Текст книги "Мастер своего дела (сборник)"

– Каждые две недели? – уточнил Арутюнов. – А что приносил, не видели?

– Разве ж он нам стал бы показывать? – резонно возразили бабуси.

– Ага, да и что показывать, он же без пакетов входил, выскочит из «мухи», в руке – папка, и пошел.

– А когда он в последний раз приходил? – вмешался Спицин.

– Вчера как раз и приходил, ага.

– Ничего странного вы не заметили?

– Да нет. Правда?

– Правда, – подтвердили остальные старушки.

– И Маргарита вела себя как обычно?

– А как же ей себя вести-то? С рассветом поднялась и упорхнула, только ее и видали. Так торопилась, что, Семеныч говорит, и пакет не забрала.

– Значит, все-таки был пакет?

– Значит, был, – аж сама удивилась та, что плела фенечку. И уже с уважением глянула на Арутюнова.

– А кто такой Семеныч?

– Да вахтер наш, кто ж еще! Вон сидит, глаза портит. Сколько раз я ему говорила: лучше радио послушай или купи диск со звукнигой – нет же, подавай ему бумажную и только! Вот вы, молодой человек, как читаете? – повернулась бабуля к Спицину.

– Вообще-то, – смутился тот, – я мало читаю. Не успеваю, – добавил, как будто извиняясь, – работа.

Очень вовремя зазвонил его «инди-вид» – и на экране появилась хмурая физиономия БоБо.

– Ну что, как успехи, хлопцы?

– Процесс идет.

– Мне нужен не процесс, а результаты! – выдал Босс одну из своих любимых сентенций. И добавил вкрадчиво: – Вы на часы-то посмотрите, соколы! Нам еще потом материал монтировать, не забудьте.

– А как же!

Спицин вырубил «инди-вид» и извинился перед старушками, дескать, с удовольствием еще поговорили бы, но сами видите: дела, дела!..

– И что ты ему скажешь? – спросил ведомый у Арутюнова, пока они шли к подъезду дома, в котором жила Марго. Семеныч, внушительных пропорций дедок, действительно портил глаза над пухлой книгой с изрядно потрепанными страницами. Арутюнову он показался похожим на сторожевого пса – в летах, но еще не утратившего нюх и хватку.

– Разберемся. Ты, главное, молчи и стой так, чтобы нашим милым старушкам не было видно…

Он не стал объяснять, что именно должен закрыть от старушечьих взоров Спицин. Оба и так прекрасно понимали, но одно дело – понимать, другое – произнести это вслух и тем самым признаться себе и коллеге, что собираешься совершить… то, что собираешься.

– Добрый день.

– Добрый, – отложил книгу Семеныч. – Вы к кому?

– Наверное, к вам. Я от Маргариты Соболевской, мы вместе работаем. Она сегодня утром забыла забрать пакет, который ей принесли…

– Что ж сама не заехала? – лениво щурясь, спросил дедок. Доставать пакет он не торопился, зато с откровенным любопытством разглядывал сослуживцев Маргоши.

– Вы же знаете, какая у нас работа, – пожал плечами Арутюнов. – И мы бы не прилетели, если б не были рядом.

– Поня-а-атно… Ну хорошо, а как ваша фамилия-то?

– Арутюнов.

– А, да-да, помню, вы из «плохишей»… Ладно, держите. – Он уже вытащил из-под стола небольшой сверток, но отложил его в сторону. – Только вы мне расписку напишите – так, для проформы. Порядок такой.

Арутюнов неразборчиво накарябал на подсунутом Семенычем листке: «получил… подтверждаю…» – и размашисто, не так, как обычно, расписался.

– Держите. Передавайте Маргарите Николаевне привет.

– Обязательно! – Арутюнов небрежно сунул сверток в карман и зашагал к «мухе», Спицин – за ним.

– Будет скандал, – вздохнул ведомый, когда они взлетели. – Тебя выпрут с канала и меня заодно. Борисыч, ты псих. Они ж тебя запомнили и в случае чего опознают без проблем.

– Если я смогу доказать, что Маргоше кто-то сливал информацию… – ведущий хмыкнул и вытащил из кармана трофей. – Думаю, тогда появятся другие варианты, хотя и скандала я не исключаю – только не для нас, Спицин, не для нас, а для Маргоши. Как думаешь, она захочет вот так запросто пустить на ветер свой имидж «лапушки-умницы»? О! Да у нас тут кое-что оч-чень интересное, – Арутюнов вскрыл наконец сверток и теперь разглядывал миниатюрный передатчик-«капельку» телесного цвета. – Ты когда-нибудь у нее такое видел?

– Не замечал.

– Что логично: и не должен был. Ну-ка… – Он через «инди-вид» подключился к передатчику, на экране высветился стандартный интерфейс, но при первой же попытке войти внутрь программы «капелька» выдала сообщение о неправильном пароле и самовольно отключилась.

– Негусто, – хмыкнул Спицин. – И что?

Его вопрос прервала соловьиная трель из арутюновского «инди-вида» – звонил Виталька.

– Пап, я после школы в гости к Сереге пойду, можно?

– Маме говорил?

– Слу-ушай, а давай ты ей позвонишь, а? Сам понимаешь…

– Ладно. Только чтобы не позже десяти был дома.

– Честное ковбойское! Ну, я побежал?

– Беги, что с тобой делать!

Арутюнов позвонил Людмиле, а Спицин поднял «муху» повыше, дожидаясь дальнейших указаний.

– Давай так, – сказал ведущий, закончив разговор с женой. – Слетаем-ка мы к одному моему приятелю, он в таких штуковинах разбирается. – Арутюнов подбросил на ладони приемник-«капельку». – Взломает программу в два счета или хотя бы…

Снова зазвонил «инди-вид», и Арутюнов раздраженно ткнул в кнопку «Прием». На экране появилось изображение человека средних лет… а впрочем, вот так, навскидку сложно было определить, сколько ему на самом деле. Он мог оказаться и юношей двадцати с хвостиком лет, и хорошо сохранившимся сорокалетним мужчиной.

– Евгений Борисович Арутюнов, если не ошибаюсь?

– Да. А кто вы такой и откуда у вас номер моего «инди-вида»?

– Вы пытались запустить не принадлежащий вам передатчик. В таких случаях программа автоматически посылает нам номер, с которого производилась операция. Это стандартная защита от… скажем так, разного рода любопытствующих.

– Кто вы?

– В вашем случае, Евгений Борисович, – потенциальные спасители и партнеры. Это ведь вы теперь вместо Соболевской занимаетесь в «Вестях» «хорошими новостями»? Ну, тогда прилетайте к нам, вот прямо сейчас. Уверен, нам найдется о чем поговорить.

И он назвал адрес.

15:30

«Рано или поздно, – писал в «Рутинной радости» Лекуантре, – мы придем и к этому. В конце концов, бизнес есть бизнес, а производство пирожков давно уже принципиально ничем не отличается от производства дамских романов или новостных блоков. Конечно, всегда остаются виртуозы и фанаты своего дела, предпочитающие ручную работу – и в выпечке сдобы, и в производстве товаров интеллектуального (с позволения сказать) потребления. Но это нерентабельно – и сей приговор окончателен, обжалованию не подлежит.

Массовое производство пирожков делает продукт дешевле и доступней миллионам потенциальных покупателей. То же касается и дамских романов. И – новостей.

Поэтому мне кажется вполне закономерным, что рано или поздно…»

– …мы бы с вами и так встретились, это был вопрос времени. – Человек без возраста улыбнулся Арутюнову и предложил садиться. Сам он расположился в мягком, обтянутом кожей кресле с высокой спинкой. – Мы не работаем с ведомыми, поэтому и попросили вашего напарника обождать в приемной. Практика такова: ведущий сам решает, о чем рассказывать ведомому; Соболевская, например, предпочла все оставить в тайне. Это было несложно, она ведь устроилась к вам в «Вести» уже после знакомства с нами.

– С кем «с вами»?

– С нашей маленькой фирмой, которая оказывает услуги весьма специфического рода. Только для «хорошистов», ибо «плохиши», к сожалению, справляются сами. Вас коробит, что я использую эти слова? Если так, простите, впредь постараюсь их избегать.

– Вы не представились, – напомнил Арутюнов. Собеседник вызывал раздражение: и самоуверенными манерами, и сладенькой улыбочкой, не сходившей с губ.

– Но ведь вы, Евгений Борисович, сами говорили, что времени у вас мало, чертовски мало. Поэтому давайте перейдем к сути, а прочее озвучим в другой раз. Итак, мы предоставляем услуги. Те, что вас непременно заинтересуют. Хорошему журналисту всегда нужна информация, это его – ваш, Евгений Борисович, – хлеб. Сейчас так сложно отыскать по-настоящему добрые, теплые, душевные новости! Мы помогаем в этом – за весьма божеский процент от гонораров наших клиентов. Нет-нет, не спрашивайте, как мы находим такие новости. Ноу-хау, знаете ли. Могу сказать одно: никто, ни один из наших клиентов пока не жаловался. Некоторые по доброй воле могут отказаться от дальнейшего сотрудничества – когда их переводят на другую работу, например. Однако само сотрудничество нареканий, повторяю, ни у кого не вызывало.

– У вас настолько хорошо развитая сеть сбора информации?

– Можно сказать и так. Подробности вам вряд ли будут интересны, на них у вас и у нас времени нет. Поэтому просто ответьте мне: да или нет?

– А если я откажусь, а потом нагряну к вам с…

– Ну же, ну? С кем? С милицией? С ребятами из МВД? Мы, Евгений Борисович, не занимаемся ничем противозаконным. И нашей фирме не один год, так что все возможные форс-мажоры у нас предусмотрены, хоть это и звучит парадоксально. Сами посудите: кто бы из ваших коллег захотел делиться с конкурентом эксклюзивным источником информации. А мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости. Итак?

– Сколько вы хотите?

Господин без возраста назвал проценты.

– И не торгуйтесь, Евгений Борисович, мы не на рынке. Поверьте, с нашей помощью дела ваши улучшатся, гонорары вам повысят… да что я рассказываю, пример Соболевской разве ни в чем не убеждает?

– Договор?

– Подпишем завтра. Сегодняшняя услуга будет… э-э… демонстрационной. Чтобы вы убедились, так сказать, попробовали монету на зуб.

– Ладно. Мне нужны две «хорошие новости», причем до пяти часов, иначе не успеем смонтировать.

– К сожалению, времени действительно в обрез, поэтому сегодня будет только одна. Зато такая, что перекроет все три «плохих», которые заготовлены для вечернего выпуска. Ну что вы удивляетесь, Евгений Борисович? Конечно, мы осведомлены о таких пустяках, на том и стоим, так сказать. Ну, – он поднялся из-за стола, – в путь, в путь, а то опоздаете! Маршрут мы сбросим вам на «инди-вид» через пару минут. Было очень приятно с вами познакомиться, Евгений Борисович. Надеюсь на дальнейшее плодотворное…

«…сотрудничество с подобными организациями, – писал Лекуантре, – откроет перед журналистами бездну возможностей.

Бездну, которая, как утверждал один древний философ, начнет всматриваться в тех, кто окажется у ее края.

Независимая журналистика давно уже превратилась в умозрительную модель, подобную идеальному газу в физике. Теперь же свобода и независимость интерпретаций окончательно станут фикцией, ведь что может быть проще, чем продуцирование и скармливание репортерам нужной, «полезной» для тех или иных структур информации. И как здесь не подумать о государстве, которое способно не только – разумеется, негласно! – содержать подобные фирмы, но и снабжать их информацией – да, собственно, больше других-прочих сил способно эту информацию собирать или производить».

15:50

– Вот ни за что не угадаешь, – сказал Спицин. – Пока ты там любезничал с Маргошиным шпиком, я ее саму наблюдал.

– Где? – не понял Арутюнов. После беседы с оборотистым незнакомцем он был еще немного не в себе. Мысленно прокручивал разные варианты, оценивал открывающиеся возможности. Если бы не откровенно грабительский процент…

– Где-где, – хмыкнул Спицин. – Тебе в рифму ответить или по существу? Вон только что по десятому каналу показывали.

Арутюнов взглянул на часы:

– Подожди, у них же новостной блок идет позже. Или!.. – он задохнулся от неожиданной догадки. – Неужели наша «лапушка» нарыла очередную сенсацию?!

– Во-первых, уже не наша, а во-вторых, ничего подобного. Новости у них пойдут как обычно. Маргоша – больше не репортер, она ведущая их нового реалити-шоу.

– Но это же глупо, – растерялся Арутюнов. – Зачем?! При тех возможностях… – Он покачал головой. – Ну, хотя бы ясно, почему она не взяла утром передатчик.

– Так что с ее шпиком?

– Потом расскажу. – («Может быть. А может, и нет».) – Давай взлетать, кажется, без материала мы сегодня не останемся.

И сразу же запищал арутюновский «инди-вид»: пришло сообщение от неизвестного адресата. Краткое, всего из одной строки: «Летите к Песенной пл., через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».

– Не самый удачный маршрут, – проворчал Спицин. – На Шекспира может быть перекрыта верхняя воздушная трасса, придется по низу шпарить, а там не сильно разгонишься.

Так оно и вышло: над бульваром оказалась жутчайшая пробка, Спицин, матерясь, перевел «муху» в наземный режим, что намного уменьшило их скорость, но давало хоть какие-то шансы выбраться из этого столпотворения. (Многие летающие аппараты типа «блюдец» для езды приспособлены не были и поэтому уныло висели над бульваром, почти полностью закрывая небо, отчаянно сигналя и продвигаясь вперед по метру в полчаса. Верхняя воздушка, как и предсказывал ведомый, оказалась перекрыта: на ближайших небоскребах что-то ремонтировали, из-за этого и запретили движение.)

На повороте с Шекспира на улицу Полярников их «муха» наконец взлетела, но только начала набирать скорость – как тут же едва не врезалась в толпу. Здесь аварии происходили часто: очень неудачный поворот, да еще с развилкой, из одной полосы сразу на несколько других. В этот раз не повезло какому-то пареньку – решил перебежать поверху, хотя вон же, рядом совсем, подземный переход. Беднягу сшибло легковушкой, на асфальте отчетливо был виден след от покрышек и еще один, влажный…

– Зря я «перековался»! – подосадовал Арутюнов. – Сейчас имели бы эксклюзив. Эй, ты чего?!

– Машут, чтобы снижались.

– Забудь, сзади полно других «мух», мальчику мы уже ничем не поможем: смотри, сколько крови. Давай, Спицин, мы и так в цейтноте. Переходи на верхнюю и выжимай все, что сможешь, из этого драндулета!

Арутюнов оглянулся в последний раз: да, люди внизу махали, но след на асфальте был слишком красноречив, прости, Господи, за невольный каламбур. На помятом капоте легковушки сидел, тупо уставившись перед собой, бедолага-водитель. Наземная дорога дальше была перекрыта: развернувшийся фургон, когда тормозил, уходя от столкновения, закупорил ее наглухо. «Блюдце» здесь бы не село, но сзади, Арутюнов точно помнил, летели еще несколько «мух».

Потом вся эта картинка исчезла, Спицин вывел машину на верхнюю трассу и увеличил скорость до максимума.

На Песенной площади они приземлились и вышли из «мухи», поставив ее на сигнализацию. Арутюнов напомнил Спицину, чтобы включил сенсор-читчик; сам он активизировал его еще перед визитом к безымянному господину Я-Ваш-Шанс. («Так что в случае чего…»)

– Ну и?.. – Спицин демонстративно огляделся по сторонам. – Где эксклюзив, где сенсация? Тебя не обдурили часом, Борисыч?

Похоже было на то. Песенная издавна славилась своими концертными площадками, куда мог прийти любой – и в качестве зрителя, и в качестве выступающего. Певцы, клоуны, юмористы, фокусники, танцоры здесь оттачивали свое мастерство – или демонстрировали полную бездарность.

Арутюнов со Спициным обошли всю площадь, засняли несколько забавных номеров (больше всего порадовала опера «Телепузики»); наконец в полпятого Большой Босс позвонил по «инди-виду» и вызвал их в редакцию.

– Надо было ехать в зоопарк, у них вечно кто-то рождается, хоть это засняли бы, – подытожил Спицин, поднимая машину в воздух.

В это же время Арутюнову пришло сообщение: «К сожалению, мы вряд ли сможем быть вам полезны, Евгений Борисович. Не пытайтесь нас искать, это бессмысленно, там, где мы с вами беседовали, разумеется, никого уже нет».

– Что за чушь? Сами же предложили, а теперь…

– Наверное, не такие они надежные ребята, как тебе говорили. Вот и объяснение, почему Маргоша отказалась от их услуг.

– Очень оно поможет, это объяснение, когда придется отчитываться перед БоБо! Разве что запись ему покажем…

Но, как выяснилось позже, на кассете в том месте были сплошные помехи и больше ничего.

Вердикт Босса: «Будешь в «хорошистах», пока не найдем замены. Все равно «перековываться» раньше, чем через месяц, нельзя. Совершенствуйся. Если результатов не увижу, зарплату оставлю той же, но о своем проекте можешь забыть навсегда».

18:45

Старушки у подъезда – они везде одинаковые, что в пригороде, что в самом центре. Всегда всё знают. И готовы посочувствовать – дай только повод.

– Вы не отчаивайтесь, Женечка! Все у вас будет хорошо.

– Да, конечно, конечно. – Арутюнов выдавил из себя постную улыбочку и хотел уже идти дальше, но бабушки продолжали:

– А того мерзавца, ирода того бессердечного обязательно найдут! Никому не позволено так поступать!

– Не найдут, – отмахнулся он. – А если даже найдут – толку-то? Ничего противозаконного он не сделал.

– Противозаконного, может, и не сделал! Но это ж неслыханно! Он же видел, что нужна его помощь! А теперь неизвестно вообще, выживет ли мальчик!

– Какой мальчик?

Они изумленно уставились на Арутюнова: три совы, три парки, три мойры, у каждой в руке ножницы, и все нити – обрезаны, оборваны, спутаны в мохнатый клубок.

– Не знает… – шепнула одна, та, что вязала спортивную шапочку с задорным помпоном. – Ах ты, Господи!..

– Вы только успокойтесь, Женечка, – сказала другая, покачивая головой, словно китайский болванчик. – Только успокойтесь. Ничего еще неясно. Он пока живой. Он, может, вообще еще жить будет. И все у него будет хорошо. Если б тот паскудник остановился, Виталик бы, говорят, даже с ногами остался, а так… Но знаете, сейчас медицина такая, что куда там, сейчас что угодно человеку пришьют или прирастят, вон удоды… – Она осеклась, наткнувшись на его взгляд.

– Где? Когда?

Хотя ответ он знал заранее.

– На повороте с Шекспира на Полярников, там эта проклятая развилка, уж сколько на ней народу погибло. Но ваш обязательно будет жить, обязательно!..

* * *

«…и лифт сломанный, придется по лестнице. На пятый этаж. А там Людмила. Она уже знает? Конечно, знает. Ей мойры рассказали. Или она им? Свободный обмен информацией – великое достижение, им можно гордиться. Если б я перед встречей с БоБо не отключил «инди-вид», тоже знал бы».

Ступенька.

«…мы поехали тем маршрутом, потому что так сказал человек без возраста и имени».

Ступенька.

«Если бы паскудник остановился, Виталик бы даже с ногами остался…»

Ступенька.

«Ну, в путь, в путь, а то опоздаете!»

Ступенька.

«Мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости».

Ступенька.

«…безымянный не говорил, что «хорошие новости» ждут именно на Песенной, просто нужно было ехать по указанному маршруту… «через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».

Ступенька.

«Почему от них ушла Маргоша? Почему?! Что такого она узнала?..»

Ступенька.

«Не бывает плохих или хороших новостей, мы сами…»

Ступенька.

«…сами…»

Ступенька.

«…сами!»

Ступенька.

Ступенька.

«Нужную информацию порой значительно проще произвести, нежели собрать» (Антуан Лекуантре, «Рутинная радость»).

Ступенька.

Снизу – мерное бормотание всезнающих мойр, сверху – Сизифов (или Танталов? – проклятая память, ничего в ней не держится!) камень, который надлежит отныне и до скончания века вкатывать не на гору, всего лишь на пятый этаж по…

…ступенькам.

Последняя.

Звонок.

Нажать. Сильнее.

«Ах да, еще одно…»

* * *

Когда Людмила открыла дверь, она сразу поняла, что муж все знает. И даже испытала неуместное, кощунственное облегчение: не нужно ничего рассказывать.

Только потом заметила, как странно он улыбается. Как безумный.

– Что?..

– Я сегодня «перековался», – сказал Арутюнов. – И у меня… – его улыбка расползалась по лицу, как рваная рана, – у меня для тебя есть новости.

Кривя рот, он хохотнул, выдернул штырек из разъема и протянул Людмиле маленькую, размером со спичечный коробок кассету для сенсор-читчика:

– Хорошие новости!

Александра Давыдова. Черный дворецкий

– Скажи, а если заниматься любовью с мухомором, то можно отравиться насмерть?

– Что? – я резко оборачиваюсь.

Мика – помятая со сна, в пижаме, с фиолетовым плюшевым слоном под мышкой – зябко переступает босыми ногами по кафельному полу и дрожит от утренней прохлады. Мне почему-то вспоминаются птенцы пингвинов, передачу о которых я недавно вырезал из ленты. Такие же взъерошенные и насупленные, они выбирались из гнезд и начинали бродить, путаясь среди взрослых и внося изрядную долю беспорядка в жизнь птичьего острова.

– А если сначала подарить ему букет цветов?

– Кому?

– Ну, мухомору же. Он тогда станет добрый и не будет тебя отравлять, да?

Я медленно, стараясь выиграть время на обдумывание ответа, откладываю в сторону надкушенный бутерброд. Машинально смахиваю крошки со стола. Осторожно интересуюсь:

– Почему ты решила спросить об этом?

– Не знаю, – пожимает плечами девочка. – А зачем влюбленные дарят друг другу цветы? Чтобы задобрить или для красоты?

– Давай ты сначала умоешься, почистишь зубы, оденешься и обуешься – сколько раз тебе говорили не ходить на террасу босиком? И потом, когда приведешь себя в порядок, приходи завтракать – я отвечу на все вопросы.

Мика рассеянно кивает, утаскивает из вазочки абрикос и убегает в дом. Я иду за ней следом и с порога слышу крики. На втором этаже ссорятся.

* * *

– Ну, хватит, успокойся, купим тебе новый, – бубнит мистер Кейн, хозяин дома.

– Папа, но мне же его Марк подарил! А теперь эта… эта… – Алиса, старшая сестра, задыхается от возмущения. – Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Ничего без присмотра оставить нельзя!

– Ты же обычно запираешь спальню на ключ?

– Да кто же знал, что она так рано вдруг проснется? На пять минут оставила дверь открытой – и пожалуйста!

– Сегодня после работы мы с тобой поедем и выберем точно такой же, как подарил Марк. Тем более, ты вроде не собиралась активировать сет срочно? Хотя бы до вечера дело ждет?

– Ждет…

– Вот и отлично. А теперь извини, я опаздываю. – Мистер Кейн спускается в холл. Смотрится в зеркало, снимает с вешалки плащ и подзывает меня: – У нас непредвиденная ситуация, Кристоф. Мика не пойдет сегодня в школу, вам придется посидеть с ней. Ничего сверхопасного, просто несвоевременная активация чужого сета. Мне не хотелось бы везти ее к психологу сейчас, лучше выждать пару дней, не находите?

Я киваю.

– Как обычно, накормите ее завтраком… потом, может быть, сводите на прогулку – погоду обещали хорошую. Главное, проследите, чтобы она не забила голову какой-нибудь ерундой. Я на вас надеюсь. С меня – лишний выходной в этом месяце и двойная ставка за сегодня. Договорились? Вот и ладненько.

С улицы слышится шорох. Служебный мобиль обычно забирает Говарда Кейна от самого крыльца.

* * *

Когда я иду обратно на террасу со стаканом молока и тостами, мимо проносится Алиса. Аккуратно – волосок к волоску – уложенная прическа, бледно-фарфоровое лицо, крепко сжатые губы и шаг, как у манекенщицы на подиуме, – словно вбивая гвозди в паркет. Улыбается мне, легкий кивок, на лице ни тени волнения. Как будто и не она вовсе кричала десять минут назад.

Хотя неудивительно – у Алисы в голове ни капли «глупостей». С одной стороны, для карьеры это прекрасно, но, с другой стороны, в некоторых банальных душевных вопросах она навсегда останется как дитя малое. В самом деле, в двадцать пять лет бегать ко мне, чтобы выяснить «что такое стыдно?», – это слишком. Уж от загрузки морально-ценностного блока я бы на ее месте отказываться не стал…

* * *

Мика стремительно допивает молоко, держа стакан обеими руками, облизывает белые усы и выдает очередной гениальный вопрос:

– Крис, а если я полюблю кого-то сильно-сильно, мне обязательно придется выпить яду?

– Нет.

– Тогда надо будет заколоть себя кинжалом?

– Нет, Мика. – Я понимаю, что кто-то еще до завтрака успел добраться до Вильяма нашего Шекспира. Вот ведь, обычно девчонку из-под палки даже с экрана читать не заставишь, а тут сама пролезла в отцовскую библиотеку. Можно сказать, прикоснулась к антиквариату.

* * *

После завтрака мы начинаем срочно собираться в парк. Я пресекаю все попытки просочиться мимо меня к компьютеру «хоть на секу-у-ундочку!» и иду следом за Микой до самого порога ее комнаты, следя, чтобы она никуда не свернула. Говорю: «У тебя пять минут на сборы», запираю ее на ключ и направляюсь в библиотеку. Надо же выяснить, что еще она успела прочитать.

* * *

Прохожу мимо родительской спальни. Судя по какофонии, доносящейся из-за прикрытой двери, Стелла Кейн сегодня дома. Я громко стучусь, потом заглядываю внутрь. Мама Мики слушает больше пяти звуковых дорожек одновременно – я не умею их считать, нормального слуха на это не хватает – от хип-хопа до тяжелого дума. И дирижирует карандашом в такт эквалайзеру на мониторе, закрыв глаза.

Мне приходится кричать:

– Доброе утро!

– Утро, – отзывается Стелла и делает звук чуть тише. – Как там моя девочка?

В отличие от своей старшей дочери миссис Кейн выглядит неважно. На щеках дорожки от слез, голос дрожит. Уж если кто в доме и волнуется за Мику, то это она.

– Мне так жаль, что я сама не могу… – она постукивает карандашом по столу, пальцы дрожат. – Понимаешь?

– Конечно, понимаю. – Я смотрю на Стеллу и вспоминаю, как десять лет назад сидел с ней на той же террасе за вечерним чаем и отвечал на вопрос: «Почему я люблю мужа?» А потом и на остальные вопросы. – Все будет хорошо. Мика – здоровая и умная девочка, она справится.

Стелла всхлипывает, вытирает глаза тыльной стороной ладони и врубает звук на полную катушку. Я поспешно ретируюсь в коридор.

* * *

Книжная «добыча» Мики оказывается не такой уж и великой, к моему облегчению. Спасибо эстетическому вкусу мистера Кейна, у которого в библиотеке большинство томов без суперобложек, да и по названиям романы о любви среди классики отыскать не так-то просто.

Кроме «Ромео и Джульетты» на столе лежат только «Женщина французского лейтенанта» и «Война миров». И если первая грозит мне необходимостью ответов на довольно логичные вопросы в стиле «А почему та тетенька – вне общества? Ее за это нельзя любить?», то дизайнера обложки для уэллсовского романа я готов просто удушить собственными руками. Спрашивается, зачем было изображать влюбленную пару под прицелом треножника? И какие нервы мне теперь понадобятся, чтобы с хорошей миной выдержать град предположений о межвидовых связях людей с инопланетными захватчиками?

* * *

Ставя книги обратно на полку, я не могу удержаться от соблазна и на несколько мгновений замираю, проводя подушечками пальцев по кожаным переплетам и вдыхая щекочущий запах пыли. Все-таки газеты для «черных» на бесчувственной глянцевой бумаге – это не то. И пусть к новостным лентам я уже привык… Не сказать, чтобы мне приятно было их читать, но, уменьшив скорость вдвое, я вполне могу воспринимать необходимую часть информации.

А вот книги – это же совсем другое…

* * *

Когда меня только выписали из больницы, мама со слезами на глазах отдала для двоюродной сестры сет восприятия, накануне подаренный мне на семилетие. Это было гораздо обиднее, чем, например, отобранная в песочнице игрушка.

Друзья во дворе один за другим хвастались, что им родители наконец разрешили смотреть познавательные передачи на TV, а я чувствовал себя больным изгоем. Самым отвратительным из детских кошмаров были слова доктора при выписке из больницы, куда я попал, неудачно слетев с качелей. Этот разговор потом снился мне почти каждую ночь:

– К сожалению, никаких сетов. Мальчик перенес слишком сильное сотрясение, и гематома передавила некоторые нервные окончания… Безопаснее будет записать его в «черные».

– А может?.. – Мама тогда так больно сжала мою руку, что я чуть не закричал.

– Вы же не хотите, чтобы ваш сын сошел с ума?

* * *

Именно книги тогда не позволили мне окончательно ощутить себя ущербным.

– Сам подумай, – сказал отец, вывалив на пол моей комнаты гору потрепанных томиков с разноцветными обложками. – Ты пока не можешь смотреть TV, зато некоторые из твоих друзей, вероятно, никогда в жизни не прочитают ни одной книжки. Не потому что не умеют – им просто покажется это ненужным. Зачем тратить время на чтение одной повести, если можно за десять минут прокрутить ленту о ней со всеми видеорядами и гиперссылками? А ты сможешь ее вдумчиво прочитать. Если понравится – посмотреть фильм по ней. Заинтересует – узнаешь все об авторе. Да, пусть не одновременно и не функционально, зато сможешь сам выбирать, что тебе надо. А не заглатывать весь ком образов разом.

Тогда я, пожалуй, не понял и половины того, что он хотел мне объяснить. Но, повзрослев и осмыслив отцовские слова, не раз сказал за них «спасибо». Конечно, порой я чувствовал зависть по отношению к пользователям сетов – без активации мне не хватало чувств для адекватного восприятия СМИ, потребления продуктов новейшего искусства и понимания нюансов научного прогресса. И, естественно, я даже не мог мечтать об интеллектуальной работе.

Зато получал хорошие деньги – «черным» в сфере обслуживания неплохо платят, если их уровень интеллекта позволяет устроиться на частную службу в семью. Еще – всегда мог ответить на вопрос из любой сферы: не в силу своего всезнайства, а потому что не барахтался во всей полноте образов и значений, которые неизбежно вываливались из ноосферы на любого пользователя сета.

А в выходные выбирался с хорошей книгой в сад и погружался в один, тщательно выбранный мир, не отвлекаясь на другие раздражители.

* * *

Погода и вправду оказалась волшебная. На тротуары планируют желтые листья, в воздухе пахнет осенними цветами и чуть уловимо тянет запахом костра. Солнце выпуталось из редких облаков и весело скачет по следам поливальных машин и в окнах домов.

Рабочие мобили и первая волна общественного транспорта уже прокатилась, на улицах виднеются только «черные» воспитатели, провожающие детей ко второму уроку. Обычно я искренне сочувствую тем из них, кто работает с мальчиками – стоит отвернуться, те не только тянут в рот все, что плохо лежит, но и пытаются попробовать окружающий мир на прочность. На секунду ослабишь внимание, а воспитанник уже нашел палку и с упоением колотит ею – хорошо, если по ограде или дереву, а ну как по витрине магазина или даже по первому встречному?

Девочки в этом плане спокойнее. Женщины вообще легче адаптировались к сетам, гораздо лучше с ними сжились, вот почему на сотню «черных» девяносто девять – мужчины. Алиса, помнится, после активации восприятия всего через полтора месяца уже научилась себя контролировать и уяснила, что лучше спрашивать и смотреть, чем пробовать несъедобное и трогать осиные гнезда.

Но сегодня я, напротив, завидую встречным счастливцам. Я бы предпочел вести в школу двух мальчиков, даже если бы они были сверхлюбознательны и с полным отсутствием самоконтроля. Тут надо крепче держать за руки и полностью напрячь внимание – вот и все дела. И вовсе не требуется отвечать на лавину самых неудобных вопросов, которые только может придумать любознательное существо, «заглотившее» сет не по возрасту: