Текст книги "Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871"

Таким образом, план, ошибочный уже с самого начала, продолжал громоздить сбои, и сосредоточившиеся вокруг Меца и Страсбурга войска испытывали острую нехватку не только личного состава, но и страдали от отсутствия войскового подвоза. Проблема заключалась не в отсутствии резервов, а в принятых для их распределения мерах. В отчете Лебёфа от 8 июля приведены отдельные причины. Сложности заключались в отсутствии необходимого транспорта и организации интендантской службы. Не хватало лошадей, да и вообще транспортных средств. Значительная часть транспортных средств оказалась непригодной для перевозок, и командующим корпусами приходилось довольствоваться закупками самого необходимого на местах. Медицинские склады разместили в централизованном порядке в Hotel des Invalides, и уже вскоре после начала кампании удалось организовать для фронтовых частей кареты скорой помощи. Снаряжение для палаточных лагерей ограничивалось крохотными палатками, рассчитанными на двоих, но и их не хватало. Не хватало полевых кухонь, посуды. Отсутствовали финансовые средства для выплаты жалованья. Не хватало топографических карт, за исключением карт Германии и крупномасштабных карт-схем. «Все дороги ведут к Рейну», – как отшучивались оптимисты. Приходилось заимствовать карты в близлежащих школах и гражданских государственных учреждениях. Короче говоря, интендантская служба расписалась в своей полнейшей несостоятельности.

Но самым болезненным явлением стала нехватка провианта. Довоенные данные о поступлении на склады в Меце и Страсбурге запасов продовольствия оказались просто фикцией, несмотря на полные оптимизма отчеты, предоставленные в военное министерство. Начальник интендантской службы телеграфировал из Меца 20 июля: «В Меце нет ни сахара, ни кофе, ни риса, ни воды, ни соли, ни жиров, ни хлеба». В донесениях Дюкро из Страсбурга говорилось то же самое. Запасы в Шалоне было невозможно развезти вследствие заторов на железных дорогах, и когда офицеры-интенданты попытались приобрести продовольствие на местах, вскоре убедились, что из-за коллапса железнодорожной системы оборвались контакты местных подрядчиков с их источниками поставок. Войскам оставалось рассчитывать на собственные ресурсы, и, исчерпав щедрое гостеприимство жителей Эльзаса и Лотарингии, они перешли к открытым грабежам. И без того низкая дисциплина французской армии стремительно падала. Жители Фрёшвийера в районе, где Мак-Магон сосредоточил свои силы, с удивлением взирали на расхристанных, униженных и не скрывавших презрения к своим офицерам солдат, и это в считавшихся лучшими во французской армии полках. «Все делали что им заблагорассудится, – вспоминал приходской священник из Фрёшвийера, – солдаты расхаживали, где хотели, вне своих частей, возвращаясь туда тоже когда заблагорассудится». Когда таким солдатам, как эти, было позволено самим заботиться о пропитании, они быстро превратились в банды мародеров, подобные тем, которые терроризировали мирное население Европы во время Тридцатилетней войны. При условии надлежащего командования они вполне могли одерживать героические победы, но при отсутствии такового были изначально обречены на поражение.

И все же сосредоточение сил, согласно плану, на границе от Люксембурга до Швейцарии было под временным командованием Базена осуществлено, пока Наполеон и Ле-бёф добирались до границы из Парижа. К 18 июля, спустя четыре дня после объявления мобилизации, части четырех корпусов расположились у Меца. 4-й корпус Ладмиро контролировал Мозель в Тьонвиле силами выдвинутой к Сверку дивизии, Фроссар с 2-м корпусом находился на границе у Саарбрюккена, дислоцировавшись в Сент-Авольде вместе с 3-м корпусом Базена у себя в тылу, непосредственно в Меце. В Страсбурге 1-й корпус находился в стадии формирования под временным командованием Дюкро до прибытия Мак-Магона из Алжира, а между ним и левым флангом армии у Саргемина и Битша метался 5-й корпус Фейи. Бурбаки формировал гвардию в Нанси, а 7-й корпус Феликса Дуэ подтягивался к Бельфору с юга для осуществления контроля над верховьями Рейна.

Лотарингия и Рейнланд-Пфальц

Сосредоточение представляло собой обычный кордон прикрытия границы в ходе продолжавшегося сосредоточения сил, и 20 июля Базен высказал мнение о том, что до завершения сосредоточения всякие операции нежелательны. Кавалерийские патрули курсировали вдоль границы, атаковали таможенные посты и время от времени обменивались выстрелами с уланами противника, но их активность была ограничена указанием Базена: «Наша разведка не должна быть агрессивной». У них не было ни карт, ни медикаментов, прибывавшие с другой стороны границы говорили о сосредоточении крупных сил немцев на берегах Лаутера (Лотера) и Саара, однако робость французских кавалерийских патрулей неблагоприятно контрастировала со смелостью немцев. Немецкие пограничные части, не обнаружив французов у себя, высылали патрули на их поиски: не эскадронами в полном составе, как французы, а небольшими группами – один офицер и два-три солдата. Они приводили в негодность телеграфные линии, совершали рейды на железные дороги, закладывая основу того боевого духа, который всегда был присущ германским кавалеристам. Приключения молодого графа Цеппелина, который силами крохотного патруля сумел на 8 миль углубиться на территорию Эльзаса и вдобавок явился в местную харчевню отужинать, служили образцом дерзости, немало удивившей французов, которые, однако, предпочли не подражать графу.

23 июля Лебёф накануне отъезда в Мец направил приказы Базену на выступление армии согласно принятому стратегическому плану. Они предусматривали сосредоточение сил на оси Мец – дорога на Саарбрюкен – главной линии продвижения немецких сил, которые сосредотачивались у Майнца. Это сосредоточение не помешало бы французам начать наступление, но означало, что если бы они стали наступать, то в северо-восточном направлении на Пфальц, а не на восток через Рейн на Баден, как настаивал Дюкро в Страсбурге в соответствии с планом эрцгерцога Альбрехта. Но поскольку Австро-Венгрия не собиралась приходить на выручку французам, наступление в восточном направлении на Рейн предпринимать не следовало. В военном отношении куда разумнее было бы обнаружить и разгромить основные германские армии, сосредоточившиеся для сражения у Майнца. 24 июля произошла передислокация – 4-й и 5-й корпуса приблизились ко 2-му корпусу Фроссара, оставив фланговые части в Сьерке и Билле, 3-й корпус дошел до Буле, следуя по пятам Фроссара у Сент-Авольда, а гвардейцы заняли место 3-го корпуса в Меце. К вечеру пограничный кордон превратился в клин для нанесения удара по Саарбрюккену, и Лебёф прибыл в Мец для завершения последних приготовлений перед прибытием самого императора и начала широкомасштабной наступательной операции.

Перед отбытием из Парижа, однако, Наполеону предстояло очертить направления для ведения войны на море, ибо Франция располагала не только армией, но и военно-морским флотом, претендовавшим на статус самого результативного в мире. Французский флот смело вводил новинки: орудия малого калибра, паровые двигатели, бронированные корпуса кораблей. Даже британцы в течение 12 предыдущих лет рассматривали его как смертельную угрозу своему традиционному превосходству на море. На момент внезапного начала войны французский флот располагал 49 броненосными кораблями, 14 из которых были фрегаты, способные передвигаться со скоростью 14 узлов и с возможностью установки на них 24 орудий, а также 9 корветами, вооруженными 160-миллиметровыми и 190-миллиметровыми артиллерийскими орудиями. Против этой силы Пруссия могла выставить лишь 5 броненосных кораблей – один из которых, «Король Вильгельм», был мощнее французских – и около 30 других кораблей, базировавшихся на относительно небольших базах германских ВМФ в Киле и Вильгельме-хафене, к тому же находившихся в стадии строительства. Кроме того, вплотную к побережью Северной Германии располагалась Дания – страна, настроенная куда более решительно, чем даже Австрия, на полный пересмотр результатов своего недавнего поражения. В ходе предварительных переговоров выяснилось совпадение точек зрения французов и датчан по многим вопросам: если бы французы направили морским путем силы численностью около 30 000– 40 000 человек на побережье Северного моря Германии, то Дания была готова добавить еще 30 000 человек. Эти союзные силы смогли бы продвинуться до Киля, а возможно, даже до Гамбурга, кроме того, нанести удар и внутри страны по Ганноверу и там обрести союзников. Это была угроза, которую сами пруссаки воспринимали более чем серьезно. По мере приближения войны Роон упорно работал над завершением возведения и вооружения фортификационных сооружений, от которых зависела оборона побережья как Балтийского, так и Северного морей. На этом участке – у Гамбурга, Бремена и Ганновера – пруссаки держали одну армейскую дивизию и две дивизии ландвера – силы, вместе с резервистами и гарнизонными войсками насчитывавшие 90 000 человек под командованием генерала Фогеля фон Фалькенштейна. Кроме неофициальных франко-датских переговоров, никаких шагов для подготовки вторжения с моря не предпринималось. Когда война вспыхнула, французский военно-морской министр имел уйму хлопот с перевозкой морским путем французской армии из Алжира и опасался, что эскадра из четырех прусских броненосцев, только что вышедших из Плимута, предпримет атаку на французские транспорты. На самом деле прусская эскадра с двумя поврежденными кораблями торопилась добраться до Вильгельмсхафена, куда направили единственного в Пруссии адмирала, принца Адальберта, прикомандировав его к сухопутным войскам, а вместо него поручили командование прусским флотом вице-адмиралу. Как только стало ясно, что французским транспортам из Северной Африки ничто не угрожает, для несения службы на Северном море была сформирована эскадра под командованием графа Буэ-Вильоме, прибывшего из Шербура 24 июля.

Между тем идею соединить сухопутную и морскую операции пытался возродить энергичный кузен императора, принц Наполеон. На совещании 19 июля он вызвался возглавить такую экспедицию вместе с адмиралом де ла Ронсьером в статусе командующего военно-морской частью операции и Трошю – сухопутной. Император отреагировал без особого энтузиазма, дуэт либерально настроенного кузена и орлеаниста Трошю вряд ли понравился бы императрице. Лебёф твердо заявил, что армия не в состоянии предоставить ни одного батальона – это следует осуществлять, если в подобной операции вообще есть необходимость, силами в 12 000 морских пехотинцев, однако министр флота адмирал Риго наотрез отказался предоставить командование своими кораблями принцу Наполеону. Больше этот вопрос не поднимался. Риго продолжил подготовку транспортных средств и подбор морских пехотинцев, пока события 6 августа не заставили его приостановить всю деятельность и вместо этого бросить все имевшиеся в его распоряжении ресурсы на оборону Парижа. Французские эскадры на Балтийском и Северном морях опасливо курсировали вдоль немецкого побережья в попытке поддержать блокаду, пока правительство национальной обороны не отозвало их назад во Францию.

Все же французский флот не бездействовал. Всю войну коммерческая деятельность во Франции процветала, во французских владениях за рубежом царила безмятежность, и статус Франции как колониальной державы ничуть не пострадал. Французское правительство смогло закупить вооружения за границей и свободно импортировать их. Пруссия так и не смогла воспрепятствовать погрузкам на суда военных грузов, направляемых в Брест, Бордо и Марсель в течение второй половины года. Этот урок был учтен старшим поколением немецких моряков. Но для континентальной страны, сцепившейся с тоже континентальным соседом, морской флот был и оставался вспомогательным оружием. Он мог содействовать условиям, при которых война могла быть выиграна, но сам по себе не мог выиграть ее. Франко-германский конфликт предстояло улаживать методами Клаузевица, но не Альфреда Тайера Мэхэна.

Глава 3
Первые беды

Сосредоточение армий

В военных кругах Европы, как информированных, так и неинформированных, само собой разумеющимся считалось, что война начнется с удара Франции по Германии, наступлением на север на Пфальц или на восток на Рейн. «Лондон стандарт», представившая 13 июля объемный анализ направлений, по которым мог бы следовать Наполеон III, даже не рассматривала вторжение Пруссии во Францию. «По нашему мнению, не представляется возможным, – заявила газета, – чтобы пруссаки успели подготовиться и взяли бы на себя инициативу», и как указал Фридрих Энгельс в «Пэл-Мэл газетт» от 29 июля, если французы не запланировали наступление, объявление ими войны не имеет смысла. Сами немцы, естественно, ожидали вторжения. Кронпринц опасался, что оно помешает проведению мобилизации в государствах Южной Германии, генерал фон Блюменталь, его начальник штаба, считал, что удар может быть нанесен по нескольким направлениям и направление главного удара будет избрано севернее, на Майнц. Король Пруссии полагал, что нет необходимости запасаться картами Франции на начальном этапе кампании. Сам Мольтке придерживался мнения, что передислокация французских частей к границе даже еще до поступления в войска резервистов дает основания предположить, что Наполеон III рассматривал возможность нанесения упреждающего удара этими силами численностью в 150 000 человек, которых он имел под рукой, и перспективы явно не беспокоили его. Этим силам необходима была подготовка продолжительностью как минимум шесть дней до пересечения границы, и еще восемь дней ушло бы на сражения с прусскими войсками прикрытия в долине Саара и на выход к Рейну. К тому времени Мольтке сосредоточил бы 170 000 человек и к 5 августа смог противопоставить агрессору силы, вдвое его превосходящие по численности. Каждый день промедления склонял чашу весов в пользу немцев, и к началу августа, поскольку поезда со всех концов Германии непрерывным потоком устремлялись к Рейну, Мольтке даже не верилось в подобную удачу. Он не раз выражал свое удивление правительством, объявившим войну за две недели до готовности к ней. Кронпринц писал, пока его армия беспрепятственно сосредотачивалась за рекой Лаутер: «Вполне может случиться и так, что невзирая на бряцание оружием французами и все наши приготовления к внезапному нападению выступить в роли агрессора выпадет нам. Кто бы мог подумать?»

Когда Лебёф 24 июля отправился в Мец, он не сомневался, что такое наступление возможно. Механизм мобилизации был запущен, проблемы, неизбежно возникающие в связи с этим, отчасти были быстро решены, а если решить их не удавалось, Лебёф был уверен, что его подчиненные проявят смекалку и выйдут из положения, как это имело место 11 годами ранее при подготовке армии к вторжению в Италию. Но ситуация, с которой он столкнулся в Меце, расстроила его. Ни на железнодорожных станциях, ни на складах не хватало личного состава для осуществления огромного количества поставок: боеприпасов, провианта, доставляемых по железной дороге. Грузы просто складывались на грунт вокруг станции, а ведь где-то они срочно требовались, но оставались неосмотренными, неинвентаризированными, и в конечном счете о них просто забывали, включая миллионы патронов для винтовок Шаспо, которыми французам так и не пришлось стрелять. Но если склады стремительно заполнялись, то вот с личным составом дело обстояло по-другому. К 28 июля, то есть на 14-й день мобилизации, Лебёф рассчитывал, что его армия численностью в 385 000 человек будет стоять у Рейна. Но численность на тот день не превышала 202 448 человек. К 31 июля общая численность сил все еще составляла 238 188 человек, и поскольку ни 6-й корпус в Шалоне (33 701 человек), ни значительная часть 7-го корпуса в Бельфоре (20 341 человек) так и не были готовы к началу операций, в распоряжении Лебёфа было менее 200 000 человек. Наступать с ними было бы просто неблагоразумно, а то и вообще невозможно, но при условии умно организованной обороны все же можно было рассчитывать на успех.

Тем не менее дневной приказ Наполеона III, изданный сразу по его прибытии для принятия на себя командования войсками 28 июля, казалось, подтверждал предполагаемое всеми наступление. «Что бы нас ни ожидало, мы перейдем границу, – писал он, – мы пройдем славный путь наших отцов. И будем достойными их. Вся Франция думает о вас, страстно молится за вас, к вам прикованы взоры всего мира. Наш успех решает судьбу свободы и цивилизации».

Сомнения относительно осуществимости наступления, однако, усиливались. Сведения, полученные разведкой о состоянии немецких войск, были весьма отрывочны, впрочем, как и следовало ожидать ввиду полного отсутствия организации по сбору сведений о противнике. Общее впечатление было достаточно объективным – скопление неприятельских войск в районе Майнц – Трир – Кобленц с частями, продвигающимися к рубежу рек Саар и Лаутер. Но были данные и о значительных силах в Шварцвальде, и, что еще любопытнее, поступали донесения о том, что северная армия генерала Фогеля фон Фалькенштейна угрожает левому флангу французов. 26 июля Фроссар сообщил о перемещении 60 000 солдат немецких войск от Кёльна к Саару. Лебёф прокомментировал: «Не принимая этот отчет как бесспорный, считаю необходимым как можно скорее начать наступление». Но в то же время он признавал, что пока что подобное наступление не рассматривается: «Наши намерения скованы отсутствием подготовки, и мы теряем драгоценное время в малозначительных операциях». И хотя вопрос о необходимости наступления дебатов не возникал, высокопоставленные офицеры французской армии уделяли крайне мало внимания тактическим проблемам, с ним связанным. «Что касается наступления, – писал Фроссар Базену 27 июля, – мы пока что не располагаем соответствующими директивами, поэтому не можем сказать заранее, в каком конкретном направлении выступим». План отсутствовал, после событий 1859 года повсеместно преобладало нежелание наступать без плана, никто и пальцем не шевельнул, пока 28 июля Наполеон III не прибыл лично в Мец вместе с сыном для принятия на себя командования войсками.

Прибытие императора не положило конец недоразумениям. Французская армия, верная традициям, ждала проявления воли, однако Наполеон III ни морально, ни физически не был способен эту волю проявить. Кампания 1859 года показала полное отсутствие у него таланта полководца даже при наилучшем самочувствии, а теперь он мучительно страдал от камней в почках. Сесть на лошадь было для императора пыткой, он не мог сосредоточиться по причине недуга. Императрица больше не желала направлять его действия, но никто из его заместителей не мог сделать это вместо нее. Единственным человеком, способным внести разумные предложения, был Фроссар, которого Наполеон III и Лебёф посетили в Сент-Авольде 29 июля. Фроссар всю минувшую неделю призывал к взятию Саарбрюккена – не в качестве прелюдии к наступлению, а ради улучшения положения французских сил, подтянув их на участок между Мозелем и баварским Пфальцем. Он не представлял себе, куда двигаться дальше: его целью было просто-напросто положить конец бездействию. «Пока планы врага не оформились достаточно четко, у нас есть возможность передислоцировать наши силы ближе к границе». Наполеон одобрил план, и, несомненно, поступил так за неимением лучшего.

Приказы Лебёфа от 30 июля предписывали лишь более интенсивную передислокацию сил: 2-й и 3-й корпуса последовательно направляются в долину Сент-Авольд– Форбак, с 4-м корпусом слева вокруг Буле и 5-м корпусом справа в Саргемина – теперь войска выстроились в ромбовидном боевом порядке вокруг железной дороги Мец – Саарбрюккен. Но маршей, начавшихся 31 июля, оказалось достаточно, чтобы продемонстрировать полнейшую неспособность командования французской армии задумать более амбициозную операцию. Командующие корпусами забросали Лебёфа жалобами на нехватку необходимых вооружений, боеприпасов и отсутствие войскового подвоза. Офицеры повсюду проклинали бездеятельность, связавшую им руки. Но не интенданты были виноваты в возникавших в ходе маршей проблемах, когда 31 июля армия выступила, – и это были лишь первые в бесконечной цепочке нараставших проблем и которые в конечном итоге, будучи итогом бессмысленных, а порой и преступных решений, и привели армию Франции в прусский плен – в Седане через месяц, в Меце – через три месяца. Не предпринималось никаких попыток скоординировать передислокацию дивизий, а то, что в пути следования части и подразделения не натыкались друг на друга, вызывая многочасовые задержки, можно было считать просто благоприятным стечением обстоятельств. Расстояния, которые предстояло покрыть, не были значительными – не больше 15–20 километров, но вместо того, чтобы расположиться биваком вдоль дорог, экономя время и наиболее эффективно используя преимущества местности, армия практиковала приобретенную в Африке привычку размещать на ночь следовавшие в голове колонн войска подивизионно в лагерях. И поскольку головные подразделения редко отправлялись раньше 9 часов утра, следовавшие за ними батальоны не имели возможности тронуться в путь ранее полудня и в результате прибывали в пункты назначения лишь к ночи. Но офицеры были настроены оптимистично: «Общераспространенное мнение, – писал один из них, – то, что мы форсируем Рейн и что великая битва произойдет где-то в районе Франкфурта». Но рядовой состав, в особенности резервисты, потевшие в своих нелепых киверах, сгорбившиеся под тяжестью пока что непривычного обмундирования и снаряжения, хмуро тащившиеся по раскисшим от летнего дождя дорогам, воспринимали все по-другому.

2 августа произошел небольшой бой у Саарбрюккена, где немецкие подразделения были атакованы 2-м корпусом Фроссара. Приказы были детализированы до дотошности, но в них ничего не содержалось ни о диспозиции противника, ни о цели наступления. Не упоминалось и о разведке, и об авангарде – корпус должен был в полном составе наступать, как на параде, от долины Форбака и высот Шпихерна на расположенные в 900 метрах выше Винтерберг и Реппертсберг, доминировавшие над Саарбрюккеном. Над пунктами приказа все еще продолжала довлеть атмосфера мирного времени: «офицерам и солдатам предлагалось прихватить с собой провиант, поскольку не было известно, когда именно они вернутся и расположатся лагерем вечером». Следует отдать должное Базену – он понимал всю малозначимость операции, но Наполеон III считал ее крупной. Донесения об увеличении численности германских войск за предыдущие дни встревожили его, и если французы вообще собирались овладеть Саарбрюккеном, император полагал, что это должно было произойти лишь в самый последний момент и операция по овладению этим городом должна была стать значительной. Именно поэтому он и прибыл в расположение 2-го корпуса утром 2 августа вместе с принцем и отважился даже на пытку верховой ездой с тем, чтобы лично видеть, как его войска идут в атаку.

Французы наступали с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Три немецкие роты и две батареи легких полевых орудий, размещенных на высотах к югу от Саарбрюккена, открыли интенсивный огонь, а потом расчеты их бежали. К полудню французы овладели высотами, что обошлось им в 88 человек потерь – 11 из них убитыми. Немцы оставили город, отступив за реку. По мостам французы решили не идти – они могли быть минированы. Не попытались даже вывести из строя телеграф за рекой в деревне Санкт-Иоганн, и прусские телеграфисты четыре дня спокойно передавали в тыл сообщения о передислокации французов. Никто из принимавших участие в этой операции не заблуждался на счет ее значимости. Но даже в самых лучших и организованных армиях степень важности операции преувеличивается по мере удаленности от передовой, и вся Франция жаждала вестей о начале долгожданного наступления. И ставка в Меце, и парижские газеты ухватились за эту кроху новостей с жадностью изголодавшегося человека. «Наша армия, – объявила Journal Officiel от 3 августа, – перешла в наступление, пересекла границу и вторглась на территорию Пруссии. Несмотря на хорошо укрепленные позиции врага, нескольких наших батальонов оказалось достаточно, чтобы овладеть высотами, доминирующими над Саарбрюккеном». Вполне хватило запустить печать, и она принялась подробно освещать «факты»: дескать, 3 прусские дивизии разгромлены, а Саарбрюккен сожжен дотла. Ожидания парижан были вроде как удовлетворены.

Между тем сосредоточение германских войск осуществлялось согласно плану. Мольтке разделил свои силы на два крыла. Правое включало 2-ю армию численностью в шесть сильных корпусов под командованием Фридриха Карла (3, 4, 9, 10, 12-й и гвардейский корпус (всего 134 000 человек), продвигавшихся от Рейна между Майнцем и Бингеном через горы вокруг Кайзерслаутерна и Санкт-Венделя на Саарбрюккен, в то время как 1-я армия численностью в три корпуса направлялась в район Штейнмеца (1, 7, 8-й: 50 000 человек), выступая из расположенного ниже Мозеля у Трира и Витлиха с тем, чтобы выйти на линию вблизи 2-й армии на Сааре ниже Зарлуи. 3-я армия под командованием наследного принца (кронпринца Фридриха Вильгельма) – 5-й, 11-й, два баварских корпуса и по одной дивизии из Бадена и Вюртемберга соответственно, всего 125 000 человек, составляла левое крыло. Отделенное справа на 80 километров горами, оно сосредоточилось в баварском Пфальце вокруг Ландау и Шпайера, угрожая Эльзасу и Страсбургу, а правое крыло угрожало Лотарингии и Мецу. Военные обозреватели отметили довольно любопытный контраст между немецким рассеиванием сил на полторы с лишним сотни километров между Карлсруэ и Кобленцем и сосредоточение французов между Саарбрюккеном и Мецем, однако упомянутое рассеивание было тщательно продумано, как и то, которое Мольтке в свое время запланировал у Садовы. Это в значительной степени облегчало войсковой подвоз на марше и позволяло продвигающимся охватить противника с флангов, откуда бы он ни появился.

Мольтке первоначально не задумывал одновременного наступления: именно 3-й армии предстояло нанести первый удар. Дело в том, что 2-й армии Фридриха Карла потребовалось бы несколько дней для проведения шести корпусов через узкие проходы в горах между Рейном и Сааром, тогда как сосредоточенная у Ландау 3-я армия за день маршем достигла бы границы с Эльзасом. И как раз вовремя добралась бы до Саара для нанесения флангового удара основных сил французов, в то время как 2-я армия ударила бы им в лоб. Таким образом, открывалась возможность повторить триумф при Садове. Поэтому вечером 30 июля Мольтке послал генералу фон Блюменталю, начальнику штаба 3-й армии, приказ о передислокации сил. Приказ этот был воспринят в штыки – Блюменталь пока что не был готов. Даже его прусские части еще не получили все свои батареи и обозы, а ни у одного из баварских корпусов не было обозов вообще. До 7 августа он не собирался переходить границу, и разумеется, до 3 августа вряд ли можно было что-то предпринять. Такая ситуация нервировала даже хладнокровного Мольтке, и он срочно составил довольно раздраженную телеграмму, в которой приказывал 3-й армии атаковать врага. Однако во избежание конфликтов в армейской среде Мольтке долго раздумывал. Верди дю Вернуа съездил в штаб командования 3-й армии и, к своему удовлетворению, убедился, что раньше 4 августа ни на какие атаки рассчитывать было нечего. Блюменталь пообещал пересечь границу в тот день, но надежды Мольтке на скорую и убедительную победу понемногу улетучивались.

Действительно, понемногу становилось ясно, что планы Мольтке скорее будут нарушены его же подчиненными, нежели противником в лице французов. Он все еще ожидал наступления французов, и его главная озабоченность в первые дни августа коренилась в сосредоточении сил 2-й армии у Кайзерслаутернского леса вплоть до ее завершения. Это оказалось непростым делом: 3 августа, например, силы 2-й армии Фридриха Карла растянулись вглубь на почти 80 километров между кавалерийскими аванпостами в долине Саара и тыловыми частями, спускавшимися от Рейна. По завершении сосредоточения 2-я армия устояла бы перед атакой французов в случае удара к северу от Саара, 3-я армия развернулась бы из Эльзаса для нанесения удара в правый фланг французам, а 1-я армия ударила бы со стороны долины Мозеля, и, таким образом, ловушка захлопнулась бы. При подготовке к этому последнему удару Мольтке 3 августа приказал Штейнмецу сосредоточить силы вокруг Толая. Но у Штейнмеца были иные замыслы. С огромным трудом Мольтке сумел убедить его сосредоточить силы: Штейнмец не мог уразуметь стратегию Мольтке и не собирался осуществлять ее. К 3 августа его армия была готова, и он собирался атаковать. Данные конной разведки Штейнмеца подтверждали, что риска нет. Он доложил Мольтке, что на следующий день планирует двинуться на юг к Зарлуи и Сен-Авольду, а вместо того, чтобы задержаться у Толая, он решительно выдвинул свое левое крыло вперед, к дороге Санкт-Вендель – Оттвайлер – то есть непосредственно поперек линии наступления 2-й армии.

Формальная вежливость переписки никоим образом не скрывала глубокую взаимную неприязнь двух военачальников. Мольтке, едва поняв, что французы не собираются продвигаться дальше Саарбрюккена, принял предложенную Штейнмецем диспозицию, но запретил ему форсировать Саар. Штейнмец в ответ сетовал на запрет воспользоваться благоприятнейшей возможностью для перехода в наступление. «Не понимаю, – добавил он, – стратегических идей, которые оправдывали бы отказ от Саара, такое вообще не диктуется ситуацией». На следующий день, 5 августа, он обратился к королю через голову Мольтке. Дескать, если ему предписывается оставаться у Толая и если Фридрих Карл будет продвигаться на Нойнкирхен и Цвайбрюккен, аргументировал Штейнмец, то 2-я армия займет позиции впереди 1-й армии. И высокомерно завершил: «Поскольку у меня нет приказа перейти в наступление, я не знаю, смогу ли я вообще сыграть в нем на самом деле полезную роль». Ответ последовал тотчас же, причем не от короля, а от Мольтке. 2-я армия до 8 августа не будет выдвигаться дальше Нойнкирхена и Цвайбрюккена. Штейнмецу надлежит убрать войска от Санкт-Венделя и дороги на Оттвайлер, чтобы позволить им пройти. Он сможет продвинуться до Саара не ранее 7 августа и должен быть готов форсировать реку 9 августа, но под конец Мольтке добавил: «Его Величество без обиняков заявил, что пока не готов воспользоваться прерогативой отдания приказов на выполнение данной операции, поскольку способ ее осуществления и заданное ей направление будут зависеть от того, как пойдут дела у 3-й армии».