Текст книги "День мертвых"

Когда я перешел в выпускной класс, миссис Тейтем спросила, хочу ли я поступить в колледж. И я понял, что не хочу – никакого желания торчать за партой, ходить в библиотеку и строчить всякую херню. И вот гулял я как-то раз с корешами по центру, заметил призывной пункт и решил зайти – чисто из любопытства. А там стоял мастер-сержант – здоровенный негр с кучей наградных лент, ну и что тут скажешь? Чуть он меня заметил, сразу просек, кто я такой и для чего создан. Конечно, он делал свою работу, выполнял норму по призыву, но и вправду ведь хотел видеть меня в армии. А раньше я никогда никому не был нужен. Я был для всех как заноза в заднице, и даже если в армии требовалось просто подохнуть, то меня это устраивало. Мне исполнилось всего семнадцать, так что заявление шло за подписью отца. Миссис Т. не стала даже к нему с этим лезть. Просто сделала факсимиле – и вот я оказался там, где должен был либо умереть, либо убивать. Ничто другое меня тогда не интересовало.

Мардер очень хорошо помнил эту последнюю фразу. Остальное могло прозвучать и позже, не в первый вечер. А таких вечеров было много. Сидя в пикапе и предаваясь воспоминаниям, наблюдая за солнцем, встающим над горными вершинами, чтобы нести миру тепло, Мардер подумал, какими же молодыми, изумительно молодыми они были тогда. Ему самому едва стукнуло восемнадцать, сержант его обогнал года на два-три. Скелли оказался первым сверстником Мардера, с которым он мог обсуждать книги, который верил, так же как и он, что книги способны влиять на жизнь человека. Это будоражило, едва ли не пугало, и это почти так же врезалось в память, как стройные, умелые тайские девушки.

Они въехали в Мексику через Пресидио, погранпереход в горах Чинати. За рулем на этот раз был Мардер. Передавая паспорта мексиканскому пограничнику, он невольно отметил, что документы Скелли оформлены на чужое имя. По двухполосному шоссе друзья двинулись на юг, в Охинагу – типичный мексиканский пограничный городок, в котором кипела жизнь и который был похож на американские, но только внешне. Там они заправились и перекусили в близлежащей taqueria[22]22
  Закусочная, где подают тако – популярное мексиканское блюдо. Аналоги – буррито, энчилада, шаурма.


[Закрыть].

– Ну вот мы и в Мексике, – объявил Скелли.

– Как догадался?

– Ну знаешь – парни в серапе, сеньориты со сверкающими глазами. Я это к чему: ты куда-то конкретно собрался?

– Да, я хочу пожить у себя в доме. Это в Плайя-Диаманте, на побережье Тихого. В Мичоакане.

– Оттуда родом Чоле.

– Точно. Я планирую поместить ее прах в фамильный склеп.

– И?..

– И я ненавижу эти фастфудовские тортильи из пшеничной муки. Поскорей бы найти домашние, из куку-рузной.

– Опять тумана напускаешь, Мардер. Тебе не идет. Это я тут человек-загадка. А ты почтенный семьянин с обычной работой и любящими родными-близкими. Стате давно звонил?

– Не так давно.

– Сомневаюсь. У тебя телефон отключен с самой Паскагулы. И хоть бы раз пискнул. Ни сообщений, ни мейлов, ни звонков.

– Не вполне понимаю, с чего это ты озаботился состоянием моего телефона.

Скелли пожал плечами.

– Как хочешь, шеф. Только если ты не намерен использовать мобильник, то я бы советовал его выкинуть. Во включенном состоянии их можно отслеживать, а поскольку ты ведешь себя как человек, которому слежка ни к чему, то это был бы разумный поступок. А я говорю как человек, который кое-что смыслит в заметании следов.

Скелли допил пиво и вышел. Мардер достал «Айфон» и какое-то время на него смотрел. Его кольнуло чувство сожаления. Дурацкий гаджет сросся с ним, практически стал частью его мозга, новым органом. Да, мозга: он будет хранить память о семье и друзьях своего хозяина, о его пристрастиях и причудах еще долго после того, как Мардера не станет. При этой мысли вид экрана, когда-то такого родного, стал ему невыносим. На выходе он завернул телефон в бумажную салфетку и выбросил в мусорный бак.

Они продолжили путь на юго-запад по 16-й магистрали – мимо немногочисленных городков, разбросанных по иссушенным просторам штата Чиуауа, по сиреневым холмам, обсиженным ящерицами, над редкими травянисто-зелеными речками. Говорили нечасто, после чего надолго замолкали, как бывает с людьми, которые хорошо друг друга знают, но ведут слишком разную жизнь. Скелли курил, иногда – марихуану, и Мардер заметил, что он, должно быть, первый человек за всю историю, который додумался ввозить траву в Мексиканскую Республику. Скелли ответил, что совершенству нет предела.

Мардер нашел, что Мексика не так уж сильно изменилась с тех пор, как он проезжал тем же маршрутом тридцать с лишним лет назад. Города, лежавшие у них на пути, немного заметнее американизировались, на улицах прибавилось автомобилей, общественные территории выглядели ухоженнее, чем прежде, но вся эта внешняя модернизация казалась ему маскировочной сеткой, наброшенной на истинную Мексику, которая нисколько не изменилась, которую ничто не могло изменить – и не изменило.

– Ты читал «Пернатого змея»? – поинтересовался он у Скелли где-то к западу от Дуранго.

– Лоуренса? Нет, не припомню. А там есть похабные сцены?[23]23
  Английский писатель Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930) наиболее известен романом «Любовник леди Чаттерлей», получившим скандальную славу из-за обилия откровенных эротических сцен.


[Закрыть]

– Нет, она про Мексику, про Мичоакан – только не про побережье, куда мы едем, а про северные районы, возле озер.

– Хорошая?

– Ну, устарела слегка – много этой расистской чуши, которая была популярна в ту эпоху. Он считал, что на западе люди растеряли мужество из-за христианства, зато мексиканцы знаются с темными плодородными силами, поэтому они такие грязные, ленивые и порочные. Чоле эту книжку возненавидела. Всю эту писанину о тоске по Кетцалькоатлю и возвращении могущественных темных богов. Там рассказывается про англичанку, которая презирает представителей собственной культуры и поддается чарам мексиканского мачо. Множество пышных пассажей про мужское и женское начало и про то, что материализм и реформы отравили Мексику и что худший яд – это христианство. Чоле говорила, что это типичный образец колониального мышления гринго: мол, для людей с темной кожей естественно быть бедными, тупыми и похожими на зверей, потому что у них есть нечто, чего белый человек давно лишился, – животная сила. Они погружены в природу и полны изначальной жизненной силы, их души открыты древним богам Мексики.

– А это не так?

– А ты как считаешь?

– По-моему, все логично. И будет еще логичней, когда я докурю этот толстый косяк. Так вот почему ты туда едешь – не только из-за урны, ты еще хочешь наладить контакт с древними богами, прикоснуться к жизненной силе?

– Нет, и чтобы объяснить, почему это все чепуха, мне придется заговорить о моей религии, и тогда мы в три тысячи четыреста двадцать седьмой раз поцапаемся на эту тему. Но помнится, ты когда-то отпускал похожие замечания по поводу хмонгов.

– Нет больше хмонгов, – сказал Скелли. – Закончилось все.

Он сделал глубокую затяжку и закрыл глаза. Это была одна из многочисленных тем, которые Скелли обсуждать не любил.

Небо за окном темнело и ближе к горизонту наливалось румянцем, готовясь к очередному роскошному закату в пустыне. Желтоватая земля насыщалась в ответ лиловым, а разрозненные кусты юкки уже приступили к ежевечерней метаморфозе, обращающей их в тени мифологических чудищ. Мардер не принимал теорий Лоуренса полностью, но осознавал, что в его собственной культуре есть нечто болезненное и что даже если Мексика тоже больна и стоит на пороге смерти, в самой своей болезни она несет возможность исцеления.

По крайней мере, он надеялся на это теперь, когда близился неведомый час его собственной смерти. Мардер поймал себя на том, что представляет мистера Тень мексиканцем с непроницаемым лицом и равнодушными, жестокими черными глазами – возможно, то был один из богов Лоуренса, безразличный к смерти, но исполненный некой безрассудной, необузданной, яростной жизни. На мистере Тени было широкое сомбреро в духе мексиканских революционеров и патронташи, крест-накрест накинутые на грудь, а за пояс штанов он заткнул большой револьвер; пока что он пьет и думает думы у себя в кантине[24]24
  В Мексике – бар, где подают алкогольные напитки и легкие закуски.


[Закрыть], но вскоре встанет из-за стола и сделает то, что задумал. Мардер про себя улыбнулся мистеру Тени, также известному как сэр Тенинг и дон Теньядо, и ему почудилось, что тот улыбнулся в ответ. Они наконец достигли взаимопонимания.

Он включил радио и мучил кнопку поиска, пока не наткнулся на музыку, которая ему понравилась – мексиканский аналог ретроволны, где крутили классическую ranchera, а не назойливую cumbia[25]25
  Ранчера – песенный жанр мексиканской народной музыки, сформировавшийся в начале XX в., своеобразный аналог кантри. Кумбия – преимущественно танцевальный жанр, зародившийся в Колумбии под влиянием африканских музыкальных традиций.


[Закрыть], мексиканские разновидности рока, а то и хуже – убогие вариации на тему рэпа.

Он взглянул на Скелли. Тот сидел без движения с потухшим косяком в руке, на лице застыла глупая улыбка. Вообще-то, Скелли больше нравился Мардеру, когда был под легким кайфом, когда на месте мужчины появлялся печальный мальчик с загубленным детством. В такие моменты его лицо менялось, разглаживались суровые морщины, оставленные войной и тем, что хуже всяких войн.

Какое-то время они молча слушали; солнце село, окрасив все во фламинговые тона; дорога пошла вверх и превратилась в серпантин – начинались предгорья Западной Сьерра-Мадре.

– О чем он поет? – спросил Скелли.

– Я думал, ты знаешь испанский – не разбираешь слов, что ли?

– Да я и в английских-то песнях слов не разбираю. Мой испанский заточен исключительно под заколачивание бабла, еду и трах.

– Ну хорошо, это знаменитая песня Куко Санчеса. Называется «Ложе из камня». Там поется: «Пусть мое ложе и изголовье будут из камня. Если женщина меня любит, то пусть любит всем сердцем. Я пошел в суд и спросил, преступление ли любить тебя. Суд приговорил меня к смерти. Когда меня поведут на казнь, пусть всадят пять пуль, и я буду рядом с тобой, чтобы умереть на твоих руках. Дайте мне серапе вместо гроба, патронташи вместо креста, выпустите на прощанье тысячу пуль в мой надгробный камень». И припев…

– Да-да, – перебил Скелли. – Эту часть я уловил. «Ай-ай-ай, любовь моя, почему ты меня не любишь?» Отличная песня. Такие ребята мне по душе.

Rancheras звучали одна за другой, и автомобиль забирался все выше в горный мрак. У Мардера стало светлее на душе. Он словно бы свысока, на спутниковой GPS-карте, увидел точку, ползущую по мексиканским горам, и впервые за много лет подумал: «Я там, где должен быть; если умру прямо сейчас, то не беда». В этом состоянии он пребывал, казалось, довольно долго, потом время возобновило свой бег. Жизнь продолжалась.

5

– Куда собралась? – спросил Кэвэна, выплыв из вялого оцепенения, навалившегося на него после очередного сексуального забега. Белая фигура перемещалась по комнате, то исчезая, то появляясь вновь.

– Никуда, – ответила девушка после паузы. – Просто ищу блокнот.

– Ну и как я справился? Ты всех звездочками оцениваешь?

– Если бы оценивала, ты получил бы три, Кэвэна. Нет, у меня возникла одна идея, и я хочу записать ее, пока не забыла.

– Что за идея? И как получить четыре звездочки?

Не стесняясь его, она плюхнулась в кресло и перекинула длинные гибкие ноги через подлокотник; получился весьма интересный столик.

– Что за идея? – переспросил он.

– По работе, – откликнулась она тоном, не поощрявшим к дальнейшим вопросам.

Подсознание нередко подкидывало Кармел идеи в блаженные минуты после особо удачного секса, и она не терпела возле себя мужчин, которые возражали, если сразу вслед за влажными и нежными всхлипами в наивысшей точке женщина вскакивала с постели и принималась барабанить по клавишам ноутбука. Или, как в данном случае, строчить в блокноте. Кэвэна, у которого возражений против таких номеров не имелось, перевернулся на другой бок и задремал. Когда он проснулся утром, Стата уже ушла, оставив записку с просьбой переслать ей сам-знаешь-что по зашифрованному почтовому каналу, желательно сегодня же, потому что вечером она планирует ехать в Нью-Йорк, чтобы разобраться в передвижениях отца. «Спасибо, милый», – завершалось письмо, а вместо подписи стоял розовый отпечаток губ, чуть смазанный.

Прочитав это, Кэвэна принял два решения. Во-первых, связаться со своим приятелем и раздобыть обещанные списки звонков. Во-вторых, не встречаться больше со Статой Мардер. Он начал влюбляться в нее – а это было то же самое, что после нескольких приятных понюшек перейти на инъекции героина. Ему нравилось быть влюбленным, но любовь к этой конкретной женщине не сулила ничего хорошего и к тому же гарантировала сложности с Уголовным кодексом. И еще эта ерунда с ее отцом. Он вздохнул, сожалея об утрате, и позвонил кому обещал.

Кармел добралась до лаборатории чуть позже шести, сварила себе кофе, выпила целую пинту и уселась за компьютер. Лю подошла в половине двенадцатого, уловила флюиды, исходившие от соседки по кабинету, и предпочла провести утро в библиотеке. Ближе к обеду заглянул, по своему обыкновению, директор лаборатории, доктор Шумахер, – поболтать с подопечными и выслушать предварительные неофициальные доклады, от которых во многом зависела репутация каждого аспиранта (и развитие науки). Ему все утро твердили, что Кармел Мардер что-то нащупала, и теперь он хотел увидеть все своими глазами.

Доктор постучал, услышал в ответ недовольное рычание, открыл дверь и уставился на девушку, прилипшую к дисплею.

– Что это, Стата? – спросил он в конце концов.

Она оглянулась и недоуменно заморгала, словно в своей сосредоточенности не сразу признала в этом подтянутом загорелом мужчине с седыми кудряшками своего шефа и наставника.

– Ой, извините, – сказала она. – Увлеклась.

– Слыхали. Что это за штука?

– Это… как сказать… Новый вариант исполнительной системы. До конца еще не уверена, но, по-моему, он будет работать.

– И для чего он нужен?

– Мне кажется, он решит проблему внутренних передвижений. Мы тут валяем дурака, придумываем всякие хитрые манипуляторы, совки и захваты, чтобы перемещать детали внутри машины, практически все они уникальны, над каждым надо ломать голову, а они даже не проходят толком через каналы… в общем, сплошной геморрой. И вот я подумала, почему бы не выложить все внутренние транспортные коридоры такими вот штучками. Смотрите, я сделала анимацию.

Она нажала несколько клавиш. Появилось схематичное изображение объекта-кирпича, лежащего на основании из клиновидных шпеньков. Запустилась анимация, и они начали вытягиваться, двигаясь волнообразно; крошечные пальцы перемещали кирпич взад и вперед, вращали, ставили на ребро, направляли в отверстие.

– Эти элементы очень просты – собственно, это усовершенствованные соленоиды. Массовое производство обойдется дешевле некуда, и что самое классное, мы можем приспособить под них те же программы, которые используем с анимацией, – в смысле, когда надо заполнить экран мигающими пикселями. По сути, это и есть пиксели или воксели[26]26
  Воксель (воксел) – трехмерный аналог пикселя. Из вокселей строятся объемные виртуальные модели.


[Закрыть], своего рода мобильные воксели…

– Моксели, – сказал Шумахер, пользуясь своим правом дать вещи имя – отныне и во веки веков. Он кивал головой, глаза его горели. – Ну что же, что же… вообще-то, это крайне любопытно. Ясное дело, единственная проблема – будет ли это работать на стадии производства. Давайте-ка все соберемся прямо сегодня. Я хочу, чтобы Сепп, Чандра и другие руководители групп увидели это и предложили свои идеи. Сегодня же поговорим об этом на очередном собрании лаборатории, а завтра попробуем смоделировать производственный цикл. Надо выяснить, реально ли это провернуть. Если да, то будут затронуты почти все подпроекты.

– Ну, я не вижу, почему бы этой идее не работать. Это просто базовый принцип, как конвейер. Только завтра я не смогу прийти… мне нужно ехать в Нью-Йорк. И я не знаю точно, когда вернусь.

У Шумахера были добрые голубые глаза, которые в некоторых ситуациях становились совсем не добрыми. Вот как сейчас.

– Нет-нет, девочка, ты должна быть здесь, раз сама все затеяла. У меня пятнадцать инженеров, и я не стану просить их переделывать все разработки из-за какой-то случайной идеи, ради которой и собираться не стоит. Что за такие важные дела у тебя в Нью-Йорке?

– Семейные, – ответила Стата, хотя и понимала: объяснение никуда не годится, наука такого уровня и ее подчиненное положение исключают семейные дела. Она почувствовала, что краснеет; это было все равно что оправдывать невыполненное домашнее задание похоронами бабушки.

Все так же буравя ее взглядом, доктор скривил рот, пожал плечами и проговорил:

– Ну что ж, по крайней мере, доведи до ума презентацию. Попробуй поговорить с Лю – может, она поработает над этим, пока тебя не будет.

Вечером в поезде Стата снова и снова прокручивала в голове этот и другие разговоры с коллегами. День был ужасный: самый крупный прорыв в ее карьере и самая значительная – если все подтвердится – идея, какая только могла прийти ей в голову, обернулись катастрофой. Моксели. Теперь все их так называли: новости распространились по «Эшеру» как пожар. В ее крошечный кабинет набились едва знакомые люди, упрашивая ее показать ту самую анимацию, задавая вопросы, на которые у нее не было ответа, чтобы, в сущности, присвоить ее идею и опробовать на собственных машинах, отнять у нее работу. И Шу, конечно же, поощрял этот процесс, распространял повсюду вести и, кажется, даже начал оттеснять ее от проектировочной деятельности. Хотя нет, он бы так не поступил, но за плечами у него были два развода – наглядное доказательство того, что работа для него всегда на первом месте. Он знал: нужно ковать железо, пока горячо; если до такого додумался обычный аспирант, то где-нибудь в Германии, Китае или Японии какой-нибудь его коллега уже идет по тому же пути.

А ее там не было, она осталась в стороне от самой увлекательной части инженерного искусства – того момента, когда схема превращается в реальный объект. То, что называется «менять мир». Вместо этого она ехала в Нью-Йорк на этом долбаном поезде, потому что ее отец отчего-то слетел с катушек и пропал, хотя всю жизнь был само благоразумие.

В Спрингфилде она даже выскочила из поезда и одну невыносимую минуту стояла на платформе, но когда двери стали закрываться, вскочила обратно; этот прыжок был вызван не только сокращением хорошо натренированных мышц – ею двигало чувство вины. Она находилась в Кембридже, когда умерла мама. На голосовой почте скопился целый ворох сообщений, но она была слишком занята и к тому же считала, что родители – взрослые люди и сами разберутся со своими проблемами. Стата не представляла, через что проходила мать, не замечала ее растущего отчаяния, признаков надвигающегося срыва. А ведь у нее должна была существовать космическая связь с матерью. Теперь остался лишь неистребимый стыд, так что пусть карьера пока идет в задницу. И отношения с Кэвэной тоже, хотя все складывалось и неплохо. Когда он позвонил ей и сообщил, что выслал списки телефонных разговоров, по его тону стало ясно: эта маленькая противозаконная услуга – прощальный подарок; больше она не сможет на него рассчитывать.

А еще она сегодня не плавала; мысль глупая, но назойливая. Откинувшись на расшатанное плюшевое сиденье, Стата чувствовала, как ее мышцы превращаются в бесполезные тряпки. За окном тянулся убогий промышленный пейзаж – на жалкой скорости шестьдесят миль в час, обусловленной технологиями столетней давности. Может, люди вроде нее способны исправить положение, может, стране предстоит совершить промышленный скачок, может, одним из ее спасителей станет Стата – но не сейчас, не на этой неделе.

Мардер и Скелли стояли на одной из вершин Западной Сьерра-Мадре в штате Дуранго, разглядывая облака у себя под ногами не то чтобы «с безумным предвкушеньем»[27]27
  В оригинале with a wild surmise – крылатые слова из сонета великого английского поэта Джона Китса (1795–1821) «На первое чтение чапменовского перевода Гомера».


[Закрыть], но с глубоким удовлетворением, поскольку оба любили горы, а эти были хороши.

– Да, круто, – сказал Скелли. – Я и не думал, что в Мексике есть такое. Больше похоже на Орегон или предгорья Гиндукуша, на западе Кашмира.

– Большинство американцев знает северную границу только по фильмам – все эти выжженные солнцем городки в пустыне, в которых живут одни бандиты…

Мардер взглянул на Скелли, который раскуривал первый косяк за день, и испытал сильнейшее чувство дежавю того типа, что тревожило его все чаще в последнее время: вот так же однажды утром они со Скелли стояли на горном хребте и смотрели на укутанный облаками лес, и так же влага холодила лицо, и пахло зеленью. Странное ощущение пронеслось, как залетный бриз, и исчезло без следа.

Нет, пахло по-другому. Он почувствовал на себе взгляд Скелли.

– Что-то случилось, друг? – спросил тот.

– Нет, – ответил Мардер, – просто вспомнил, как мы с тобой в последний раз были в горах. Все как-то в городе да в городе, а?

– Ага, что-то растеряли мы вкус к походам. Я на пробежку. Не дури тут.

Скелли пустился трусцой по туманному шоссе и скрылся из виду прежде, чем стих топот его ног.

Это было во время их первой РНН-миссии по установке «мопсов»; им предстояло Расположиться На Ночь – так затейливо называлась у военных ночевка под открытым небом. В группу входили Мардер, Скелли и еще один спецназовец по имени… имя забылось, в памяти осталась только кличка – Попай[28]28
  Моряк Попай – популярный персонаж комиксов и мульт-фильмов, обладатель впечатляющих мускулов и большой любитель шпината.


[Закрыть]; еще пара вьетнамцев из ЛЛДБ и с дюжину «яров». Мардер и «зеленые береты» облачились в форму мусорщиков, вьетнамцы – в черные гражданские костюмы пижамного типа, а хмонги в свою традиционную одежду. Каждый хмонг нес на спине плетеную соломенную корзину с рисом; по идее, на Тропе они должны были изображать носильщиков, парни из ЛЛДБ – охранников, а трое американцев… кого, съемочную группу? Туристов?

На инструктаже им рассказали, что спецназовцы занимаются этим постоянно, что на Тропе работают в том числе русские инженеры и другие специалисты, и что света в джунглях мало, а растительности много, и что обычно американцы с хозяйским видом проходят мимо и никто не пытается их остановить. По мнению лейтенанта, во ВНА и подумать не могли, что им хватит наглости вот так запросто разгуливать по священной Тропе Хо Ши Мина, особенно столь далеко на юге. Мардер надеялся, что он прав. Сам он считал все это безумием, но в то же время приходил в восторг от мысли, что окажется там вместе со Скелли, а не просто будет направлять огонь авиации, безопасно устроившись в Нахрен-Фене. По плану, им нужно было попытаться разместить датчики вдоль перевала Му-Гиа, где дорожная сеть по необходимости сужалась. Точно разместить датчики с самолета на этом участке было практически невозможно из-за особенностей рельефа и высокой концентрации зениток; потому, собственно, и запустили «Железного тунца».

Накануне вечером их доставили до места на парочке «CH-2», и теперь Скелли вел их в горы: он полагал, что вьеты – жители низин – как правило, с неохотой лазают по горам во время патрулирования, так что самое безопасное место для РНН – гребень хребта. Ночь и вправду прошла спокойно. На рассвете Скелли завел Мардера еще выше; стоя на скале, они созерцали сплошной зеленый ковер лаосских лесов внизу. Сержант пояснил, что сейчас они смотрят прямо на Тропу Хо Ши Мина, невидимую под покровом леса. «Отсюда и наша проблемка», – добавил он.

Из вьетнамских коммандос Скелли выбрал двоих самых способных. Первого, угрюмого и тощего, звали Дон – естественно, друзья-американцы окрестили его Динь-Доном. Второй был необычайно крупным для вьетнамца и слишком много улыбался, его все знали как Чарли. Согласно дежурной шутке (образец беспрерывного раздражающего обмена хохмами, который на войне сходил за отношения между людьми), он так хорошо выдавал себя за вьетконговца, что, наверное, и вправду был вьетконговцем. Скелли шутил, что «Чарли как-нибудь зарежет нас всех во сне», тот в ответ улыбался и уверял: «Нет, нет. Я не Вьетконг. Ненавижу Вьетконг, Вьетконг сильно плохой!»

У ребят из ЛЛДБ было по «калашникову», у спецназовцев – небольшие пистолеты-пулеметы «Карл Густав». Мардер располагал личным оружием, а в рюкзаке нес обрезанный гранатомет «M79». Никаких других военных атрибутов при нем не имелось, если не считать нескольких дюжин невероятно увесистых «мопсов» и саперной лопатки.

Мардер сходил в фургон и налил себе еще одну чашку кофе. Так как все-таки звали этого Попая? Лицо его тоже изгладилось из памяти. А может, никакой он был и не Попай.

В памяти возник образ: он идет по дороге в пестрой тени деревьев и смотрит, как покачивается огромный рюкзак спецназовца и оружие, перекинутое через его плечо, – отнюдь не «Карл-Густав», а захваченный у противника «РПД», русский ручной пулемет, похожий на здоровенный «Томпсон». Пулемет он помнил прекрасно, а его хозяина нет – ни лица, ни имени. Что это о нем говорит?

А вот Тропы он не забыл. Они спустились к ней с высоты, и Мардер с искренним удивлением увидел, что это вовсе не «тропа», а полноценная дорога чуть ли не двенадцати футов в ширину, хорошо очерченная и посыпанная гравием. По ней они двинулись на юг, и каждые ярдов двести Мардер удалялся в заросли и закладывал «мопс». От устройств отходили антенны, гибкие, как ершик; их нужно было художественно перекручивать, маскируя под лиану или корень.

Примерно через час послышался шум моторов, и мимо них прошла колонна из нескольких десятков грузовиков. Ехавшие в них люди равнодушно глядели на шеренгу монтаньяров и их фальшивых телохранителей. Позже отряд вышел на обугленную прогалину, где деревья разметало взрывом и валялись остовы грузовиков с большими дырами, оставшимися после обстрела то ли артиллерией, то ли самолетами-штурмовиками. Здесь было полно вьетнамских солдат, и рабочие разбирали грузовики на детали. Когда они проходили мимо, их окликнул офицер ВНА, и Динь-Дон без промедления ему ответил. У Мардера возникло чувство, что ему это снится – как снилось в третьем классе, что он стоит у доски в одних трусах; он шел по Тропе Хо Ши Мина! К нему приблизился Скелли и что-то громко сказал на непонятном языке – должно быть, на русском? Мардер ответил единственной русской фразой, которую знал: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Кажется, это сработало: офицер вернулся к своим подопечным. Когда они отошли подальше, Скелли спросил:

– Откуда, черт возьми, ты набрался русского?

– У мамы была пластинка Хора Красной армии, – ответил Мардер. – Она часто ставила ее дома, и я выучил кое-какие слова. Это «Интернационал».

Скелли расхохотался.

– Ну, это я понял. Вот чего не хватает на этой войне, Мардер, – чуть-чуть иронии! Потрясающе! – И повторил: – Пожалуй, не дам тебе убиться.

Оставшуюся часть дня их никто не тревожил, и они без всяких осложнений продвигались вперед среди общей суеты, царящей на «Тропе», – а она напоминала оживленный проселок в каком-нибудь городке, разве что уставленный зенитками. Заложив все «мопсы», они нырнули в заросли, забрались повыше и устроились на новую ночевку, а утром спустились по ближайшему склону и обнаружили еще более качественную дорогу, едва ли уступавшую мексиканской федеральной магистрали, на которую Мардер смотрел сейчас.

В тот раз обошлось без перестрелки. Это случилось позже.

Собрались тучи, начал моросить дождик, и Мардер вернулся в кабину, попивая кофе и жалея, что бросил курить. Теперь он мог взяться за старое; подарок от мистера Тени, о котором он как-то не задумывался. Движение здесь было редкое, гораздо реже, чем на Тропе Хо Ши Мина. Мимо прогудел внедорожник с правительственной символикой и мигалкой на крыше. Несколько минут спустя он возвратился и проехал уже медленней, потом вернулся снова и остановился на противоположной обочине. Дверцы распахнулись, из автомобиля вышли четверо мужчин в форме и с автоматами. Один из них подошел к фургону и попросил у Мардера документы.

Мардер передал ему права, паспорт и свидетельство о регистрации. Некоторое время мужчина изучал их, затем протянул обратно и объявил:

– Я должен осмотреть вашу машину.

– Как вам угодно, сеньор, – сказал Мардер.

Полицейский поднялся в прицеп и огляделся, Мардер тем временем изучал его самого. Сержантские нашивки, упитанное гладкое лицо; если не считать пышных усов, чисто выбрит. Надменное лицо человека, который привык, что его приказы исполняются; но глаза у него были беспокойные и бегали туда-сюда.

Он открыл багажный отсек и заглянул внутрь.

– С какой целью приехали в Мексику?

– Я купил дом и участок в Плайя-Диаманте. Подумываю открыть небольшое дело. Планирую сюда переехать.

– Часто бываете в Мексике?

– Нет, был всего один раз и давно. Но моя жена была мексиканкой, и с ней я выучил испанский.

Полицейский открыл соседнее отделение.

– Что в этом кейсе?

– Деньги, – сказал Мардер. – Примерно полторы сотни тысяч долларов наличными.

Сержант пристально посмотрел на него.

– Откройте!

– Откройте сами, он не заперт.

Сержант уставился на пачки хрустящих зеленых купюр, перехваченные бумажными лентами.

– У нас есть оружие, – добавил Мардер. – Винтовка и несколько пистолетов. Может, что-то еще, о чем я не знаю. Со мной спутник, большой любитель путешествий.

– Где он?

– На прогулке. Скорее всего, он в данный момент вооружен. Разрешите, я проверю.

Мардер открыл еще один шкафчик и вытащил оружейный футляр.

– Да, при нем сейчас «Зиг-зауэр P226» – конечно, вы в курсе, что это крайне дорогое и точное оружие. И еще он захватил глушитель, как я вижу. Любит попрактиковаться в стрельбе, не привлекая внимания.

Сержант проговорил:

– Вам придется проехать со мной. В Дуранго вас допросят в полицейском участке.

– И с какой же это стати, сэр? Я ничего плохого не сделал.

– У вас при себе деньги и оружие. У меня есть основания полагать, что вы не просто гринго, а наркокурьер и приехали сюда закупаться. – Он привычным движением снял с плеча карабин и наставил его на Мардера. – На колени, руки за голову!

Мардер не шелохнулся.

– Знаете, это ерунда какая-то. Тут же не Тихуана и не Хуарес. Как уже было сказано, я американский бизнесмен и имею родственные связи с мексиканцами. Вы думаете о моих деньгах и о том, сколько оставить себе, а сколько отдать своим людям и начальству. И еще вы думаете, вероятно, что если со мной произойдет несчастный случай, то присвоить можно будет все сразу. Только вы забыли про моего товарища.

Полицейский направил дуло Мардеру в грудь.

– Нет никакого товарища, – сказал он. – Я велел встать на колени. Живо!

Мардер присел на кушетку у стены.

– Знаете, сержант, это либо счастливейший день в вашей жизни, либо последний. Мой товарищ очень даже существует, и я должен предупредить вас, что он один из самых опасных людей на земле – опытный солдат, которого научили убивать тихо и бесшумно. По некоторым причинам он относится ко мне с большой теплотой, и если вы меня пристрелите, то он положит ваших людей из пистолета с глушителем, а потом явится за вами, и боюсь, ваша смерть будет неприятной. У вас против него столько же шансов, сколько у школьника-футболиста против Роналдо. С другой стороны… скажите вот что, у вас есть дочь? У меня да. Дочь и сын. Был ли Господь к вам столь же милостив?