Текст книги "Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871"

Наполеон не нуждался в заверениях Трошю о настоятельной необходимости реформирования войск. Он настаивал на создании Генерального штаба на прусский манер. Полковник Штоффель, находившийся в Берлине, напрямую заявил о существенной роли, которую прусский Генеральный штаб сыграл в недавних победах, и сам Наполеон III не тешил себя никакими иллюзиями по этому поводу. Но что было ясно ему и полковнику Штоффелю, пока что не стало всеобщим достоянием, и консерватизм военных цеплялся за Corps D’État-Major — главный корпус. Даже такая чисто паллиативная мера попытки устранения изолированности штаба, отправляя полковых офицеров на курсы штабистов, вызвала такую неприязнь, что было решено от нее отказаться. Таким образом, эффективность прусской мобилизации, еще один несомненный успех Мольтке, была также недооценена. Предостережения Наполеона III о том, что Пруссия могла бы бросить против Франции 500 000 солдат за всего лишь неделю и что единственный способ противостоять этой угрозе состоял в том, чтобы противопоставить этому созданную во Франции в мирное время сопоставимую организацию, так и остались незамеченными. К 1869 году полученные разведкой данные о силе пруссаков произвели соответствующее впечатление даже на Ниеля, и он уже не мог больше делать вид, что не замечает их, однако было уже слишком поздно. Ниель, как и сам Наполеон III, мучительно страдал мочекаменной болезнью и в августе месяце внезапно умер.

Но не следует придавать такое большое значение безвременной смерти Ниеля. Наполеон III отыскал в лице генерала Лебёфа деятельного и компетентного преемника, который пусть даже и не обладал политической хваткой, как Ниель, зато отличался энергичностью и, вероятно, снискал даже большую популярность у Законодательного корпуса. Часть проектов Ниеля Лебёф отбросил за ненадобностью – это касалось не только мобильной гвардии, но и даже еще более серьезной Центральной комиссии по железнодорожной переброске вооруженных сил, учрежденной Ниелем в марте 1869 года, которая до ее упразднения все же успела провести кое-какую полезную предварительную работу. Но он считал проблемы мобилизации и обороны границ безотлагательными и, невзирая на всю неразбериху, отличавшую его пребывание в должности, сумел решить часть вопросов. Законодательный корпус в период 1868–1870 годов постоянно урезал военные расходы, уменьшая ассигнования на постройку фортификационных сооружений и производство вооружения и увеличивая квоту увольнений из армии и либеральное министерство, которое пришло к власти при Эмиле Оливье в январе 1870 года, было настолько оптимистично настроено относительно возможности всеобщего разоружения в Европе, что 30 июня предложило сократить ежегодный контингент до 10 000 солдат и офицеров. Дебаты по этим предложениям вновь пошли по уже знакомому пути. Бремя военных расходов было непосильным для страны. Французская армия, мол, и так постоянно провоцирует своих миролюбивых соседей. А вооружения, дескать, не способны предотвратить войну, а, напротив, способствуют тому, чтобы развязать ее. Лебёф легко опровергал эти доводы одной лишь ссылкой на угрозу из-за Рейна, и Наполеон разделял его точку зрения. Он даже направил депутатам письмо и подготовил брошюру под названием Une mauvaise Economie, в которой сравнил военную мощь Франции и Германии и которая предсказала будущую войну. Даже Тьер, старый противник режима, и тот пустил в ход всю отпущенную ему власть. «Чтобы рассуждать о разоружении при нынешнем положении в Европе, нужно быть глупцом, причем неосведомленным глупцом», – объявил он. Но ему было суждено проиграть сражение. Лебёф был вынужден уменьшить военный бюджет на 13 миллионов франков.

И все же к июлю 1870 года у Лебёфа были основания для удовлетворенности достигнутыми успехами минувших четырех лет. Численность войск резерва, по его подсчетам, составила 492 585 солдат и офицеров, из которых он рассчитывал мобилизовать 300 000 человек за три недели. Численность мобильной гвардии составляла (на бумаге) 417 366 человек, из которых 120 000 могли быть призваны на службу немедленно. Положение со снабжением было также вполне удовлетворительным: обмундирование, провиант, боеприпасы, нарезные игольчатые ружья (винтовки) Шаспо имелись в разумном и необходимом количестве (на 1 июля 1870 года – 1 037 555, тройной комплект для действующей армии), а военное министерство разработало новую схему мобилизации. Цветистые и гибельные заверения министерства Лебёфа о том, что французская армия вполне боеготова, на самом деле не были безосновательными. В сравнении с прошлыми кампаниями французская армия была боеготовой, как писал позднее Трошю, «так же, как она была готова к Крымской войне, к войне в Италии, к войне в Мексике, ко всем войнам и кампаниям того времени, то есть готовой успешно, а иногда и блестяще сражаться против армий, по численности и выучке не превосходивших ее саму». Трагедией французской армии и самой Франции было то, что французы так и не поняли, что военная организация вступила в совершенно новую эпоху.

Глава 2
Внезапное начало войны

Военные планы

Поиск «ответственных» за войну 1870 года давно не тема для исторических исследований. Нет никаких сомнений в том, что именно Франция выступила в роли агрессора, как и в том, что Бисмарк с готовностью на эту агрессию ответил. Однако объяснение, суть которого заключается в том, что конфликт этот был запланирован самим Бисмарком как необходимый кульминационный момент давным-давно назревшего замысла объединения Германии – объяснение, которому хвастовство Бисмарка на закате жизни обеспечило широчайшую популярность, – ныне уже не воспринимается как бесспорное. Истина куда сложнее. Войну между Францией и Пруссией не предрекал лишь ленивый, когда после поражения Австрии в 1866 году был сформирован Северогерманский союз. Изменения в европейском равновесии сил в результате этого могли стать приемлемыми для Франции лишь в том случае, если ее собственное положение гарантировалось компенсациями в виде регионов левобережья Рейна и Бельгии, что немедленно потребовал Наполеон и от чего Бисмарк наотрез отказался. После 1866 года французы поддались самому опасному из всех капризов – приписали себе роль великой державы, которую явно старались превратить во второразрядную. Во всех прослойках французского общества войну с Пруссией считали неизбежной. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что основывавшаяся на престиже страны французская внешняя политика была несовместима с набирающим силу германским национализмом, к которому Бисмарк так искусно приспособил монархию Гогенцоллернов. И чем на большие уступки во внутренней политике шел Наполеон III под влиянием роста либеральных настроений в обществе, тем больше ярились на него империалисты, возглавляемые столь влиятельной императрицей, желавшие более решительной позиции касательно компенсаций за рубежами империи. Бисмарк мог полностью надеяться на то, чтобы спровоцировать французов, чья военная машина набирала обороты, на выступление против Пруссии, а он в этом случае мог как принять брошенную перчатку, так и не заметить ее. Выбор был за ним.

В Германии война с Францией также воспринималась как рано или поздно неизбежная, и большинство немцев считали ее справедливой, в отличие от войны с Австрией. Прусские консерваторы так и не избавились от травмы 1806 года под Йеной и Ауэрштедтом и своего унижения: австрийцы и британцы вмешались в 1814–1815 годах, лишив их возможности совершить акт справедливого отмщения. Для либералов Национального союза Франция, с ее неудовлетворенными аппетитами в отношении левобережья Рейна и провинции Эльзас, которую Людовик XIV выхватил из старой империи, была и оставалась заклятым врагом германского единства. Хотя для немцев в целом – как на самом деле и для британцев того времени – Франция, если принимать во внимание ее недавние агрессии и бесконечные революции, являлась нарушителем европейского мира. Привести ее в состояние бессилия и в то же время вернуть себе Эльзас означало бы удовлетворить требования и практической политики, и националистического идеала.

Никто не придерживался этого взгляда с большим убеждением, чем сам Мольтке. Для него Франция являла собой извечного противника, и так было начиная с кризиса Рейнской области в 1831 году. Безопасность Пруссии, по его мнению, никогда не могла бы быть гарантирована, пока существовала Франция, способная поставить ее под угрозу. Война 1859 года в Италии представлялась ему просто уведомлением о грядущей агрессии. «Франция, – писал он тогда, – до сих пор боролась за других; теперь же она намерена бороться и завоевывать для себя». В 1866 году, сразу же по завершении войны в Австрии, он стал убеждать Бисмарка в желательности – и полной осуществимости – агрессии против Франции, причем немедленно, пока силы пруссаков не были еще демобилизованы. Год спустя, на переговорах о будущем Люксембурга, он снова убеждал в необходимости войны. Герцогство Люксембург было членом старой германской конфедерации, управляемой теперь королем Нидерландов в статусе великого герцога. Наполеон ш видел в этом кусочке старой Германии весьма разумную компенсацию ради повышения престижа Франции, и Бисмарк, поскольку король Нидерландов выразил свое желание не видеть герцогство частью нового Северогерманского союза, был готов по крайней мере провести переговоры по этому вопросу. Но сам город Люксембург представлял собой крепость с правительством и с прусским гарнизоном. И Мольтке пришлось бы отвечать на вопрос: был ли его отказ совместим с военной безопасностью Северогерманского союза? Мольтке энергично протестовал. Переговоры стали достоянием общественности, и депутаты рейхстага (германского парламента с 1867 года в Северогерманском союзе) и националистические органы печати вознегодовали. Это, заявил Мольтке, блестящая возможность. Война с Францией была неизбежна в течение пяти лет, и все это время военное превосходство над Францией постоянно уменьшалось. «Представившаяся возможность хороша, – доказывал он, – она носит националистический характер, и мы должны использовать ее в наших интересах». Бисмарк олицетворял взгляд государственного лица, и все завершилось мирно – пруссаки отозвали гарнизон из крепости и нейтрализовали Великое герцогство, взяв его под свою защиту. Мольтке не мог отрицать политическое здравомыслие решения Бисмарка, как и приоритет политических соображений над военными, но сетовал, что «он будет стоить нам многих жизней в свое время».

Именно будучи убежденным в неизбежности войны с французами, Мольтке при вступлении в должность в 1857 году приступил к составлению планов относительно наступления в западном направлении. На протяжении многих лет политика была чисто оборонительной. В 1858 году наиболее вероятной возможностью было вторжение в Германию агрессивной наполеоновской Франции, и принятие соответствующих мер Мольтке рассматривал, как и прусские консерваторы начиная с 1815 года, в виде вступления в тесный союз с Австрией. Но в отличие от других прусских консерваторов Мольтке понимал, что руководство этого союза должно быть прусским. Только Пруссия, сосредоточив значительную часть сил на Майне, получила бы возможность оказывать прямую поддержку подвергшимся агрессии государствам Южной Германии. Мольтке с удовлетворением заключил: «Сложный и в той же мере важный вопрос о верховном главнокомандующем решится сам собой». Но левый берег Рейна предстояло оставить. Пруссии потребовалось бы 33 дня для мобилизации сил, способных отразить нападение французов, и около семи недель для достижения соответствующего равновесия сил. Поэтому единственная надежда оставаться в обороне за Рейном и Майном – на позициях, удобно расположенных как раз на фланге французского наступления как на Рейнланд, так и на Южную Германию. Но такая защита и тактически и стратегически не могла быть решающей без наступления. Но как такое наступление провести?

К 1861 году, когда реформы Роона затронули кадры, Мольтке получил возможность рассмотреть этот аспект войны с Францией и заняться планированием сосредоточения сил за Рейном. На случай нападения французов через Рейнланд-Пфальц Пруссия смогла бы начать с охвата их сил с фланга и перехода в наступление севернее или южнее. Маршрут через Бельгию был маловероятен. Предстояло миновать цепочку крепостей Северной Франции и при этом ничего ценного не захватить ни для собственного использования, ни в качестве козыря при ведении мирных переговоров. Наступление южнее открывало бы лучшие возможности. «Если бывшие германские области Эльзас и Лотарингия будут захвачены, – размышлял он, – возможно, мы сможем удержать их» как минимум для того, чтобы было с чем выторговывать условия мира на переговорах. Из контекста ясно, что перечисленные схемы вторжения были не более чем весьма смутными домыслами в плане, который почти целиком ориентировался на оборону германской территории, но тем не менее они указывали направление, в котором мыслил Мольтке, – по мере увеличения численности вооруженных сил его уверенность крепла.

События 1866 года внесли коррективы в планы Мольтке. Доказанная эффективность прусских войск и увеличение их численности за счет дополнительных контингентов Северогерманского союза позволили ему отказаться от идеи пассивного выжидания агрессии французов из-за Рейна. Все теперь зависело от скорости, с которой могли быть сооружены железные дороги, с тем, чтобы ввести в игру превосходящие по численности войска Северогерманского союза. С сооружением еще четырех железнодорожных линий, как он заявил Роону, время, необходимое для сосредоточения 13 корпусов Северогерманского союза, могло быть уменьшено с шести недель до четырех. Между тем он осенью 1867 года учел, что сможет сосредоточить группировку в 250 000 человек за 25 дней, даже при том условии, что 65 000 человек будут оставаться для осуществления прикрытия австрийской границы. Следующей весной Мольтке всерьез занялся разработкой планов вторжения во Францию. Рассчитывая на поддержку государств Южной Германии, он имел бы в распоряжении 360 000 человек уже по истечении трех недель и 430 000 – по истечении четырех недель. С такими силами стратегия значительно упрощалась: массированный удар четырьмя армиями через границу Рейнланд-Пфальца между Рейном и Мозелем в направлении Нанси и Понт-а-Мусона, сметающий на своем пути силы французов. Даже если бы на помощь французам пришла Австрия, то ей потребовалось бы не менее восьми недель на проведение мобилизации и к тому же 110 000 немцев вполне могли бы сдержать ее войска. 385 000 человек вполне хватало для ведения боевых действий против французов, которые, по расчетам Мольтке, вряд ли смогли выставить больше 343 000 человек. Сколько бы французы ни бросили в бой на бельгийском или же южнонемецком участках, их силы были бы неизбежно отброшены германскими армиями вторжения. Кроме того, из-за расположения французских железнодорожных линий им в качестве баз оставались бы лишь Мец и Страсбург, но в результате наступления германских войск упомянутые населенные пункты неизбежно оказывались отрезанными друг от друга. Французская армия потерпела бы поражение, династия пала бы, и, «поскольку мы ничего не желаем от Франции, – заключил Мольтке, – это позволило бы нам, скорее всего, без промедления заключить мир с новым правительством». Очевидно, даже на том этапе у Мольтке не было никаких обоснованных расчетов относительно Эльзаса и Лотарингии.

Зимой 1868/69 года Генеральный штаб довел планы до завершения. Шесть железнодорожных линий были теперь доступны для переброски сил Северогерманского союза в Рейнланд – общее количество 300 000 человек, за три недели. Если бы Австрия не предприняла никаких действий, а государства Южной Германии выполнили бы свои договорные обязательства, общее количество достигло бы 484 000 человек. Максимальная численность французской армии с учетом всех ее резервистов достигала численности в 343 000 человек, но, что более вероятно, в действительности она смогла бы выставить против немцев лишь 250 000 человек. Возможно, французы решились бы на быстрое контрнаступление против наступающих германских сил в целях дезорганизации противника и нарушения графика его мобилизации, выставив силы численностью мирного времени – 150 000 человек. В этом случае германские войска, выйдя из железнодорожных составов на правом берегу Рейна, встретили бы наступающих французов превосходящими силами. Если бы этого не произошло, германская армия сосредоточилась бы в Рейнланд-Пфальце – 1-я армия в районе Витлиха, 2-я – в районе Хомбурга, 3-я, включая южногерманские контингенты, – в районе Ландау, 4-я армия оставалась бы в резерве[15]15
  В 1870 г. 4-я армия слилась со 2-й. – Авт.


[Закрыть]. Железнодорожные расписания были составлены таким образом, что каждая часть в точности знала день и час, когда надлежало покинуть казармы для переброски в районы сосредоточения. Мобилизация и развертывание следовали друг за другом в рамках единого, тщательно выверенного плана. К июлю 1870 года Мольтке понимал, что в его распоряжении одна из самых мощных военных машин, когда-либо известных миру, и сгорал от нетерпения запустить ее в действие.

Французский народ и армия в целом не спешили дать оценку всем последствиям угрозы, которую означали для них приготовления Мольтке, но один или два голоса попытались предостеречь нацию. Одним из них был барон Штоффель, французский военный атташе в Берлине, отчеты которого отличались детальностью, проницательностью, и атташе неустанно напоминал об их срочности. Другой принадлежал командующему 6-м военным округом в Страсбурге генералу Дюкро, который оттуда и во время частых визитов в Южную Германию имел возможность проследить за развитием событий в Германии почти так же детально, как атташе Штоффель. Дюкро преувеличивал мощь и степень агрессивности намерений немцев, как и Мольтке – французов. Осенью 1866 года Дюкро представил предупреждение о неизбежности вторжения армий численностью до 600 000 человек и в августе 1868 года, уже с большей степенью вероятности, предсказал намерения Пруссии вторгнуться во Францию силами численностью в 160 000 человек по прошествии 48 часов и 500 000 человек по прошествии 11 дней. Он, как и Мольтке, считал главным нанесение внезапного удара. Быстрое наступление застало бы пруссаков врасплох, переманило бы к Франции всех колеблющихся из Южной Германии и сделало бы возможным соединение с силами Австрии. Французы, как неоднократно убеждал Дюкро, должны форсировать Рейн, захватить Гейдельберг (Хайдельберг), продолжить наступление до соединения в Вюрцбурге с силами австрийцев, и затем, с дружественной Южной Германией в тылу, наступать на Берлин. Одновременно с этим морские силы по Везеру дойдут до Ганновера. В сочувствии немцев Рейнланда и Южной Германии к французам Дюкро не сомневался. Великий герцог Гессенский уверял его, что даже «малейший [французов] успех убедит все государства Южной Германии присоединиться к вам». Но необходимо действовать очень быстро. А не то весь юг Германии в течение нескольких лет будет безвозвратно объединен с прусской военной организацией и будет слишком поздно.

Никаких сопоставимых с планами Мольтке документов во Франции до самого кануна войны не разрабатывалось, и виной тому отсутствие организации. Военный министр в Париже, как и его коллега в Берлине, имел уйму хлопот с реорганизацией и перевооружением армии, а штаб представлял собой не более чем копилку сведений, рьяно занимаясь сбором военной информации и производством карт Германии. Больше никаких функций штаб не выполнял. Единственный генеральный план кампании, по-видимому разработанный между 1866 и 1870 годами, был выполнен на чисто добровольной основе генералом Фроссаром, занимавшимся подготовкой войск к войне, и был оборонительным. Немцы, как считал Фроссар, вторгнутся во Францию через границу в Рейнланд-Пфальце силами в 470 000 человек и будут наступать на долину Мозеля и Эльзас. Численно меньшие силы французов сумеют их удержать. Рейнская армия защитит рубеж у Фрёшвийера в Эльзасе, угрожая флангу немцев при их наступлении через Лотербур на Страсбург. Войска на Мозеле у Каданброна и Форбака перерезали бы им путь на Мец. Резервную армию необходимо было сформировать в лагере в районе Шалона, а второй эшелон, в основном силы мобильной гвардии, – в Париже. Этот меморандум послужил основой плана, который Наполеон III составил в 1868 году для сосредоточения сил французов (численность которых он оптимистично оценивал в 490 000 человек) в составе трех армий, базировавшихся в Меце, Страсбурге и Шалоне. Именно эта предпосылка до самого 1870 года служила основой разработки всех военных планов.

Весной 1870 года все изменилось. До этого времени французские планы разрабатывались с учетом сражений с Северогерманским союзом, но у Франции был влиятельный потенциальный союзник в лице Австро-Венгрии (с 1867 года Австрийская империя стала двуединой Австро-Венгерской), канцлер которой, саксонец граф Бейст, с 1866 года был полон решимости отомстить победителям и своей родины Саксонии, и принявшей его Австрии. Политические соображения вынуждали австрийцев проявлять осторожность. Венгры были решительно настроены против всяческих авантюр в отношении Германии, и государственные деятели в Вене очень не хотели ввязываться в войну, которая, вероятно, столкнула бы их не только с Пруссией и ее германскими союзниками, но благодаря дипломатическим усилиям Бисмарка и с Россией тоже. Но отношения между австрийскими и французскими военными оставались самыми сердечными. Имели место неофициальные встречи, начиная с воплощения в жизнь масштабной программы военной реформы в Австрии в 1868 году, и в феврале 1870 года австрийский военный министр доложил французскому военному атташе, что отныне его силы готовы к действию. Австро-венгерские арсеналы и склады были полны, резервисты обучены, и шесть недель спустя он мог выставить готовую к боевым действиям армию численностью в 600 000 человек. Встречи эти носили скорее даже полуофициальный характер, когда, в том же месяце, эрцгерцог Альбрехт Австрийский, сын эрцгерцога Карла и победитель битвы при Кустоце, посетил Париж. Эрцгерцог был еще более обеспокоен, чем Бейст, стремясь не уронить честь своих армии и династии, и предложил Наполеону союзническую стратегию Австрии, Италии и Франции, которая открывала реальные перспективы победы. Согласно его плану, каждый из союзников должен был направить силы численностью в 100 000 человек в Южную Германию для создания базы в районе Вюрцбурга – Нюрнберга. Этот щит обеспечивал возможность сосредоточения главных сил союзников и намеревавшихся присоединиться к ним государств Южной Германии, а позже, после соответствующей подготовки, нанести удар по Берлину. Согласно расчетам эрцгерцога Альбрехта Австрийского, союзники могли увеличить численность войск почти до миллиона человек, в то время как Северо-германский союз, даже при условии присоединения к нему сил южногерманских государств, при самых благоприятных условиях мог рассчитывать лишь менее чем на 475 000 человек – цифра, не подтвержденная ничем, кроме как безудержным и некритичным оптимизмом эрцгерцога. Если включить в эту схему Францию, ей бы пришлось разделить свои силы на две армии: одна для форсирования Рейна у Страсбурга с последующим соединением с союзными силами в Южной Германии, а другая, сосредоточенная в районе Меца, была бы готова к отражению возможного вторжения немцев из Рейнланд-Пфальца или же для отвлекающего наступления на Майнц.

Позже, разрабатывая планы в Вене, эрцгерцог настоял в беседе с эмиссаром Наполеона генералом Лебрюном на том, что вопрос этот – чисто академический. Но даже в таком виде план нуждался в серьезных доработках. Французский штаб считал, что армии требовалось всего 16 дней для проведения мобилизации и сосредоточения армии, а Австрия и Италия рассчитывали на срок от шести до восьми недель. Эрцгерцог не считал эту трудность непреодолимой. Пруссии, по его подсчетам, понадобилось бы до семи недель, чтобы организовать вторжение во Францию силами 8 корпусов, а объявив состояние «вооруженного нейтралитета» при внезапном начале войны, Австрия и Италия будут в состоянии разгромить большую часть сил пруссаков, если им придется вступить с ними в бой. Отсюда Франции, как уверял императора эрцгерцог, совершенно не о чем тревожиться: с армией в 400 000 человек (согласно данным самих же французов) она легко выдержит боевые действия, которые займут не более шести недель. Но французские генералы не разделяли подобной уверенности. Лебрюн подозревал, что срок в шесть недель, провозглашенный Австрией, был продиктован политическим, но не военным расчетом – что Франц Иосиф никак не отважится взять на себя риск третьей неудачной войны. На совещании 19 мая 1870 года весь план был критически рассмотрен генералами Лебёфом, Фроссаром, Лебрюном и Жаррасом, начальником «Бюро картографии французской армии». По их мнению, в плане недооценивалась и скорость прусской мобилизации, и надежность южногерманских государств, и они настояли, что, только если все три союзника выйдут на поле битвы одновременно, план имеет перспективы на успех. Когда Лебрюн посетил Вену в следующем месяце, сам Франц Иосиф прояснил, что подобная одновременность и в политическом, и в военном отношении невозможна. Но он заявил о том, что, если бы Наполеон III появился в Южной Германии «не как враг, а как освободитель, я, со своей стороны, вынужден действовать сообща с ним». Наполеон III трогательно цеплялся за то, что осталось от плана эрцгерцога. Он совпадал с французскими политическими и военными традициями наступления – давал возможность заручиться поддержкой новых союзников в Германии, а ценнее всего была хотя бы возможность блестящего военного успеха, в котором империя нуждалась как никогда и который так и не был достигнут вследствие осторожной стратегии Фроссара. Разрывавшийся между проектами Фроссара и эрцгерцога Наполеон III избрал наихудший для своей армии.