе.

Осенью 1978 года мы прошли через испытание приемом на стадионе «Астродом» (Astrodome). Хьюстонская профессиональная футбольная команда Hurricane («Ураган»), пригласила нас и наших жен на игру на этом знаменитом стадионе. Нас предполагалось представить зрителям в перерыве между таймами. Когда мы с Донной ехали на мероприятие, я не мог не воображать, что это будет похоже на встречу во времена «Первой семерки»[71]71
  Первая группа астронавтов NASA, отобранная в 1959 г. для полетов на корабле «Меркурий».


[Закрыть]. Когда семь астронавтов «Меркурия» прибыли в город, их встретили праздником с барбекю на стадионе «Колизеум». Тысячи аплодирующих техасцев заполнили места, чтобы хотя бы издали увидеть своих героев. Батальоны техасских рейнджеров не давали поклонникам окружить астронавтов.

Первый намек на то, что у нашей команды из 35 новичков не будет стольких поклонников, я получил, когда въехал на огромную парковку «Астродома». Она была пуста, как Мохаве. Может быть, игру отменили? Лишь объехав стоянку кругом, я увидел стайку машин, в которых можно было от силы привезти две футбольные команды.

Мы с Донной встретились с остальными астронавтами и их супругами в VIP-ложе. Мы и правда чувствовали себя небожителями, словно находимся в стратосфере, возможно, даже в мезосфере. Наблюдать оттуда за игрой было не проще, чем за муравейником из соседнего квартала. Большинство из нас приземлилось в буфете позади ложи и смотрело матч по телевизору.

Наступил перерыв, и нас вывели на поле, где мы встали в одну линию лицом к лицу с толпой… если это можно было так назвать. Приветствовать нас явились несколько десятков хьюстонцев[72]72
  Вероятно, их число было бы больше, если бы играли в американский футбол, но в это время в США безуспешно пытались привить интерес к европейскому футболу.


[Закрыть], и большинство из них собрались вокруг продавца пива и хот-догов. Похоже, многое изменилось со времен «семерки».

Комментатор с комическим воодушевлением представлял каждого из нас.

– Приветствуем астронавта Джеймса Бучли из Фарго, Северная Дакота!

– Встречаем астронавта Майкла Коутса из Риверсайда, Калифорния!

– А теперь поприветствуем астронавта Дика Кови из Форт-Уолтон-Бич, Флорида!

Ну и так далее. После каждого имени мне с трудом удавалось расслышать скудные хлопки, заглушаемые громкими выкриками «Кому пива?!» Эти аплодисменты напомнили мне фальшивые закадровые аплодисменты в телешоу Laugh-In.

Будучи представлен, каждый из нас делал шаг вперед, махал рукой в направлении пустых мест и получал майку команды Hurricane от одной из силиконовых чирлидерш. По крайней мере, она рукоплескала. Хотя стадион был почти пуст, я все-таки нервничал, предвкушая, что услышу свое имя из громкоговорителей. Я не мог дождаться, когда глас Божий вызовет меня и перейдет к следующему в очереди. Я заметил, что и остальные TFNG вели себя застенчиво, явно желая получить майку и вновь раствориться в группе. За одним исключением – это был большой Джон Макбрайд из Западной-Божьей-милостью-Вирджинии, грузный морской летчик с рыжеватыми волосами и красноватым лицом. Когда назвали его имя, он выступил вперед, как и все остальные. На этом, однако, наше сходство с ним закончилось. Вместо того чтобы нервно помахать рукой и быстро ретироваться, Джон поймал оторопевшую чирлидершу, откинул ее назад и наградил поцелуем. Затем вытащил из стопки свою майку и помахал ею толпе. На этот раз раздались аплодисменты, и хлопал даже разносчик пива. Для народа он стал своим. Мы же обменялись удивленными взглядами. Похоже, он был сделан по другому шаблону.

Ни один из нас не удивился, когда после отставки Джон выставил свою кандидатуру на пост губернатора Западной Вирджинии. Увы, он проиграл уже на республиканских праймериз. Но если бы его пиарщики рискнули показать видео, на котором Джон получает майку от этой девицы, все округа в штате пошли бы за ним. После такого примера лидерства каждый мужчина из старой доброй Западной Вирджинии проголосовал бы за него.

К первой годовщине несколько человек из нашего набора организовали праздник, приурочив его к выходным по случаю Дня независимости. Около дюжины наших отправились вместе на берег озера Кэньон-Лейк в холмистой части Техаса, где арендовали несколько небольших каменных домиков. Мы взяли с собой жен и детей и рашперы для барбекю, чтобы повеселиться на свежем воздухе. Мои дочери немедленно влюбились в Джона Крейтона, неженатого морского летчика, рассекающего на темно-синем «корвете» и на гидрокатере под названием «Корабль греха». Проехавшись на обоих, они прибежали ко мне и спросили: «Папа, почему ты не можешь быть таким, как Джей-Оу?» Было ясно, что они не одобряют мой выбор семейной машины – это был «фольксваген» – фургон 1972 года выпуска без кондиционера, цвета белой пыли, за исключением тех мест, где проржавели двери. Я молча помолился о том дне, когда у Джей-Оу будет шестеро детей и «додж».

Проплавав и прокатавшись весь день на гидрокатере, мы собрались у домиков, развели костер и приготовили барбекю. Один из врачей в составе нашей группы использовал шприц для подкожных инъекций, чтобы закачать водки в арбуз «специально для взрослых». Этот фруктовый коктейль вкупе с батареей бутылок вскоре свели родительский контроль к периодическим дежурным предупреждениями в стиле «Сейчас кому-то достанется». Несколько детей залезли на дерево, чтобы снять алюминиевое каноэ Фишеров, закинутое туда несколькими нетрезвыми асканами.

На одной из кухонь женщины пили вино и резали овощи для салата, а мужчины расположились снаружи, поглощая бургеры и потягивая пиво. Мы были уже почти готовы объявить о победе над бургерами, когда наше внимание привлекли громкие шлепки по кухонному окну. Обернувшись, мы увидели прижатые к стеклу изнутри три пары обнаженных грудей. Трое из жен сняли верхние части купальников, преподнося тем самым эксклюзивное блюдо в виде шести сосков за стеклом. Мы завопили и засвистели в знак одобрения и подняли бутылки в честь их дерзости. Женщины оделись и продолжили готовить салат. Наши жены явно наслаждались новой ролью жен астронавтов. Потом им придется заплатить за это звание разрушительным чувством страха, но тогда до этого было слишком далеко, чтобы омрачить наш праздник.

После ужина кто-то извлек из багажника набор нелегальных фейерверков. Мои дети подозревали, что их привез Джей-Оу, ведь он такой крутой. Не интересуясь их происхождением, астронавты собрались в кучу подобно восьмиклассникам, в которых, собственно, нас и превратил алкоголь. Даже бокал пылающего коктейля не обещал пьяным астронавтам такого развлечения, как запуск фейерверков. Вскоре бенгальские огни, фонтаны и разнообразные нелегальные устройства, которые обычно приходится видеть лишь в боевой обстановке, озарили ночь ярким светом. Бомбы взрывались в воздухе над нашим костром, ракеты уходили в темноту. Если бы не недавняя гроза, после которой было сыро, мы бы сожгли окрестный лес. Две-три из наших жен были еще достаточно трезвыми, чтобы покрикивать на нас: «Вы же зарабатываете себе на жизнь глазами и руками, что же вы делаете?» Однако мы встречали смехом любые предупреждения.

Все шло как нельзя лучше до тех пор, пока одна зловредная бомбочка не упала с подставки и не стала плеваться огненными шарами в толпу. Раздались панические выкрики – матери хватали детей и отгоняли их за стены домика. Я распластался за каноэ Фишеров, которое все-таки стащили с дерева, когда один такой шар просвистел у меня над головой. Вскоре ко мне присоединился мой сын Пэт. Со слезами страха на глазах он воскликнул: «Папа, тебе не кажется, что это типа опасно?» Даже десятилетний мальчик ощущал весь идиотизм нашего поведения. Да, мы стали детьми. Мы были неуязвимы. Мы были бессмертны. Мы были астронавтами.

Когда взорвалась последняя петарда и дети заснули, взрослые уселись вокруг костра. Мы становились все ближе друг другу. Наше соперничество и личные особенности (боевые феминистки и сексисты-шовинисты, помешанные на технике ученые и клоны Чака Йегера) в конечном итоге создадут напряжение в отношениях между нами. Нереально собрать вместе 35 человек и обойтись без конфликтов. Но, как и в случае со страхом, с которым еще не познакомились наши жены, слишком рано тогда было и для того, чтобы враждебность омрачила наше веселье.

Символом нашей близости теперь стало общее имя: TFNG. Официально не требовалось, чтобы новый набор астронавтов выбирал себе имя. Так выходило само собой. Астронавты «Меркурия» превратились в «Первую семерку» (Original Seven). Набор 1984 года приобрел известность как «Червяки» (Maggots) – они решили обыграть уничижительное выражение, которым награждали новобранцев инструкторы на морских тренировках. Никто никогда не голосовал за подобные названия – они завоевывали свои права на практике. За нами закрепилось сокращение TFNG. В приличном обществе оно расшифровывалось как Thirty-Five New Guys – «35 новичков». Не слишком креативно, правда? На самом деле это была вариация на тему одного нецензурного военного термина. В каждом подразделении вновь прибывшего салагу именовали Fucking New Guy, «новичок хренов». Он оставался FNG до тех пор, пока не появлялся кто-то еще, после чего титул FNG переходил к последнему. Так что публика знала нас как «35 новичков», но мы-то подразумевали, что мы – эти самые «хреновы новички».

Глубоко в сердце Техаса трещал наш костер, и светящиеся искры поднимались к небу. Мы открыли еще несколько бутылок, Брюстер Шоу наигрывал на гитаре мелодию Eagles, и наш разговор, как обычно, вырулил на то, когда нам удастся полететь в космос. Как подростки мечтают о приходе субботнего вечера, мы жаждали чуда, способного приблизить нас к старту. Мы мечтали о невероятных вещах, которые нам предстоят. Мы будем подниматься на полярные орбиты, мы будем летать без фала на персональных реактивных установках. Мы повезем на орбиту каждый научный спутник, каждый военный спутник, каждый связной спутник. Мы будем ловить спутники манипулятором и ремонтировать их на орбите. Да, мы собирались делать все это… Новички хреновы.

Сидя вокруг костра, мы говорили о будущем. Я посмотрел в усеянную звездами ночь и почувствовал себя невероятно счастливым… но лишь на одно мгновение. У меня было достаточно опыта, чтобы знать: на этом пути будут слезы. Некоторые из тех, что сидят сейчас вокруг костра, погибнут, будучи астронавтами. Может быть, и я. Вероятно, на одном из тренировочных самолетов NASA. Вероятно, на шаттле. И вовсе не пленка с записью голосов «Аполлона-1», которую я услышал несколько месяцев назад, навела меня на эти печальные мысли. Просто мне уже приходилось сталкиваться со смертью в полете.

Это было в 1970 году, на Рождество. Мне было 27, я служил в Англии и летал на заднем кресле RF-4C в рамках союзнической программы наблюдения за русской угрозой. В штабе эскадрильи за чашкой кофе мы давали шутливые советы Джиму Хамфри и Тому Карру, которые наносили последние штрихи на карты учебных полетов. Я передал Джиму свои талоны на сигареты – в отличие от него, я не курил. Он поблагодарил меня. Затем они с Томом пошли к самолету, и я в последний раз видел их живыми. Вскоре после взлета их «Фантом» внезапно пикировал и врезался в землю на скорости 650 километров в час, не передав никакого аварийного сигнала. Командир эскадрильи пришел в комнату дежурной смены и сообщил о катастрофе. «К телефонам не подходить», – приказал он и поехал за капелланом, чтобы вместе с ним сообщить о случившемся вдовам.

Я волновался за Донну. Через несколько минут она увидит, как машина из штаба с командиром эскадрона и капелланом подъезжает к дому. В каждой квартире жилого комплекса жила семья летчика, и у нас с Хамфри была общая стена, а входы находились в пяти метрах друг от друга. Я представил себе, как эти двое в форме размышляют перед дорожками, ведущими в дом, и сверяют адрес, прежде чем выбрать одну из них. Я представил себе, как моя Донна и Эрлен Хамфри с ужасом смотрят в окна, пытаясь понять, которая из них только что стала вдовой.

К черту приказ командира, подумал я и схватил трубку. Я набрал номер Донны и сказал: «Произошла катастрофа. Джим Хамфри и Том Карр погибли. Скоро к вам приедет капеллан. Я хотел дать знать, что это не я. Пойди к Эрлен, как только они уедут. Никому больше ничего не говори». Когда я вешал трубку, она всхлипывала. У Эрлен было двое маленьких детей.

Когда командир эскадрона вернулся, он назначил меня сопровождающим и помощником для семьи Джима и попросил съездить на место катастрофы. Это было мутное болото с сильным запахом керосина. При вертикальном падении самолет сделал кратер глубиной метров шесть. Все вокруг было усеяно кусочками алюминиевой обшивки в камуфляжной раскраске. Примерно в 10 метрах от ямы, куда ушел самолет, была вторая, поменьше, – ее оставило тело Тома Карра вместе с катапультным креслом. Том катапультировался, но было уже слишком поздно, и его тело, притянутое ремнями к креслу, врезалось в землю с той же скоростью, что и самолет.

Летный врач распоряжался группой санитаров из госпиталя, занятых поиском останков. От Джима на поверхности земли не осталось ничего. По циклограмме катапультирования из F-4 пилот покидал самолет во вторую очередь. Две ямы на месте падения очевидным образом означали, что Том, который был на заднем кресле, успел лишь выскользнуть по рельсам катапультного устройства из кабины, когда самолет врезался в землю, то есть Джим все еще находился в передней кабине. В момент удара 20 с лишним тонн металла и топлива вогнали его тело глубоко в землю. От Тома Карра не осталось ничего, в чем можно было бы признать человека. Каждый санитар держал мешок и подбирал частички его плоти с яркими розовыми и красными полосками.

Самое печальное, что мне предстояло сделать за всю мою недолгую жизнь, – это отдать Эрлен обручальное кольцо мужа. Я нашел его в шкафчике Джима. Как и большинство летчиков, он снял кольцо перед полетом, чтобы не зацепиться им за какую-нибудь деталь в кабине и не пораниться.

Спустя несколько недель командир эскадрильи приказал мне сделать бронзовую табличку и выгравировать подходящий текст в память о Джиме и Томе. Два кратера между гладких холмов Восточной Англии были их настоящими могилами, и командир хотел, чтобы памятная надпись висела рядом на дереве. Я поехал на место и прикрутил бронзовую табличку к величественному 200-летнему дубу.

Через пять месяцев Эрлен приехала в Англию, чтобы повидаться со своими друзьями-летчиками. Командир эскадрона пригласил ее на памятную службу на месте катастрофы в День поминовения, а меня попросил днем раньше съездить туда и отполировать табличку. Я взял с собой Донну и троих наших детей. Это был редкий для Англии солнечный и теплый день, и мне захотелось немного развлечь их. На месте падения самолета ничто уже не напоминало о случившемся. Теперь здесь было пшеничное поле. Место трагедии выглядело как открытка, воплощение английского весеннего покоя.

Я начал чистить табличку, а Донна и дети стали играть с собакой фермера, которая увязалась с ними в поле. Через несколько секунд Донна закричала: «Майк, у нее во рту рука!»

Я решил, что ослышался: «Что?!»

Она попыталась разжать челюсти собаки и крикнула еще громче: «О боже, это рука!»

Я бросился к ней, уверенный, что Донне почудилось. Но нет. Донна держала разложившуюся человеческую руку – ногти не оставляли в этом никакого сомнения. Я был уверен, что это останки Тома Карра. Когда его тело врезалось в землю, оно разлетелось на бесчисленное множество частей. Рука улетела куда-то за ограду, и вот только что ее случайно нашла собака!

Мы завернули останки в тряпочку, которой я полировал табличку, и поехали на базу, чтобы передать их врачу. По дороге я думал о том, сколько раз в жизни пожимал эту руку. Мы с Томом вместе проходили штурманскую подготовку в 1968 году. Когда Донна родила двойняшек, он и еще несколько ребят из группы купили нам две детские коляски. Он был моим близким другом, а теперь его частичка покоилась на коленях Донны.

Здесь, у техасского костра, я обнял Донну покрепче и попросил Господа позаботиться обо всех нас.

Глава 12
Скорость

Наш первый год был для нас в том числе знакомством с самой главной привилегией астронавтов – возможностью летать на принадлежащих NASA реактивных самолетах T-38. Ни фейерверки, ни пылающий коктейль, ни сиськи за стеклом не заставляли нас улыбаться так широко, как полет на 38-м – двухместном двухдвигательном, с форсажем, сверхзвуковом самолете. Уже одно его название было источником тестостерона. Оно ассоциировалось и с размером пышного бюста[73]73
  Американский размер бюстгалтера 38 соответствует XL. – Прим. ред.


[Закрыть], и с калибром. Спроектированный в конце 1950-х самолет изначально предназначался для углубленного обучения летчиков ВВС США, но потом NASA закупило целую эскадрилью этих машин для поддержания летных навыков астронавтов.

Годы были милостивы к 38-му. Его гладкий острый нос и изысканно тонкие, размером с карточный стол крылья стали визитной карточкой скорости на все времена. И через 100 лет люди, которые будут смотреть на T-38 в музее, скажут: «Какая прекрасная машина!» Это была настоящая ракета, будто специально построенная для астронавтов. 38-е, принадлежавшие NASA, были покрашены яркой белой краской, а вдоль корпуса, как на гоночном автомобиле, шла синяя полоса. Эмблема агентства – слово NASA красными буквами особого начертания – красовалась на хвосте. Этот самолет и эта цветовая схема заставляли обратить на себя внимание в любом аэропорту.

38-е выполняли две функции: транспортную – для полетов на различные совещания и тренировочную – для поддержания летной формы. Тренажеры NASA были замечательно хороши для подготовки астронавтов к полету на шаттле, но имели один критический недостаток: они не внушали страха. Неважно, насколько ты ошибся, – тренажер тебя не убьет, а вот самолет с высокими тактико-техническими характеристиками сделает это запросто{8}8
  На T-38 в течение трех лет разбились четыре астронавта NASA. 31 октября 1964 г. в тренировочном полете Теодор Фриман, уходя на второй круг, столкнулся с гусем, и прямо над жилым городком авиабазы Эллингтон у него остановился двигатель. Пилот катапультировался после того, как дома остались позади, и высоты не хватило для раскрытия парашюта. 28 февраля 1966 г. при заходе на посадку в Сент-Луисе Эллиотт Си и Чарлз Бассетт, основной экипаж «Джемини-9», задел за крышу цеха авиазавода. Самолет упал во дворе предприятия, летчики погибли. 5 октября 1967 г. Клифтон Уильямс разбился в полете с мыса Канаверал в Хьюстон из-за внезапного отказа рулевого управления. Он катапультировался слишком поздно.


[Закрыть]. Полеты на T-38 позволяли пилотам сохранять остроту восприятия и точность реагирования для выхода из смертельно опасных ситуаций, которых в космическом полете было предостаточно.

Прежде чем получить допуск к полетам на T-38, мы должны были пройти тренировки по выживанию на воде на авиабазе Эглин во Флориде. Нас поднимали на параплане на высоту 100–200 метров, после чего отцепляли от катера и позволяли опуститься в воду, имитируя посадку после катапультирования. В воде мы должны были отцепить парашют, залезть на одноместный спасательный плотик и подать сигнал вертолету, а затем надеть специальную «сбрую» для подъема на борт. Нас буксировали за быстроходным катером, чтобы имитировать посадку при штормовом ветре. Нас сбрасывали в воду, накрывали куполом парашюта и учили, как выбраться из-под него, прежде чем нейлон начнет тонуть и утащит за собой на дно. Для военных летчиков такие тренировки были повторением пройденного – все мы проделывали это за время службы по несколько раз. А вот для гражданских все было впервые. Я внимательно следил за ними, ожидая, что кто-нибудь станет возражать против особо опасных упражнений или ему потребуется много раз объяснять, что нужно делать. В особенности я смотрел, проявят ли женщины страх и будут ли просить о помощи в моменты наибольшей физической нагрузки. Но нет, они работали не хуже, чем я и другие ветераны. Я начал переосмысливать чувство превосходства над постдоками и женщинами. Потребовалось еще несколько лет, чтобы уважение к ним сформировалось окончательно, но морские тренировки положили начало этому процессу.

Наибольшим сюрпризом для нас при ознакомлении с эксплуатацией T-38 стали правила. Их не было, или, по крайней мере, было очень немного. В войсках каждая фаза полета, от включения двигателя до выключения, обычно была частью утвержденной программы подготовки, и за процессом внимательно следили вышестоящие офицеры. На столах в комнате дежурной смены всегда лежали руководства и наставления по управлению самолетом. Руководство NASA, однако, пребывало в наивной уверенности, что астронавты уже являются профессионалами, за которыми не должен присматривать Большой Брат, и что толстые руководства по безопасной эксплуатации авиатехники им без надобности. Ну, конечно… примерно так не нуждается в правилах подросток, которому дали ключи от скоростного «феррари».

Мы были этими самыми подростками, а небеса над Мексиканским заливом – нашими проселочными дорогами. Выйдя под контролем радиолокатора из хьюстонской воздушной зоны, мы делали свой знаменитый запрос службе управления воздушным движением: «Хьюстон-центр, я NASA 904. Прошу аннулировать правила полета по приборам». В переводе на обычный язык это означало: «Хьюстон, я отправляюсь поиграть. Не беспокойте меня: когда закончу – сообщу».

Много раз бывало, что мой пилот из числа TFNG говорил: «Майк, давай!» – и я брал управление T-38 в свои руки. (Поскольку 38-й был спроектирован как учебно-тренировочная машина, он имел полный комплект органов управления на заднем кресле.) Если в районе полетов была гроза, я направлял самолет туда, где облака закручивались причудливым цветком, и скользил между ними, как горнолыжник проходит ворота на слаломном спуске. Клочки облаков проносились в каких-то дюймах от кабины, усиливая ощущение скорости. Если только существует оргазм без секса, то это был он – скорость и безграничная свобода в небе.

На бреющем полете мы проходили над самой водой мимо контейнеровозов и супертанкеров. Конечно, мы боялись, что какая-нибудь морская птица может врезаться в лобовое стекло подобно пушечному ядру и убить нас… но не слишком. Скорость опьяняла нас.

Не было лучшего способа пощекотать нервы, чем сесть на заднее кресло к Фреду Грегори. Фред, вертолетчик из ВВС, был одним из трех афроамериканцев среди нас. По-видимому, вертолетчики считали, что от подъема на высоту больше нескольких метров у них может пойти кровь из носа – по крайней мере, именно такое впечатление я вынес из полетов с Фредом. Мы взлетали с Эллингтон-Филд и под контролем службы воздушного движения следовали на аэродром города Амарильо. Там мы дозаправлялись и дальше летели по правилам визуального полета (то есть полностью самостоятельно) на столь малой высоте, что поневоле сжимались ягодицы, на авиабазу Кёртланд в Альбукерке в штате Нью-Мексико. Мы проносились на высоте всего нескольких метров над верхушками ветряных мельниц. От столкновения с сарычем или соколом нас спасало только то, что эти птицы имели достаточно здравого смысла, чтобы держаться выше. Мы переваливали через вершины четырехкилометровых гор и ныряли в каньоны. Ущелье Рио-Гранде глубиной в 200 метров было нашим любимым местом. Чтобы увидеть его края, мне приходилось смотреть вверх. Если на пути встречалась линия электропередач, Фред преодолевал ее в прыжке и нырял обратно на другой стороне. Весь юмор ситуации состоит в том, что много лет спустя Фреда назначили заместителем администратора NASA по вопросам безопасности. Подозреваю, что с годами у всех нас все-таки отрастает мозг.

Самым опасным видом воздушной игры был бой «один на один». На двух T-38 мы уходили на несколько миль от берега и переключались на общую частоту – неиспользуемую, которую никто не будет слушать. По крайней мере, мы надеялись, что никто не будет следить за нами. Затем оба самолета, летевшие с одинаковой скоростью и на одной высоте, одновременно расходились на 45° в противоположные стороны. Пролетев минуту по новым азимутам, мы поворачивали навстречу друг другу. Тем самым задавалось нейтральное исходное положение, в котором ни один из пилотов не имел преимущества перед началом боя. Разумеется, такие маневры несли очевидные опасности. Во-первых, два практически невидимых объекта ложились на встречный курс с суммарной скоростью свыше 1600 километров в час. Вторая опасность была более коварной. Имитация боя между двумя однотипными самолетами мешала каждому из пилотов получить преимущество. Пилоты склонны использовать свою машину до предела возможностей, чтобы довести игру до победного конца. Во время моей службы в ВВС имели место многочисленные случаи, когда соревнующиеся таким способом пилоты заходили за этот предел, теряли контроль и им приходилось катапультироваться – или умереть, если они этого не сделали. Было такое и в моей эскадрилье в Англии. На самом деле это происходило столь часто в разных районах мира, что ВВС в конце концов запретили имитировать воздушный бой на одинаковых самолетах.

Но на нашей игровой площадке над Мексиканским заливом единственным правилом было отсутствие всяких правил, как однажды метко пошутил Хут Гибсон. Пилоты делали последний разворот навстречу друг другу и врубали газ до упора. Это была игра «кто первый струсит», и мы изо всех сил старались увидеть точку, представляющую соперника. Крик «ату!» означал начало игры. Наши самолеты сходились фонарь к фонарю, иногда не более чем в нескольких десятках метров друг от друга, и пилоты переводили оба 38-х в вертикальную спираль, наблюдая друг за другом и стараясь ловким маневром добиться преимущества. Обычно эти «вертикальные ножницы» заканчивались тем, что оба самолета шли вровень вертикально, на тяге реактивных сопел, и скорость становилась все ниже. Когда неконтролируемое скольжение на хвост становилось неминуемым, у пилотов не оставалось выбора, кроме как опустить нос. Теперь уже все поле зрения занимал океан, и начинался еще один танец за более выгодное положение. Лишь после нескольких вертикальных витков спирали одному из пилотов удавалось получить небольшое преимущество, и начиналась гонка. Теперь преследуемый предпринимал различные маневры с целью ускользнуть от преследователя. Самолеты вибрировали от напряжения при разворотах на большой скорости, которые вдавливали нас в кресла. Пот лил ручьем и жег глаза. Из переговорного устройства доносились неразборчивые хрипы – мы напрягали внутренние органы, пытаясь не дать крови уйти из мозга. В отличие от летчиков-истребителей, мы не надевали противоперегрузочных костюмов, что добавляло в игру риск потери сознания от перегрузки. При развороте на большой скорости перегрузка могла достигать семи единиц – при этом кровь почти не поступает в мозг, а зрение становится туннельным. Если взять на себя ручку еще чуть-чуть, зрение исчезает совсем – человек теряет сознание и затем гибнет от удара об воду. Но мы всегда умудрялись прорваться через все рывки и броски, чтобы в конце концов услышать по радио: «Тра-та-та-та, ты убит!» Объявлялся победитель – и начиналась следующая игра.

Как мы при всем этом идиотизме выжили, не потеряв ни одного самолета и ни одного экипажа, не знаю. Было несколько случаев, когда от интенсивных маневров глохли двигатели. Прозвучавшая в эфире фраза «расходимся» почти наверняка означала, что второй экипаж перезапускает отказавший двигатель. Наверное, Всевышний все-таки присматривал за нами. Потом уже я слышал, как Джон Янг говорил о первых полетах шаттлов, едва не закончившихся катастрофами: «Бог заботится о детях, пьяницах и астронавтах». Он определенно приглядывал и за воздушными боями, которые мы вели.

Если бы только Бог присматривал за мной всю дорогу, до подкладывания тормозных «башмаков» под колеса! Однажды Брюстер Шоу разрешил мне довести машину до посадки. После касания я совершил ошибку, опустив нос слишком быстро. Колесо налетело на тормозной трос, натянутый поперек полосы со стороны подхода, – самолеты, оборудованные хвостовым крюком, могли использовать его в аварийной ситуации. На колесе осталась вмятина, а пневматическая шина лопнула. То, что мы сделали, на жаргоне военных летчиков называлось «облажаться». Одно из немногих правил в принятой NASA схеме игры состояло в том, что сидящий на заднем кресле не должен производить посадку. Брюстер попытался скрыть нарушение, объяснив механикам на стоянке, что это он напортачил при приземлении: «Я позволил носу опуститься раньше времени». Шеф ремонтников, казалось, принял это объяснение, и мы думали, что вышли сухими из воды… но лишь до очередной планерки в понедельник. Наш коллега Дейв Уокер притащил разорванную шину прямо в конференц-зал! Он приподнял ее над краем стола и сказал: «Брюстер, ты не хочешь объяснить это? В докладе о происшествии записано, что ты забыл поднять нос, чтобы сбросить скорость». Дейва недавно назначили представителем нашей группы по летным операциям, поэтому он и узнал о лопнувшей шине.

Брюстер, маленький, крепкий и неразговорчивый летчик ВВС, одарил Уокера взглядом, который означал: «После планерки я лично запихну эту чертову шину тебе в задницу и накачаю ее снова». Нас сдал один из своих. Никто в зале не мог поверить, что Брюстер, летчик-испытатель, забыл поднять нос – скорее они бы поверили, что великий питчер Нолан Райан забыл, как делается фастбол. В частности, хотел услышать объяснения и Джон Янг.