Текст книги "Я ем тишину ложками"

Глава 5
«Мистер Обыкновенный»

Фонарь – такая вещь, пропажа которой из загородного дома бросается в глаза в первую очередь. Или запасной газовый баллон. Или книги с прикроватной тумбочки, или стратегический запас стейков, оставленный в морозилке. В одном из домиков заметили пропажу тефлоновой сковороды, ножа и кофейника. Каждый раз исчезали батарейки – часто все, что имелись в доме.

Это было не слишком смешно для шутки, но и не слишком серьезно для преступления. Так, нечто среднее. Может, фонарь утащили дети? А ты точно клал эти стейки в морозилку? В конце концов, телевизор на месте, так же как и компьютер, и камера, и украшения. Ни двери, ни окна не сломаны. Вы будете вызывать полицию, потому что из дома пропали все батарейки и роман Стивена Кинга? Да нет, конечно!

Но вот вы приезжаете в коттедж следующей весной и обнаруживаете, что дверь приоткрыта. Или что засов не заперт. Или, к примеру, на кухне ломается кран, и вентиль для горячей воды остается у вас в руке. Это очень странно, ведь его установили совсем недавно – и вы начинаете осматривать раковину, затем окно над раковиной и вдруг замечаете несколько маленьких металлических стружек. Наконец вы понимаете, что металлический замок на окне был открыт, а рама вокруг него слегка поцарапана.

Черт побери, кто-то сюда влез и, вероятно, наступил на смеситель, когда забирался в дом, а потом поправил все так, чтобы поломка не была заметна. Ничего ценного снова не пропало, но на этот раз вы уже вызываете полицейских.

Полиция говорит, что они уже знают об отшельнике и надеются, что этот случай скоро расследуют. Все лето на дружеских пикниках вы слышите десятки подобных историй. Газовые баллоны, батарейки и книги – обычное дело, но вот у кого-то уже увели наружный термометр, садовый шланг, скребок для снега и упаковку пива Heineken.

Одна пара, открыв свой летний домик впервые за сезон, обнаружила, что пропал матрац с двухъярусной кровати. Это было уже совсем удивительно. Невозможно вынести матрац через окно. Однако входная дверь была закрыта на засов и висячий замок. Когда они приехали, замки были нетронуты, а на двери не было повреждений. Единственное предположение, имеющее хоть какой-то смысл, звучало так: вор влез в окно, снял дверь с петель, вытолкнул матрац в щель, прикрутил дверь на место и вышел через окно.

Главной мишенью грабителя, как все уже знали, был летний лагерь «Сосна». Это был его персональный Costco. После каждой кражи повреждения были минимальными – стекла не разбиты, ничего не перевернуто вверх дном. Он был вором, не вандалом. Если снимал дверь с петель, всегда вешал ее на место. Дорогие вещи его не интересовали. Или ее. Или их. Никто точно не знал, о ком идет речь.

Одна семья прозвала его Горным Человеком, но это имя пугало их детей, так что вскоре он стал Голодным Человеком. Большинство людей, включая полицейских, называли грабителя просто отшельником или Отшельником Северного пруда. Некоторые полицейские отчеты упоминали «легенду об отшельнике», в других, где требовалось полное имя подозреваемого, он был записан как Отшельник.

Многие жители окрестностей Северного пруда были убеждены, что легендарный отшельник – кто-то из соседей. Северный и Малый Северный пруды расположены в Центральном Мэне, вдали от популярного в летнее время побережья с его богатыми поселениями. Дороги, которые вьются вдоль их берегов, в большинстве своем немощеные и ухабистые. Вокруг прудов в радиусе двадцати миль разбросаны около трех сотен домиков, большинство из которых обитаемы лишь в теплую погоду. Почти все здесь знают друг друга. Некоторые семьи владеют одним участком многие десятилетия.

Звучало предположение, что кражи – проделки группы подростков, какой-нибудь местной банды. Или, как думали некоторые жители, это дело рук какого-нибудь опустившегося ветерана Вьетнама. Строились догадки, что грабитель имеет отношение к лагерю «Сосна». Периодически появлялись подозрительные охотники на оленей из другого штата. А еще грабителем легко мог оказаться один из угонщиков самолета, бывших в бегах с 1970-х. Возможно, здесь орудовал серийный убийца. А вообще, как насчет того парня, который всегда ходит на рыбалку один и в домике которого никто не бывал? Может, вы найдете свой матрац там?

Следующим летом у одной семьи появилась идея. Они написали записку и приклеили ее скотчем к входной двери: «Пожалуйста, не влезайте к нам в дом. Сообщите, что вам необходимо, и мы оставим это для вас снаружи». Пример стал заразительным, и вскоре на дверях полдюжины домиков появились подобные послания. Некоторые решили действовать на опережение и вешали на двери пакеты с консервированными продуктами и книгами.

Ответа на записки не последовало. Пакеты с продуктами остались нетронутыми. Взломы домов и кражи продолжились – вскоре «ушли» спальный мешок, зимний термокостюм, годовая подборка журналов National Geographic. Следом – огромное количество батареек, включая большие аккумуляторы от машин и лодок. У той же пары, которая лишилась матраца, был украден рюкзак. Это вызвало панику – в рюкзаке хранились паспорта их детей. Позже паспорта были найдены – грабитель вынул их и положил на комод, прежде чем уйти.

После этого многие семьи решили оборудовать свои домики защитными системами. Они установили сигнализации, датчики движения, усилили окна и двери. Некоторые потратили на это тысячи долларов. В местном лексиконе появилось новое слово – «отшельникозащитный», и между соседями стал витать неведомый здесь ранее дух взаимного недоверия. Те, кто никогда не закрывал дверей, стали запирать их на замок. Два брата, владевшие соседними домами, сильно поссорились, обвиняя друг друга в краже пропана. Несколько человек, считавших, что они сами забыли, куда положили вещи, всерьез обеспокоились, не начался ли у них старческий маразм. Один мужчина даже стал подозревать в кражах собственного сына.

Пара, у которой увели матрац и рюкзак, стала всякий раз накрепко запирать окна и двери, оставляя дом даже на час, – их не беспокоило, что воздух внутри становился слишком спертым. В конце лета один парень вернулся из строительного магазина с пятьюдесятью листами фанеры и шуруповертом с помощью тысячи шурупов он полностью зашил дом на зиму.

Тысяча шурупов от грабителя спасла – больше не помогло ничего. Из остальных домиков были украдены подушки и одеяла, туалетная бумага и фильтры для кофе, пластиковые кулеры и переносные приставки для видеоигр. Некоторые дома грабили так часто – почти каждые две недели, – что их владельцы уже выучили вкусы отшельника: например, он предпочитал арахисовое масло консервированному тунцу, пиво Bud пил классическое, а не светлое, носил плавки, а не боксеры. Он оказался сладкоежкой – у одного из детей пропали все сладости для Хеллоуина; лагерь «Сосна» лишился восьмифунтовой кастрюли горячей «помадки».

Кражи, как правило, начинались в самом начале летнего сезона, перед Днем поминовения. Следующая волна взломов приходилась на сентябрь, после Дня труда. Обычно ограбления происходили посреди недели, в дождливую ночь. Никто из владельцев ни разу не пострадал. Примечательно, что отшельник никогда не трогал продукты в открытой упаковке. Одна семья шутила, что «отшельник никогда бы не стал встречаться со стройняшкой» – коктейль с таким названием оставался нетронутым всякий раз, сколько бы набегов на их домашний бар он ни совершал.

Прошло десять лет. Ничего не изменилось: остановить отшельника не удавалось никому и ничему, полиция так и не вышла на его след. Судя по всему, он скрывался в лесу. Люди уезжали в город за покупками и по возвращении обнаруживали вскрытые дома. Должно быть, он ждал в лесу, когда они уедут, следил за ними. Он рылся в комодах и выворачивал ящики шкафов. Каждый выход на природу заставлял жителей округи покрываться мурашками при одной только мысли, что кто-то прямо сейчас мог прятаться за деревом. Все ночные шумы, казалось, сигнализировали о приближении грабителя. Несколько человек украдкой обсуждали идею подсыпать в еду крысиный яд и спрятать в листьях медвежьи капканы, но никто на это так и не отважился.

Кто-то утверждал, что отшельник безвреден – ну и пусть себе забирает всякую мелочь. Он приносил едва ли не меньше проблем, чем сезонные насекомые. Мэн всегда был странноватым местом, населенным людьми с приветом. Ничего удивительного в том, что в районе Северного пруда теперь есть своя сказка об отшельнике. Некоторые дети даже посвящали ему школьные сочинения.

Но затем отшельник перешел все границы. Кражи из «Сосны» участились – стало пропадать куда больше вещей и продуктов. Одна семья перед праздником заполнила холодильник замороженными цыплятами и в один прекрасный день обнаружила, что все они исчезли. На встрече домовладельцев Северного пруда в 2002 году, после пятнадцати лет загадочных ограблений, прозвучал вопрос, кто пострадал от взломов. Из ста присутствующих семьдесят пять подняли руки.

Однажды в полицейском расследовании случился долгожданный прорыв. С уменьшением размеров и цен охранных камер с датчиками движения выросла их популярность – несколько семей установили их в своих домах. И вот в одном из них, где камера была спрятана в детекторе дыма, ей удалось заснять отшельника, застывшего перед раскрытым холодильником. Эти кадры всех удивили. Лицо было размыто, но изображение все же позволило рассмотреть, что это опрятный, хорошо одетый человек в очках, который не казался ни истощенным, ни одичавшим; совсем не верилось, что он живет в чаще леса. Он не выглядел ни слишком ловким, ни сильным, ни даже одетым в походную одежду. Складывалось ощущение, будто он только что покинул номер отеля. «Мистер Обыкновенный» – так назвал его один из жильцов. Все сошлись во мнении, что, скорее всего, так называемый отшельник все это время обитал где-то поблизости.

Впрочем, неважно. Получив эти и другие фотографии, полиция уверилась, что скорая поимка отшельника неизбежна. Его фотороботы висели в магазинах, почтовых отделениях, ратушах. Несколько полицейских обошли все дома в округе, однако никто не смог опознать его, и ограбления, ко всеобщему раздражению, продолжились.

Пролетело еще десять лет. К этому моменту, четверть века спустя после первого взлома, вся ситуация выглядела довольно абсурдно. Отшельник Северного пруда встал в один ряд с лох-несским чудовищем и Гималайским снежным человеком. Один из жителей, отчаявшись дождаться помощи от полиции, провел четырнадцать ночей в своем домике, прячась в темноте и поджидая отшельника с «магнумом» 357-го калибра. Безуспешно.

Все пришли к заключению, что легендарный вор ушел на покой или умер, а последние взломы – это попытки работать в его стиле. Может быть, дома вскрывает уже второе, если не третье, поколение подростковых банд? Большинство жителей смирилось с тем, что это – часть здешней жизни: в начале каждого сезона ты просто привозишь новые аккумуляторы, газовый баллон и отдыхаешь себе спокойно. У пары, которая лишилась матраца и рюкзака, теперь украли новые мужские джинсы с коричневым кожаным ремнем.

Развязка истории вышла невероятной. Лох-несское чудовище не всплыло со дна озера. Снежный человек не спустился с гор к людям. И даже знаменитые Зеленые человечки не прилетели с Марса устанавливать контакт с землянами. А вот Отшельник Северного пруда оказался самым что ни на есть настоящим. Когда сержант Хьюз задержал его, на нем оказались те самые краденые джинсы марки Lands’ End с коричневым кожаным ремнем.

Глава 6
Повышенное внимание

Кристофера Найта арестовали, предъявили обвинения во взломе и краже и отвезли в Кеннебекскую окружную тюрьму в Огасте, столице штата. Впервые за десять тысяч ночей он спал в помещении.

Историю об отшельнике напечатал «Кеннебек Джорнал», и статья вызвала бурную и неоднозначную реакцию. На тюрьму обрушился шквал писем, телефонных звонков и посетителей. «Цирк», – лаконично прокомментировал это главный шериф Райан Реардон. Плотник из Джорджии вызвался бесплатно отремонтировать домики, которые повредил Найт. Какая-то женщина предложила отшельнику вступить с ним в брак. Один землевладелец готов был бесплатно выделить ему участок земли, чтобы он мог на ней поселиться; еще один вызвался отдать ему комнату в своем доме.

Люди слали чеки и наличные. Один поэт пытался разузнать подробности биографии отшельника. Некий господин из Нью-Йорка желал внести за него залог. Двое мужчин, не имеющих отношения к господину из Нью-Йорка, привезли в тюрьму пять тысяч долларов наличными – полная сумма залога за Найта. Пришлось даже созвать экстренное заседание суда, на котором Найт не присутствовал, зато зал наводнили телевизионщики. В итоге Найт был признан человеком, которого опасно освобождать под залог из-за высокого риска побега. Сумму подняли до двухсот пятидесяти тысяч долларов, без возможности взятия залоговых обязательств.

Ему посвятили сразу несколько песен: «Мы не знаем Отшельника Северного пруда», «Отшельник Северного пруда», «С Северного пруда Отшельник», «Голос Отшельника». В меню культового ресторана штата Мэн Big G’s Deli появился сэндвич «Отшельник» – с жареной говядиной, вяленым мясом и луковыми кольцами. Реклама гласила: «Все ингредиенты украдены с местных ферм». Голландский художник создал серию картин маслом, основанных на истории Найта, и выставил их в галерее в Германии.

Сотни журналистов, американских и иностранных, пытались выйти с отшельником на связь. Газета New York Times сравнила его с Бу Рэдли, затворником из романа «Убить пересмешника». Телевизионные ток-шоу настойчиво приглашали Найта в эфир. В город прибыла даже команда документалистов, желающая снять о нем фильм.

Казалось, об отшельнике спорили в каждом баре и кофейне. Во многих культурах такие люди считались мудрецами, исследователями великих тайн жизни. Другие полагали, что в них вселился дьявол. Что Найт хотел нам сообщить? Что за тайны ему открылись? Может быть, он просто сумасшедший? Что за наказание он получит, если его будут судить? Как он выживал в лесу? Правдива ли его история? И если да, то почему он ушел от людей? Меган Малони, окружной прокурор Кеннебека, сказала, что Найт, желавший прожить жизнь в безвестности, стал «самым известным гражданином Мэна».

Сам Найт, ставший предметом столь бурных обсуждений, хранил молчание. Он не произнес ни единого слова публично, не принял ни одного предложения – ни залога, ни женитьбы, ни роли в поэме, ни наличных. Около тысячи долларов, присланных ему, были отправлены в фонд возмещения убытков жертвам ограблений. До того как отшельника арестовали, он был абсолютно необъяснимым явлением. Но оказалось, его появление лишь умножило количество вопросов. Правда выглядела более невероятной, чем легенда.

Глава 7
Ваш Майк

Я узнал о Кристофере Найте как-то утром, листая новости в телефоне, окруженный разлитым апельсиновым соком и гвалтом, устроенным моими детьми. Эта история полностью захватила меня. Я провел сотни ночей в лесу под открытым небом, большинство из них – до знакомства с женой. А теперь у меня трое детей-погодков – это радостный опыт, хоть он и связан с определенными ограничениями. Например, я уже не могу позволить себе такую тихую ночь в лесу. Не могу сказать, что я прямо уж завидовал Найту, – все-таки правило не разводить костер в лагере ни при каких условиях слишком уж сурово, – но я испытывал к нему уважение и восхищение.

К тому же я люблю побыть один. Профессия писателя не предполагает частых контактов с людьми, а мое самое любимое упражнение для поддержания формы – долгие пробежки в одиночестве. Когда жизнь становится невыносимой, моя первая мысль, моя фантазия – убежать в лес. Мой дом – просто памятник обществу потребления, но на самом деле больше всего на свете мне хочется простоты и свободы. Однажды, когда дети были еще совсем маленькими, бессонница и окружающий хаос напрочь отравили мне жизнь, и я взял паузу, хоть и на короткое время, и не совсем по-настоящему, и к большому неудовольствию моей супруги. Я сбежал в Индию на десятидневный ретрит медитации молчания.

Ретрит должен был быть рассчитан на новичков, но Випассана показалась мне таким тяжелым занятием, что на десятый день я чувствовал себя совершенно измотанным. Условия оказались приближенными к жизни буддийских монахов, мы были практически отшельниками. В центре находилось несколько сотен других медитирующих, но нам нельзя было даже обмениваться жестами или взглядами, не то что разговаривать друг с другом. А поговорить с кем-нибудь хотелось – просто так сидеть в неподвижности долгое время оказалось очень тяжело. Это причиняло физические страдания. Тем не менее определенные открытия я все же совершил. Я будто впервые заглянул через край глубокого колодца своей души. Молчание может быть мистическим, и тому, кто осмелится уйти в него без оглядки, оно способно показать сверкающие вершины и черные пугающие глубины сознания.

Мне не хватило духу зайти так далеко. Посвятить себя этому процессу без остатка требовало мужества и сил, которыми я не обладал. Да и мой образ жизни не предполагал того количества свободного времени, которое было необходимо для подобных исследований.

Интерес к отшельнику возник еще и из-за книг. Найт явно любил читать. Если верить журналистам, он похитил огромное количество научной фантастики, бестселлеров, книг о шпионах и даже женских романов – то есть все, что попалось ему под руку в домиках вокруг Северного пруда. Кто-то даже недосчитался литературы по бухгалтерскому учету, научного исследования, посвященного Второй мировой войне, и «Улисса» Джойса. После ареста Найт упомянул, что восхищается Робинзоном Крузо. Тот жил на своем острове почти столько же, сколько Найт в лесу, правда, у него все же был компаньон – Пятница. К тому же история Крузо была выдумкой. Прокурор Меган Малони рассказала, что в тюрьме Найт с увлечением читает «Путешествия Гулливера».

В моем представлении два самых больших удовольствия в жизни – чтение и отдых на природе; идеально, конечно, если удается их совмещать. Похоже, отшельнику нравилось то же самое, только гораздо, гораздо сильнее. Я думал о Найте, когда в очередной раз пылесосил квартиру после завтрака и когда оплачивал счета в офисе. Я боялся, что тот, у кого нет ни физического, ни психологического иммунитета к нашему «нормальному» образу жизни, внезапно столкнется со всеми вирусами цивилизации. И больше всего на свете меня тревожил вопрос: что же ему в этот момент откроется?

Как выяснилось – ничего. Со временем репортеры потеряли интерес к этой истории и занялись другими делами, а киношники собрали оборудование и уехали домой. Я же никак не мог выбросить отшельника из головы. Через два месяца после его ареста, когда жена и дети уснули, и дом наконец погрузился в тишину, я сел за стол, собрался с мыслями, взял лист желтой почтовой бумаги и ручку, которой мне писалось особенно легко.

«Дорогой мистер Найт! – начал я. – Я пишу вам из западной Монтаны, где прожил почти двадцать пять лет. Я прочитал несколько репортажей о вас в газетах, и мне очень захотелось написать вам письмо».

Все, что мне удалось узнать, продолжил я, вызвало еще больше вопросов. Я добавил, что, как и он, являюсь ярым поклонником жизни на природе и что мы примерно одного возраста – среднего. Мне было сорок четыре, то есть я был на три года моложе Найта. Еще я рассказал, что работаю журналистом, и приложил копии нескольких последних статей, в том числе о племени в Восточной Африке, жившем охотой и собирательством, отрезанном от остального мира. Мне показалось, что она должна ему понравиться. Я упомянул о любви к книгам и назвал Хемингуэя любимым автором.

«Надеюсь, вы хорошо справляетесь с жизнью в новых для вас условиях, – написал я в самом конце трехстраничного письма. – А еще желаю, чтобы ваши сложности с законом разрешились наилучшим, из всех возможных, образом». И поставил подпись: «Ваш Майк».

Глава 8
Письма без подписи

Две недели спустя я обнаружил в почтовом ящике белый конверт с размытым адресом. Отправитель – «Крис Найт». На обороте – штамп-предупреждение: «Эта корреспонденция отправлена из окружной тюрьмы Кеннебека. Содержание не было оценено».

В конверте лежал один лист бумаги, сложенный втрое. Развернув его, я увидел, что это была часть статьи, которую я отправил отшельнику – о танзанийском племени, известном как хадза. Репортаж о них был опубликован в National Geographic, и я приложил цветные копии страниц с фотографиями к своему письму.

Найт вернул мне одну из фотографий – портрет старейшины хадза по имени Онвас. В статье говорилось, что Онвасу было около шестидесяти лет, и он всю жизнь прожил в лагере в буше, вместе со своей постоянно растущей семьей из двух десятков человек. Онвас не вел счет годам, лишь временам года и лунам. Он почти ничем не владел, жил как ему вздумалось и был очень близок к тому, что можно назвать изначальной человеческой природой.

Человечеству два с половиной миллиона лет, и большую часть этого времени люди жили, как Онвас – маленькими группами охотников-собирателей. Пускай эти группы могли быть тесно связаны и члены их жили бок о бок, каждый из них проводил большую часть времени в одиночестве, отыскивая съедобные растения и выслеживая добычу. Вот какова наша природа, вот каковы мы на самом деле.

Аграрная революция началась двенадцать тысяч лет назад на плодородных землях Ближнего Востока, возникли деревни, города и нации, и вскоре человек почти перестал бывать наедине с собой. Появились люди, не желавшие с этим мириться. Их было немного, но они были всегда. И они сбегали. Письменная фиксация истории началась около пяти тысяч лет назад, и, с тех пор как мы научились писать, мы все время пишем об отшельниках. Они – наша любимая загадка. Клинописные тексты, выцарапанные на костяных и глиняных табличках, рассказывают «Эпос о Гильгамеше», месопотамскую поэму, написанную за многие века до нашей эры. Уже в ней упоминаются шаманы или дикие люди, живущие в лесу в одиночестве.

Одиночки жили во все времена, в любых культурах, где-то считаясь воплощением духовной традиции, где-то – изгоями; для одних они были великими мудрецами, для других – одержимыми дьяволом. Конфуций славил отшельников – некоторые из них, считал он, были идеальными примерами человеческих добродетелей. В III–IV веках около десяти тысяч отшельников, верующих христиан, известных как пустынники и пустынницы, отправились жить в известняковые пещеры по обоим берегам Нила в Египте. XIX век породил Генри Дэвида Торо. ХХ – Унабомбера.

Лишь немногие оставались в отрыве от общества так долго, как Найт. Часто у них были ассистенты, или они собирались в группы, как было в случае с египтянами. Были, а может, есть и сейчас, отшельники, которые так хорошо прятались от людей, что о них никто ничего не знал. Поймать Найта было все равно что обнаружить в рыболовной сети гигантского кальмара. Его изоляция была неполной, он воровал еду, но, так или иначе, прожил без посторонней помощи и контакта с человеком двадцать семь лет, произнеся за это время лишь одно слово. Пожалуй, Кристофер Найт стал самым знаменитым одиночкой в истории человечества.

Казалось, отправляя мне фото Онваса, Найт выражал свое восхищение другим человеком, проведшим жизнь вдали от цивилизации. Хотя технологии теперь на каждом шагу – с территории племени хадза, например, можно позвонить по мобильному. И из лагеря Найта тоже. Возвращенная мне фотография была намеком, выраженным почти без единого слова.

Я перевернул картинку и увидел, что Найт написал что-то на обороте. Ответ был коротким – три абзаца, двести семьдесят три слова, строчки жались друг к другу, будто пытаясь согреться. И все же это были первые слова, которыми Найт пожелал поделиться с миром.

«Я получил ваше письмо, что очевидно», – начинал он без всякого приветствия. То, как он использовал слово «очевидно» – в шутливо-покровительственной манере, – не могло не вызвать улыбку. «Я отвечаю вам, – пояснял он, – потому что написание писем в некоторой степени снимает стресс и скуку в нынешней ситуации». Ему было некомфортно разговаривать: «Мои речевые навыки заржавели, стали очень медленными». Он также извинился за свой корявый почерк; стандартная ручка могла использоваться как оружие, и в тюрьме ему разрешали пользоваться только специальной, в мягком резиновом корпусе.

Найта, казалось, приводило в смущение все, кроме литературной критики. К Хемингуэю он относился, по его словам, «с умеренной теплотой». Ему нравились биографии и книги по истории, хотя сейчас стал интересен Киплинг, его «наименее известные сочинения». Следом он добавил, будто объясняя, почему украл так много беллетристики, что он готов читать все, что угодно, если под рукой больше ничего нет.

Найт знал, какая суета поднялась после его ареста – все письма, которые отправлялись ему, исправно доставлялись в тюремную камеру. Большинство из них были «безумными, дурацкими, просто откровенно странными». Он решил ответить на мое, потому что оно было не таким дурацким и ему понравились слова, которые я использовал. Но, словно останавливая себя в порыве излишнего дружелюбия, он тут же отметил, что не хотел бы продолжать разговор на эту тему.

Затем, правда, он будто забеспокоился, что был слишком резок: «Я понимаю возможную грубость этого ответа, однако предпочитаю вежливости честность. Хотел было написать «ничего личного», но написанные от руки слова всегда личные, каким бы ни был их смысл». Заканчивалась записка так: «Вы очень добры, что написали мне. Спасибо». Он не подписался.

Я немедленно написал ему ответ и заказал для него по почте пару книг Киплинга – «Человек, который хотел быть королем» и «Отважные капитаны». В своем письме Найт сообщил, что, поскольку мы незнакомы, он будет писать только «на нейтральные темы». Это показалось мне приглашением к дружбе, и следующие пять страниц я заполнил смешными историями о моей семье и рассказом о недавнем коротком «побеге в дикие леса». Когда летнее солнцестояние пришлось на один день с так называемым суперлунием и полная луна подошла ближе всего к Земле, я наблюдал это удивительное явление вместе с другом в горах Монтаны; мы сбежали туда на одну ночь.

Вместе с письмом я отправил Найту мою предыдущую книгу, сюжет которой – смесь реальной истории преступления и фактов из моей биографии. Книга была посвящена человеку, обвиняемому в убийстве своей семьи. Но еще в ней говорилось – и мне показалось важным рассказать это Найту – об одном случае, произошедшем много лет назад во время моей работы в The New York Times. Я тогда написал статью о незаконном использовании детского труда и объединил несколько интервью в одно ради создания колоритного персонажа – прием, в журналистике запрещенный. Когда об этом узнали, меня уволили из газеты, несмотря на прошлые заслуги. После этого какое-то время я чувствовал себя очень одиноко и изолированно в профессиональном плане.

Возможно, признание в том, что я – «бракованный журналист», грешник внутри профессии, и то, что Найт – вор, неспособный жить в затворничестве на самообеспечении, породило бы некое чувство общности. Мы оба попытались и не смогли воплотить в жизнь свои возвышенные идеалы.

Я очень обрадовался, обнаружив ответ на мое послание в почтовом ящике. Впечатление на Найта произвела не книга, а рассказ о вылазке на природу. Письмо на трех страницах начиналось с описаний его попыток заговорить. Он пытался сблизиться и наладить контакт с каждым из своих собратьев по несчастью, большинство из которых были молоды и простоваты. Выбранной темой для разговора стала приятная синхронность, с которой раз в году случается солнцестояние и следующее за ним суперлуние. «Я думал, это будет им, по крайней мере, интересно, – писал Найт. – Оказывается, нет. Вы бы видели их пустые глаза…»

Многие из тех, с кем он пытался заговорить, просто кивали и улыбались в ответ, «будто я слабоумный или сумасшедший». Или просто пялились на него, как на странный выставочный экспонат. В моем письме, по счастливому совпадению, я говорил о схожих ощущениях. Он писал, что чувствует себя «в каком-то оцепенении», и с этого момента его письма больше не были нейтральными. Скорее, они напоминали страницы личного дневника.

Он совсем измучился в тюрьме, запертый в тесной камере с другим заключенным. «Вы спрашиваете, как я сплю. Мало и плохо. Я почти всегда уставший и нервный. Но, – добавил он в своем поэтическом стиле, – я заслужил тюрьму. Я крал. Я вором был. Я воровал из года в год. Я знал, так дело не пойдет. Знал, чувствовал вину, ночей не спал – но красть не перестал».

В своем следующем письме он рассказывал, что чувствует «облегчение и успокоение», представляя себе лес за бетонными стенами тюрьмы. Он вспоминал лесные цветы: ромашки, Венерин башмачок, гвоздику, даже одуванчики (хотя и находил, что «мертвые они куда интереснее»). Он почти слышал, «как поют на раскаленной сковороде расплавленный жир и соль», что грелись на походной плитке в его лагере. Больше всего он мечтал о тишине: «Я унес бы ее, сколько смог, ел бы ее ложками, смаковал по чуть-чуть, наслаждался вкусом. Я бы ее праздновал». Тюрьма явно не шла ему на пользу: вместо того чтобы социализироваться, он стал сдавать позиции. Пока он жил в лесу, рассказывал Найт, он тщательно следил за растительностью на лице. Но сейчас перестал бриться. «Борода в тюрьме заменяет мне календарь», – писал он.

Отшельник еще несколько раз пробовал заговорить с другими заключенными. После этих неуклюжих, застенчивых попыток он окончательно убедился, что большинство общих тем – музыка, кино, телевидение – ему уже недоступны, равно как и девяносто процентов современного сленга. Он лишь изредка использовал междометия и никогда – бранные слова. «Ты разговариваешь, как книга», – дразнил его один из заключенных. Охрана и тюремные чиновники, писал Найт, удостаивали его лишь «жалостью и подобием улыбки». И все кругом донимали его вопросом, знает ли он, кто сейчас президент страны. Он знал. В лесу он регулярно слушал новости по радио. «Это они меня так проверяют. Всегда хочется сказать на это какую-нибудь чушь. Очень хочется, но не говорю…»

Вскоре он вовсе перестал разговаривать с окружающими. «Я прячусь за молчанием, оно – моя защита», – писал он. Он пользовался несколькими словами, по необходимости, общаясь с охраной: да, нет, пожалуйста, спасибо. «Удивительно, как меня вдруг начали уважать. Видимо, молчание придает мне загадочности. Для меня молчать – нормально, это комфортное состояние». Позже он добавил: «Я замечаю, что испытываю некоторую неприязнь к людям, которые не могут соблюдать тишину».