Текст книги "Мастер своего дела (сборник)"

– А кто такие извращения? Как можно заниматься любовью с ними? Они будут третьи, да?.. А когда бабочка опыляет цветок, она его любит? А если не любит, то ягоды не получится?.. А почему любить детей и взрослых – это по-разному? Как именно по-разному? Какая любовь лучше? А какая сильнее?.. А могут ли любить друг друга человек и страшное инопланетное чудовище? А как же они могут сделать это технически?..

Спасибо тебе, старина Уэллс…

* * *

Мы доходим до парка, и мне удается ненадолго отвлечь внимание Мики. Вытащить из океана новых смыслов, в которых ее умишко беспорядочно барахтается, и «прилепить» к привычному материальному миру. На земле лежат красноватые и бордовые листья, некоторые из них напоминают сердечки.

Мы собираем гербарий, и я рассказываю, почему сердце считается символом любви. Зачем именно его показывают в лентах о чувствах, и почему оно бьется, когда кто-то влюблен. Мика улыбается и перебирает собранные листья, бормоча под нос какую-то песенку. Различаю только «L’amour, l’amour…» с неправильным акцентом.

Я не понимаю, что случилось, но через секунду Мика начинает плакать. Сначала она просто всхлипывает, потом принимается горько рыдать и стучать кулачком о рукав моего пальто.

– Что такое, девочка моя?

Она со слезами на глазах показывает мне разорванный напополам листик:

– Что делать, если влюбленным приходится расстаться? У них так же рвется сердце? А как после этого жить?

Новые вопросы сыплются лавиной. Мика даже не слушает и не ждет моих ответов, ей надо просто выговориться, чтобы осознание обратной стороны чувства не расплавило ей мозг.

– Правда, что любящие люди могут обманывать друг друга?.. А если один любит, а другой ему изменил?.. А если оба изменили?.. Неужели любовь может умереть?..

* * *

Я сочувственно глажу ее по голове, успокаиваю, как могу, и вспоминаю своего брата. Сейчас он уже на пенсии, хотя и младше меня на двенадцать лет, нежится где-то на юге, на пляже у теплого моря. Хочется верить, что под пальмами. Иногда звонит – спросит: «Как сам? Как родители?» – посетует на то, что никак не соберется навестить нас, – и до следующего звонка.

А раньше был актером. Пять лет учился, готовился, проходил психологическую подготовку. Активировал все требуемые приложения, купил самую современную версию сета. И все равно – отыграл всего шесть лет, потом «сломался».

Так же как Мика только что, он за секунду мог упасть из объятий самой светлой радости в бездны черного отчаяния, если этого требовала роль. Он мог почувствовать и прожить десяток жизней за пять минут. Со своей партнершей они вдвоем играли любой спектакль, он – все мужские роли, она – женские. И каждый зритель в зале верил в перевоплощение, пусть даже молодой влюбленный мальчик всего через долю секунды становился старым озлобленным скрягой.

Сет выдает человеку всю палитру чувства или знания. Ты получаешь все точки зрения на вопрос, ноосфера вываливает их к тебе в черепную коробочку независимо от того, имел ли ты связанный с ними жизненный опыт и готов ли ты к ним.

Мой брат был готов, и тот сломался.

А Мика – не готова. Что там говорить, большинство из «цветных» так никогда и не активируют сет любви. Боятся. И не зря. Уж слишком широка палитра.

– А любовь вообще бывает счастливая?

– Бывает, девочка моя, конечно, бывает. Твои мама и папа – они же любят друг друга вот уже столько лет. Они вместе и никогда не расстанутся, у них есть ты и Алиса…

У Говарда Кейна этот сет не активирован вообще и никогда не будет – все платы заняты бизнес-приложениями. А Стелла считает, что любит своего мужа, потому что так спокойнее. Любит ли она его на самом деле – не ведаю. Я знаю ее с детства, но она давно перестала со мной откровенничать. Особенно после активации этого злосчастного сета – от скуки, перед рождением Мики.

* * *

Мы идем домой медленно. Мика устала, она загребает листья ногами и беззвучно шепчет что-то под нос. Вопросы кончились или она ищет новые формулировки? Не знаю.

Сейчас я как никогда чувствую себя счастливым. Наверное, это несправедливо по отношению к Мике, но, глядя на нее, я очень рад тому, что знаю о любви – да и о чем угодно! – не из сета. Пусть для меня она не многофункциональна, я чувствую лишь то, чему научился сам, но зато для меня она естественна.

Я «черный», а значит, поглощаю переживаемые чувства, они навечно остаются при мне в каком-то, пусть не всегда правильном, но однозначном виде. А те «цветные», что осмеливаются активировать эмоциональные сеты, не могут их принять полностью. Чувство преломляется на поверхности сознания и дробится во множество точек зрения, между которыми ум так и мечется до конца жизни, не в силах выбрать единственно правильную. Если же эмоция не активирована, то, вероятно, «цветной» никогда не сможет ее испытать. Потому что не научился извлекать ее из жизни и забирать внутрь. Только черный цвет способен поглощать все без остатка.

* * *

Уже на пороге Мика спрашивает меня почти шепотом:

– Скажи, как мне теперь жить с этим? – У нее заплаканные огромные глаза, окруженные сетью морщинок, – кажется, что десятилетняя девочка вмиг постарела, как в страшных сказках, по мановению палочки злой колдуньи. – Вдруг я кого-нибудь полюблю и буду заранее знать, что любовь может умереть? И у меня разорвется сердце?

– Не знаю, Мика, – вздыхаю я. Надо убедить мистера Кейна не ждать, а завтра же везти дочь в больницу. Наверняка психологи смогут успокоить ее лучше, чем я. – Я сам никогда не думал о таком. Можно просто – любить, не предполагая ничего. А сложно – я не умею. Я же не «цветной», как ты.

* * *

Вечером Стелла набирается храбрости и уводит Мику в свою комнату. Нет, я уверен, у нее не хватит духу поговорить с дочерью, она просто обнимет ее, может быть, укачает, как маленькую. Включит на мониторе заставку с розовыми сердцами и «L’amour» в наушниках.

А если Мике повезет, даже расскажет сказку. Из тех, что я рассказывал Стелле сорок лет назад, когда только пришел работать к ним в семью дворецким. Тем, кто отвечает воспитаннику на пороге, когда двери в палитру сета распахиваются настежь. И лишь надеется на то, что его слова потом окажутся нужными там, внутри, в пространстве многозадачности. Потому что сам никогда не смогу зайти туда.

* * *

После одиннадцати, когда в округе начинают гаснуть огни, я всегда обхожу дом – закрываю ставни. «Цветные» должны спать в полной тишине и темноте, чтобы ничто лишнее не царапало их сознание, и так перегруженное изнутри крошечными муравьиными смыслами, разбегающимися в разные стороны.

Под окном Микиной комнаты я спотыкаюсь обо что-то мягкое. Наклоняюсь и поднимаю с газона фиолетового плюшевого слона, без которого до этого она лет пять наотрез отказывалась засыпать. Его голова наполовину оторвана от тела, из «раны» сыплются темные шарики набивочного материала. Окно разбито.

Разворачиваюсь и бегу обратно, к парадному крыльцу – до него ближе. Я дворецкий и всегда остаюсь на пороге… но в этот раз моя помощь потребуется внутри. Лишь бы успеть.

Радий Радутный. О пользе чтения классики

– А знаешь, почему рассказ Кларка так и остался фантастическим? – спросил вдруг шеф.

Я не знал. Более того, я не знал, о каком рассказе идет речь, и не сразу вспомнил, кто такой Кларк. Каюсь. Кто на что учился. Если бы, например, шефа спросили о методах динамического перераспределения памяти при использовании статических указателей – он бы точно так же хлопал глазами. То есть ушами. И девять человек из десяти точно так же хлопали бы. И девяносто девять из ста. И пять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять из теперешнего населения многострадальной нашей старушки. И – совсем уж между нами – последний, оставшийся, то есть сам автор фразы, хлопал бы точно так же, потому что выдумал ее на лету и – что это еще за статические указатели – тоже не знал.

Однако шефа проняло не на шутку.

– Ну вот! Вот они, последствия чрезмерной специализации! Нет, я знаю, что ты прекрасный программист, лучший в фирме…

«Ха!»

– …лучший, может, и в городе…

«Ха… а собственно, почему – «может»?»

– …да и по стране наверняка входишь в первую десятку.

«Хм. Ну, здесь он, пожалуй, прав…»

– Но означает ли это, что все остальное для тебя не существует?

– А что, собственно, остальное? – спросил я уже вслух. – Водка, бабы и наркотики?

Шеф поперхнулся. Вообще-то он нормальный парень, старше меня на пару лет, вот только о смысле жизни у нас представления все-таки разные. Ему бы мои мозги – был бы президентом. Мне бы его таланты – программы бы уже через год разве что зады б нам не подтирали. А поскольку обмен все же невозможен, то и сидим вот. Друг другу на нервы капаем. То ему программа не так работает, то мне зарплату не той валютой заплатят.

Бардак.

А в стране бардак оттого, что в головах у людей тоже бардак. А отчего у людей бардак в головах?

Я, например, не знал. А некоторые, говорят, знали. Видел недавно одного такого умника по телевизору – бородатый, а чушь такую несет. «Все, – говорит, – оттого… что люди забыли Бога!»

Во. А шеф, видно, считает, что все оттого, что люди забыли Кларка.

Кстати, раз начав, шеф уже долго не успокоится. Теперь я узнал, что был такой писатель Кларк, писал хорошую фантастику (странно… какая фантастика, если компьютеров не существовало? А оказывается, существовали, только печатали на бумаге, каждую строчку, каждый символ, каждый пиксел… ужас! Это же сколько ждать надо было, пока хоть одно окно прорисуется?) и в одном своем рассказе написал, как тибетские монахи заточили комп под перебор массива из девяти элементов во всех возможных комбинациях. Компы, судя по всему, были тогда механическими, вроде арифмометра, который я в виртуальном музее видел, потому что на простенькую эту задачу им понадобилось несколько месяцев.

– Так вот, у Кларка в конце рассказа, когда комп их вывел все возможные имена из этого списка, наступил конец света!

Оставалось пожать плечами. Пока шеф рассказывал, я быстренько соорудил девять вложенных циклов и вывалил на монитор все возможные комбинации.

Конец света не наступал.

– Может, надо перебирать не девять букв? А все буквы из всех алфавитов? Тогда это задачка посерьезнее…

– Да нет, я думаю, что Бог, создавая людей, хотел, чтобы они сами перечислили все комбинации. Чтобы каждый или хотя бы почти каждый принял участие. Это не Богу нужно, а людям, а Богу нужно, чтобы люди дошли до такого состояния, что смогли бы их перечислить, и это означало бы, что они стали достойны Бога, что, в свою очередь…

Я снова пожал плечами. Шефа иногда несло, и объяснения становились путаными, длинными и невыносимыми. Опровергнуть же их (в данном случае) экспериментально было не так просто – то, что я делал с ящиком, сделать с человеком не представлялось возможным. Плоть слаба. Иногда я просто ненавидел наше несовершенство, затем вспоминал, что зато компы пиво пить не умеют, и становилось полегче.

Однако какое-то рациональное зерно в идеях шефа все же было.

– Распределенные вычисления! – невежливо перебил я его. – Шеф, нас шесть миллиардов. Из них, правда, пять миллиардов недочеловеков, которые за ящик никогда не садились, однако даже если миллиард человек возьмется… Вон так сейчас ЦРУ под видом поиска инопланетян японские пароли ломает…

– Ни шиша не выйдет! – он тоже мотнул головой. – Было. Проходили. Раньше даже говорили: если миллиард обезьян посадить за пишущие машинки, то есть вероятность, что в конце концов они напишут «Войну и мир». Развитие Интернета показало, что это не так.

Про «Войну и мир» я знал – там в одном месте было классное описание заставки «виндов». Кроме того абзаца, правда, больше ничего не читал – уж очень расплывчатый, архаичный язык. Сейчас все душевное состояние той девки, когда ее впервые на тусняк вывели, можно выразить парой смайликов.

Но зачем же портить хорошую идею?

– Не… – Я почесал подбородок. – Сами по себе они, конечно, осмысленный текст не набьют. А просто перебор – почему бы и нет. Легко. Только надо идею какую-нибудь замутить, такую, чтобы всем интересно было.

– А чего тут мутить? – искренне удивился шеф. – Как юзер последнюю комбинацию выведет – так голую бабу на экран и премию в миллион зелени. А чтобы интерес не угасал, можно за каждый миллиард комбинаций по куску голой бабы и куску зелени. А за программку перебора пусть платят, с каждого по три бакса – нам на «крей» хватит. Правда, два бакса из этих трех придется вбухать в рекламу…

Вот! Что я говорил. По части бабки наварить шеф такой же спец, как я – софт наваять.

Ну и что вы думаете? На голую бабу народ посмотреть успел, а вот миллион мы того… сэкономили.

На кой он теперь кому нужен, этот миллион, если конец света все-таки наступил?

Сергей Пирогов. Машина счастья

Раз

Я, между прочим, винты да шурупы закручивать целый месяц учился. И ручными завертками, и механическими, и автоматами, плоскими и крестовыми, и фигурными всякими. Плюс еще ходил к Чин-Чину на трехдневный факультатив про болты. Я еще и резьбу всякую хитрую знаю. Так что с образованием у меня все, как любит говорить один товарищ, чин-чин. Вот толку от этого… Нет, работа хорошая. Форма, между прочим, красивая – синяя с оранжевыми полосами, взлетающими к плечу. Миха сказал, на какие-то там аксельбанты смахивает. Ну и зарплата, путевки, праздничные наборы. Скучно только. Одинаково все. Каждый день – подъезжает к тебе коробка феликсоблока без верха, ты берешь четыре винта, крышку к заготовке прилаживаешь и винтовертом вжик, вжик, вжик, вжик. Все. Дальше коробочка к Михе поехала, а ты следующую – раз, два, три, четыре – прикрутил. И следующую. У Михи работа на первый взгляд попроще моей, но это только на первый. Так, между прочим, разве что неуч может подумать, который всего и умеет, что молотком махать. Саморез ему уже ума не хватит вкрутить – квалификации-то нет. Так вот Миха вставляет в корпус сам модуль феликса, который к нему по другой линии приходит. Продел проводки куда положено, вставил наносхему до щелчка, отогнул зажимы, зафиксировал и дальше по конвейеру пустил. Готовый феликсоблок поехал себе на склад. Можно подумать, такому за неделю научишься? Хренушки! Миха, между прочим, успевает коробку осмотреть на предмет брака, проверяет цвета проводков, по щелчку понимает, как все соединилось, и зажимает так, что захочешь – не разболтаешь. А ответственность? На нем две линии заканчиваются – корпусов и наномодулей, тут халтурить никак нельзя. Миха – спец, что и говорить. Не то что Дрюня. Даже не знаю, сколько надо учиться, чтоб так управляться. У меня за месяц голова опухла, а Миха небось три учился или, страшно подумать, – все четыре. А Дрюня… Ну что Дрюня? Он передо мной на конвейере стоит. Учились вместе, но бригадир ему только правую стенку доверяет прикручивать – всего-то два винта. И все равно брака у него много. Особенно после получки, а это каждую неделю, между прочим. У меня тогда брудные ящики переполнены – насобачился я брак распознавать даже раньше, чем крышку прикручу. Вижу, Миха на меня за такое дело с одобрением поглядывает. И хоть не бригадир он мне и вообще не начальник, а приятно. Я, конечно, тоже пивнуху не пропускаю, но, как Дрюня, в трезвяке не ночую. Я туда вообще один раз только попал. Первую получку обмывал – традиция такая. А вот Миха не обмывал, и вообще – смурной он какой-то, сам с разговором не подходит и, кажется, совсем не пьет. Зуб даю. Был, правда, случай, когда Миха первый заговорил. Не так давно конвейер вдруг принялся брыкаться – вот тебе и нанотехнологии – тормозит, цепляется возле меня за что-то, на дыбы встает. Починить не могут – спецов такого уровня на заводе вообще нету, а с Машины когда еще выберутся. Так бригадиры как-то собрались, посмотрели, репы почесали (Миха потом сказал – «консилиум») и придумали: взяли ухватистый такой обрезок трубы, чего-то там этим ломом подпихнули, и конвейер опять ровно пошел. Когда через пару дней его еще раз перекосило, бригадир мне и говорит: ты, мол, ближе всех тут работаешь, вот тебе лом, поправляй. Я и так и сяк, не пойму, куда там и чего, я ж, между прочим, винты кручу, не мой это профиль. Вот тогда-то Миха и влез:

– Дайте, – говорит, – я попробую.

– А сможешь? – бригадир его спрашивает.

– Попробую.

Ломик взял, под ленту глянул, один раз ткнул, конвейер и выровнялся. Труба у меня в ящике осталась лежать, но пользовался ей исключительно Миха. Умеет потому что.

Болтали, будто он у серых на окладе, но глупости это все. За то время, что он у нас в цеху работает, ни разу ни в чем таком замечен не был. Дрюня, Максик и Тит его даже проверяли. Дрюня, который, между прочим, вообще по жизни без башни, в цех пузырь протащил и на виду у Михи прихлебывал, так тот не то что серым, бригадиру не стукнул. Нормальный, короче, мужик, пусть с виду и неказистый. Худой, но руки крепкие. Ненамного меня старше, а лицо в складках и морщинах все, грубо так слепленное, нос с горбинкой. И на голове пух. Не волосы, а так, что-то редкое кучерявится, и лысина через эту поросль блестит. Ну никакой, а вот притягивает чем-то. Дрюня вот весь круглый, жизнерадостный, громкий, шумный, все время улыбается, всем довольный, а не люблю я его. Глаза у него мутные. И крыши нет. Бригадир его отчитывает, а тот только скалится да моргает. Ну вот, опять от него брак пришел – стенка не той стороной к раме прикручена. В брудный ящик его. А этот делаем. Крышку, винты – раз, два, три четыре. И так до самого вечера.

Два

Сегодня – между прочим, день получки. И, возможно, первый день зимы. Похолодало с утра, и тучи низкие такие ползают, свежестью дышат, и первые белые мухи к земле потянулись. Я с собой шарф взял, после пивной возвращаться холодновато будет. Настроение отличное, даже вид серого патруля его не испортил.

Цех встретил лязгом, гулом и запахом резины. Вон уже и Дрюня катится с Титом вдоль конвейера, хохочет масляно. День получки.

Миха, как обычно, уже на рабочем месте, что-то тряпочкой протирает. Я, на него глядючи, тоже ветошь достал, по винтовертке пошваркал. Миха на это дело глянул, а у меня рот до ушей сам разъехался. «Привет!» – кричу, и он приулыбнулся, что-то вроде «доброе утро» сказал. Шумно. Я хотел добавить про то, что и правда доброе, ну, что-нибудь этакое. Но тут заревела сирена – начало смены – уже не поговоришь. Лента передо мной плавно двинулась, и скоро уже приполз первый корпус. Раз, два, три четыре – крышка на месте. И еще раз. Следующий – брак. Минута за минутой. Отвлекаться некогда, но вижу, что Дрюня слева не справляется, коробки у него уже затор образуют. А вот Миха справа не спеша и как-то расслабленно отправляет на склад очередной блок и даже успевает нос почесать или, там, потянуться.

Гремит завод, за окнами пасмурно, так что сегодня включили больше света, снаружи холодно, морозит, а в цеху даже уютно. Вечером меня ждет пиво. Я потрогал карточку в кармане и улыбнулся. Видно, совсем замечтался, что их не заметил. Трогают меня за плечо, я поворачиваюсь – серые! Трое, как и положено. Вид мужественный, ремнями перетянуты, береты набок – орлы, защитники, а неприятно как-то. Ходят слухи, не зря их «волками позорными» называют, «прихвостнями» и еще по-всякому. Случается вроде, и невиновных хватают. А если уж они прихватили, назад человек не возвращается.

– Слышь, мастеровой, – говорит их старший. – Бригадир ваш где?

– Туда идите, – показываю им вдоль конвейера. – Он обход с того конца начинает. У нас только к обеду будет.

Старший серый пристально так посмотрел, будто приметы мои запоминал, кивнул, повернулся и пошел, другие двое за ним как привязанные. Ни слова не сказали, только по сторонам зыркали. Меня трясет, словно украл что, и почти уже за руку схватили, но пронесло. Настроение испортилось, между прочим.

К обеду бригадир до нас так и не добрался. Зато подошел Миха и спрашивает:

– Чего они хотели, Алексей?

– Не знаю. Бригадира хотели. И ты, Мих, это… Ну, не зови меня Алексеем. Мне Лешкой привычней, между прочим.

– Ладно… Леш. Ты не обижайся, я привык так.

– Знакомый Алексей был? Тады ой. Слушай, – решился я, – ты на пиво сегодня идешь? А то пойдем вместе.

Миха нос почесал и вроде уже отказаться хотел, да тут Дрюня подрулил:

– Мужики! – кричит. – Пошли, по пятьдесят. Не доживу ж до вечера.

Хотел было ему грубость сказать, но тут Миха говорит:

– Спасибо, Андрей, но мы вечером с Лешей на пиво идем. Не хотим аппетит портить.

Дрюня даже не нашел что ответить. Махнул рукой и покатил к дружкам своим. Тит с Максиком не откажутся. Так, видать, у них трубы горят, что и серые их уже не пугают.

– Правда, пойдем? – на всякий случай уточнил я.

– Правда. Давно надо было в коллектив вливаться.

– Чего? – недопонял я.

– Вместе надо… Ладно, неважно.

Бригадир после обеда появился, но только выдал детали, забрал брак, с Дрюней пошептался, на Миху зыркнул и снова умотал. До конца дня мы его больше и не видели.

Три

Мы вышли под свет фонарей. Начиная от самой проходной и вдоль проспекта, заворачивая на перекрестках по всему городу, мигали огни – пивнухи, бары, забегаловки, кафе. Мужики грели карточки в руках и спешили внутрь поменять зарплату на радость. Где-то уже пели, смеялись, проехал автозак. Тучи полностью осыпались. Земля стала ровной, светлой, с искорками. Хоть жизнь наново начинай. Миха стоит, глаза прижмурил, лицо к небу поднял и говорит вдруг:

– А наутро выпал снег.

– Так вечер же, – говорю. А он меня вроде и не слышит.

– Я набрал его в ладонь, сплюнул в белый грязь и пыль. То ли небыль, то ли быль, то ли вечность, то ли вонь… Помню! – с удовольствием закончил он и глянул с усмешкой. – Ну, веди, Сусанин. Только, Леш, можно туда, где наших не будет?

– Можно, – говорю, хоть самому и досадно немного.

Повел я его в «Грузило», куда складские ходят. Хоть и подальше нашего «Феликса», но пивнухи абсолютно одинаковые. Нашли столик, сели. Визор бормочет, дым слоями плавает, пахнет тошнотно – все как положено. Только рожи вокруг незнакомые. Вздумай кому пошалить, к нам первым цепляться начнут, между прочим. Чужаки. Я даже пожалел, что сюда приперся. И тут Миха меня убил.

– Как тут заказывать? – спрашивает.

– Так ты что, правда раньше не пил? – вытаращился я.

– Почему не пил? Пил. Давно только.

– На сто лет не тянешь, – хмыкнул я. – Ладно, гляди. Вот алкогон. Как менюшница в столовке, только попроще. Тут выбираешь пиво или водку, цвет, градус и объем. Все. Проводишь вот тут картой, дальше знаешь.

– Ага. Огонек загорелся, заказ можно вынимать. А закуска?

– Закусь стандартная. В цену включено.

– Та-ак, – Миха несколько раз ткнул пальцем. – Пиво темное, крепость четыре. Тебе?

– Давай то же самое, – махнул я рукой и полез за карточкой.

– Нет, нет. Я плачу. У меня много накопилось – тратить некуда.

Пиво сготовилось быстро, а с ним жесткие полупрозрачные рыбные полоски. Миха признал, что на вкус все довольно прилично. Визор показывал очередные новости про наш завод. Точнее – про Машину. «После исторического события – завершения половины строительства… семьдесят лет назад ведущие страны Европы, США, Россия, Китай, Индия… – доносились до нас обрывки речи виртуальной дикторши. – Все силы были брошены… Уже сейчас заметны… скачок технологий, который позволит…»

Мы слушали вполуха, прихлебывали.

– А здоровскую штуку они изобрели, а? Уже сейчас пиво синтезируется на раз, а что будет, когда Машину достроят?

Миха почесал нос.

– А знаешь, Леш, что мы на своей линии делаем?

– Конечно.

Бокалы опустели, и я поставил их в алкогон. Миха чиркнул своей карточкой.

– Мы, Миха, феликс-модули собираем. Первейшая вещь для синтезирования всего на свете. Без них Машина – пшик. А представляешь, сколько их надо, чтоб Машина весь земной шар обеспечивала?

– Эх, тяжко жить не в свое время, – вздохнул Миха. – Мне б веке в двадцатом родиться.

– Не понял. Почему это?

– Дурят нас, – Миха огляделся по сторонам и чуть тише продолжил: – Откуда наномодули взялись, которые я в корпуса вставляю?

– Тю-ю, – протянул я. – Тоже мне загадка! Специальные нанороботы выращивают. Им схемку подкладываешь, они по ней и шпарят. А схемки автоматические линии штампуют. Компьютеры.

– Вот именно. Что? По третьей? Давай. Именно. Нанороботы любой дом вырастят, только подкармл… под-кар-мли-вай шлаковым порошком. Теплый, герметичный, удобный. Мебель – аналогичные отливки. Бытовая техника ботами по схемкам изготавливается. Так почему для производства Машины нужно столько людей? А? Да, мы не все пока можем синтезировать, но феликс-модуль сразу в корпусе – это ж как дважды два, а у нас целая линия: раму собрать, боковинки, верх, низ прикрутить… Э-эх.

Я допил пиво и задумался.

– Наверное, живыми руками надежнее.

Сказал и понял, что глупость сморозил. Брудный ящик свой вспомнил. Завтра Дрюня из трезвяка на работу придет синий, трясущийся, будет резьбу на винтах срывать, боковины царапать, гнуть, не той стороной прикручивать.

– То-то и оно, – будто согласился с моими мыслями Миха. – Даже если нельзя синтезировать, то автоматы уж как-нибудь смогли бы сборку выполнять. Людям, Леш, эту работу дают, чтобы занятие у них было. Тяжелое и нудное. А знаешь, что такое «феликс»? Счастье это по-латыни. Машину счастья мы строим. Типа после некоторых опытов на колл… коллайдере открыли ученые удивительные вещи и разработали Машину. Построим ее, и будет куча дармовой энергии и синтез чего угодно, и всем хватит, даже тем странам, которые отказались участвовать. Счастье для всех. Даром. Ха-ха-ха. А может, не будет ничего? И золота из водорода все равно никто делать не умеет? Чтоб голову забить, визора с лихвой хватает. И то – ни одной живой передачи, сплошная виртуальность. Оболванили нас дешевым пивом и паршивым образованием. Мы перестали думать, Леш, вникать. Ничего-то мы теперь сами не можем. Плохо, когда свободу навязывают, как это бывало, но разве лучше, когда ее отбирают? Эх, вот в двадцатом веке… А сейчас мы только и умеем, что винты закручивать.

И вот тут я, между прочим, слегка обиделся.

– По-моему, на сегодня хватит, – сказал я Михе.

Он глянул виновато:

– Да, пора. Я ведь и правда давно не пил.

На улице я понял, что зима на самом деле пришла всерьез. Ночь с конкретным таким морозцем. В ясном небе тонкий месяц завис. Воздух вкусный, хрустальный, после пивнухи так особенно. Постояли. Я поглядел, как Миха кутается в легкую курточку, воротничок поднимает, взял свой шарф и нацепил ему на шею. Накопил он. Тратить некуда. Миха поморгал и говорит:

– Спасибо. Я действительно перебрал. Извини. А хочешь, я тебя растения научу выращивать? Я и семян тебе дам, и инструмент.

У меня аж дух перехватило.

– А ты умеешь?

– Это совсем нетрудно, если с умом. У меня дедова библиотека сохранилась. Отец говорит, случайно.

– Хочу. Такого и бригадир не умеет. Слушай, а приходи к нам завтра в гости. Настя обрадуется, да и Татке будет интересно.

Он подумал немного. Спросил:

– Татка – это дочка?

– Ага.

– Тогда подарок бы надо.

За пару кварталов от нас провыла, пронеслась мимо сирена. Серые за порядком наблюдают, шпионов всяких ловят. Наверное. Своих-то дедов я и не знал, а отца помню, но плохо. Серые всех забрали. Времена тогда были не очень спокойные. Не все понимали, зачем такие жертвы ради Машины.

– И знаешь, между прочим, еще что? – Хмель совсем выветрился. – Не рассказывай никому про эти свои теории. Тебе проблем надо? Не надо. Вот и ладушки. Все ж таки по большому счету мы в золотом веке живем.

– Ага. Процветаем. Как плесень. Наивный ты, Леш.

– Ладно, потом поговорим. Тебя проводить? Ну, тогда до завтра.

Он удалился нарочито твердой походкой выпившего человека, но было видно: дойдет. Тогда пошел и я.

Настя меня ждала. Татка, конечно, уснула, а вот Настя ждала.

– Есть будешь? Или после получки, как обычно, не хочется? – спросила она с кухни.

– А пожалуй, что и буду. Мясной кусочек. И картошки к нему разведи.

Настя вышла из кухни, вытирая руки.

– Опа-на! – провозгласила она. – С чего бы вдруг?

– Знаешь, – сказал я, стаскивая ботинки, – к нам завтра гость придет. Очень необычный человек, между прочим. Есть у меня ощущение, что все теперь будет по-другому. Татку пристроим учиться. И не смейся, есть курсы, куда и девочек берут. Я выбью. Да я даже пить перестану. Совсем. Веришь?

Настя фыркнула и ушла в кухню, но я видел: она довольна.

Четыре

Утро было превосходным. Розовый свет сквозь узоры на стекле. Запах кофе. Кофе? Ого! И голова не болит. Я прокрался на кухню и чмокнул Настю в шею. Она вздрогнула и со смехом обернулась.

– Привет, фантазер.

– Привет. И ничего не фантазер. Теперь все и правда по-другому пойдет. Скоро у нас в квартире будут цветы, и ягоды, и… и апельсины расти. Не веришь? Сегодня вечером жди меня с Михой, у него спросишь. Да если б все люди были как он, у всех уже менюшницы стояли бы. И не надо на кофе разоряться, заказал чашечку – получи горяченький.

– Ага. С бубликом.

– Со сладеньким пирожным. – Я прижал Настю к себе, она расхохоталась и вывернулась.

– Ребенка разбудишь. Иди уж, друг гения, завтракай.

* * *

В цех я пришел, как обычно, за пару минут до смены. Все ладилось, все одно к одному складывалось, хотелось петь, тело дрожало и готово было работать, плясать, бегать, как те спортсмены. Нет! Быстрее спортсменов. Я. Начал. Новую. Жизнь. Вроде ничего особенного не случилось, а сдвинулось что-то в мире, встало со щелчком на места, прям как модуль в корпус. Так же, наверное, древних мореплавателей колбасило, когда они новые земли открывали. Да я, между прочим, тоже сейчас открыватель.

Миха был на месте, я помахал ему рукой, он заулыбался, кивнул в ответ. Даже поговорить успели. «Как дошел?» – «Спасибо, без приключений. А как дочка, жена?» – «Нормально».

Работалось легко, брак отлавливал на раз, хоть его и много было. Раз, два, три, четыре. Точно танец какой. Все успевал, все замечал, и даже подумалось: может, и правда, что в двадцатом веке люди могли учиться дольше и умели больше, чем мы сейчас.

Серых я увидел сразу. Сегодня их было шестеро, и все при спецсредствах – дубинки, баллончики, перчатки со вставками, щитки на руках-ногах, разве что броников да касок с забралами не было. Бригадир вел их в нашу сторону и говорил, говорил, руками размахивал. За сколько-то метров остановился и указал пальцем на Миху. Дальше серые двинулись одни. Подошли к Михе, взяли в кольцо, один вытащил и зачитал какую-то бумагу. Двое схватили сзади за локти, завели руки назад. Я смотрю на все это безобразие и не верю. Неужели в пивнухе кто подслушал? Вроде все там пили. Или бригадир вчера заложил? Да было б за что. Ну, трепался, так фигню ж всякую нес, а работник-то, между прочим, Миха отличный. Или не фигню? Может, все правда, и так оно и есть – наступил век процветания плесени? Ну уж нет, не позволю. Я, между прочим, могу за себя решать.