Текст книги "Хроника посещения (сборник)"

Хроника посещения (сборник)

© Авторы, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Майк Гелприн
Свои и чужие

1. Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при хармонтском филиале Международного института внеземных культур

Швейцар в холле невзрачного здания с неприметной вывеской «Юридическая контора Корш, Корш и Саймак», как обычно, клевал носом. Ричард Г. Нунан неодобрительно покачал головой и взбежал по лестнице на второй этаж. Привычно принюхался к стойкому, не выветрившемуся за многие годы запаху, поморщился, подосадовал, что природу этого запаха так и не сумел определить, и попылил по тёмному, крытому прохудившимся ковром коридору.

В приёмной старательно стучала по клавишам блондинистая секретарша. Ричард попытался вспомнить, как же её зовут, не вспомнил и приветливо помахал ручкой.

– У себя? – понизив голос, заговорщицки спросил он.

Секретарша кивнула, и Ричард посеменил в кабинет. Господин Лемхен был у себя. Его прямоугольное генеральское лицо при виде визитёра привычно собралось в складки и приняло неопределённое выражение, означавшее то ли приветливую улыбку, то ли досаду от того, насколько господину Лемхену всё обрыдло.

– Присаживайтесь, – вальяжно предложил господин Лемхен. – Располагайтесь.

Ричард устроился на краешке неудобного громоздкого стула для посетителей и приготовился к обычной малоприятной рутине. Ежемесячные отчёты перед начальством удовольствием были весьма сомнительным. Учитывая начальственный нрав – в особенности.

– Должен сказать, – медлительно проговорил господин Лемхен, – в кои-то веки я вами доволен.

От удивления Ричард сморгнул и едва не переспросил, не ослышался ли. Доволен господин Лемхен бывал, разве что когда кого-нибудь из коллег понижали в должности или увольняли в отставку.

– Да-да, – кивком подтвердил хозяин кабинета. – Утечка материалов из Зоны практически прекратилась, за последние полгода поток, можно сказать, почти иссяк. Я, правда, не уверен, что причиной тому именно ваша деятельность.

Удивление враз прошло. Ричард почувствовал даже некоторое облегчение от того, что неожиданная благосклонность начальства сменилась привычным недовольством. Конечно, так тебя и растак, моя деятельность ни при чём. Псу под хвост нужна эта моя деятельность. Хабар перестал утекать налево сам по себе, эдак тебя и разэдак. Сталкеры внезапно синхронно помутились умом и решили пожить в тюрьме, свобода им, туда их растуда, поднадоела. И, разумеется, никакой Ричард Г. Нунан и рядом с этими событиями не стоял.

– Вам виднее, – вслух сказал он, демонстративно разглядывая чёрные казённые портьеры на окнах.

– Разумеется, – согласился господин Лемхен. – Разумеется, мне виднее. Итак, материалы противнику больше не поступают. Ни из нашей Зоны не поступают, ни из других. Сталкеры поумирали. Те, что не поумирали, упрятаны за решётку. Те, что не упрятаны, отошли от дел, а молодые, как обычно, никуда не годятся. Так?

– Допустим, так, – согласился Ричард осторожно.

– Допустим, допустим. А кстати, как с ними обстоят дела, со сталкерами?

Ричард вздохнул и скучным размеренным голосом принялся излагать:

– Стервятник Барбридж, как вы наверняка помните, ненадолго пережил сына. Рыжий Шухарт в тюрьме. Носатый Бен-Галеви, Курёнок Цапфа, Креон Мальтиец в соседних с ним камерах. Карлик Цмыг женился на Дине Барбридж, так что ему теперь, – Ричард хохотнул, – не до Зоны, за женой бы углядеть. Кого я ещё позабыл?

Господин Лемхен раскрыл лежащую перед ним пузатую папку и сверился с её содержимым.

– Ну, а как поживает Гундосый Гереш? – небрежно осведомился он.

– Один из немногих действующих сталкеров, – в тон начальству ответил Нунан. – Хабар через Мосла сбывает мне. Правда, хабара не много. Есть ещё пара-тройка из новых: Лохматый Батчер, Прощелыга Мартен, потом этот, как его… Киприот Сатырос. Тоже сбывают мне и тоже не много, можно считать, ничего.

– Понятно. А скажите-ка мне, Ричард, вам не приходило в голову, что приток материала прекратился не оттого, что сталкеров поприжали, а те, кого не поприжали, разучились работать, а попросту потому, что шкатулочка-то не бездонна?

– В каком смысле? – растерянно переспросил Ричард.

– Да в самом прямом. Вы, с позволения спросить, «Доклады института внеземных культур» изучаете?

– Изучаю, конечно, – соврал Ричард. – С регулярностью.

– Плохо, значит, изучаете. По мнению наших героических учёных, ведущих, заметьте, ресурс хармонтской Зоны на настоящий момент практически выработан. А проще говоря, всё, что можно оттуда вытащить, уже упёрли. Остались лишь запрещённые для изучения материалы: студень этот, как его, мерзкий. Пух, зелёнка, что там ещё есть?

Ричард вытащил носовой платок и промокнул внезапно вспотевшую лысину.

– Вы хотите сказать… – неуверенно начал он.

– Да я, по сути, уже сказал. Орден вы свой получите, представление я подписал. Не исключено, что получите и повышение. Но вот деятельность ваша в Хармонте подходит к концу, Ричард. Платить вам здесь баснословную зарплату становится несколько нерентабельно, вы согласны? Тем более используете вы её явно не лучшим образом. Это ваше заведение, – господин Лемхен поморщился, – которое, собственно, публичный дом. Мне, знаете, несколько даже неудобно, что мой сотрудник и подчинённый – хозяин борделя. Нет, я, конечно, понимаю, что весёлый дом с девочками у вас для прикрытия. Однако можно было бы подобрать что-нибудь поприличнее, вы не находите? Лавку какую-нибудь там, парикмахерскую, сапожную мастерскую…

Вот оно как, отстранённо разглядывая потолок, думал Нунан. Надо же… Старый боевой конь стал не нужен. А я даже позабыл как-то о такой перспективе. Обвыкся уже здесь, прижился, врос в этот город, дом вон зачем-то купил. Повышение… Да подотрись ты своим повышением, кому нужен спецагент, которому уже как следует за пятьдесят, пускай он и с неоценимым опытом.

– Спасибо, – сказал Ричард вслух. – Орден – это прекрасно. Я буду носить его, не снимая.

Он поднялся и, не прощаясь, двинулся на выход.

– Постойте! – рявкнул в спину господин Лемхен. – Я вас ещё не отпустил. И не уволил. Пара месяцев у вас есть. Может статься, даже три месяца. Успокойтесь, поберегите нервы, съездите в отпуск.

– В отпуск? – механически повторил Ричард. – Какой уж там отпуск.

– Да самый обыкновенный. Сколько вы здесь сидите безвылазно? Пятнадцать лет? Вот-вот. Съездите куда-нибудь, развейтесь, потом вернётесь, подготовите к сдаче дела, тем более дел осталось не так много. Незаменимых, знаете ли, у нас нет. С рекламациями как-нибудь справится секретарша, а в борделе, думаю, девочки обойдутся без вас.

Пинок под зад, тоскливо думал Ричард Г. Нунан, медленно ведя «пежо» по центральным хармонтским улицам. Вот и мне достался пинок под зад. Что же теперь делать, а? Продать дом, обстановку. Продать «Пять минут», заведение прибыльное, от покупателей отбою не будет. И убраться отсюда к чертям, туда, где о спецагентах люди читают в книжках, а не называют их друзьями, доверяют им и садятся потом в тюрьму. Туда, где неоткуда вынести Золотой шар, где вообще нет никаких шаров, кроме разве что бильярдных. И где не надо называться чужим именем, не надо жить по легенде, не надо напиваться вдрызг с лихими людьми, которые считают тебя другом и ведут себя с тобой, как с другом. И которые, если узнают, кто на самом деле их друг, то прожить тебе позволят, может быть, минут пять.

Ричард припарковал «пежо» в двух кварталах от «Боржча», вытянул из приёмного гнезда «этак» и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза. Замер, волевым усилием укротил разошедшиеся не на шутку нервы и заставил себя сосредоточиться. Надо взять себя в руки и как следует подумать, методично внушал себе Ричард. Ты отвык по-настоящему думать, дружище. За эти пятнадцать лет ты столько раз хитрил, двурушничал, водил за нос, так свыкся с окольными извилистыми путями, что теперь, когда надо пройти путём прямым и коротким, не знаешь, как на него ступить.

Так, прежде всего, следует оборвать связи. Обрезать развесистую мохнатую паутину, которую сплёл за все эти годы и в которой барахтались под присмотром внимательного деловитого паука потенциальные его жертвы. Сталкеры, скупщики, сбытчики, предприниматели, мошенники, полицейские, бандерши, шлюхи – все.

Четверть часа спустя Ричард выбрался из «пежо». Кругленький, толстенький, благообразный, он заспешил по ухоженному тротуару по направлению к «Боржчу», не забывая на ходу делать ручкой, приподнимать шляпу и раздавать приветливые улыбки знакомым.

В «Боржче», как всегда в это время дня, было людно. Старина Эрни всё ещё досиживал. Ричард привычно подумал, не похлопотать ли ему, чтобы старине накинули ещё пару лет, и тут же себя осадил. Патологический служака, беззлобно выругал он себя. Пёс цепной, дуболом. Какое тебе теперь дело до Эрни и до всех остальных.

– Розалия! – крикнул Ричард бодро. – Шураско и два пива, да побыстрее. И коньяку.

– А вас тут, господин Нунан, разыскивали, – подбежала официантка. – Велели как можно скорей позвонить.

Вот прямо сейчас, ответил Ричард про себя, ждите. Сейчас я побегу вам отзваниваться, как же. Буду рыть копытом землю, выслуживаться и яростно выполнять свой долг. А дулю не хотите, дорогой неизвестный абонент? Теперь до меня вы будете долго дозваниваться, кончились, дорогуша, прежние времена.

– И кто меня разыскивал? – осведомился Ричард весело. – А впрочем, неважно, если ещё раз позвонит, передайте ему, что может поцеловать меня в задницу.

Официантка зарделась, но, вопреки ожиданию, не убежала прочь.

– Это был мистер Каттерфилд, – сообщила она. – Велел передать, что дело не терпит отлагательств. Возможно, сказал, вопрос жизни и смерти.

Ричард досадливо крякнул и поплёлся-таки к телефону. Джеймс Каттерфилд по прозвищу Мясник шуток не жаловал и по пустякам не тревожил. Вопрос жизни и смерти, надо же. Должно было случиться нечто на самом деле безотлагательное, раз Мясник позволил себе такую формулировку.

С минуту, не перебивая и старательно прижимая телефонную трубку к уху плечом, Ричард вслушивался в слова собеседника. Затем недовольно фыркнул, с жалостью проводил глазами поднос с тарелкой дымящегося шураско и двумя запотевшими кружками со светлой пенистой жидкостью.

– Ждите, – бросил он в трубку. – Скоро буду.

«Проклятье», – вслух бранился Ричард Г. Нунан, гоня «пежо» через город к клинике Мясника. Какого чёрта я сорвался с места, кто он мне, этот человек, к которому я мчусь сейчас, будто мне прижгли задницу. Да никто, давний собутыльник и явный псих. Помирает он, видите ли. Таким, как он, помереть положено было уже давно, удивительно, как он умудрился до сих пор не протянуть ноги.

Мясник, первый на планете врач-специалист по нечеловеческим заболеваниям человека, встречал Ричарда в приёмном покое. Вместе они поднялись в лифте на второй этаж. Здесь, в отдельной палате, умирал Гуталин, последний действующий сталкер из старой гвардии. А вернее, антисталкер, неделями пропадавший в Зоне, чтобы «отдать дьяволу дьяволово». Хабар, попавший в руки Гуталина, исчезал под землёй навечно, закопанный, по слухам, в местах, куда не рискнул бы сунуться ни один сталкер.

– Хотел видеть Рыжего, – объяснял на ходу Мясник. – Больше никого, только Рыжего, перед смертью. Что-то важное собирался ему сообщить. Потом, когда уразумел, наконец, что Рыжий за решёткой, велел звать вас. Вы с ним поаккуратнее, в мозгах у него, знаете ли…

В палату Нунан вошёл один. Гуталин, отощавший, с заострившимся губастым лицом, ставшим из чёрного серым, лежал на койке под капельницами и хрипло, с присвистом дышал. Он походил на старую подопытную обезьяну, издыхающую после неудачного эксперимента.

В палате Ричард Г. Нунан провёл четверть часа. Затем, стремительно шагая, выбрался в коридор и велел мающемуся под дверью ожиданием санитару срочно вести к Мяснику.

– Сколько ему осталось? – требовательно спросил Ричард, едва переступив порог роскошного, позолотой отделанного кабинета.

Мясник лениво пожал плечами.

– Сутки. Может быть, двое, если повезёт.

– Мне нужно по крайней мере три дня.

– В каком смысле? – Брови у Мясника поползли вверх. – Что это значит: «нужно»?

Ричард Г. Нунан стремительно пересёк кабинет и наклонился к хозяину. Сейчас Ричард не походил на довольного жизнью благостного толстячка, а был он сейчас сосредоточен и угрюм, и исходило от него нечто такое, отчего Мясник отшатнулся и испуганно заморгал.

– Мне нужно, чтобы он прожил три дня, – повторил Ричард. – Вам понятно?

– П-понятно, – запинаясь, закивал Мясник. – С-сделаю всё в-возможное.

– Вряд ли вам понятно, – сказал Ричард вкрадчиво. – Что именно вы сделаете, не так важно. Важно, чтобы через три дня этот человек был жив и вменяем. Это намного важнее, чем, скажем, ваша здесь практика.

Оставив ошеломлённого Мясника в тылу, Ричард Г. Нунан скатился по лестнице в больничный холл и по подъездной дорожке рысцой припустил к своему «пежо». Через полчаса он, морщась от особого, присущего только этому месту запаха, вновь шагал по тёмному коридору липовой юридической конторы «Корш, Корш и Саймак».

– Целых два часа вас не видел, – умильно морщась, сообщил господин Лемхен. – Присаживайтесь, располагайтесь. Забыли что-то сказать?

Ричард хмыкнул, опустился на стул для посетителей и нахально закинул ногу на ногу.

– Вас, помнится, интересовала «смерть-лампа», шеф? – вопросом на вопрос ответил он.

Господин Лемхен поиграл пальцами по столу.

– Интересовала, – признался он. – И что?

– А «рачий глаз»?

– И глаз. Так что же?

– Да всего лишь то, что «смерть-лампу» покойный сталкер Стефан Норман по кличке Очкарик уступил другому сталкеру, по кличке Гуталин. В покер её, с вашего позволения, проиграл. А «рачий глаз» Гуталин нашёл сам, равно как и ещё пару тысяч единиц материала. Знаете, как он со всем этим добром поступил?

Господин Лемхен подобрался в кресле, прямоугольное генеральское лицо напряглось.

– Как он поступил?

Ричард выдержал паузу. Сейчас бы подняться и уйти, подумал он. Вот просто встать, развернуться и убраться отсюда прочь, и пускай старая сволочь удавится.

Он не поднялся и не ушёл, и дело тут было не в чувстве долга, чихать он хотел на долг, класть он на него хотел.

– Гуталин захоронил хабар в Зоне, – скучным казённым голосом проговорил Ричард. – Закопал его в разных местах. Захоронки нанёс на карту, каковую карту припрятал и согласился сообщить, где она, исключительно пребывающему ныне в заключении Рэдрику Шухарту по прозвищу Рыжий. Который, по словам Гуталина, единственный, кроме него самого, человек во всём этом богом проклятом городе, хотя и порождение сатаны, как и все прочие свиньи. Мне Гуталин карту отдать отказался, несмотря на давнюю дружбу. Он…

– Зачем?! – рявкнул, прервав Ричарда, господин Лемхен. – Зачем ему отдавать эту карту кому бы то ни было?

– Не знаю. – Ричард невесело усмехнулся. – Но полагаю, что это его последняя дружеская услуга. Посмертная: Гуталин умирает. И, умирая, находит, как видите, способ выкупить друга из тюрьмы. Гуталин протянет ещё самое большее трое суток. За это время Шухарта необходимо доставить сюда, уговорить забрать карту и вытащить из Зоны хабар. Хотя бы «смерть-лампу», она ведь интересует вас больше прочего?

Господин Лемхен ошарашенно потряс головой.

– Из тюрьмы изъять не так сложно, – пробормотал он. – Но каким образом вы этого Шухарта уговорите?

– Не я, а вы, – Ричард издевательски подмигнул. – Личные отношения со сталкерами в круг моих обязанностей не входят, до сих пор я поддерживал их исключительно для пользы дела. И вообще, с завтрашнего дня я убываю в отпуск, справитесь как-нибудь без меня, незаменимых у нас нет, так ведь? Вам придётся клятвенно Рыжему обещать скостить срок, а скорее всего, аннулировать. И деньги. Если вспомните, наш общий знакомец Хью из «Метрополя» некогда обещал за «смерть-лампу» любую сумму, умещающуюся на листке чековой книжки. Ну, Хью сейчас отдыхает по соседству с Шухартом, так что сумма, шеф, пойдёт с вас. А вот поверит ли вам Рыжий, мне неизвестно. Если не поверит, пошлёт вас вместе со «смерть-лампой» и обещаниями куда подальше.

Предательством, вот чем здесь пахнет, думал Ричард Г. Нунан, скатываясь по лестнице на первый этаж. Здесь несёт затхлым, гнилостным, кисло-сладким запахом предательства. Это моя профессия, предательство, я прекрасный специалист, один из лучших, опытный надёжный ренегат. Три года назад Рэдрик Шухарт вынес из Зоны Золотой шар. Сцапали тогда Рыжего с поличным – он, Ричард, расстарался на славу. Вместе с Хрипатым и Костлявым взяли на передаче этого шара. Рыжему припаяли ещё и убийство, это уже постарался Стервятник, лучших адвокатов нанял за большие деньги. А шар-то оказался фальшивкой, чуть ли не единственным нефункциональным предметом внеземной культуры. Даже на плацебо не потянул, кусок сплава неведомой технологии, и всё. Сколько народу, гоняясь за ним, погибло. А теперь вот «смерть-лампа», если, конечно, не соврал Гуталин. С него, между прочим, станется, да и пёс с ним, пускай даже соврал и никакой карты у него нет. Его, Ричарда, это уже не касается. Он свои тридцать сребреников давно отработал.

Он уже спустился в холл, миновал сонного швейцара, толкнул даже входную дверь. На пороге остановился, с минуту постоял, щурясь на солнце. Усмехнулся криво и поплёлся наверх. Многолетний, въевшийся в плоть и в кровь навык заброшенного в самое логово противника офицера, ставшее частью его самого свойство всегда доводить начатое до конца в который раз взяло верх над разумом, над чувством попранной справедливости, над всем. Ричард Г. Нунан, свой среди чужих, в третий раз за сегодня постучал в дверь до одури знакомого кабинета и, не глядя в глаза, бухнул с порога:

– Ладно, шеф, вяжите меня тёпленького, я согласен. В конце концов, кто, если не я.

2. Рэдрик Шухарт, 34 года, освобождённый под залог заключённый

– Рыжий, – натужно просипел Гуталин. – Рыжий, у тебя выпить есть?

Рэдрик на секунду замялся, оглянулся на дверь. Затем решительно извлёк из-за пазухи флягу, отвинтил крышку и поднёс горлышко к губам умирающего. «Опять засосал Гуталин», – не к месту припомнил он.

Гуталин закашлялся, ходуном заходила некогда могучая, а сейчас ставшая впалой грудь, пальцы судорожно вцепились в больничную простыню. Рэдрик, закаменев лицом и до боли сжав кулаки, смотрел на него. Ещё один, с горечью думал он. Очкарик, Пудель, Хлюст, Болячка, Кактус, Слизняк, а теперь Гуталин. Пасынки Зоны, приёмные её сыновья, которых одного за другим она забирала себе.

– Рыжий, – едва слышно выдохнул Гуталин, отдышавшись. – Наклонись ко мне. Ближе, ещё.

Рэдрик нагнулся, едва не коснувшись ухом потрескавшихся, обмётанных белёсым налётом губ.

– Вагонетки на насыпи, – прохрипел Гуталин. – Десять шагов к востоку от головной вагонетки. «Рачий глаз» там, прикопан под камнем. Возьмёшь его, понял?

Рэдрик кивнул. Гуталин сипло, судорожно дышал, обтянувшая лицо серая кожа, казалось, порвётся сейчас на скулах.

– Карта там же, под камнем, – выдавил из себя Гуталин. – Увидишь всё сам. Теперь запоминай. Я из Зоны неделями не вылезал. Жил в ней, жрал в ней и спал. В таких местах бывал, где никто больше. Знаешь, почему Зона меня не брала?

Рэдрик отрицательно помотал головой.

– Рачий глаз, это всё он. Это как пропуск. Как «свой-чужой». С ним Зона тебя пропускает, с ним она тебя не берёт. Я в ведьмином студне купался, на перине из жгучего пуха спал. Так вот, хабар я по комариным плешам раскидал, чтоб никому не достался. Но с рачьим глазом тебе плешь нипочём, руку туда сунешь, и бери. А теперь поклянись, Рыжий, женой своей клянись, дочкой. Глаз и лампу возьмёшь, это мой за тебя выкуп. И всё. Потому что…

Гуталин не договорил. Он вновь закашлялся, захрипел, выгнулся дугой и враз обмяк. Вцепившиеся в простыню чёрные пальцы разжались.

Рэдрик с минуту постоял молча, затем закрыл Гуталину глаза. Ещё с минуту, катая под скулами желваки, смотрел на него. Повернулся и, не оглядываясь, пошёл на выход.

3. Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при хармонтском филиале Международного института внеземных культур

Ричард Г. Нунан сидел на кухне напротив Рэдрика, как сиживал не раз и не десять, уплетал сготовленный Гутой салат с моллюсками, один за другим опрокидывал в себя стаканчики с прозрачной жидкостью и вдохновенно мешал полуправду с полуложью.

– Доктор Пильман, – вещал Ричард, для убедительности потрясая в воздухе толстым пальцем, – как узнал, весь институт на уши поставил. Да что там институт – полицию, мэра нашего, дармоеда, всех. «Если, – сказал, – во имя науки надо освободить под залог и загнать в Зону десять тысяч сталкеров, сию же минуту отправляйтесь в тюрьму, и чтобы завтра вся эта банда была на свободе. А об одном отдельно взятом и речи нет, будь он хоть самый отпетый». Так и сказал. Пришлось им это проглотить, Рэд, а куда деться. Нобелевский лауреат велел, не хвост собачачий.

– Это ваша заслуга, Дик, – тихо сказала Гута. – Ваша и Гуталина, лауреат ни при чём. Если бы не вы двое, – она всхлипнула, – если бы не ваши связи и не ваша дружба… Залог тоже вы внесли?

Ричард смущённо зачесал остатки волос за уши, ослабил галстук, достал носовой платок и промокнул лысый лоб.

– Полноте, – сказал он. – Налей, что ли, Рэд. Выпьем за Гуталина, царствие ему небесное.

Они выпили за Гуталина, потом за удачу, потом снова выпили и ещё, и Рэдрик принялся рассказывать про Золотой шар, про то, как он, дурак, просил этот шар, вымаливал у него дармовое счастье для всех. А затем бесшумной тенью на кухню скользнула Мартышка, и Рэдрик осёкся и замолчал, а хищное дерзкое лицо его на мгновение стало жалким. Тогда Ричард, стараясь не отводить взгляд, стал рассказывать об успехах лаборатории Бойда, о том, что там со дня на день ожидают прорыв, что удалось синтезировать вещество, которое способно благоприятно влиять на генетическую структуру, что… Он, азартно жестикулируя, доказывал и опровергал, уверял, что вот-вот, что не сегодня-завтра, и сам уже верил в то, что говорил, и клялся, что свернёт горы. Он и в самом деле готов был свернуть горы ради этой семьи, богом проклятой, ради этого рыжего мерзавца, который называл его другом, и который был ему другом, и которого он вот уже чёртову дюжину лет подставлял, предавал и гноил в тюрьме.

Ричард не заметил, как исчезла из кухни Мартышка, как собрала со стола и ушла Гута, он пришёл в себя, лишь когда Рэдрик с силой саданул кулаком по столу и сказал:

– Довольно. Говори прямо, Дик: ты думаешь, этим людям можно верить?

4. Рэдрик Шухарт, 34 года, освобождённый под залог заключённый

Усевшись на рельс, Рэдрик ждал, когда выползшее из-за горного хребта солнце разгонит туман по обе стороны насыпи. Спешить ему на этот раз было некуда.

С болота по правую руку привычно тянуло тухлятиной. Сгнившие шпалы походили на кариесные зубы, щерящиеся между параллельными ржавыми губами гигантского рта.

Когда солнце преодолело четверть пути от горизонта к зениту, Рэдрик поднялся. Не спеша выкурил сигарету, наблюдая, как слева обнажается в оседающем тумане остов разбитого вертолёта. Когда отчётливо стал виден расплющенный в блин фюзеляж, Рэдрик затушил окурок и двинулся между рельсов туда, где, не дойдя до сортировочной, навечно застрял в пути состав гружённых породой вагонеток.

Пистолет Артура Барбриджа так и лежал в том месте, где Рэдрик его оставил. Носовой платок, в который был завёрнут пистолет, сгнил, а ствол приржавел к рельсу. Рэдрик нагнулся, рывком отодрал ствол, задумчиво повертел пистолет в руках и запустил в болото. За спиной внезапно протяжно скрипнуло, Рэдрик застыл на месте, сгруппировался и стал медленно оборачиваться. Мгновение спустя облегчённо выдохнул и расслабился – скрипел уцелевший стабилизационный винт угодившего в комариную плешь вертолёта.

– Дрянь ты, – вслух обругал комариную плешь Рэдрик. – Жаба болотная.

Щурясь на солнце, он по низу насыпи обогнул состав и отсчитал десять шагов к востоку от головной вагонетки. Не без усилий отвалил в сторону щербатый валун. Встал на колени, осторожно запустил руку в косо уходящее под землю отверстие. Нашарил на глубине свёрток и медленно, по сантиметру, вытянул его наверх.

«Рачий глаз» был замотан в шёлковую тряпицу. Формой и размерами он походил на расколотую пополам скорлупу от зрелого грецкого ореха. На ощупь он тоже напоминал скорлупу, а цвета был красно-лилового, с прожилками, словно говяжий оковалок. Рэдрик умостил «рачий глаз» на ладони, с полминуты пристально смотрел на него, затем развернул ладонь тыльной стороной вверх. Глаз не упал, он держался, будто прилип, прикипел к руке, а мгновением спустя вдруг запульсировал и замигал красным, словно аварийный сигнал. Ещё минут пять Рэдрик завороженно смотрел, как этот красный тускнет, превратившись сначала в розовый, затем в кремовый и став, наконец, матово-белым.

– Вот оно что, – пробормотал Рэдрик вслух. – Купаться в ведьмином студне, говоришь? На перине из жгучего пуха спать?

Он поднялся с колен и заозирался по сторонам. Справа, на самом краю мёртвого протухшего болота, прилепился к похожей на острый прыщ кочке лохматый кочан «чёртовой капусты». Рэдрик решительно двинулся к нему, в пяти шагах остановился. Плевок капусты, если попадал на кожу, обваривал её на совесть, но жизнь не отнимал. Медленно, очень медленно, не сводя с кочана глаз и готовясь принять боль, Рэдрик протянул руку. Капуста, зашелестев мёртвыми листьями, изготовилась. Рэдрик шагнул ближе, рачий глаз на ладони порозовел, но миг спустя стал матовым вновь. Рэдрик шагнул ещё ближе, и шелест вдруг прекратился, листья трепыхнулись раз, другой и опали, капуста больше не целилась.

Рэдрик двинулся обратно к насыпи. Перевалил через неё и, на ходу доставая из кармана гайки, заспешил к вертолёту. Обозначать комариную плешь было ни к чему, вертолёт её прекрасно обозначал сам. Рэдрик примерился, бросил гайку и удовлетворённо кивнул, когда на полпути та, будто срезанная, ахнула вниз и, пробив фюзеляж, с грохотом ушла под землю. Тогда Рэдрик присел на корточки и стал готовиться.

Плешь – это не какой-нибудь там пух или капуста, сказал он себе. Плешь – это когда нечего хоронить. От вертолётчика вон ничего не осталось, даже тряпья.

Его сущность, укоренившаяся в нём за годы сущность сталкера, отчаянно сопротивлялась тому, что предстояло сейчас проделать. Вы мне за это ответите, привычно стал копить в себе злость Рэдрик. Я с вас за это спрошу, это вам обойдётся по полной, гады, жабы, голубые каски, мэры, патрульные, перекупщики, сволочи. Я вам этого не прощу, я глотки…

Он осёкся. Никогда он не был себе хозяином, как бы ни старался, ни тщился ни от кого не зависеть. А сейчас в особенности. Он попросту наёмный рабочий, подписавший контракт. Одноразовый. Это они думают, что он будет таскать для них из огня каштаны. А он не будет, хрен им, яйцеголовым, или кто там за ними стоит. «Смерть-лампу» они получат, и всё. Если, конечно, он сумеет её добыть.

Рэдрик поднялся и, хотя ни в бога, ни в чёрта не верил, перекрестился. Шагнул к вертолёту. «Рачий глаз» полыхнул розовым, красным, снова розовым и затих.

– Свой! – заорал Рэдрик. – Слышишь, ты, сука, я свой, на, вот он, мой пропуск, видишь его? Подавись же им, ты, гадина.

Он в три прыжка одолел расстояние до вертолёта и четвёртым, не прекращая орать, вскочил на фюзеляж. И – ничего не произошло, лишь заскрипел под ногами смятый металл.

– Ах, ты, – сказал Рэдрик. – Ах ты, поганка.

Он вернулся к насыпи и расстелил на земле карту. Была она вдвое больше той, что снабдил его, отправляя за Золотым шаром, Стервятник. А ещё была она вдвое подробней.

Честняга Лерой, Кудлатый Ян, Каракурт, – считывал Рэдрик имена под крестами. Честнягу и Кудлатого он помнил, Каракурта нет. Кто же он был, этот Каракурт, и когда гробанулся? Вспомнить не удалось. Стервятник Младший, – прочитал новую надпись под крестом Рэдрик. А вот это ты зря, Гуталин, подумал он, это ты напрасно, дружище. Артур Барбридж падалью не питался, скорее я её жрал, падаль, чем он.

Рэдрик стиснул зубы, утёр со лба пот и вновь принялся рассматривать карту. Никаких троп и проходов на ней обозначено не было, и он теперь знал почему. А были на карте наряду с крестами кружки, и под каждым кружком тоже стояла надпись, и не только слова, но и цифры.

«Батарейки 200. Зуды 75. Чёрные брызги 900. Пустышки 250. Гремучие салфетки 30. Белые вертячки 25. Сучьи погремушки 10».

Под восьмым кружком было написано «Смерть-лампа» и стояла цифра 1. Рэдрик вгляделся: располагался этот кружок рядом с крестом с надписью «Очкарик» и частично на крест налезал. Вернул, значит, Гуталин Очкарику лампу. Вернул, как сумел.

Рэдрик сложил карту, упаковал в брезент и упрятал свёрток под землю. Накатил сверху валун и широкими шагами пошёл к каменной осыпи, под которой лежал Очкарик.

Никакой это был не пикник, думал Рэдрик, отмахивая рукой в такт шагам. И не контакт это был, и не вторжение. Дрались они здесь, вот что это такое. Жабы-полицейские из неведомого мира гнались за беглыми каторжанами и здесь их настигли. Они наверняка были тёртыми парнями, эти каторжане, и жизни свои продали не задёшево. Пустышки, погремушки, вертячки – попросту то, что осталось от их оружия. Полная пустышка – явный же магазин к автомату, а пустая – тот же магазин, но израсходованный. Как же они называли оружие, стреляющее «чёрными брызгами»? А питающееся от энергии батареек-этаков? А подавляющее психику, как «зуда»?

Они все легли здесь, эти каторжники, преступники, отщепенцы, а возможно, и сталкеры. Но даже мёртвые, они оставили кое-что. У него сейчас прилеплен к ладони пропуск, тот, что равняет его с погибшими, ставит с ними на одну доску.

Рэдрик остановился. Затем поклонился на четыре стороны.

– Свой, – сказал он вслух. – Я понял. Я – свой. И Гуталин был свой, и даже когда у нас не было никаких пропусков, вы ни мою, ни его жизнь не взяли.

5. Карл Цмыг, 28 лет, предприниматель

Карл Цмыг стоял у подножия пика Болдер, у самой границы Зоны, и в бинокль разглядывал неспешно переваливающую через вершину холма человеческую фигуру. Давненько никого в Хармонте не встречали с такой помпой, как возвращающегося из Зоны Рыжего. От голубых касок, щеголеватых костюмов и попугайских расцветок мундиров у Карла рябило в глазах. Интересно, сколько из них спали с моей женой, саркастически думал он, вглядываясь в лица. Что ж, жаловаться он не станет – кого берёт в жёны, он знал. Деньги не пахнут, а измены он переживёт. Зато в Зону ходить не надо, как Гундосому Герешу или вон Рыжему.

– Карлик!

Карл обернулся. Дина протиснулась сквозь толпу, прижалась грудью.