Текст книги "Тропик ночи"

Я выпроваживаю Джейка на улицу, когда наступает ночь – освещенная множеством звезд ночь в тропиках, волнующая и возбуждающая. По крайней мере так она действует на меня, и так бывало в долгие летние сумерки высоких широт. Мы, я и Лус, сидим за столом при свете нашей бумажной луны. Девочка рисует фломастерами в новом блокноте какие-то знаки, густо заполняя ими всю страницу. Я спрашиваю ее, что это такое, но Лус не отвечает. Тогда я устанавливаю на столе старый «Ундервуд», приобретенный в Гудвилле, и начинаю старательно создавать на нем свидетельство о рождении по форме, принятой в Мали. Образец имеется в бумагах Долорес. Аккуратный пакет свидетельств о рождении и еще один пакет свидетельств о смерти. Она была сестрой-акушеркой и разъезжала верхом по всему бушу. Я хранила оба пакета в своем тайнике, даже не знаю зачем, зато теперь я печатаю на машинке спасительную фальшивку. Еще раз спасибо тебе, Долорес.

Я ставлю дату дня рождения Лус – десятое августа, в память моей сестры. Быть может, Лус и вправду вырастет маленьким Львом, но, скорее всего, звезды не обманешь. Во всяком случае, официально ей исполнится пять лет через пару месяцев. Я устрою для нее праздник в честь дня рождения, приглашу Полли Риберу и ее детей, а также друзей Лус из дневного детского сада, куда я хочу ее устроить. Я дошла до строчки, где полагается указывать имя отца. Я задумываюсь на минуту, перебирая возможные варианты. Логично было бы вписать в эту строчку имя моего мужа. У него подходящий цвет кожи, и он позабавился бы, узнав о таком казусе… при условии, если еще сохранил чувство юмора. С другой стороны, да, с другой стороны… Я впечатываю в свидетельство имя Муса Диара, столь же обычное в Мали, как в Англии или Америке Джон Смит. На строке, где надо указать место жительства отца, я печатаю слово «умер». Еще несколько мелочей, и дело сделано. Несколько раз сворачиваю и разворачиваю листок, чтобы придать ему видимость подлинности; потом я беру конверт Долорес и вытряхиваю на стол его содержимое. Как я и предполагала, на светлом деревянном столе появляется тонкий слой красной пыли. Я набираю эту пыль на палец и втираю в свидетельство о рождении. Теперь оно выглядит точно так же, как любой документ из Республики Мали. Я испытываю чувство полного удовлетворения, зная, однако, что настоящую экспертизу бумага не прошла бы. После слов «подпись врача или акушерки» я шариковой ручкой вписываю имя Улуме Па. Улуме – врачеватель особого рода, и я уверена, что уж он-то позабавился бы от души.

Я складываю документы обратно в конверт и прячу его в ящик под полом. В ящике лежат и другие материалы: рукописи, мои дневники, а также некоторые предметы. Культурные артефакты. У меня слегка сводит мышцы живота, когда я бросаю взгляд на все это. Я достаю дневник в алюминиевой обложке, запертой на замочек. Он так же точно покрыт пылью Мали, как и все остальное; прежде чем закрыть ящик, я кладу дневник на пол. Так, ящик закрыт, плитка уложена на место, на нее поставлена жестянка для мусора. Мы, американцы, расположены к действию, а в ящике находится среди прочего и то, что я могла бы обратить против него, однако инстинкт меня удерживает, а может, я просто стала трусихой или всегда ею была. И начинается: может, я спятила, может, никакой опасности нет, а он вообще забыл обо мне, может, это всего лишь чувство вины. Однако, как говаривал отец, лучше поберечься, чем потом сожалеть.

Лучше затаиться и сидеть в укрытии. Только глупая обезьяна дергает леопарда за хвост, говорят оло. Или, как учил меня мой старый сенсей,[11]11
  Сенсей – японское слово, наиболее точно определяемое русским «наставник» (в любой области деятельности).


[Закрыть] иногда сражайся, иногда обратись в бегство, а иногда не предпринимай ничего. Насколько мудры эти присловья! В некоторых культурах разговор почти полностью состоит из превращенного в особый ритуал обмена такими вот поговорками, и какая-нибудь особенно меткая фраза вызывает изумленные взгляды и общий ропот одобрения.

Мы готовимся ко сну. Я наполняю ванну теплой водой и мою волосы Лус. Первое время в них полно было гнид и вшей, и мне приходилось использовать специальные составы, чтобы избавить девочку от насекомых, но сейчас мы уже перешли на детский шампунь «Брек». Я пользуюсь пляжным ведерком Лус, поливая из него голову девочки, чтобы смыть мыльную пену. Лус это нравится, она улыбается, правда, не так солнечно, как Джейку, но тоже ясной и светлой улыбкой.

– Еще, – просит она.

Это ее первое слово.

– О, да ты умеешь говорить, – радуюсь я, и сердце у меня вибрирует, хоть я и понимаю, что это всего лишь начало.

Выливаю еще ведерко Лус на голову, она смеется. Мы выходим из ванной, я вытираю ее и себя, потом мы направляемся в спальню и надеваем футболки с рукавами, в которых спим. Лус бежит к вентилятору и включает его.

– Ну вот, ты включила вентилятор, – произношу я в соответствии со своим планом «наполнять воздух словами», как будто это само по себе творит добро.

Вполне вероятно, большую часть своей коротенькой жизни Лус провела в каком-нибудь закутке, запертая на ключ. Никто не разговаривал с ней, и ее разговорные способности угасали день за днем. Такое случается.

Я укладываю ее под простыню и ложусь рядом. Мы смотрим книжку о птицах, я говорю название каждой и обещаю Лус, что на днях мы с ней пойдем и полюбуемся на живых птичек. Потом мы читаем про Берта и Эрни. Берт решил сам смастерить книжную полку, но все у него валится из рук: то он не может найти отвертку, то ему приходится в одиночку поднимать полку, чтобы закрепить ее на стене, но упрямец все равно не хочет просить помощи у Эрни. В конце концов полка падает ему на голову. Потом они с Эрни мастерят полку вместе. Мораль: сотрудничество – это хорошо. Однако оло непременно захотели бы выяснить, какие в точности родственные и общественные отношения существуют между Бертом и Эрни, какое право имел Эрни предлагать помощь и какое право имел Берт от нее отказываться, и далее, как был распределен результат их деятельности. К тому же они были бы совершенно уверены в том, что отвертка на самом деле не терялась, а исчезла из-за колдовства, ибо Берт сделал недостаточные приношения бабандоле,[12]12
  Бабандоле – колдун племени оло.


[Закрыть] когда пришел к нему за предсказанием по поводу предпринимаемого дела. Так вот и текут мои мысли, текут безостановочно, цепляясь одна за другую, и нет никакой возможности вернуть себе культурную девственность. Я лежу рядом с Лус, пока она не засыпает. Дитя моей души, на языке оло – сефуне. Между нами нет генетической связи, но я с радостью отдала бы за нее собственную жизнь, и, возможно, так оно и будет, если он найдет нас, и что тут может поделать эволюционная психология?

Смертная, грешная, но для меня…

Самая прекрасная.

Я возвращаюсь в кухню, присаживаюсь к столу и начинаю выводить узоры на красной малийской пыли. На глаза мне попадается мой дневник. Зачем я его достала сегодня вечером? Много, очень много времени я к нему не прикасалась. В нем есть вещи, которые вроде и не хочу понимать, однако, быть может, мне следует понять их сейчас. Из-за девочки, из-за того, что я уже не та. Это помощь. Проникновение в суть. На первых страницах осталось большое пятно от воды, но текст, написанный моим аккуратным почерком ученого, легко читается.

Глава вторая

21 августа, Сайоннет, Лонг-Айленд

Прошло месяцев семь с тех пор, как я в последний раз брала в руки этот дневник. В Нью-Йорке дни похожи один на другой. Никакой дельной работы, но я не чувствую себя несчастной или подавленной. Примерно два раза в неделю встречаюсь со своими друзьями или с друзьями У.: людьми театра, литераторами, художниками (их имена легко найти на страницах «Нью-йоркского книжного обозрения»). На приемах кто-нибудь из этих деятелей непременно бочком подбирается ко мне и расспрашивает, каков он в обыденной жизни, или высказывает мнение, что он изумителен и я должна им гордиться. Я и горжусь.

Дни мои спутываются в некое расплывчатое единство, но вот нечто вроде антропологической записи.

Место обитания – помещение на верхнем этаже, на Томас-стрит, в Трибеке, прекрасно обставленное и дорогое; оно не наше и передано нам в субаренду другом У., уехавшим куда-то снимать фильм. У. не нравится быть привязанным надолго к определенному месту и обстановке, и он доволен, что у меня такая же натура. Мы перелетные птицы, художники-номады, хотя только его можно считать истинным художником. Дети связали бы нас. Я ложусь поздно и поздно встаю, читаю главным образом бульварную литературу и смотрю телевизор, приглушив звук до необходимого минимума. Нередко мне приходится принять таблетку, чтобы уснуть. Дремать я не умею.

Поднявшись с постели, я готовлю завтрак для себя и для У., мы встречаемся за столом, здороваемся, обмениваемся добрыми словами. Я не спрашиваю У., как у него идут дела, и стараюсь поскорее уйти с глаз долой. Не слишком приятно находиться в доме, когда он работает. Возникает нервная вибрация. Я не его муза, и, кажется, его муза меня недолюбливает.

Можно взять такси и поехать в офис благотворительного треста Доу. Занятия там разные, но по большей части это чтение писем с просьбами о помощи и комментирование их для доверенных лиц и моего отца. Можно также оказывать помощь в ведении дел У. Я не принадлежу к числу Леди, Которых Приглашают на Ланч. Стараясь оставаться в курсе современной научной литературы по антропологии, я посещаю библиотеку Американского музея естественной истории и доказываю, таким образом, себе самой, что у меня еще есть профессия. Я не хожу туда слишком часто, ибо это меня огорчает, а если призадуматься всерьез, то и пугает. Ближе к вечеру я возвращаюсь в деловую часть города и отыскиваю У. Как правило, он сидит в «Одеоне», всегда за одним и тем же столом, и вокруг него вертятся дельцы, блестящие и остроумные. Он подставляет мне стул, я усаживаюсь, и женщины поглядывают на меня недружелюбно, когда думают, что я этого не замечаю, потому что каждая из них хочет быть за ним замужем, но, увы, они за ним не замужем, а я – да. Поболтав немного, мы все отправляемся в какое-нибудь хорошее и модное местечко поесть, в «Боули» или «Шантерель» например, и нам всегда удается получить столик, потому что для таких, как мы, всегда придерживают свободные столики. Потом мы едем в какой-нибудь клуб послушать музыку, и там для нас тоже всегда есть билеты и приглашения. Господи, мне и писать-то об этом скучно.

Иногда мне недостает бесцельных, ленивых предвечерий. Бывает, например, что У. не сидит в «Одеоне», а лежит у себя в комнате, вытянувшись на кровати, с каким-нибудь допингом или с открытой бутылкой. На сегодня его работа закончена, я присоединяюсь к нему, выпиваю то же, что и он, далее следует долгое, неторопливое совокупление, а потом мы возвращаемся к бурному образу жизни. Но сейчас я невероятно занята: изучаю язык йоруба[13]13
  Йоруба – язык одноименного африканского народа, распространенный в Нигерии, Того, Бенине и Сьерра-Леоне; на нем говорит свыше 20 миллионов человек.


[Закрыть] и культуру этого народа и одновременно подготавливаю материально-техническую базу для экспедиции для Грира. У. с энтузиазмом поддерживает меня, и это внушает мне некоторое беспокойство, но он уверяет, что никогда еще не видел меня на таком взводе и что ему кажется, будто у него роман с совершенно другой женщиной.

Позже, в тот же день

Я опустила причину, по которой прекратила свое писание, а причина заключалась в том, что У. заглянул в дневник мне через плечо. Я никогда не возражала против этого, полагаю, из малодушия, к тому же это не имеет особого значения, поскольку мы едина плоть и так далее. Я могла бы сделать из этого своего рода игру, чтобы позабавить нас. Если бы я была другой женщиной. Или я могла бы разозлиться, но мне не нравится злить его, и, в конце-то концов, по сравнению с тем, что мы пережили вместе, это мелочь. Я просто решила записать, как оно было. Можешь лгать как хочешь в печати, но в дневнике веди себя честно. М. научил меня этому, и я восприняла урок всерьез, хотя это могло быть всего лишь одним из его обычных иронических замечаний. Он утверждал, что у меня недоразвито чувство иронии.

Этот дневник новый, его дал мне отец для нашего путешествия. Бог знает, где отец его откопал, но мне он нравится. Несколько сотен неразлинованных страниц очень тонкой бумаги, на которой печатают Библию. Бумага защищена от повреждений толстыми алюминиевыми корочками. Они снабжены застежкой, которую можно запереть на замочек. Это будет мой африканский полевой дневник.

24 августа, Нью-Йорк

Сегодня получили визы. Нигерия, Мали, Бенин, Гамбия. У., словно малый ребенок, показывает свой проштемпелеванный паспорт официантам и даже людям на улице. Я собираю одежду для экспедиции, вещи, которые нужны людям в третьем мире. Тампоны. Витамины. Ципрофлоксин. Имодиум. Фунт ксанакса. Множество фотографий для паспорта. Грир мне очень помогает, он бывал там не раз. Хочется позвонить М., но я не могу. Почему? Кому я боюсь причинить боль? Ему? У.? Себе?

У. как всегда беспомощен, на этот раз не по своей вине: он просто устает от необходимости делать серьезные усилия. Я, как правило, от этого не страдаю, и мне кажется, это его раздражает. Людям нравится делать для него что-то, а он с детства привык к хорошему обслуживанию. Я ему потворствую и подсовываю материалы по культуре йоруба, которые восхищают нас обоих. Он читает большую книгу Абрамса по искусству, а я изучаю труд Баскома о гаданиях и прорицаниях. Я уже влюблена в этих людей: артистическая эмоциональность кватроченто[14]14
  Кватроченто – итальянское название XV века – расцвета эпохи раннего Возрождения.


[Закрыть] сочетается в них с религиозной страстностью древнего Израиля. Или, быть может, они донесли до современности те свойства, какими обладали, вероятно, древние греки: художники до мозга костей, воители, близкие к богам. Как и греки, они вели постоянные войны; мелкие королевства часто совершали грабительские набеги на империи Фон и Хауса, соседствующие с ними на севере и западе. Но в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века их главные государства были уничтожены, а сотни тысяч йоруба стали пленниками во время ведения местных войн, их отправляли на кораблях на плантации Кубы, Гаити, Америки и Бразилии как последний и очень однородный контингент рабов. Пережитки африканской магии и религиозных верований в Новом Свете – вудуизм, кандомбле, сантерия – ведут начало от йоруба или от тех африканских народностей, которые находились под влиянием йоруба.

Эта подготовка – сплошное удовольствие. Нет, больше чем удовольствие. Я полна ощущением счастья, которого не испытывала очень долгое время – с тех пор, как девочкой находилась в обществе моего отца, но отнюдь не со времени нашего кораблекрушения, когда все вокруг преисполнилось горечи. И еще я могу признаться: я не чувствовала себя счастливой в роли Его Жены. Я обнаружила, что мне нужна работа, серьезная работа, которую я хорошо умею делать. И поскольку дошло до признаний, скажу, что работа приносит мне удовольствие, пусть временное, – быть старшим членом в паре. (Полагаю, я была счастлива с М., но, как я теперь понимаю, это был род некой лихорадки, сочетание бурного секса с обожествлением героя, и она не могла продолжаться вечно.) Впрочем, должна сказать, за время нашей городской жизни У. никогда не старался изображать из себя «главу рода». Боюсь, если не считать его редких вспышек негодования, он более благородная и великодушная личность, чем я.

2 сентября. Сайоннет. День труда

Вместо того чтобы отправиться вместе с папой, Мэри и ее приятелем на автобусе из Сити-Айленда, мы с У. поехали на машине по скоростному шоссе. Поездка была из рук вон скверной, и пробираться в общем потоке транспорта оказалось не столь большим испытанием, как то, что У. все время выворачивало наизнанку, и потому я вынуждена была вести взятую напрокат машину со всей разумной осторожностью – заслуженная кара мне за то, что вышла замуж за «плохого моряка». У., со своей стороны, чувствовал себя виноватым и потому проявлял по отношению ко мне слащавую заботливость, чего я терпеть не могу. Между нами возникла некоторая напряженность, но она улетучилась, едва мы въехали в аллею Уолта Уитмена по дороге на Хантингтон. У. любит Уитмена; однажды он пошутил, будто сделал мне предложение главным образом потому, что Уолт вырос в доме напротив Сайоннета – всего лишь дорогу перейти. И переходил ее то и дело вместе с моим прапрапрапрадедушкой Мэтью, который был его современником и другом всю жизнь. Мэтью Доу поддерживал газету Уитмена и в благодарность получал все опубликованные поэтом произведения с автографами плюс к тому кучу рукописей. Манускрипты находятся в Библиотеке Конгресса, но мы сохранили книги, и отец в качестве свадебного подарка преподнес У. Голубой экземпляр «Листьев травы» издания 1860 года с пометками Уолта, чем сразил моего супруга наповал.

Мы прибыли во второй половине дня, все уже сидели на задней террасе и выпивали. Моя мать была там же, ибо там была Мэри; сомневаюсь, чтобы мать изменила свои планы только ради того, чтобы повидаться со мной перед моим отъездом на год или два в Африку. Мэри была такая, как всегда, ничего нового о ней не скажешь, она сложилась уже в возрасте пяти лет. Приятель у нее, однако, был новый, улучшенный вариант по сравнению с прежними. Дитер фон Шлей, фотограф, приличный на вид блондин, худой, с приятными манерами, типичный пруссак, хотя родом он из Колона в Панаме. Тоже католик, что просто замечательно, и явно не потребитель героина в отличие от своего предшественника. Они с отцом хорошо поладили друг с другом. Отец показывал Дитеру машины, а мама и Мэри делали при этом круглые глаза. Папа не изменился, как и дом. Мама сделала новую подтяжку; бразильская работа, но, видимо, ее характер настолько обострил черты лица, что даже бразильский хирург не смог преобразить ее в прежнюю очаровательную Лили. Ей, наверное, под шестьдесят, но она уже давным-давно запретила упоминать о дне ее рождения.

У. включил свое обаяние и привлек к себе общее внимание, пересказав парочку-другую пикантных историй о жизни театральных знаменитостей Нью-Йорка, я пыталась поговорить о своих занятиях, но осталась за флагом. Никто не задал мне ни единого вопроса о йоруба.

Наш обед в День труда был таким же, как всегда. Сначала устрицы по сезону и цыплята барбекю; в Сайоннете мы придерживаемся традиций, и по особо торжественным случаям неизменно подают устриц, на торговле которыми первоначально строилось благосостояние семьи. Порой случается, что я испытываю здесь минуты счастья. На сей раз блаженный момент настал, когда все мы расположились на северной террасе в сильно потрепанных, убогих плетеных креслах. Пауза в разговоре наступила в то время, когда мама была уже достаточно пьяна, чтобы обращаться со мной с сентиментальной приятностью, и недостаточно пьяна, чтобы начать повесть о том, как я испортила ей жизнь. Не успела я подумать, что мне сейчас не хватает для полного счастья только присутствия моего брата, как Джози появился на пороге. Я вскочила и чмокнула его в щеку. Получился смачный поцелуй, слегка отдающий алкоголем и соусом барбекю. Потом я поставила для него тарелку. Джози приплыл на своей «Лирджет» в Мак-Артур на Лонг-Айленде, а сюда прикатил на новеньком лимузине. Я знаю, он меня любит, но думаю, такие штучки устраивает специально, чтобы поразить воображение папы.

Джози привез прощальные подарки для нас: локатор ГПС для меня, на вид до крайности сложный, и тропический шлем для У. Должна заметить, что У. принял подарок с подобающей случаю любезностью. Мэри вручила мне шарф от Гермеса, купленный, несомненно, на модной распродаже, но вполне милый. Мама дала мне чек, как делает всегда с того времени, когда мне исполнилось семь лет. Купи себе что-нибудь, милочка. Отец преподнес универсальный набор инструментов в замшевой сумке. Папа чувствовал себя как в раю: он живет ради таких минут, когда все в сборе и относительно довольны. Он открыл бутылку коньяка 1898 года, налил всем по глоточку и произнес очень симпатичный тост, пожелав нам доброго пути, и особо подчеркнул, что дата нашего отъезда, пятое сентября, – это очередная годовщина с того дня, когда семейство Доу ступило на землю Северной Америки. Он сказал, что гордится мной и У. и надеется на успех нашей поездки. Типичная папина речь, прочувствованная, немного застенчивая и очень славная.

После этого Мэри, уловив своим безошибочным инстинктом момент, когда можно привлечь к себе всеобщее внимание, сообщила, что они с Дитером решили пожениться. Это значило, что папочка наконец-то заполучит венчание в соборе Святого Патрика, а мама сможет устроить самый пышный прием года. Что касается меня, я на этом торжестве буду блистать отсутствием, как мне кажется, к полному удовольствию мамочки и Мэри.

Позже, у себя в комнате, я пала духом. У. меня утешал и делал это, как я поняла потом, так же, как Джози. Но я не утешилась, хоть и была глубоко признательна и постепенно вошла в свою обычную колею. Мать меня не любит, ну так смирись с этим, Джейн, ты давно уже взрослая, и вообще, ты просто негодница, ведь у тебя есть все, пойми, все! Как говорит мой брат, не бери в голову. Мы в моей старой комнатке, моей девичьей обители со старой провинциальной мебелью, на моей кровати, которая узковата для нас двоих, но когда я перестану хныкать, У. даст мне еще одно утешение, весьма приятное, а я подниму больше шума, чем следует, чтобы все в доме поняли, как я счастлива.

Я считаю дни, я так рада покинуть эту обстановку, этот претенциозный город, забыть о семейной драме. Это правда, М.