Текст книги "День мертвых"

Майкл Грубер
День мертвых

© Женевский В., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается Э. У. Н.

 
На груди Мексики
скрижали начертанные солнцем
лестница столетий
спиральные террасы ветра
пляски забытых эпох
одышка жажда ярость
слепые бьются под полуденным солнцем
жажда одышка ярость
побивают друг друга камнями
слепцы побивают друг друга
люди раскалываются
камни раскалываются
внутри вода которую пьем
горькая вода
вода что усиливает жажду
Где же иная вода?
 

Октавио Пас. Из «Возвращения»

1

Мексика

О ней Мардер подумал первым делом, когда врач объяснил, что означает тень на экране и что показывают анализы. А Мексика подразумевала незаконченное дело, которое откладывалось годами и почти уже забылось, но теперь вдруг времени стало в обрез: сейчас или никогда. Это если про достойную часть; была и трусость – он страшился объяснений, боялся, что на лицах друзей и родных будет написано: «Ты умираешь, а я – нет, и как бы я тебя ни любил, ты для меня больше не настоящий человек». Сейчас он видел это выражение на лице врача – как предвестие всех грядущих. Герген был хорошим парнем и приличным терапевтом; Мардер наблюдался у него много лет, являясь на ежегодные осмотры. Даже немного смешно: он ведь был здоров, как медведь, артерии – как дуло «моссберга» двенадцатого калибра, все показатели – в норме, что для мужчины за пятьдесят редкость. Они хорошо ладили; может, и не дружили, но во время обследований всегда обменивались шутками, одними и теми же. Мардер всегда говорил: «Сперва скажи, что любишь меня», когда доктор натягивал перчатку и смазанный палец устремлялся навстречу прекрасно функционирующей простате.

И тому подобный юморок, как перед осмотром, так и во время него: толковали о текущих событиях, о спорте, но в основном о книгах. Мардер был довольно известным литературным редактором и одно время возглавлял крупное издательство, однако несколько лет назад пустился в свободное плавание. Герген считал себя знатоком литературы, поэтому Мардер обычно не забывал принести ему очередную книгу, над которой успел поработать, – историческую, биографическую; в сегодняшней разъяснялись причины финансового кризиса. На таких он и специализировался как редактор – на толстенных и вязких, как нуга, томищах, проливавших свет на ужасы нового мира.

Теперь Герген рассказывал Мардеру про его собственный новый мир. Та штука засела глубоко в мозгу, ее нельзя было убрать хирургическим путем, даже с помощью самых хитроумных методов – например, когда по артериальным каналам направляют специальную трубочку, чтобы удалить смертоносный сгусток. Когда Герген закончил, Мардер задал обычный вопрос и получил обычный ответ: ни за что не угадаешь. Рост может и прекратиться, иногда такое случается по неясным причинам; вероятнее же, она начнет подтекать и распространяться, здоровье станет резко ухудшаться, и это растянется на месяцы или годы; или же она просто лопнет, тогда сразу занавес – и здравствуй, мир иной. Мардер верил в этот мир всю свою жизнь – до известной степени – и не то чтобы боялся грядущего перехода, но долгое угасание – паралич, беспомощность, слабоумие – внушало ему ужас.

Мардер оделся, и они церемонно пожали друг другу руки. Герген сказал, что ему очень жаль. Он говорил искренне, но ему явно не терпелось распрощаться с пациентом. Врачей раздражают люди, которым они не способны помочь; Мардеру было знакомо это чувство: ему часто приходилось работать с авторами, не умевшими писать и не желавшими учиться. Смерть, бездарность – все это очень раздражает, таких неловких ситуаций принято избегать.

Покинув врача, Мардер двинулся по запруженным улицам в сторону Юнион-сквер, с ловкостью бывалого ньюйоркца пробираясь через толпы людей, которые его переживут, которые будут здесь, когда его не станет. Он осознал, что этот факт его не удручает. Поступь его была легка; он почти доброжелательно оглядывал проплывающие мимо лица, на многих из которых застыла мрачная маска ньюйоркца – всегда настороже, все мысли о следующем деле или месте назначения. Казалось, за несколько часов, которые он провел у врача, мир прибавил в резкости – как будто кто-то протер очки Мардера тряпочкой. На подходе к парку его осенило, что в последний раз он ощущал подобную неестественную ясность много лет назад, когда служил во Вьетнаме, в сумрачных лесах на границе с Лаосом. И это тоже было странно: Мардер практически не вспоминал о той войне.

Обычно он добирался до дома на метро, но сегодня решил пройтись. Погода выдалась хорошая, солнечная – свежий сентябрьский денек в Нью-Йорке; природа не скорбела по нему, никаких специальных представлений по его душу. В голове его бурлили планы, пустота принесла с собой свободу. Как неизменно говорится в книжках о достижении счастья, этот день – первый в твоей оставшейся жизни, хотя всегда есть шанс, что и последний. Дурацкая фраза неожиданно приобрела более новое, космическое звучание – это мудрые люди и называли «жить в настоящем».

Мардер был человеком осмотрительным и внимательным к деталям, он тщательно все обдумывал, но теперь, перед лицом смерти, его разум работал с непривычной скоростью. Погруженный в раздумья, он чуть не угодил под такси на Хьюстон-стрит. Да, это все решило бы: мысль о суициде проплыла через сознание черным пузырьком, который тут же лопнул. Даже если отставить в сторону религиозные соображения, Мардер ни за что бы не поступил подобным образом со своими детьми: нельзя им было потерять так обоих родителей. Но тут ему подумалось, что оказаться в ситуации, где его с большой долей вероятности могут убить, – это несколько иное дело, особенно если попутно он достигнет своих целей в Мексике. Его разум успокоился, планы стали потихоньку кристаллизоваться. Получится у него или нет, он не знал, но умереть при попытке казалось правильным.

На Принс-стрит ему попалась группа уличных музыкантов в тканых пончо и войлочных шляпах – южно-американские индейцы, судя по всему. Пара флейтистов, ударник и женщина с погремушкой из тыквы-горлянки, певшая высоким гнусавым голосом. Мардер свободно и почти без акцента говорил на мексиканском варианте испанского, но слова женщины разбирал с трудом – что-то про голубку и гибель любви. Когда песня закончилась, он бросил певице в шляпу двадцатку, разнообразив поток монет и долларовых купюр, и был вознагражден ослепительной белозубой улыбкой, в обсидиановых глазах светилась изумленная благодарность. Она по-испански благословила его именем Господним; он ответил благословением на том же языке и пошел дальше.

Его щедрость никак не была связана с последними известиями; он частенько давал людям неслыханные суммы, но в частном порядке и никак иначе. Пруст, как он читал, имел обыкновение оставлять на чай все 100 процентов от суммы заказа, и Мардер порой следовал его примеру. Сам он вырос в семье скромного достатка, но теперь был богат, причем втайне ото всех. И разбогател он благодаря такому нелепому стечению удачных обстоятельств, что так никогда и не принял свою обеспеченность как нечто должное и этим отличался почти от всех знакомых ему богачей: владеть состоянием, не чувствуя прав на него, – это, по опыту Мардера, было редкостью. Тот факт, что он продолжал работать, причем в должности, не предполагавшей чрезмерных доходов, был нехарактерной для него хитростью, прикрытием. Только его адвокат и бухгалтер знали, сколько он на самом деле стоит. При оглашении завещания его детей и нескольких других наследников ждал невероятный сюрприз.

Шагая на юг по Бродвею, он набрел на огромное промышленное здание с декоративным чугунным литьем на фасаде. На первом этаже располагался ряд элегантных ресторанчиков и бутиков, остальные были отданы под элитное жилье. Однако во времена его детства здесь находилась типография, в которой его отец тридцать лет проработал линотипистом. Каждый раз, когда Мардер проходил мимо, у него немножко щемило сердце. Возможно, дело в банальной ностальгии, но Мардер полагал, что с городом творится что-то неладное – по большому счету, Нью-Йорк превратился в место обитания очень богатых людей и тех, кто обслуживает их нужды. Он скучал по городу своего детства – крупнейшему порту, в который стекались грузы со всего мира. Тот город был волнующим и все же понятным, совсем не похожим на нынешний, – теперь сюда не доставляют ничего, кроме цифр, тут не производят ничего, кроме денег. Мардер полагал, что уж по этой стороне города он в отпущенное ему время скучать не станет.

Его квартира-лофт[1]1
  Лофт – жилье, обустроенное в помещении бывшей фабрики, склада и т. п. Хотя изначально лофты привлекали людей с ограниченным достатком (например, молодых художников), со временем они перешли в класс элитного жилья. Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть] в Трайбеке стоила сейчас за миллион, но все объяснялось просто: Мардер купил ее в начале восьмидесятых на страховку, полученную после смерти отца. «Повезло!» – говорили люди. Удачные вложения в недвижимость встречались не так уж редко, и никто особенно не удивлялся. И действительно, ему повезло, но при обстоятельствах весьма удивительных.

Поднявшись в лофт, Мардер прошел в зону, приспособленную под кабинет, сел за стол и принялся разбирать свою жизнь. Книгу, которая была у него в работе, он перепоручил другому редактору-фрилансеру, содержавшему беременную жену и двоих детей школьного возраста. Тот рассы́пался в благодарностях, но Мардер унял его; это еще было самое легкое. Затем он позвонил автору и разбил тому сердце, сославшись на неопределенные сложности со здоровьем, после чего заверил, что работа будет выполнена должным образом и что в качестве компенсации за отказ от проекта он понижает оговоренную в контракте сумму оплаты. Ему придется восполнить разницу подменяющему редактору (прекрасный человек, несколько книг в Списке[2]2
  Вероятнее всего, подразумевается список бестселлеров по версии газеты «Нью-Йорк таймс», который еженедельно публикуется с 1931 года и считается самым авторитетным в США.


[Закрыть], вы будете от него просто в восторге и так далее), но это не проблема.

Третий звонок: Берни Нейтан. Когда Мардер изложил свою просьбу, бухгалтер спросил, не попал ли он в беду. Нет, ничего подобного; не мог бы Берни подготовить наличные сегодня же? Четвертый звонок: Хэл Дэниелсон, адвокат. Несколько мелких поправок к завещанию. Тот же вопрос, тот же ответ: нет, у меня все нормально.

Пятый звонок: Х. Дж. Орнстайн. Тот ответил после первого гудка. Орнстайн выпускал журнальчик левого толка, и, очевидно, неотложных дел у него сейчас не имелось. После обмена любезностями и традиционных проклятий по поводу ситуации, до которой докатилась наша великая когда-то страна, Мардер спросил:

– Слушай, Орнстайн, ты все еще живешь с матерью?

Да, и это его с ума сводит; чудесная женщина, но постоянно находиться с ней под одной крышей уже не так чудесно. Промыкавшись с ним много лет в благородной бедности, жена Орнстайна разуверилась в неотвратимой победе народного дела и подала на развод. Орнстайн поступил как порядочный человек и разъехался с ней. Мардер тоже не верил в победу народного дела, но восхищался упорством и самоотверженностью в людях. Они познакомились в колледже, когда Орнстайн пробовал себя в качестве стендап-комика – в традициях Морта Сала и Джорджа Карлина, только злее и с левым уклоном. У него была идеальная мимика, но не хватало какой-то изюминки, так что он потерпел неудачу и здесь.

Когда Мардер сообщил, что ищет приятеля, который мог бы приглядеть за его квартирой, трубка добрых полминуты шипела тишиной, затем последовал еще один внезапный всплеск эмоций. Пришлось оборвать и его:

– Нет, не благодари, на самом деле это ты меня выручаешь. Я сегодня отправлю тебе ключи и документы по почте. Сможешь въехать в пятницу? Отлично.

Прикосновением пальца Мардер вызвал на мобильном список контактов, но задумался, какой номер набрать следующим. Можно немного потянуть время. Он направился в спальню и вынул из шкафа потрепанный кожаный саквояж мексиканского производства. Мардер давно им не пользовался – теперь он брал в путешествия черный чемодан на колесиках, как и все человечество, – но рассудил, что саквояж больше подходит для его внезапно укоротившейся жизни. В саквояж отправились несколько легких рубашек и брюк, необходимое нижнее белье и туалетные принадлежности, льняной и кожаный пиджаки, кожаные сандалии-гуарачи, стопка слегка поношенных бандан, а также настоящая панама – из тех, которые можно сворачивать. Мардер положил и свой лучший костюм в чехле – на случай каких-нибудь официальных мероприятий или похорон. Затем он поставил упакованный чемодан возле кровати и открыл высокий узкий стальной сейф.

Не то чтобы он был помешан на пушках. Ему претила политика Национальной стрелковой ассоциации, а широкая доступность полуавтоматического оружия в его родной стране казалась безумием, и все же оружие ему нравилось. Мардер любовался его зловещей красотой, как любовался тиграми и кобрами, и еще он был очень недурным стрелком. Он извлек из сейфа винтовку, два пистолета и все до одной коробки с патронами. Чисто иррациональный порыв, конечно, но ему не хотелось, чтобы его наследники ломали голову, как от всего этого избавляться. Кроме того, в той части Мексики, куда лежал его путь, никогда не мешало иметь при себе оружие в дороге. Он спросил себя, а не все ли ему равно, если за его жизнь теперь отвечает эта штука в голове – что выглядела как тень на экране. У мистера Тени, как он начал ее называть, были собственные планы. Этот господин может отнять у него жизнь без всякого предуп-реждения, но до той поры он останется Мардером – и не таким Мардером, что причиняет страдания своим близким.

С той же целью он уселся за компьютер и стал подбирать себе автомобиль, поскольку не хотел лететь самолетом – так его передвижения можно было отследить. Ему понадобилось всего полчаса, чтобы договориться о покупке «Форда F-250» в комплекте с капитальным автодомом «Нортстар». Модель называлась «Свобода», что показалось ему довольно забавным, учитывая обстоятельства. Фирма располагалась в Лонг-Айленд-сити, и Мардер условился забрать у них машину ближе к вечеру. Еще один звонок Берни: отправь с курьером чек в автосалон. На этот раз Берни вопросов не задавал.

Мардер развернулся в кресле и окинул взглядом свой кабинет, размышляя о том, какую же невероятную уйму времени провел в этих стенах. Две из них, примыкавшие к его столу, были выкрашены в бледно-желтый. В одну встроено промышленных размеров окно с видом на Уорт-стрит. Стена за его спиной, как и другая боковая, была кроваво-красной. Этот участок кабинета раньше принадлежал Чоле. Мардер обходился элегантным столом из стали и розового дерева и ортопедическим кожаным креслом, которое можно было как угодно подстраивать под себя при помощи маленьких колесиков и рычажков. Она же работала за антикварным столом со сдвижной крышкой и ячейками для бумаг, который Мардер подарил ей на пятую годовщину («деревянную» свадьбу). Сидела Чоле на старом офисном стуле, который нашла на тротуаре в дни их бедности; сиденье было обито цветастой тканью в стиле мексиканских серапе[3]3
  Традиционная мексиканская шаль (накидка), обычно яркой полосатой расцветки. Серапе носят преимущественно мужчины.


[Закрыть]. Часть стены над столом отводилась под толстые пробковые панели, к которым она крепила семейные фотографии, афиши, всяческие диковинки, найденные во время прогулок, комиксы, вырезки из мексиканских газет и журналов. Например, заметку об убийстве ее отца и матери. И снимок этого самого отца, Эстебана де Аро д’Арьеса, молодого и улыбчивого, с четырехлетней дочерью на руках.

Она занималась этим долгое время, и со временем пробковая доска стала палимпсестом ее жизни в изгнании. За три года, минувших со смерти Чоле, к этой поверхности никто не прикасался. Мардер давно уже не подходил к ней, но теперь решил хорошенько рассмотреть. С одной стороны панели висел блестящий плащ тореро, с другой – здоровенное распятие; серое, окровавленное, перекошенное, страдающее тело было приколочено к грубому деревянному кресту настоящими железными гвоздями. Казалось, его ваяли с натуры – а поскольку изготовили распятие в Мичоакане, это было вполне возможно. В ее родных краях случалось много странного.

Он снял с панели заметку об убийстве. Ее грубо вырвали прямо со страницы «Панорамы дель Пуэрто» – была в Ласаро-Карденасе такая газета; на том же клочке бумаги жена Мардера написала строчки из стихотворения Октавио Паса, посвященного расправе со студентами в 1968-м. Он перевел их про себя:

 
Вина – это гнев
обращенный на самое себя;
когда пристыжен целый народ —
это лев изготовившийся
к прыжку.
 

Быть может, «обезумевший от горя» – понятие устарелое, но Мардер видел его воплощение в этой самой квартире, в этой самой комнате. Наказания за эти убийства так никто и не понес – еще две из сорока тысяч жизней, загубленных narcoviolencia[4]4
  Narcoviolencia – наркотический террор, разборки наркоторговцев (исп.).


[Закрыть]. Все знали, кто за этим стоял, и все указывало на то, что этот человек и по сей день наслаждается жизнью, купаясь в океане долларов и упиваясь безнаказанностью. Мардер аккуратно сложил вырезку и убрал в отделение бумажника, как будто это была инструкция по пользованию неким сложным механизмом. Каким-нибудь капканом… Лев уже в засаде и готов к прыжку.

У Мардера вместо пробковой доски была обычная белая, исписанная маркером. Планы работ с книгами, схемы глав, заметки на будущее. Он взял тряпку и стер все подчистую: его жизнь закончена. Тут по телу прокатилась волна мимолетной слабости, и ему пришлось сесть в кресло, чтобы отдышаться. Затем он обратился к картотеке. У них было два одинаковых шкафа на четыре ящичка – для него и для нее. Ее пустовал: после смерти матери дети все забрали. В трех верхних ящиках его шкафа хранились деловые бумаги: редакторские заметки, договоры и так далее, в основном старые, составленные еще до цифровой эры. Немалая часть документов была на испанском: благодаря хорошему знанию языка Мардер уже лет десять помогал людям с публикацией английских переводов. Для многих крупных латиноамериканских медиакомпаний Мардер был одним из главных партнеров в Нью-Йорке. Очевидно, теперь это в прошлом.

Он принес с кухни мусорный мешок на сорок галлонов и выдвинул верхний ящик. Документация по прежним проектам, финансовая кухня, старые налоговые отчеты, деловые письма, полученные до появления электронной почты, – все с шуршанием отправилось в мешок. В нижнем ящике хранились бумаги более личного характера, в том числе старомодная красная папка из картона, подписанная старательным школьным почерком матери:

РИЧАРД.

Он открыл папку. Внутри лежали его свидетельства о рождении и крещении, табели успеваемости, школьные грамоты, стопка открыток ко Дню матери и на день рождения, которые он со все возраставшим мастерством рисовал вплоть до начальной школы, когда у него наконец появились деньги на магазинные. Далее шли письма, присланные им из армии, нацарапанные шариковой ручкой на дешевой бумаге из военного магазина; на некоторых осталась красная вьетнамская грязь. Он вспомнил, какие послания мать писала ему в ответ каждые несколько дней: дежурная жизнерадостность, подробный отчет о молитвах за его здоровье, с которыми она обращалась к святому Иерониму, и, разнообразия ради, рассуждения о католическом антивоенном движении, гордостью которого как раз и была Кэтрин Девлин Мардер. Он с сожалением понял, что не представляет, где теперь эти письма.

На более тонкой папке сам Мардер аккуратными печатными буквами когда-то вывел: ПАПА. В ней содержались документы, связанные со службой Оджи Мардера во времена Правильной войны[5]5
  «Правильной» (то есть справедливой и благородной, в отличие от Вьетнамской) в американской культуре нередко называют Вторую мировую войну. Одноименная книга писателя и журналиста Стадса Теркела, опубликованная в 1984 г., получила широкий общественный резонанс и удостоилась Пулитцеровской премии.


[Закрыть]. Помимо прочего, здесь было свидетельство об увольнении с положительной характеристикой, в пожелтевшем рваном конверте с армейской печатью. В составе 6-й армии под командованием Макартура он воевал в Новой Гвинее и на Филиппинах – жестокая, бесславная кампания, о которой не снимали фильмов с голливудскими звездами и о которой отец почти не говорил. Всю войну он провел в пехоте и ушел в отставку капралом с двумя «Пурпурными сердцами» и «Бронзовой звездой»[6]6
  Медаль «Пурпурное сердце» существует с 1932 г. и присуждается военнослужащим, раненным или погибшим в результате действий противника. «Бронзовая звезда» с 1944 г. вручается за проявленный героизм и другие военные заслуги.


[Закрыть]. Когда его сын собирался на не столь уже правильную вой-ну, он дал всего два совета, и один был таким: держись подальше от чертовой пехоты. Мардер послушался и сам записался в ВВС, чтобы не угодить под призыв, но проигнорировал второй совет (никогда, ни за что не вызывайся добровольцем!) и в результате попал в ситуацию, по сравнению с которой пехотная служба в Новой Гвинее была прогулкой по пляжу.

Тут же были пенсионные и профсоюзные документы, аннулированные сберегательные книжки, пара пожелтевших фотографий с потрепанными углами: жилистый парень с голым торсом стоит перед гаубицей и улыбается на фоне джунглей; тот же парень, уже без улыбки, в компании двоих ровесников, все в штатском, на какой-то пыльной улице – трое из легиона подростков, уничтоживших Японскую империю. Страховой полис с перфорированной надписью: ВЫПЛАЧЕНО.

Отец Мардера был не дурак. Он знал, что бывает с людьми, которые всю жизнь отливают текстовые матрицы, сидя возле емкостей с расплавленным свинцом и дыша его парами. Линотиписты умирают с мозгами набекрень, говаривал он; даже шутил по этому поводу, пока ничего смешного не осталось, пока вспышки ярости и паранойи не добили этого честного работягу и он не скончался в шестьдесят лет, в бреду, в государственной больнице. Однако он воспользовался страховой программой, организованной его профсоюзом, и не пропустил ни единого платежа, так что после его смерти пришло письмо с чеком на пятьсот пятьдесят тысяч долларов, из которых полтораста предназначались Мардеру. Остальное причиталось матери, и этого как раз хватило на достойный уход за ней в следующем году, последнем в ее жизни.

Еще одна папка, потолще. На наклейке напечатано: «ЭППЛ». Внутри – брокерские отчеты за несколько десятилетий. Им было удобнее пересылать документы через Интернет, но Мардеру нравилось ощущение бумаги в руках. Он взглянул на последнюю выписку: сейчас баланс составлял колоссальную, невероятную сумму – в сорок раз больше той, что заработал его отец за все годы шумной, грязной, вредной работы. А Мардеру было достаточно всего-то зайти в один прекрасный день, в обеденный перерыв, в офис «Меррилл Линч» – в акциях он ничего не смыслил, но во время попойки по случаю Суперкубка увидел знаменитый ролик «1984»[7]7
  В 1984 г. вышел ролик корпорации «Эппл», рекламирующий первую модель персонального компьютера «Макинтош» и обыгрывающий мотивы знаменитой антиутопии Джорджа Оруэлла. Съемками руководил Ридли Скотт, к тому времени уже известнейший режиссер. «1984» неоднократно признавался лучшим рекламным роликом 1980-х.


[Закрыть] – и приобрести на страховые деньги тридцать пять тысяч акций корпорации «Эппл» по три доллара двадцать два цента за штуку. И не выпускать их из рук, хотя на протяжении многих лет он чувствовал себя дураком, наблюдая, как котировки стоят без движения, падают, растут и снова падают в цене; и все же упрямо цеплялся за свою веру, пока в последние годы технологии не расцвели буйным цветом, курс не взлетел до финансовых небес, а сам он не стал мультимиллионером. Слепая удача, конечно, но для Мардера это была и свое-образная «Месть линотиписта».

Эппловская папка полетела в мусор, но «РИЧАРДА» и «ПАПУ» он оставил для детей. В его представлении, они стали частью семейной истории, и права что-либо уничтожать у него не было. Нашлись и папки с именами детей – Кармел и Питера. Впрочем, вторая оказалась пуста. После смерти матери Питер забрал из лофта все свое добро; обстоятельства ее гибели были таковы, что отец и сын отдалились друг от друга, и Мардер уже не надеялся когда-нибудь восстановить эту связь. На мгновение у него мелькнула мысль позвонить сыну и, если тот возьмет трубку, рассказать ему о своих медицинских делах, и… что дальше? Я умираю; ты должен простить меня за то, что случилось с матерью. Нет. Он напортачил, и от последствий не уйдешь. Кармел – другое дело. Ей позвонить он мог. Но не для того, чтобы открыть правду, само собой.

Пока трусость опять не одержала верх, он взял телефон и набрал номер дочери. Прозвучало несколько прерывистых гудков, затем включилась голосовая почта, и Мардер почувствовал постыдное облегчение. Он знал, что Кармел перезвонит, когда освободится от этих своих вечных дел, которые занимали ее и сейчас. В этом отношении она походила на мать. А Питер напоминал отца – хладнокровный, рациональный, не забывающий обид. Ожидая звонка, Мардер вернулся к компьютеру и зашел на сайт фирмы «Су Асьенда». Это было риелторское агентство, предлагавшее виллы и земельные владения состоятельным американцам, которые желали отдохнуть либо дожить остаток дней в Мексике, нежась на солнышке и не испытывая недостатка в дешевых слугах. Подобных агентств было немало, но для целей Мардера подходило лишь одно. Разыскав на сайте контакты, он набрал номер, по которому не звонил уже три года.

В трубке звучали гудки. Пот ручьями тек из-под мышек и по лбу Мардера.

– Добрый день, вы дозвонились в «Су Асьенда», у телефона Нина.

– Нина, это Рик.

Пауза; потрескивающее шипение эфира. Мардер представил маленький, на одного человека, кабинетик с обрамленными фотографиями домов и поместий. Представил и ее саму, хоть и помимо воли, потому что с ней была связана единственная жалкая измена за всю его супружескую жизнь, роман в шесть недель.

И в эту последнюю неделю его жена соорудила себе небывало мощный коктейль из прописанных ей лекарств и текилы, после которого ей показалось уместным вылезть на крышу этого самого здания, раздеться и устроить пляску на парапете – посреди сильнейшей метели. Она упала в вентиляционную шахту, и ее занесло сугробами. Бо́льшую часть недели она там и пролежала – а он все это время провел с Ниной на одной из ее вилл к югу от Акапулько, трахаясь до потери пульса.

Удивленный голос:

– Рик Мардер?

– Да, это я.

Смешок.

– Ну надо же. Вот уж кого не ожидала услышать. Сколько лет прошло.

– Ну да. Слушай, Нина, я хочу купить дом.

Снова пауза.

– Ах, Рик… если хочешь со мной увидеться, необязательно покупать дом. Вполне хватит и выпивки.

– Нет, тут не в этом дело, не в нас. Я действительно хочу купить дом – добротный, уединенный, где-нибудь на побережье. Чтобы отдыхать там иногда.

– Ты же не про тот дом, правда? Его давно купили и продавать уже не собираются, насколько я знаю.

– Нет, мне в районе Акапулько не надо. Нужен дом с хорошим участком в Плайя-Диаманте.

– Плайя?.. Ты про то место в Мичоакане?

– Да. Есть что-нибудь на примете? Это срочно.

Долгая тишина на линии. Мардер уже начал думать, что система сбросила звонок.

– Алло?

Когда она наконец заговорила, ее голос звучал холоднее и по-деловому:

– Извини… Просто вот так вот услышать тебя спустя все это время… Я немного ошарашена. Когда тебя бросают, а на прощанье отправляют лишь три строчки по электронке, это довольно жестоко.

– Наверное, это было ошибкой, Нина. Мне позвонить кому-нибудь другому?

– О нет, что ты. Если честно, мне сейчас комиссия не помешала бы. Вторичное жилье в Мексике… знаешь, рынок слегка усох из-за кризиса. И преступности. Не говоря уже о ситуации с ипотекой…

– Мне ипотека не нужна. Заплачу́ наличными.

– А, ну тогда вот что: давай я наведу справки, потом выпьем вместе где-нибудь – уверена, я для тебя что-нибудь подыщу.

– Не самая удачная мысль, Нина.

Еще одна пауза, покороче.

– Что ж… тогда сразу к делу. Вообще-то, мне сейчас кое-что пришло на ум. Ты за компьютером?

– Да, я у себя.

– Тогда взгляни-ка на дом Гусмана. Слыхал про Манни Гусмана?

– Имя как будто знакомое, но точно не припомню. Кто такой?

– Теперь уже никто. Он переехал сюда из Мичоакана в восьмидесятых, сколотил состояние на адвокатуре и строительстве. Пару лет назад вернулся на родину и возвел себе большой дом на побережье близ Плайя-Диаманте. Хотел организовать там курорт, даже фундаменты начал заливать для съемных домиков, но… вроде как пропал. С тех пор дом стоит пустым, хотя за ним, по-видимому, ухаживают. Сейчас вышлю тебе фото и подробности.

Мардер сидел перед монитором и ждал, а Нина тем временем щебетала и щебетала, без успеха пытаясь поддержать с ним разговор. Нина Ибанес, обаятельная и сексуальная женщина, очень даже ему нравилась, но видеться с ней он больше не хотел. Нахлынули непрошеные воспоминания о ее лице, теле, но дело не только в сексе. С ней не было всех этих сложностей, с ней можно было отдохнуть от того кошмара, в который превратилась их с Чоле жизнь, после того как некие люди вытащили его тестя прямо из машины, изрубили на куски и вышвырнули на обочину дороги в Плайя-Диаманте. Не забыв про свидетелей, они застрелили и ее мать.

И в конечном счете Мардер сам был виноват – это он когда-то увез Чоле из Мексики. И оказался не готов к тому, что его жена сойдет с ума, да и сам он немного сдал. Интрижка с Ниной Ибанес стала прямым следствием.

От этих мыслей его охватила дрожь, и тут пикнул сигнал электронной почты. Мардер открыл приложение к письму и просмотрел фотографии. На первой было с воздуха заснято что-то наподобие островка, соединенного с сушей короткой перемычкой. Площадь участка составляла 112 гектаров, то есть 277 акров. На прочих снимках был представлен интерьер и внешний вид здания. В описании говорилось, что это оштукатуренный двухэтажный дом из шлакоблоков, в комплекте – шесть спален, отдельный флигель для слуг, гараж на четыре автомобиля и бассейн. Ярдах в ста от дома, на изогнутом мысу с видом на море и широкий сверкающий пляж, располагались менее внушительные постройки на разных стадиях завершенности, а за ними – котлован для еще одного, куда более крупного бассейна. Согласно документам, в особняке имелись семь уборных, современная кухня, полноценная система кондиционирования, функционирующие опреснительные и водоочистительные установки, а также дизельный генератор в отдельной будке. Сам дом был квадратной формы и с плоской крышей, на каждом углу – по приземистой башенке. Он напоминал крепость времен испанской колонизации, что вполне устраивало Мардера. Цену просили разумную – 1,2 миллиона долларов.

– Его можно купить прямо сейчас?

– Да они тебе ручки будут целовать. Родные Манни, в смысле. После его исчезновения им пришлось платить за уход втридорога. Они до смерти боятся, что дом обчистят. Во флигеле живут какие-то люди и присматривают за хозяйством, но о них тебе думать необязательно. Налоги почти нулевые. Если я от твоего лица пообщаюсь с ними, то наверняка удастся немного сбить цену.

– Нет, возьму так, – произнес Мардер. – Мой бухгалтер вышлет тебе чек на запрошенную сумму.

Из трубки донесся вздох.

– Хорошо, наверное, когда у тебя есть деньги, – проговорила Нина Ибанес.

Несколько минут они обсуждали детали сделки, затем у Мардера зазвонил мобильный. Он коротко попрощался с Ниной и принял вызов.

– Здравствуй, малышка, – сказал он дочери. – Надеюсь, я тебя не отвлекаю ни от чего важного?

– Да нет, я просто была в технологической лаборатории, проводила кое-какие испытания. Что-то случилось?

Когда он звонил ей, она всегда задавала этот вопрос – непонятно почему. Вероятно, надо было звонить чаще. Некоторые родители поддерживают более тесные отношения с отпрысками, но Мардер всегда полагал, что слишком часто общаться со взрослыми детьми – значит навязывать себя. А может, причина была в его собственном отце: в припадках помешательства тот беспрестанно звонил Мардеру, засыпая его параноидальными жалобами и безум-ными проектами переустройства мира. Связь с детьми поддерживала Чоле, это она всегда звонила им.